В человеческом существовании немало таинственного. Наше сознание — хотим мы этого или нет — пластично, и не всегда это имеет положительный смысл. Нередко мы сталкиваемся с явлениями и процессами, которые не всегда можно объяснить логически, но осознать их глубинную сущность все-таки хочется и если не разгадать загадку, то хотя бы приблизиться к ее пониманию.

Одним из таких многократно проявляющихся феноменов является так называемое прозрение. Психологи так формулируют подобное состояние человеческого ума: переживание внезапного и поразительного осознания. Как правило, этот термин используют для описания научного прорыва, религиозного или философского открытия, но он может применяться в любой ситуации, в которой просветляющее осознание позволяет понять проблему или ситуацию с новой, оригинальной точки зрения.

Развитие цивилизации предъявляет нам ситуации, когда индивид, до этого мысливший в одном ключе, вдруг резко меняет свою позицию и убеждения. Наиболее показателен евангельский случай превращения из Савла в Павла, когда яростный гонитель Христа внезапно становится одним из вернейших Его адептов.

В русской истории мы также находим аналогичные примеры, хотя эти переходы, пожалуй, не так стремительны: молодой вольнодумец Пушкин, возмужав, становится человеком, верным Православию, консерватизму и семейным ценностям; Достоевский на каторге прозревает разницу между салонными взглядами и мировидением простых людей и становится почвенником; Глеб Успенский пересматривает свои отношения к жизни и искусству, бросив взгляд на изваяние Венеры Милосской.

У нас нет оснований для того, чтобы не доверять этим общеизвестным фактам. Да и чисто на бытовом уровне все можно понять: ну не может человек на протяжении всей долгой жизни исповедовать одни и те же принципы, талдычить раз и навсегда принятые формулировки. Но сегодня хотелось бы поговорить не о том, как происходит естественная моральная и интеллектуальная эволюция личности, а обратить внимание на случаи резкого и часто коллективного перехода из одного состояния в другое под влиянием изменений во внешнем течении жизни. На то, что иногда иронически называют переобуванием в прыжке.

Когда в обществе происходят глобальные перемены, любой человек оказывается перед выбором: как жить дальше? Если ты сам готовил этот переход и ждал его, то тут, собственно, никакого прозрения не наблюдается: гни свою линию и дальше. Но что происходит с человеком, если изменения идут «против шерсти»? Как ему быть — становиться диссидентом (явным или скрытым) или следовать «линии партии»? Легковерные и послушные натуры просто решают плыть по течению вместе со всеми, однако и для этого нужна серьезная работа над собой: вчера я говорил одно, а ныне — прямо противоположное. Тут и до раздвоения личности недалеко.

В годы первой русской революции (1905–1907) в умах наших соотечественников забурлили демократические веяния. Будущий священник и философ о. Сергий Булгаков вспоминал, что тоже был подвержен широко распространившимся настроениям, вышел на демонстрацию, прицепил к лацкану пиджака красный бантик. Внутренне он чувствовал, что с ним происходит что-то не то, но поддался общему воодушевлению. Вернувшись домой, Булгаков решил разобраться в себе, открыл наугад томик Священного Писания и прочел: «Сей род побеждается молитвой и постом», — сорвал с одежды бант и выбросил в отхожее место. Умный человек понял, что его увлеченность была фальшивой, а внезапное прозрение оказалось спасительным.

Немало прозрений находим в биографии Владимира Ульянова (Ленина). В 1887 году после казни через повешение его старшего брата Александра за подготовку к покушению на монарха юный Володя, по свидетельству биографов, заявил: «Мы пойдем другим путем!» Примерно в то же время или чуть позже он признался, что его «глубоко перепахал» роман Чернышевского «Что делать?». Об этом сообщает эсер Николай Валентинов, и, думается, у него не было причин, чтобы выдумать это.

И в дальнейшем на сознание и деятельность главного большевика нередко влияли внешние факторы, менявшие строй его мысли. Можно по-разному относиться к наследию Александра Солженицына, но одна деталь из его книги «Ленин в Цюрихе» заслуживает особого внимания. Находившийся в состоянии депрессии будущий вождь мирового пролетариата буквально воспрял духом, когда на его горизонте появилась фигура Израиля Гельфанда (Александра Парвуса), который вдохнул жизнь в тоскливое бытие эмигранта идеей перманентной революции.

