Михаил Григорьевич Ярошевский (1915–2001), доктор психологических наук (1961), профессор, почетный академик РАО, главный научный сотрудник Института истории естествознания и техники РАН, писал о «репрессированной науке» в СССР в 20–50-х годах ХХ века:

«Не подсчитано, сколько талантов было уничтожено, и, конечно, мы никогда не узнаем, сколько их было задушено в зародыше, не успевших сказать свое слово в науке. Мы лишены возможности назвать их поименно: “Да отняли список, и негде узнать” (Ахматова). Но по трагическим судьбам тех, кому выпало на долю вписать свое имя в летопись науки, можно составить представление о том, как работала адская машина репрессий. Одни были сосланы, расстреляны, сгнили в лагерях, другие — затравлены идеологической инквизицией, третьи — загнаны в “шарашки”, четвертые оказались без учеников, попавших в несметное число “врагов народа”, пятые спасались бегством в эмиграцию. Перед нами беспрецедентный в истории человеческой культуры феномен репрессированной науки.

Применив этот неологизм (“репрессированная наука”), автор этих строк услышал возражения. Оппоненты заметили, что следует говорить о репрессированных ученых, о мартирологах, списках расстрелянных, сосланных, исключенных, их трагических биографиях. Но в том-то и дело, что объектом репрессий оказалось научное сообщество в целом, его ментальность, его жизнь во всех ее проявлениях. Речь должна идти не только о репрессированных ученых, но и о репрессированных идеях и направлениях, научных учреждениях и центрах, книгах и журналах, засекреченных архивах. Одни дисциплины запрещались: генетика, психотехника, этология, евгеника, педология, кибернетика. Другие — извращались. Например, история. А кто возьмется определить ущерб, который нанес сталинский диктат экономической науке? Третьи — деформировались. Вся физиология была сведена к схоластически истолкованному учению И.П. Павлова, а в психологии было наложено вето на изучение бессознательных душевных явлений. В “незапрещенных” науках каралась приверженность теориям, на которые падало подозрение в идеализме» (6, 10)[1].

Оттолкнувшись от сказанного уважаемым специалистом, мы поговорим ниже об одной из перечисленных дисциплин — генетике, а также о трагической судьбе, наверное, самого выдающегося генетика России — академика Н.И. Вавилова.

Само слово «генетика» произошло от греческого genhtwV — порождающий, происходящий от кого-то. Генетика — раздел биологии, занимающийся изучением генов, генетических вариаций и наследственности в организмах.

Наблюдение того, что живые существа наследуют черты от своих родителей, использовалось с доисторических времен для улучшения сельскохозяйственных растений и животных посредством селекционного выведения (искусственного отбора). Начало современной генетике было заложено в работах августинского монаха Грегора Менделя (1822–1884) в середине XIX века.

Важность работы Менделя получила широкое признание только после его смерти, когда в 1900 году голландский ботаник Хуго да Фриз (1848–1935) и другие ученые заново открыли его исследования.

Термин «генетика» ввел в 1905 году английский биолог Уильям Бейтсон (1861–1926), сторонник учения Менделя.

Дальнейшие исследования генетиков, открывших сложный генетический аппарат и молекулу ДНК, вызвали к жизни две теории, претендующие на всеохватность: теорию генетической предопределенности и теорию чистого листа.

Писатель и историк Антон Иванович Первушин:

«Первая [теория] подразумевала полную зависимость живого существа от того, что закреплено в его геноме. Вторая отрицала какое-либо влияние генов на поведение животных и людей, считая весь генный аппарат зависимым от внешних условий среды и легко изменяющимся под них. Истина, как ей и полагается, находится ровно посередине. Гены формируют наш облик и рефлексы, но поведение, интересы и устремления все же создаются окружением, то есть в процессе взаимодействия со средой.

Правоверные марксисты, разумеется, выбрали вторую теорию. Накопление новых признаков, “воспитываемых” внешней средой, больше соответствовало представлениям коммунистов» (4, 292).

Теоретически возможность влиять на генетический аппарат животных и растений с помощью специально подобранных условий среды, изменяя его в течение двух-трех поколений, позволяла вывести такие породы и культуры, каких никогда не было.

А главное, теория накопления признаков позволяла надеяться на выведение «советского человека — человека будущего».

Американский ботаник профессор Пенсильванского университета К.Зиркл пишет: «Генетика отрицает наследование приобретенных признаков, но этот тип наследования кажется настолько многообещающим, что всегда пользуется успехом у тех, кто хочет быстро переделать человечество» (5, 119–120).

На таком научном фоне в 30-е годы в СССР развернулась схватка между генетиками. Если коротко, суть конфликта состояла в следующем: «Отказаться от теории наследственности через генетический аппарат означало ступить на лженаучный путь, который вел в тупик. Продолжать заниматься расшифровкой генома означало вступить в прямой конфликт с властью, что в эпоху сталинизма было чревато. Каждый из генетиков выбирал свой путь...» (4, 287–288).

Ниже мы поговорим как о самой упомянутой «схватке», так и о ее долгосрочных последствиях. Но главное, мы ближе познакомимся с людьми, олицетворявшими противоборствующие стороны, людьми, боровшимися друг с другом, как вдруг оказалось, не на жизнь, а на смерть.

Николай Иванович Вавилов (1887–1943) — ученый-генетик, ботаник, селекционер, географ, академик АН СССР и АН УССР, президент Всесоюзного географического общества (1931–1940), директор Всесоюзного института растениеводства (ВИР) (1930–1940), директор Института генетики АН СССР (1930–1940), член Экспедиционной комиссии АН СССР, член президиума Всесоюзной ассоциации востоковедения.

Его отец Иван Ильич Вавилов (1863–1928) до октябрьского переворота 1917 года помощник руководителя торговой части Прохоровской мануфактуры (ныне Трехгорка), председатель правления торгового дома «Н.Удалов и И.Вавилов», купец второй гильдии, у него торговый ряд в самом известном московском магазине — «Петровском пассаже». После октябрьского переворота в России и национализации фирмы эмигрировал в Болгарию.

Мать — Александра Михайловна Вавилова (1868–1938), урожденная Постникова.

Всего в семье было семеро детей, однако трое из них умерли в детстве. Младший брат Сергей Вавилов (1891–1951) — физик, участвовал в Первой мировой войне; академик АН СССР (1932), основатель научной школы физической оптики в СССР, возглавлял Академию наук СССР в 1945–1951 годах; умер от инфаркта. Старшая сестра Александра (1886–1940) — врач, организовала санитарно-гигиенические сети в Москве. Младшая сестра Лидия (1893–1914) — микробиолог, умерла от черной оспы, которой заразилась во время экспедиции.

Сын миллионера Николай Вавилов в 1906 году поступает в Московский сельскохозяйственный институт на агрономический факультет. В 1911-м получает диплом агронома. По окончании института Вавилов был оставлен для подготовки к профессорскому званию на кафедре частного земледелия, которую возглавлял выдающийся агрохимик, биохимик и физиолог растений, будущий академик АН СССР (1929) Д.Н. Прянишников (1865–1948).

В 1912 году Вавилов женится на Екатерине Николаевне Сахаровой (1886–1964). У них рождается сын Николай (1918–1946), который впоследствии окончил физический факультет МГУ, защитил кандидатскую диссертацию, но вскоре после этого погиб при альпинистском восхождении на Кавказе. Забегая вперед, добавим, что весной 1926 года Вавилов расторг первый брак и зарегистрировал новый — с Еленой Ивановной Барулиной (1895–1957), биологом, доктором сельскохозяйственных наук, которая стала ученицей и верным помощником Николая Ивановича. В 1928 году у них родился второй сын Вавилова — Юрий, будущий физик-ядерщик, доктор физико-математических наук.

