* * *

На Таганской сегодня на удивление пусто: ни уличных музыкантов снаружи, ни очередей внутри в мрачноватом вестибюле метро. Скрипичный чехол неудобно давит, врезается лямками в плечи, и я одновременно пытаюсь их поправить и провести картой по турникету. Иногда мне кажется, что внутри и не инструмент вовсе, а мои разобранные крылья. Именно они. И достаточно лишь схватиться за язычки от молнии, развести их друг от друга в разные стороны... оттуда в ту же секунду вырвется ударная волна невесомости.

Спускаюсь по бесконечному эскалатору и, кажется, начинаю даже немного опаздывать. Не страшно, нагоню на «Проспекте Мира», тут и ехать-то всего ничего. Поезда неожиданно долго нет, и я невольно (и даже немного праздно для ситуации) всматриваюсь в ряды сливочной керамической плитки. Она делит путевые стены на две неравные части, получается такой своеобразный фарватер. И ровно на ней, на этой самой линии, как гордое название корабля, красуется: «Таганская». Я разглядывала это название миллионы раз, но именно сейчас возникает острое чувство, словно я вижу его впервые.

Майолика.

Настоящее произведение искусства, а не табличка. Невольно оглядываюсь на противоположную сторону, на камерные своды с пилонами. Надо же! Несколько разновидностей мрамора и та же самая невероятная керамическая история, что и напротив. Абсолютно из ниоткуда вспоминаются сразу изразцовые камины и печи различных дворцов. Затем мысль хаотично перескакивает к работам Врубеля и убранству музея в Абрамцеве, хоть цветовое решение и тематика здесь совершенно другие. Но!.. Внутри все равно глухо щелкает затвором. Мне кажется, так звучит секунда до выстрела восторженного осознания.

Счастье.

Счастье родиться и вырасти в этой красоте, среди искусства Московского метрополитена. Для соприкосновения с мраморными залами, лепнинами, величием массивных люстр, другими музейными экспонатами подземки не нужно никуда ехать, плыть, лететь. Достаточно пройти сквозь массивную дверь станции и спуститься по эскалатору в любой момент. Отправиться обыденно по делам. На очередной урок по скрипке, например. И одним махом получить в довесок различные тематические направления, и окунуться в отдельные эпохи, и познакомиться со множеством архитектурных решений. А если проехать нужную станцию, то и с искусством витража и смальты.

Бабушка рассказывала, что с этими витражами «Новослободской» связано много легенд. Проехать захотелось нестерпимо.

Под футляром завибрировало нарастающее возмущение. Какое еще такое проехать? С таким гулом и первобытной мощью обычно содрогается земля при извержении вулкана.

Касаюсь рукой шершавой обивки футляра. Ну куда я без тебя, куда? Поехали, конечно. Заклинаю, как дикого зверя. Кидаю свой прощальный взгляд на таганские медальоны, их обрамления, позолоту и слоновую кость. Два светящихся глаза из бездны тоннеля уже подмигивают. Сейчас еще и не тебе покажем, дай только двери открыть.

Что же, «Проспект Мира» так «Проспект Мира».

* * *

Я посмотрела видео сразу, как проснулась. Обычно утром телефон стараюсь никогда не брать... но, когда ждешь вестей и молишься, чтоб они были хорошими, рука сама так и тянется. Чат «Семья».

Да. Есть.

Я, конечно, была против, чтобы они хоть куда-нибудь ехали, особенно в непролазные сентябрьские леса, в неотапливаемый деревенский дом, под Ростов Великий, где до ближайшей больницы час по ужасной, богом забытой дороге. Это если очень повезет. Но — «Аня, нам нужно разобраться с чесноком! Аня, у нас тыквы!». Мне больше всего на свете хотелось сказать, что у вас карцинома и подготовка к операции у одной и у второй тоже. И я уже без сил по этим двум поводам за этот год точно так же. Но и так понятно, безо всяких слов, что иногда тыквы могут стать самым лучшим и важным лекарством, и я просто молча поджала губы и написала: «Счастливого пути! Целую, пиши!» И они уехали.

Видео совсем-совсем короткое. Наверное, маму разбудили птицы, и она вышла встречать рассвет. Смотрю на время отправки, да, так и есть. Пять минут назад прислала, как раз светает.

Небо совсем-совсем персиковое, нежное. И на его фоне колышется под осенним ветром камыш. Тот самый, что является старшим братом ковыля по виду. О нем всегда почему-то забывают и приписывают название вездесущему рогозу. А здесь был именно он, настоящий камыш. Раскачивающийся в медитативном танце на фоне встающего солнца. И столько звуков сразу вокруг: и шорох соцветий под гнетом музыки ветра, и пение все еще оставшихся по своим причинам птиц, и мелодия деревьев, и скрип крыльца.