После революции вышло так, что значительная часть наших соотечественников оказалась за границей, хотя некоторые и не по собственной воле («философский» пароход и прочие). Некоторые, как Владимир Набоков, вероятно, в силу своей молодости органично встроились в западную систему, других, как Ивана Бунина или Георгия Иванова, изъедала ностальгия, а третьи вернулись домой — Александр Куприн, Алексей Толстой и другие. Сомневаться в искренности их исторических прозрений нет никаких оснований.

Но обратимся к временам поближе. В 1956 году после ХХ съезда КПСС можно было наблюдать, как многие миллионы вчерашних верных сталинцев охотно разворачивались на 180 (а не на 360, как считает Анналена Бербок) градусов и принимались проклинать личность и роль вождя народов. Очевидно, среди них было немало и искренних людей, но значительная часть «прозревших» наверняка делала кульбит, исходя из новейших конъюнктурных соображений. Невероятная быстрота этой перемены обескураживает. Можно понять партийных и государственных функционеров: это было необходимо для того, чтобы усидеть в креслах, продолжить свою карьеру. Но когда такой же кувырок совершил человек, имевший репутацию гордого и неподкупного поэта, — Евгений Евтушенко, это наводит на подозрения, и притом совсем не смутные.

Когда на государство Советский Союз надвинулись критические времена, на рубеже 80–90-х годов, мы стали свидетелями новой волны массовых прозрений. Сначала под влиянием ослабления атеистической пропаганды и празднования 1000-летия Крещения Руси можно было видеть, как дамочки-активистки массово мигрировали из парткомов и профкомов в храмы и монастыри. Там они, как все неофиты, становились ревностными прихожанками и сурово одергивали других прихожан: «Не так стоишь, не так кланяешься, не туда ставишь свечки!..» Делалось это настолько просто и естественно, что просто диву даешься. Вузовский преподаватель, годами читавший курс научного атеизма, быстро переквалифицировался в религиеведа и с полным знанием дела рассказывал студентам об истории христианства. Что происходило при этом в его грешной душе, воистину одному Богу известно.

Аналогичный процесс происходил и в политике. Чувствуя, что судно коммунистической партии дало течь и идет ко дну, многие ее члены поспешили дистанцироваться от бесперспективной структуры. В 1990 году из рядов КПСС как по команде вышли мэры главных городов-столиц — Москвы (Гавриил Попов) и Ленинграда (Анатолий Собчак). Остается догадываться, в какой момент времени они были искренни: когда писали в заявлении, что хотят быть в первых рядах строителей коммунизма, или когда наконец прозрели и, подобно Борису Ельцину, поняли, что все эти годы им «вдалбливали» какую-то вредоносную ересь? Только кто вдалбливал-то, не они ли, активные пропагандисты и агитаторы?

Примерно в то же время в прямом телевизионном эфире демонстративно сжег свой партбилет талантливый режиссер Марк Захаров. В этом контексте начало слова «демонстративно» звучит особенно показательно.

Ну и уж совсем свежий пример массового общественного прозрения. Когда началась специальная военная операция, значительная часть нашей интеллигенции погрузилась в мучительные раздумья. Не случайно утверждал богослов и философ Георгий Федотов: «Русская интеллигенция есть группа, движение, традиция, объединяемые идейностью своих задач и беспочвенностью своих идей». И сегодня, когда на кону оказалась судьба Отечества, для многих из них встала острая дилемма: оставаться дома, тем самым поддерживая власть, или прыснуть врасыпную через Верхний Ларс и прочие коридоры. Это был их осознанный, хотя, как показала жизнь, поспешный выбор. Оказавшись на чужбине и лишившись основной статьи дохода — выступлений перед соотечественниками, некоторые актеры, певцы, шоумены почувствовали себя весьма неуютно.

И довольно скоро последовала череда новых «прозрений», позволивших им признать свои ошибки и попроситься под крыло родины-матери: неохота же чувствовать себя отщепенцем, ренегатом и тем более — иноагентом. Нет нужды называть имена этих людей и их поступки, они и так слишком на слуху. Насколько искренним стало их стремление вернуться на родину, покажет время; очевидно, с каждым возвращенцем надо разбираться индивидуально.

Подводя итог сказанному, требуется сказать, что в этом мире есть место и прозрениям, и «прозрениям». Только первые наступают интуитивно, эмоционально, под воздействием нахлынувших чувств, а вторые выглядят скорее как инсценировка, стремление выдать за искреннее побуждение шкурный интерес, выгоду, материальное благополучие и, наконец, глубоко спрятанное криводушие.