Начиная с 1911 года за шесть «дореволюционных» лет Вавилов успеет пройти 14-месячную стажировку в Кембридже, поработает в Германии и во Франции, будет преподавать в Петербурге и в Саратове, съездит в экспедицию в Персию и получит приглашение занять пост заместителя начальника отдела прикладной ботаники в Министерстве земледелия России.

После октябрьского переворота 1917 года Вавилов принимает новую власть в стране.

В 1921 году он уже возглавляет отдел в Народном комиссариате земледелия. С 1918 по 1921 год Вавилов совершает поездку в США; будучи в Европе, встречается в Берлине с отцом. И самое главное, в 1920 году на съезде селекционеров он делает доклад под названием «Закон гомологических рядов в наследственной изменчивости». Реакция аудитории однозначна: «Вавилов — наш Менделеев», то есть если Периодический закон Менделеева позволяет определить свойства еще не открытых элементов, то закон Вавилова дает возможность предсказать существование тех растений, которые неизвестны, но будут обнаружены впоследствии (1, 57).

Вавилов — организатор и участник ботанико-агрономических экспедиций, охвативших большинство континентов (кроме Австралии и Антарктиды). Создал учение о мировых центрах происхождения культурных растений, внес существенный вклад в разработку учения о биологическом виде. Под его руководством была создана крупнейшая в мире коллекция семян культурных растений.

Он верил, что ученый обязан стремиться к подвигам. Его собственные экспедиции 20-х и начала 30-х годов — непрерывный подвиг. Маршруты искателя культурных растений проходят по самым диким районам мира. Поломка самолета над Сахарой; ночь, проведенная по соседству со львом; встреча с разбойниками на берегах Голубого Нила; сбор пшеничных колосьев в зоне восстания друзов... Родные и товарищи узнают о подобных эпизодах лишь случайно, в пересказе Николая Ивановича они звучат как мимолетные забавные приключения. Но подлинно близкие к Вавилову люди видят: тяготы экспедиций, опасности дальних дорог вместе с радостью познания составляют главную радость его жизни (5, 23–24).

В 1924 году специально под Вавилова в Ленинграде создается новый институт. Сначала это Институт прикладной ботаники и новых культур, с 1930 года это Всесоюзный институт растениеводства, попросту ВИР.

Институт имеет представительство в Нью-Йорке.

Вавилов отчетливо представлял себе необходимость международного сотрудничества.

В декабре 1925 года Вавилов просит своего командированного в Германию сотрудника: «Пишите о том, что творится нового. Что подумывает Гольдшмидт: он большой олимпиец, но все же наиболее интересный в Берлине. Что делает Баур? Над чем сидит Винклер?.. Нет ли чего любопытного по межвидовой гибридизации?» (5, 27).

Для справки: Рихард Гольдшмидт (1878–1958) — генетик, эволюционист; Эрвин Баур (1875–1933) — генетик, ботаник; Ганс Винклер (1877–1945) — биолог, ботаник.

Писатель, публицист Марк Александрович Поповский (1922–2004) писал: «Но времена меняются. Серьезных ученых старой школы остается все меньше. Советская система начинает скоростным способом выращивать начальников нового типа, людей, не перегруженных ученостью, но зато готовых исполнять любое распоряжение сверху. В науке повсеместно возникает новая фигура — маленький человек на высокой должности» (5, 48).

Таков оппонент Вавилова — Трофим Денисович Лысенко (1898–1976).

В 1913 году, после окончания двухклассной сельской школы, поступил в низшее училище садоводства в Полтаве. В 1921-м окончил среднее училище садоводства в Умани. С 1922 по 1925 год учился на заочном отделении Киевского сельскохозяйственного института. В октябре 1925 года Лысенко направлен в Азербайджан, на селекционную станцию в городе Гяндже. Ему была поручена работа по проращиванию бобовых в зимнее время, но Лысенко не довел ее до конца. Он успел посеять горох только один раз, получил неплохой разовый результат — и тут приехал маститый корреспондент газеты «Правда» Виталий Федорович. Крестьянский парень-агроном был прекрасным, политически безупречным типажом для пропаганды. Это предопределило все остальное.

7 августа 1927 года в «Правде» выходит восторженная статья Федоровича о Лысенко, в которой последний был назван «босоногим профессором».

Как выяснилось позже, Лысенко как человек произвел на корреспондента следующее впечатление: «Если судить о человеке по первому впечатлению, то от этого Лысенко остается ощущение зубной боли — дай Бог ему здоровья, унылого он вида человек. И на слово скупой, и лицом незначительный, — только и помнится угрюмый глаз его, ползающий по земле с таким видом, будто, по крайней мере, собрался он кого-нибудь укокать» (4, 294).

Однако работу «босоногого профессора» в Гяндже Федорович оценил высоко.

После появления статьи в «Правде» Лысенко тут же охладел к бобовым, перестал работать с ними, но не был изгнан со станции. Ему разрешили переключиться на новую тему — влияние температуры на развитие растений.

В 1929 году Вавилов стал членом четырех Академий наук, членом ВЦИКа, президентом ВАСХНИЛ, членом коллегии Наркомзема. Выступил с речью на V съезде Советов. Международный аграрный институт в Риме избрал его членом Международного совета экспертов, а Британская ассоциация биологов — своим почетным членом.

В октябре того же, 1929 года Лысенко был приглашен Наркомземом Украины в Одессу, где возглавил лабораторию по яровизации растений. Нарком земледелия УССР А.Г. Шлихтер отнесся к нему благосклонно и во всем его поддерживал. Положительно отзывался о Лысенко и Вавилов.

Тем временем подготовка «советских ученых» встает на поток.

Вновь назначенный вице-президент ВАСХНИЛ М.И. Бурский заявляет, что вместо пяти тысяч ученых в области сельского хозяйства можно легко подготовить пятнадцать — двадцать пять тысяч. И не за пять лет, а всего за два года (5, 48).

Вавилов говорит, что «скоростной выпуск» ученых — недопустимая профанация науки. Для усвоения знаний нужно довольно много времени. Человеческий организм имеет предельные возможности для восприятия и запоминания. За этот довод цепляются оппоненты, поминая недавно вошедшую в моду политическую формулу. Звучит как заклинание: «Теория предела», «предельщики», «наши силы беспредельны» (5, 49).

Политические лозунги помогают доказать недоказуемое.

В письмах к друзьям в 1931–1934 годах Вавилов жалуется, что академия невероятно раздулась, обюрократилась, потеряла гибкость.

И действительно, только 7 ноября 1932 года в Баку, Москве, Орджоникидзе и Козлове открыто сразу пять научно-исследовательских институтов. В Ленинграде открылся Единый художественный университет, в котором обучалось до 10 000 работников искусства. Журнал «Социалистическая реконструкция науки» («СОРЕНА») в каждом номере извещает об открытии десятков новых научных учреждений.

В августе того же, 1932 года на VI Международном генетическом конгрессе в Итаке (США) академик Н.И. Вавилов занимает кресло вице-президента. Он единственный советский генетик на конгрессе, его постоянно сопровождают два «помощника» из НКВД.

Сам Николай Иванович предлагал ехать в США еще и Лысенко, однако тот не поехал.

Зато во время конгресса состоялась встреча Вавилова с Ф.Г. Добржанским.