Мне почему-то сразу вспомнился отрывок про «В деревне Бог живет не по углам, как думают насмешники, а всюду. Он освящает кровлю и посуду и честно двери делит пополам». А еще как мы с мамой спасали выводок грачей с пыльного чердака, когда мне было пять лет. Сейчас мы спасаем ее всеми своими силами, и это уже настолько привычно, что забываешь о такой вот простой и чистой красоте вещей.

Я умываюсь, делаю зарядку и пишу свои утренние страницы. Завариваю кофе, откусываю от сырника увесистый кусок. Вкус моего детства. Но мама готовит намного вкуснее. Отвечаю в чате: «Невероятно!»

И начинаю горько плакать. Впервые за долгое-долгое время.

Господи, помоги. Оставь мне маму еще на чуть-чуть. Ну, пожалуйста.

* * *

— Вам с собой, или вы будете обедать здесь?

В новом кафе невероятно уютно. Я до сих пор помню, как, еще будучи во Владивостоке, получила от подруги сообщение: «Ты посмотри, посмотри, какую красоту открыли на Гончарной! Вернешься, сходим!» Я тут же подписалась на профиль кофейни, и весь остаток отпуска меня сжирало предвкушение. Кофе и книжный магазин в одном месте, надо же! В день возвращения конечно же я уже бежала туда бегом, не чувствуя ног под собой.

И бежала не зря, надо отдать владельцам должное, именно «это» они и сделали. Открыли красоту.

Красота назвалась «Чехов и компания» и расположилась на первом этаже огромного сталинского дома под номером 26, корпус 1, на улице Гончарной. Высоченные потолки, огромное, светлое, воздушное пространство. Живые цветы, ненавязчивая музыка, икебаны на столе и конструктор из книжных полок.

Книги, книги, книги. От пола и до самого потолка этого камерного отдельно взятого царства. Не душит огромным масштабом, как московские мастодонты на Тверской, и в то же самое время все, что нужно, есть. Идеально.

Говорят, тут часто проходят совместные чтения и в принципе действует свой книжный клуб. Для меня это спасительная точка на карте Таганки, где я могу теперь переждать время тренировок сына, причем с пользой для себя. Больше всего на свете боюсь стать той самой матерью трудной судьбы, которая ради своего ребенка сидит под дверью зала или музыкального класса. В самой гуще «родительских событий». И покрывается плесневелым налетом уныния.

Больше такой дамоклов меч надо мной не раскачивается. «Чехов» меня в этом смысле просто спас. Атмосфера творчества в каждой молекуле воздуха, запаха кофе и книг, разговоров о литературе и «околотворческих» всяких тем... да, я совершенно точно в безопасности. Здесь мне не сойти с нужных рельс.

* * *

Я не помню такого теплого сентября ни разу за свою жизнь. (А мне уже, на минуточку, под сорок. Ну ладно, под тридцать девять.) Это не меняет того факта, что такой роскоши на моем веку не выдавали ни разу. И я в некой легкой (и даже можно сказать, робкой) растерянности по этому поводу.

Обычно к началу октября я вовсю любуюсь разноцветным диким виноградом, что оккупировал большую часть изгородей нашего района, согреваю руки перчатками и достаю уже из шкафа шарфы и шапки. Зачехляю лыжероллеры, пережившие летний сезон, готовлюсь к пересменке, а именно к бассейну... переждать межсезонье, дождаться спасительного снега.

И тогда можно уже снять с родных лыж парафин и мчать в Измайлово рассекать по укатанной трассе. Ждать встреч с местной лисой и каждый раз все равно удивляться, словно увидев ее впервые. Морозный воздух, звук укатанного снега под лыжами, снежный лес, дыхание полной грудью. Ни с чем не сравнимое ощущение. Такой восторг!

Эти мысли кажутся мне странными и немного дикими сейчас, особенно на фоне ярчайшей зеленой виноградной стены на оградах Тетеринского переулка. Или во время проката по набережной до ЗИЛа все еще в летней форме, все еще на лыжероллерах и в шлеме. Только вот темнеет теперь уже в семь вечера, никаких тебе белых ночей больше. Когнитивный диссонанс.

Вроде как уже зима близко, а вроде и зазеркалье с вечным летом. И радостно. И зимы все равно хочется. Предвкушается.