Для справки: Феодосий Григорьевич Добржанский (1900–1975) — русский, советский и американский генетик, энтомолог. В 1927 году получил стипендию фонда Рокфеллера и выехал в США, во всемирно известную лабораторию отца хромосомной теории наследственности — Т.Г. Моргана в Колумбийском университете. В 1928 году вслед за Морганом переезжает в Калифорнийский технологический институт. В 1929-м, после личного вмешательства 31-го президента США Герберта Гувера (1874–1964), получает вместо студенческой визы иммиграционную. В 1931 году Добржанский принимает решение остаться в США, что вызывает бурное неодобрение бывших коллег в СССР.

Кстати, до этого момента сам Вавилов совершенно не оппозиционен советской действительности. Он постоянно путешествует по миру и легко мог бы не вернуться. Более того, в 1927 году Вавилов уговаривает своего отца вернуться в СССР. Тот приезжает в 1928-м и через два месяца умирает.

И вот когда в Итаке, в кафетерии сев на свободные места за уже занятым столиком, Добржанский и Вавилов ненадолго избавились от соглядатаев и остались одни, Вавилов сказал тихо по-русски: «Добржанский, поступайте так, как хотите. Если не хотите возвращаться, не возвращайтесь. Оставайтесь здесь» (6, 258).

Ф.Г. Добржанский остается в США, в 1936 году становится полным профессором, в 1943 году его избирают в Национальную академию наук США.

Реалии СССР несколько отличаются от американских. «Ученость» постепенно уступает по своему значению наличию, говоря современным языком, продвинутого PR-менеджера. А таковой появляется у Лысенко.

Исаак (Исай) Израилевич Презент (1902–1969) никогда не изучал биологию. Он окончил в конце 20-х годов трехгодичный факультет общественных наук при Ленинградском университете (ФОН), где естественные дисциплины не преподавались. Тем не менее полем своей философской деятельности Презент выбрал именно биологию. Несколько лет он тщетно пытался пристроиться к какому-нибудь крупному ученому, с тем чтобы в качестве философа теоретически осмыслять его научные идеи. В 30-е годы такое «осмысление» было занятием довольно распространенным. Подступался Исаак Израилевич и к Вавилову, но Николай Иванович не согласился сотрудничать с проворным философом. А вот для Лысенко такая фигура, как Презент, была истинной находкой. Одесский агроном поднимался по общественной лестнице все выше и выше. Но чтобы закрепиться на новых высотах, следовало иметь теоретические взгляды.

М.Поповский: «Надо было явить себя ученым. У Лысенко, незнакомого с элементарными фактами биологии, для этого было слишком мало данных. Можно не сомневаться: если бы не встреча с Презентом (она произошла, очевидно, в начале 1932 года), Лысенко увял бы на своих делянках точно так же, как увяли и ушли в безвестность многочисленные «новаторы» тридцатых и более поздних годов» (5, 101).

Именно Презент озаботился создать для Лысенко позитивную теорию.

М.Поповский: «Дилетант в науке, незнакомый с новыми открытиями биологии, он легче всего понял взгляды Ламарка. В 30-х годах ХХ столетия они уже не доживали, а отживали свой век. Однако легкодоступная истина о том, что, изменяя внешние условия, в которых живет растение или животное, мы можем естественно (адекватно) изменять его наследственные свойства, показалась Презенту наиболее подходящей для философской платформы Лысенко. Ламаркизм не только легко было понять даже профану, он легко вписывался в потребности эпохи. Нарком Яковлев требовал от ученых “революционизировать жизнь животных и растений”. Жан-Батист Ламарк из своего далека “подсказывал”, как это сделать.

Не забыл Презент и Дарвина: творца теории происхождения видов одобряли классики марксизма. Но так как учения Дарвина и Ламарка не вязались между собой, то философ ввел понятие “творческий дарвинизм” и начал приспосабливать великого эволюциониста к условиям эпохи реконструкции и коллективизации. Позднее, когда умер Мичурин, Презент добавил в свою философскую окрошку кое-что из работ всеми уважаемого садовода... Одобрил в трудах Мичурина все, что ближе всего подходило к взглядам Ламарка, а остальное замолчал, как будто даже и не заметил... Презент стал утверждать даже, что Мичурин исправил, улучшил Дарвина. Возник термин “мичуринский дарвинизм”. Смысла он никакого не содержал, но выглядел очень политично» (5, 102).

Сам Лысенко признался на одном из совещаний: «Я только работаю, а философию мне Презент накручивает» (5, 134).

На этом фоне идет «научная» дискуссия. Суть яровизации Лысенко — превращение озимых культур в яровые путем предпосевного воздействия низких положительных температур на семена. Несмотря на отсутствие должного объема предварительных опытов, Лысенко выдвинул свой метод в качестве уникального способа значительного (в пять раз) повышения урожайности. В колхозах и совхозах было организовано массовое внедрение яровизации, площади посевов яровизированных семян уже к 1935 году превысили два миллиона гектаров.

Мы помним, какому разгрому подверглось сельское хозяйство СССР в 1929–1933 годах, во время коллективизации, обернувшейся массовым голодом и гибелью 8 000 000 человек (8, 19).

Советское руководство конечно же отдавало себе отчет в том, в сколь страшную ловушку оно попало, истребив или выселив, оторвав тем самым от земли, многие миллионы самых трудоспособных граждан собственной страны. Тем более заманчивой казалась идея одним волшебным трюком решить все проблемы с обеспечением населения хлебом.

Не зря писала «Правда» о Трофиме Лысенко: «Университетов не проходил, мохнатых ножек у мушек не изучал, а смотрел в корень» (1, 50).

Однако массовое внедрение яровизации окончилось неудачей.

Но все просчеты и отсутствие результатов Лысенко вполне по-большевистски списывал на происки врагов. Отдельным представителям новой советской «науки» университеты были действительно ни к чему. Достаточно было правильных речей в правильном месте.

В 1934 году Лысенко был избран действительным членом Академии наук УССР.

Околонаучную атмосферу тех лет прекрасно описал М.Г. Ярошевский: «В науке насаждалось представление, что с самого начала исследования может быть правилен только один путь, одно истинное направление, одна научная школа и, разумеется, только один главный ученый, “вождь” своей науки. Иными словами, наука развивалась (если это можно назвать развитием) под давлением мысли об изначальной правильности одного направления и неправильности всех остальных. И это “правильное” направление, выбранное по чисто внешним признакам, объявлялось подлинно марксистским» (6, 5).

В феврале 1935 года в Москве проходил Второй съезд колхозников-ударников. Присутствовал Сталин. И вот тут Лысенко удалось отличиться. Его речь была посвящена яровизации. У этого метода были в науке и сторонники, и противники. Однако Лысенко предпочел объяснить научные споры совершенно по-другому, обратившись к делегатам со следующими словами: «Вредители-кулаки встречаются не только в вашей колхозной жизни. Вы их по колхозам знаете хорошо. Но не менее они опасны, не менее они закляты и для науки. Немало пришлось кровушки попортить во всяческих спорах с некоторыми так называемыми учеными по поводу яровизации, в борьбе за ее создание, немало ударов пришлось выдержать в практике. Товарищи, разве не было и нет классовой борьбы на фронте яровизации?.. Было такое дело... а классовый враг — всегда враг, ученый он или нет...» (5, 105).

«Многие ученые говорили, — продолжал Лысенко, — что колхозники не могут заниматься генетикой, потому что для этого надо закончить институт. Но это не так. На основе единственно научной методологии, единственно научного руководства, которому нас ежедневно учит товарищ Сталин, это дело вытягивается колхозами» (1, 54).

Представитель «народа» Трофим Лысенко не мог не знать о жесточайшем массовом голоде с многими миллионами жертв, только-только пошедшем на спад в стране колхозов и «научного руководства». Однако его интересует не реальность, а расположение самого главного «товарища» — Сталина. И в этом Лысенко преуспевает. Ответом на его речь, отрывки из которой мы только что процитировали, послужила реплика вставшего со своего места вождя: «Браво, товарищ Лысенко, браво!»

А когда Иосиф Виссарионович зааплодировал, вслед за «Хозяином» взорвался рукоплесканиями и весь зал Кремлевского дворца.

Отзвуки сталинских аплодисментов помогли Лысенко стать в том же, 1935 году академиком ВАСХНИЛ, а закончить год и вовсе торжественно — 30 декабря 1935 года «босоногий профессор» был награжден орденом Ленина.

Все это, естественно, нисколько не повлияло на главный лысенковский принцип: выдвинуть фантастическую идею и, не дожидаясь ее реализации, вовремя вытеснить ее другой, еще более фантастической и потрясающей воображение.

Пшеницу, по Лысенко, легко можно превратить в овес, граб в лещину, сосну в ель, ель в сосну, а из яиц пеночки может вылупиться кукушка.

Итоги деятельности «народного академика» таковы: «Перепорчены основные сорта зерновых культур, что на много лет вперед снижает их урожайность. И это притом что после раскулачивания сортового зерна в стране и так почти нет. Эта вакханалия в деревне была бы невозможна, если бы не раскулачивание. Опытные, практичные, ответственные за свое хозяйство крестьяне остановили бы безумие. Теперь их нет» (1, 54).

Скажем несколько слов об упомянутом Мичурине.

В конце 30-х появилось понятие «мичуринец». Мичуринизм стал государственным взглядом на биологическую науку и сельское хозяйство, а всякое опровержение или сомнение в доктрине Мичурина рассматривалось как политический выпад. Одним из первых «антимичуринцев» был объявлен Вавилов.

Хотя еще в начале 1922 года именно Вавилов выступил на Всероссийском совещании по опытному делу с призывом к Наркомзему РСФСР как можно скорее поддержать питомник Мичурина.

В начале 1925 года сам Мичурин говорил своему другу и будущему секретарю: «Вавилов — выдающийся деятель науки, светлая голова... Путешествует по всему свету и собирает нужные нам растения... И ведь что удивительно, владеет чуть ли не дюжиной языков... Ну и прямо скажу, сочувственно относится к нашему делу» (5, 82).

7 июня 1935 года Мичурин умер. Все газеты СССР опубликовали траурное сообщение. На следующий день в «Правде» вышла статья Вавилова под названием «Подвиг», в которой Николай Иванович не только высочайшим образом оценил деятельность Мичурина-практика, но и положительно оценил мичуринское теоретическое наследие.

Однако положительный отзыв Вавилова о Мичурине не отменяет их разногласий.

Еще в 1923 году на Всероссийской сельскохозяйственной выставке генетик Н.В. Тимофеев-Ресовский по просьбе Вавилова пытался объяснить Мичурину, что такое генетика. Разговор продолжался долго, но, несмотря на все усилия Тимофеева-Ресовского, втолковать садоводу суть идей Менделя и Моргана так и не удалось (5, 87–88).

Спустя год после смерти Мичурина, в 1936 году, Лысенко уже возглавлял деятельность по разгрому научной советской генетики, начав с заявления об отрицании законов все того же Менделя и возможности их практического использования в селекционной работе.

Лысенко отрицал генетику, которую он называл буржуазной теорией «вейсманизма-морганизма». (Термин, употреблявшийся лысенковцами для обозначения классической генетики, которая характеризовалась ими как «реакционная буржуазная лженаука». Название образовано от имен немецкого зоолога Вейсмана и американского биолога, лауреата Нобелевской премии Моргана.)

Летом 1936 года президиум ВАСХНИЛ инициировал дискуссию о «спорных вопросах генетики». Лысенковцы представляли генетику «фашистской наукой», обвиняли Вавилова в антидарвинизме (2, 122).

«Хотя главным содержанием дискуссии была теория наследственности, по своей форме эта дискуссия явила образец нового советского стиля научной полемики, возникшего в учреждениях “коммунистической” науки и широко распространившегося после Великого перелома (насильственной коллективизации. — Ю.Б.): большая часть дискуссии была посвящена не научным, а политическим, идеологическим и практическим аспектам генетики и агробиологии. Даже ярлык, использованный лысенковцами для генетики и генетиков — формальная генетика и формальные генетики, — содержал прозрачный намек на один из жупелов советской политической риторики — формализм, заклейменный как полная противоположность таким атрибутам советской науки, как практичность и материалистичность» (2, 121).

В декабре 1936 года Николай Иванович Вавилов, выступая на сессии ВАСХНИЛ с докладом «Пути советской селекции», впервые публично высказал несогласие с позицией Лысенко.

Генетик И.Б. Паншин, лично знавший Вавилова, вспоминал:

«Тезис генетики, сатирически-резкий, “против генов не попрешь: коль родился идиотом — идиотом и помрешь”, это, видите ли, нехорошо. Как же, это концепция “голубой крови”! С этой стороны генетика, конечно, была уязвима очень...

Помню первую дискуссию 1936 года. Выступали Вавилов, Меллер, Презент и Кольцов. Уже тогда Презент изо всех сил набросился на Вавилова. Дескать, громадный институт, громадные штаты, а ничего, понимаете, не делают, практических результатов не дают. А вот Лысенко обещает в два счета все проблемы решить, на ходу подметки рвать! Это импонировало...» (7, 256).

Здесь надо отметить, что поддержка, которую Вавилов долго оказывал Лысенко, имеет объяснение, весьма далекое от чистой науки.

Историк Н.К. Сванидзе пишет: «Лысенко — сталинская звезда. А социальный состав вавиловского института крайне сомнителен по тем временам. В группе старших специалистов — дворян четвертая часть. <...> Кроме того, сыновья промышленников и бывших крупных землевладельцев. Еще в феврале 1930 года “Правда” выступила со статьей под зловещим заголовком “Институт благородных ботаников”.

Вероятно, Вавилов полагает, что, поддерживая Лысенко, он с большим успехом может вызволять арестованных сотрудников института. Волна арестов накрывает институт еще в 1932-м. С 1932 по 1937 год Вавилов обращается к наркому земледелия Яковлеву с просьбой об освобождении 44 ученых. Это личное вавиловское бесстрашие. Яковлев, в отличие от других наркомов, часто идет навстречу просьбам Вавилова» (1, 55–56).

Однако все имеет свои границы. Настоящий ученый, искренне верящий в силу науки, объехавший с экспедициями почти весь земной шар, Вавилов более не мог поощрять выходки карьериста-дилетанта, даже несмотря на явную угрозу для себя лично.

Тем временем сторонники Лысенко во главе с Презентом начали политическую атаку на самого Вавилова.

Вот только один (из многих) пример этой «атаки».

Некто Г.Шлыков в журнале «Советские субтропики» писал: «Н.И. Вавилов пытается спрятаться за одобрение его теории мировой, то есть буржуазной, научной литературой. Кому же неизвестно, что эта литература не признает научной значимости марксизма-ленинизма, отрицает материалистическую диалектику?!» И дальше целая страница доказательств того, что вавиловский закон гомологических рядов не только порождение буржуазной науки, но и научная база фашистских расовых «драконовских законов» (5, 135).

Все это писалось в годы, когда достаточно было куда более скромных обвинений, чтобы человек навсегда исчез в недрах ежовско-бериевской машины уничтожения. Можно не сомневаться, что сочинители подобных «научных» статей прекрасно осознавали тот вред, который несли их опусы.

Все понимал и Вавилов.

Поток идей Лысенко, подстегиваемого Презентом, неисчерпаем. Предложения следуют одно за другим с интервалом всего в несколько месяцев. Яровизация, переопыление пшеницы внутри одного сорта, борьба за стопудовые урожаи проса, летние посадки картофеля...

«А подлинные итоги? Их трудно учесть в обстановке, когда одного за другим арестовывают наркомов земледелия, заведующих отделом сельского хозяйства ЦК, президентов ВАСХНИЛ. “Враги народа” повсюду. И конечно же в сельском хозяйстве» (5, 119).

И действительно, в июле 1937 года арестован ученый-агрохимик, президент ВАСХНИЛ с 1935 года Александр Иванович Муралов. Спустя всего два месяца, в августе, арестован сменивший его на посту президента ВАСХНИЛ выдающийся ученый-селекционер, доктор биологических наук, профессор Георгий Карлович Мейстер. Мейстер расстрелян 21 января 1938 года, Муралов — 3 сентября 1938-го.

В том же, 1937 году в СССР должен был состояться VII Международный конгресс генетиков, президентом которого должен был стать Вавилов. Однако, когда 1700 генетиков письменно подтвердили свое желание участвовать в конгрессе, а подготовка мероприятия подходила к концу, «товарищ» Молотов запретил конгресс. В Москве один за другим шли показательные судебные процессы над оппозицией, и нашествие независимых зарубежных наблюдателей и журналистов оказалось крайне нежелательным.

Решение советского правительства вызвало волну негодования в научных кругах стран Запада. Конгресс в конце концов собрался в Эдинбурге, но и там занять кресло президента Вавилову не удалось. По банальной, чисто советской, причине: его попросту не выпустили за границу.

Позднее Карл Сакс, генетик, профессор Гарвардского университета (США), написал: «Где Вавилов — один из величайших русских ученых, один из величайших генетиков мира? Вавилов был избран президентом Международного конгресса в Эдинбурге в 1939 году. Но Вавилов там не появился, и с тех пор мы ничего о нем не слышали» (5, 202).

Зато Лысенко на совещании в присутствии членов правительства признается: «Я, товарищи, должен тут прямо признаться перед Иосифом Виссарионовичем Сталиным, что, к моему стыду, Дарвина по-настоящему не изучал. Я окончил советскую школу, и я не изучал, Иосиф Виссарионович, Дарвина» (5, 122).

Вождю импонирует его размах, смелость опытов. А еще Лысенко продолжает вести споры, крепко держась за цитаты Маркса, Энгельса, а самое главное — за цитаты самого Сталина. Это последнее обстоятельство решает. Если Иосиф Виссарионович прав во всем и всегда, то так же прав — в своей области — и Трофим Денисович.

В 1938 году Лысенко — президент ВАСХНИЛ, год спустя — академик АН и полный хозяин в ученом мире СССР. Последствия наступили незамедлительно.

Еще в 1932 году выдающийся физик Абрам Федорович Иоффе (1880–1960) основал в Ленинграде Агрофизический исследовательский институт, впервые поставив достижения физики на службу сельскому хозяйству. Однако в 1939 году Лысенко институт закрыл. Причина — высокопоставленный агроном не верил, что есть такая наука агрофизика.

Лысенко: «Физика — это наука о мертвой природе, а сельское хозяйство имеет дело с живым растением и почвой, поэтому ничего общего между ними быть не может» (5, 141).

В начале 1939 года редактируемый Лысенко журнал «Яровизация» поместил статью И.И. Презента «О лженаучных теориях и генетике» (№ 2. С. 87–116), в которой автор сравнивал работы Н.И. Вавилова и философа-антимарксиста Дюринга.

И еще. Из «научных» дискуссий в СССР 1939 года: «Формальная генетика — менделизм-морганизм — не только тормозит развитие теории, но и мешает такому важному делу для колхозно-совхозной практики, как улучшение сортов растений и пород животных» (5, 133–134).

Вавилов пытается противодействовать. Он пишет наркому земледелия: «Пользуясь своим положением, Лысенко начал расправу со своими идейными противниками. Его административное положение, малая культурность приводят к внедрению его весьма сомнительных идей» (1, 61).

В своей речи в ВИРе 15 марта 1939 года Вавилов сказал: «Пойдем на костер, будем гореть, но от убеждений своих не откажемся» (5, 220).

Ефим Сергеевич Якушевский (1902–1989), один из ближайших учеников и соратников Н.И. Вавилова, передал свой разговор с Николаем Ивановичем о встрече последнего со Сталиным в конце ноября 1939 года:

«В течение долгого времени Вавилов добивался встречи со Сталиным. В конце концов аудиенция была назначена на 20 ноября в 10 часов вечера. Два часа Вавилова продержали в приемной. Только в 12 часов ночи его впустили в кабинет Сталина. Войдя в комнату, Вавилов сказал: “Здравствуйте, Иосиф Виссарионович”. Сталин, ходивший с трубкой в руке по комнате, ничего не ответил. Говорят, он не любил обращение по имени и отчеству, а предпочитал, чтобы его называли “товарищ Сталин”.

Вместо приветствия Сталин сказал: “Ну что, гражданин Вавилов, так и будете заниматься цветочками, лепесточками, василечками и другими ботаническими финтифлюшками? А кто будет заниматься повышением урожайности сельскохозяйственных культур?” Вначале Вавилов опешил, но потом, собравшись с духом, начал рассказывать о сущности проводимых в институте исследований и об их значении для сельского хозяйства. Поскольку Сталин не пригласил его сесть, то Вавилов стоя прочел устную лекцию о вировских исследованиях. Во время лекции Сталин продолжал ходить с трубкой в руке, и видно было, что ему все это совершенно неинтересно. В конце Сталин спросил: “У вас все, гражданин Вавилов? Идите, вы свободны”.

Так Вавилов ушел несолоно хлебавши. Настроение у него было ужасное. “Наше дело табак, — сказал мне Вавилов. — Шайка Лысенко принимает все меры, чтобы убрать меня из института и из Академии наук”. Я пытался возразить, что это, мол, еще вилами на воде писано. Сменить директора не так легко, да и найти замену трудно. “Они найдут”, — с горечью ответил Вавилов.

К сожалению, он оказался прав. На свободе Сталин позволил остаться Вавилову только восемь месяцев» (7, 221).

Нашли ему и замену. Человеком, согласившимся заменить Вавилова, был бывший ученик Николая Ивановича — И.Г. Эйхвельд (1893–1989), впоследствии член-корреспондент АН СССР (1953) и президент АН ЭССР (1950–1968).

В 1939–1940 годах Вавилов в опале. Он уже не руководит Академией сельскохозяйственных наук, не член ЦИК, его не избирают, как прежде, депутатом Ленинградского совета. Уже семь лет он, президент Географического общества, не может выехать за границу, а каждая поездка в Москву в ВАСХНИЛ превращается в пытку.

Вот одна из типичных сцен. Вавилов докладывает о планах своего института, о необходимости взяться за гибридную кукурузу. Дойдя до работы биохимической лаборатории, с сожалением признается: биохимики пока не научились распознавать сортовые и видовые различия по белку.

«— Отличить чечевицу от гороха по белку мы до сих пор не умеем, — говорит Вавилов.

— Я думаю, что каждый, кто возьмет на язык, отличит чечевицу от гороха, — с места замечает Лысенко.

Вавилов: Мы не умеем различить их химически.

Лысенко: А зачем уметь химически отличать, если можно языком попробовать?» (5, 165).

В 1940 году между Вавиловым и Лысенко произошло по меньшей мере два открытых конфликта. Во время одного из них Вавилов хватает Лысенко за отвороты пиджака.

«Не троньте меня! — кричит Лысенко. — Вы не имеете права. Я депутат Верховного Совета СССР. Это вам плохо кончится!» (1, 49).

Известно, что они встретились еще раз в здании президиума ВАСХНИЛ, в Москве, в Харитоньевском переулке. Известны и слова Вавилова в адрес своего оппонента: «Из-за вашей деятельности нашу страну обогнали на Западе по многим вопросам» (1, 50).

2 августа 1940 года Вавилов уезжает в свою последнюю командировку — в научную комплексную экспедицию по западным областям Украины и Белоруссии.

6 августа 1940 года Вавилов был арестован в городе Черновцы. Ему был предъявлен целый букет обвинений, суть которых сводилась к следующему: «Политические взгляды Вавилова резко враждебны коммунистической Партии и Советской власти».

В постановлении на арест было сказано: «Продвигая заведомо враждебные теории, Вавилов ведет борьбу против теорий и работ Лысенко, Цицина и Мичурина, имеющих решающее значение для сельского хозяйства СССР» (5, 191).

Для справки: Николай Васильевич Цицин (1898–1980) — советский ботаник, генетик и селекционер. Академик ВАСХНИЛ (1938), АН СССР (1939). В конце 30-х годов поддерживал методы и идеи Лысенко.

В первые дни после ареста Николай Иванович категорически отрицал все обвинения.

«Следствие» продолжалось 11 месяцев, за которые Вавилов 400 раз вызывался на допросы, проведя на них в сумме около 1700 часов, в основном ночных.

За эти месяцы в директорском кабинете Вавилова, на его квартирах в Москве и Ленинграде были проведены обыски. Вскрывали полы, обыскивали чердаки и подвалы. «Искали какие-то бомбы», — пишет в своих воспоминаниях профессор Е.Н. Синская. По слухам, «находили их». Начала расползаться и «официальная» версия ареста академика: якобы тот предпринял экспедицию в западные районы Украины специально, чтобы бежать за рубеж, и его удалось задержать при переходе границы. Слуху этому никто в ВИР не верил, но тех, кто все это придумал, подобная мелочь не смущала (5, 203).

Начался разгром самого института. Уникальные специалисты из вавиловской гвардии стали объектами настоящей травли. Были арестованы профессора Г.Д. Карпенченко и Г.А. Левитский, самый крупный специалист по бобовым Л.И. Говоров. Изгнаны из института профессор М.А. Розанова, генетик М.И. Хаджинов, растениеводы М.Г. Попов и Ф.Х. Бахтеев и многие другие, когда-либо неодобрительно высказавшиеся о Лысенко.

М.Поповский:

«ВИР умер, как умирают все живые организмы, когда их лишают возможности дышать. В Ленинграде, в здании возле Исаакия, продолжает пребывать некое учреждение, именующее себя Институтом растениеводства, но оно с таким же успехом могло бы именоваться и Римским сенатом. ВИР умер, и история науки с полным правом может начертать на его надгробном камне:

ВСЕСОЮЗНЫЙ ИНСТИТУТ РАСТЕНИЕВОДСТВА

Рожден Николаем Ивановичем Вавиловым в марте 1920 года — убит Тимофеем Лысенко в ноябре 1940-го» (5, 208).

Такой же разгром пережил и созданный в 1934 году Вавиловым Институт генетики (ИГЕН). Его развал очень скоро вызвал паралич генетических исследований по всей стране.

Главным следователем по делу Вавилова был помощник начальника Главного экономического управления НКВД А.Г. Хват (1907–1993).

М.Поповский: «В тридцать три Н.И. Вавилов на съезде селекционеров в Саратове объявил об открытии им закона гомологических рядов. 33-летний Алексей Хват тоже стоял на пороге своей главной жизненной удачи. Ему поручено задание, которое во многом должно было определить его дальнейшую карьеру. Старшему лейтенанту любыми средствами надо было доказать, что Н.И. Вавилов не выдающийся ученый, не гордость советской науки, не организатор отечественной агрономии, а заклятый враг Советской власти и, как таковой, должен быть уничтожен» (5, 176).

Каждый раз, когда заключенного вводили в кабинет следователя, Хват задавал ему один и тот же вопрос:

«— Ты кто?

— Я академик Вавилов.

— Мешок говна ты, а не академик, — заявлял доблестный старший лейтенант и, победоносно взглянув на униженного “врага”, приступал к допросу» (5, 195).

Как отмечает большинство биографов Вавилова, на допросах он подвергался пыткам.

24 августа 1940 года после двенадцатичасового допроса следователь впервые услышал от своей жертвы признание: «Я признаю себя виновным в том, что с 1930 года являлся участником антисоветской организации правых, существовавшей в системе Наркомзема СССР... По антисоветской работе был связан...» И Николай Иванович перечисляет всех расстрелянных к этому времени наркомов и заместителей наркомов земледелия — Яковлева, Чернова, Эйхе, Муралова, Гайстера... (5, 177–178).

М.Поповский: «Признав себя вредителем и врагом народа, Николай Иванович обрел покой. С сентября 1940 года по март 1941-го Хват его не вызывал на допросы... С 11 вечера до 5 утра разрешалось спать на откидной койке. Подследственные не голодали. Им, правда, не давали книг, но зато были бумага и карандаш, на тот случай, если охваченный раскаянием заключенный пожелает дать дополнительные показания. Человек деятельный и организованный, Вавилов решил не терять в камере ни дня напрасно. Ему давно уже не терпелось написать книгу, которая подвела бы итоги его раздумий о глобальной эволюции земледелия с древнейших времен. Для работы над такой “узкотеоретической” монографией у директора двух институтов и вице-президента ВАСХНИЛ не хватало времени. Зато у заключенного Вавилова времени оказалось достаточно. Кажется невероятным, чтобы в наше время кто-нибудь писал серьезную научную книгу без помощи энциклопедий, карт, справочников. Николай Иванович Вавилов, может быть, единственный исследователь ХХ века, который преодолел это “препятствие”. Справочной библиотекой для него служила его собственная память. Об этом сочинении мы знаем очень мало. Лишь в одном из писем к Берии Николай Иванович указывает: “Во время пребывания во Внутренней тюрьме НКВД, во время следствия, когда я имел возможность получать бумагу и карандаш, мною написана большая книга «История развития земледелия» (Мировые ресурсы земледелия и их использование)”, где главное внимание уделено СССР» (5, 191–192).

9 июля 1941 года Военная коллегия Верховного суда СССР (председатель диввоенюрист Суслин, члены: диввоенюрист Дмитриев, бригвоенюрист Климин) постановила:

«Именем Союза Советских Социалистических... Предварительным и судебным следствием установлено, что Вавилов с 1925 года является одним из руководителей антисоветской организации, именовавшейся “Трудовая крестьянская партия”, а с 1930 года являлся активным участником антисоветской организации правых, действовавших в системе Наркомзема СССР и некоторых научных учреждений СССР... В интересах антисоветских организаций проводил широкую вредительскую деятельность, направленную на подрыв и ликвидацию колхозного строя, на развал и упадок социалистического земледелия в СССР...

Вавилова Николая Ивановича подвергнуть высшей мере наказания — расстрелу с конфискацией имущества, лично ему принадлежащего» (5, 200).

Как и практиковалось в подобных случаях, на «суде» не присутствовали ни адвокаты, ни свидетели, да и сама процедура заняла всего несколько минут.

Вавилов направил прошение о помиловании в Президиум Верховного Совета СССР на имя «всесоюзного старосты» М.И. Калинина.

По истечении 17 дней стало известно: Президиум Верховного Совета в помиловании отказал. Осужденного перевели в Бутырскую тюрьму для приведения приговора в исполнение.

Однако осужденного академика все же не расстреляли в подвалах Бутырки. Приговоренный к смерти получил отсрочку на полтора года.

В октябре 1941-го, когда немецкие войска были на ближайших подходах к Москве, тысячи обитателей Внутренней тюрьмы НКВД, Бутырок, Таганки, Лефортова были перемещены в тюрьмы Оренбурга, Куйбышева и Саратова. В этот последний из перечисленных городов, в тюрьму № 1, 15 октября был этапирован и Вавилов.

Заключенных везли в «столыпинских» вагонах. Только вот в «купе», где царские жандармы возили пятерых заключенных, стража с красными звездами на фуражках набивала по 20–25 человек. Сидели по очереди. От духоты и усталости люди теряли сознание.

Доктор биологических наук М.С. Мицкевич, арестованный на пятый день войны, пишет: «До Саратова поезд шел недели две. В дороге мы голодали так, что к концу пути стали настоящими скелетами» (5, 224).

В начале мая 1942 года не кто иной, как нарком внутренних дел Л.П. Берия распорядился отменить Вавилову смертный приговор.

Вавилова из камеры смертников в подвале перевели в общую камеру на первом этаже. Там было так же голодно и тесно, зато арестантов выводили на десятиминутные прогулки и им полагалась баня.

23 июня 1942 года Президиум Верховного Совета СССР постановил заменить Вавилову высшую меру наказания двадцатью годами лишения свободы в исправительно-трудовых лагерях. Однако отмена смертного приговора не привела к облегчению условий заключения.

25 января 1943 года врачебная комиссия освидетельствовала Вавилова Николая Ивановича, 1887 года рождения:

«Объективные данные: Истощение, кожные покровы бледные, отечность на ногах. Находится в больнице.

Диагноз: Дистрофия, отечная болезнь» (5, 241).

26 января 1943 года академик Николай Иванович Вавилов скончался. Индивидуальная могила отсутствует, известно лишь место общего захоронения с другими заключенными на Воскресенском кладбище в Саратове.

Тюремные рукописи Вавилова были уничтожены в июне 1941 года решением следователя, как «не имеющие ценности».

После ареста Вавилова продолжились преследования его коллег.

Неоднократно вызывался на допросы Николай Константинович Кольцов (1872–1940) — классик биологии, член-корреспондент Императорской Санкт-Петербургской академии наук (с 1916 года), АН СССР (с 1925-го), академик ВАСХНИЛ (1935), член Королевской академии в Эдинбурге. Однако нужных обвинителям показаний Кольцов не дал. 27 ноября 1940 года, будучи в командировке в Ленинграде, Кольцов съел порцию семги в ресторане гостиницы «Европейская»; сильное отравление перешло в сердечную недостаточность. 2 декабря ученый скончался. Вслед за ним покончила с собой и его жена — Мария Полиевктовна. Существует версия, что Кольцов был отравлен работниками НКВД.

А еще из коллег Вавилова расстреляны генетики Николай Тулайков и Георгий Карпеченко. Елена Эмме повесилась в камере. Григорий Левитский, Константин Фляксбергер и Леонид Говоров умерли в заключении.

Позиции Лысенко как «главного агронома Наркомзема СССР» к концу войны были сильно поколеблены. Дело было не только в том, что его брат перешел на сторону оккупантов и после войны остался на Западе и что к руководству АН СССР пришел физик Сергей Иванович Вавилов (1891–1951) — младший брат Николая Ивановича Вавилова. Важнейшее значение имело упрочение международного научного сотрудничества как закономерное продолжение военного и политического взаимодействия великих держав в рамках антигитлеровской коалиции, а Лысенко напрочь отвергал достижения буржуазной науки (7, 57).

В 1946 году всеобщее изумление за рубежом вызвала книга Лысенко «Наследственность и изменчивость».

Академик Д.Н. Прянишников предупреждал Президиум АН СССР о том, что появление такой книги подорвет репутацию советской науки. Прянишников писал, что книга Лысенко «полна погрешностей против элементарных понятий естествознания. Так, в ней отрицается закон постоянства вещества, установленный Лавуазье, в ней высказывается убеждение, что не только каждая капелька плазмы (без ядра), но и каждый атом и молекула сами себя производят. Видно, что автору неизвестны различия между атомом, молекулой и капелькой плазмы» (5, 259).

Неоднократно посещавший СССР директор Шведского государственного лесного института генетик-дендролог Густафссон писал: «Некоторые ученые, и в том числе физики, считают Лысенко обманщиком. Постороннему человеку трудно решить, является ли он только невежественным человеком, упрямцем, не признающимся в ошибке, или же прямо преступным обманщиком. Первое мы знаем, о втором можем догадываться, третье думают многие, в том числе в Советском Союзе» (5, 259).

Тем не менее карьера Лысенко продолжалась.

К тому же к концу 40-х годов у него появился новый союзник — Ольга Борисовна Лепешинская (1871–1963), член РСДРП с 1898 года, советский биолог, автор теории о новообразовании клеток из бесструктурного «живого вещества». За рубежом ее «открытия» не нашли подтверждения. В СССР все было сложнее.

7 июля 1948 года в газете «Медицинский работник» была опубликована статья «Об одной ненаучной концепции» тринадцати ленинградских биологов во главе с начальником кафедры гистологии Военно-медицинской академии, действительным членом АМН СССР Н.Г. Хлопиным. Статья обобщала основные критические замечания, ранее высказанные в адрес работ Лепешинской. В ней отмечались полная биологическая безграмотность автора, применение допотопных методик, недопустимая трактовка биогенетического закона (6, 80).

Не прошло и месяца после опубликования статьи тринадцати биологов, как 27 июля 1948 года Лысенко был принят Сталиным. Беседа шла в присутствии Берии, Маленкова, Микояна, Булганина, Кагановича.

Состоявшаяся вскоре после этого сессия ВАСХНИЛ (31 июля — 7 августа 1948 года), организованная Лысенко и его сторонниками, окончательно решила судьбу советской генетики.

М.Поповский констатировал: «Вавилова на сессии ВАСХНИЛ 1948 года никто не вспоминал: для ловцов должностей этот сраженный враг не представлял более никакой опасности, а следовательно, и никакого интереса» (5, 264).

Зато вовсю «блистал» Лысенко. Вот выдержки из его доклада:

«....Додуматься до представлений о гене как органе, железе с развитой морфологической и очень специфической структурой может только ученый, решивший покончить с собой научным самоубийством. Представлять, что ген, являясь частью хромосомы, обладает способностью испускать неизвестные и ненайденные вещества, — значит заниматься метафизической внеопытной спекуляцией, что является смертью для экспериментальной науки...

История развития менделевской науки о наследственности с необычайной наглядностью демонстрирует связь науки при капитализме со всей растленной идеологией буржуазного общества...

Загнивающий капитализм на империалистической стадии своего развития породил мертворожденного ублюдка биологической науки, насквозь метафизическое, антиисторическое учение формальной генетики» (4, 299–300).

На последнем, десятом заседании сессии три человека — профессора Жуковский и Поляков, а также доцент Московского университета Алиханян — заявили об изменении своих взглядов и переходе в ряды «лысенковцев-мичуринцев».

На радостях приняли приветственное письмо Сталину, которое заканчивалось, согласно стенографическому отчету, так:

«Слава великому Сталину, вождю народа и корифею передовой науки!

(Бурные, долго не смолкающие аплодисменты, переходящие в овацию. Все встают)» (4, 301).

Разгром науки в лице генетики получился полным. Когда Совмин СССР постановил ввести в состав ВАСХНИЛ 35 новых действительных членов — академиков, среди них не было ни одного генетика — все были ставленниками Лысенко.

Понятливые советские «ученые» откликнулись на произошедшее. Например, профессор Лепешинская: «Историческая сессия ВАСХНИЛ 1948 года своей победой материалистов-диалектиков над идеалистами показала, что монополия вейсманистов, менделистов и морганистов была явлением временным, что формальная генетика окончательно дискредитирована и ей нет возврата. Это была победа мичуринской биологии, развивающейся на основе учения Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина» (3, 8).

Немедленно заработал репрессивный аппарат. Закрывались кафедры, генетики изгонялись с занимаемых постов и лишались званий.

По приказу министра высшего образования Кафтанова около 3000 ученых, имевших отношение к генетике, были уволены с работы.

В мае 1949 года был арестован Владимир Павлович Эфроимсон — один из основателей медицинской генетики в нашей стране...

В лагеря ГУЛАГа потянулась вереница «вавиловцев» и «менделистов». Их судили в основном по обвинению в «преклонении перед Западом» и «восхвалении американской демократии».

Доктор исторических наук В.Д. Есаков (1932–2015) писал: «Если до сессии ВАСХНИЛ биологи и генетики еще надеялись, что их мнение может оказать влияние на определение направлений научной политики государства, то после нее развитие биологических наук, и прежде всего генетики, на десятилетия превратилось в политическую проблему, решалось номенклатурой, последствия чего полностью не устранены и ныне» (7, 74).

22–24 мая 1950 года состоялось совещание в Отделении биологических наук АН СССР.

Уже во вступительном слове академик А.И. Опарин, формулируя задачу, поставленную перед совещанием, сразу связал ее с разгромом генетики в СССР на августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 года, утверждая, что «попытка построения живых систем... возможна только в Советском Союзе. Нигде в капиталистическом мире принципиально не могут быть осуществлены такого рода попытки, просто уже вследствие определенной идеологической установки» (6, 82).

Лепешинская в своем выступлении, не приведя новых доказательств в пользу своего «учения о живом веществе», сосредоточила огонь своей критики на идеологической порочности современного учения о клетке, объясняя это тем, что «многие ученые не руководствовались учением Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина». Непрерывно славословя в адрес «непревзойденного гения науки» Сталина, Лепешинская предупредила, что «последователи Вирхова, Вейсмана, Менделя и Моргана... являются проповедниками лженаучных вещаний буржуазных евгеников и всяких извращений в генетике, на почве которых выросла расовая теория фашизма». Подавляющее большинство последующих ораторов обосновывали «открытие» Лепешинской с позиций чисто идеологических и философских, объявляя, что истинность ее учения является победой диалектического материализма над идеалистическими взглядами (6, 82).

В 1952 году Лепешинская публично сообщила, что Сталин лично одобрил ее «новую клеточную теорию». Поскольку возражений со стороны власти не последовало, «алхимическая теория Лепешинской восторжествовала». Десятки профессоров, по неосторожности выступившие против «этого бреда», были изгнаны из научных учреждений и университетов (4, 308).

Генетик, историк биологии А.Е. Гайсинович (1906–1989) и доктор биологических наук Е.Б. Музрукова (1944–2021) дали такую оценку описанным событиям:

«Диктат “мичуринской” биологии с входящим в него “учением о живом веществе” удовлетворял руководящие инстанции, и прежде всего вождя народов, “великого ученого” И.В. Сталина, поскольку “охранял науку от влияний чуждой буржуазной идеологии” и оправдывал партийное руководство биологической наукой.

Только после смерти И.В. Сталина в 1953 году стала возможной проверка и критика фактических данных О.Б. Лепешинской. Эта проверка показала полную методическую ошибочность и теоретическую несостоятельность ее “учения”» (6, 87).

Исаак Презент продолжил карьеру относительно успешно, в 1943–1951 годах он профессор Ленинградского государственного университета, академик ВАСХНИЛ (1948), в 1951–1955 годах старший научный сотрудник ВАСХНИЛ, в 1956–1965 годах старший научный сотрудник Экспериментальной научно-исследовательской базы АН СССР «Горки Ленинские». Награжден орденом Трудового Красного Знамени (1943).

Трофим Лысенко получил звание академика ВАСХНИЛ (1935), академика АН СССР (1939). Он стал Героем Социалистического Труда (1945), лауреатом трех Сталинских премий (1941, 1943, 1949), был награжден восемью орденами Ленина. В 1940–1965 годах директор Института генетики АН СССР. В 1966–1976 годах заведующий лабораторией той самой Экспериментальной научно-исследовательской базы АН СССР «Горки Ленинские», где работал и его бывший «PR-менеджер».

Лысенко скончался 20 ноября 1976 года. О себе говорил следующее: «В нашем Советском Союзе, товарищи, люди не родятся, родятся организмы, а люди у нас делаются. И вот один из таких сделанных людей — я. Я не родился человеком, а сделался. Это больше, чем быть счастливым» (1, 62).

М.Поповский подвел практический итог деятельности «босоногого профессора» Трофима Лысенко: «В 1955–1956 годах СССР, так и не освоивший по вине Лысенко и его приверженцев семеноводство гибридной кукурузы, вынужден был на валюту приобретать посевной материал у американца Гарста. И вот ирония судьбы: предприятие Гарста оказалось дочерним предприятием фирмы “Pioneer”, которую основал и возглавил селекционер Уоллес, тот самый бывший министр сельского хозяйства США, Уоллес, на чей агрономический опыт еще в 1938 году тщетно призывал обратить внимание академик Вавилов» (5, 146).

А в семейном архиве Вавилова хранится телеграмма, которую Николай Иванович получил в первых числах мая 1940 года: «Американский национальный комитет, состоящий из 75 выдающихся деятелей науки, приступив к организации Второго Международного конгресса, посвященного чистым и прикладным наукам — физике, химии, биологии, — при Колумбийском университете в Нью-Йорке в сентябре 1940 года, весьма желает обеспечить Ваше участие и других ученых Вашей страны, что придаст международный характер конгрессу. Расходы будут оплачены. Просим ответить.

Нью-Йорк, Колумбийский университет.

Председатель национального комитета — Милликен» (5, 147).

Эта телеграмма пришла академику Вавилову за четыре месяца до международного конгресса, куда его приглашали. И за три месяца до его ареста...

Советская делегация на конгресс не попала...

Литература

1. Сванидзе Н.К., Сванидзе М.С. Исторические хроники с Николаем Сванидзе: В 28 т. Т. 9: Годы 1936–1937–1938. СПб.: Амфора, 2014. 64 с. (Сер. «Исторические хроники».)

2. Кременцов Н.Л. Принцип конкурентного исключения // На переломе: Советская биология в 20–30-х годах. СПб.: б/и, 1997. Вып. 1. С. 107–164.

3. Лепешинская О.Б. Происхождение клеток из живого вещества: Стенограмма публичной лекции, прочитанной в Центральном лектории Общества в Москве. М.: Изд-во «Правда», 1951. 40 с.

4. Первушин А.И. Оккультный Сталин: Расцвет красных магов. СПб.: Амфора, 2014. 320  с.

5. Поповский М.А. Дело академика Вавилова. М.: Книга, 1991. 304 с.

6. Репрессированная наука. Л.: Наука, Ленинградское отделение, 1991. 560 с.

7. Репрессированная наука. Вып. 2. СПб.: Наука, 1994. 320 с.

8. Эрлихман В. Потери народонаселения в ХХ веке: Справочник. М.: Русская панорама, 2004. 174 с.

Июнь 2023