* * *

Мне сложно дается учеба с точки зрения моей хромающей памяти, но я была к этому морально готова. Я скорее даже наоборот, удивлена, что хоть что-то запоминается. Что я в принципе здесь и сейчас, что я решилась. Пришла и учусь наравне с нормотипичными людьми. Ну ладно, не наравне, наверное... но все же. Пришлось завести словарь и выписывать туда отдельные слова и термины из философии и теории литературы, фамилии разные. Наверное, стыдно, но что уж теперь поделать. Буду пересматривать до тех пор, пока не запомню твердо. А когда начинаю расстраиваться, возвращаю себя принудительно мыслями в далекий уже 2020-й и говорю себе сама: «Ну нет, Аня, ты — молодец!»

Тогда, четыре года назад, я сначала просто была до разрыва аорты счастлива, что не отдала Богу душу в славной ковидной истории. До сих пор помню это ледяное ощущение то ли удушья, то ли ужаса... то ли всего вместе. И были сразу ясны лишь две вещи. Во-первых, что все это сильно похоже на то, как я панически захлебывалась в Тихом океане: грудную клетку сдавливало, воздуха не хватало, сознание путалось и покидало периодически, и в целом творилось что-то невообразимое, страшное и отчаянное. И во-вторых, я на своей собственной шкуре поняла, как это — умирать от обычной простуды. Это было в каком-то смысле и откровением, и озарением разом: «Так вот, вот что чувствовали люди, умирающие от гриппа в Средние века... Понятно». Все смешивалось с чувством неверия, отчаяния и гнева, ведь не может же жизнь закончиться сейчас, так глупо и так рано. Я сколько не успела. Ну что за черт!

Потом, когда (как мне казалось) все обошлось, особо рефлексировать было некогда. Сложно перенесшие болезнь не дадут соврать, там есть чем заняться без всяких паршивых буржуазных рефлексий. Ты пытаешься восстанавливаться, все органы выпадают по очереди: тахикардию подправил — почки сходят с ума, почки подтянулись — суставы вылетели. И так нескончаемое «на колу мочало, начинай сначала». И все это на фоне мигреней и бессонницы. Тут, наверное, и смену времен года не заметишь, не то что изменения в собственных мозгах.

Следующей серией были хроническая усталость и апатия.

А к концу этого мини-сериала в пару-тройку месяцев я уже окончательно осознала одну доводящую меня до слепого ужаса вещь. У меня частичная потеря памяти. Не только непереносимость различных продуктов и запахов (до сих пор, кстати, практически все сохранилось), но и огромные черные пробелы в жизни и воспоминаниях. Я не помнила целые пласты. Начиная от поездок, названий городов, где я была, заканчивая адресами, фамилиями лучших друзей, дней рождения мамы и бабушки. Я не помнила, когда я последний раз ела или куда положила ту или иную вещь, то есть кратковременную память тоже отшибло. Я могла выйти в дамскую комнату в ресторане и не знать, как туда попала и как вернуться обратно.

Я не помнила, чем заканчивается «Идиот». Я читала «Идиота» невероятное количество раз, я могла монологи оттуда цитировать наизусть. До 2020 года. Теперь же я не то что не помнила монологов, я не могла ответить, чем он заканчивается. Совсем. Чернота.

Это был всепоглощающий ужас. Мне даже ковидное утопление и восстановление после него далось легче, чем тогда пережить и принять этот факт и это состояние. Под «Да подумаешь, я тоже не помню день рождения мамы» и «Память просто вытесняет все ненужное, вот и все» я раскачивалась из стороны в сторону, как болванчик. В ужасе и горе, понимая, что не успела.

Я не успела стать писателем, а теперь я просто не смогу им стать, потому что это как потерять ноги бегуну. Когда ты забываешь самые простые слова и, самое главное, не можешь ими больше так ловко жонглировать, как раньше. Потому что если у жонглера отобрать его горящие булавы, то руки останутся пусты. Вот и все. У меня всегда была феноменальная память, и эта потеря ощущалась ни больше ни меньше как инвалидность.

И еще немного крахом мечты.

А сил на борьбу у меня никаких не было. Я, конечно, пыталась упереться рогом и хоть что-то делать. Завела себе словарь и записывала туда то, что забыла. Я старалась писать левой рукой каждый день и через какое-то время даже преуспела в этом. Я села перечитывать «Идиота» и благополучно его завершила. И забыла конец через пару дней после. Я учила ежедневно по стиху наизусть. И иногда один и тот же неделями, потому что на следующее же утро видела его словно в первый раз.

Но я решила, что хотя бы это могу для нас с многострадальным мозгом сделать. Прошла разные диагностики и курсы реабилитаций и даже вышла в грустную ремиссию: «Ну а что вы хотели, у всех так. Я тоже не помню номер своего дома и год рождения». И где-то тогда со мной случился мой первый Кольский полуостров. Неимоверная дорога в тысячи километров, холодрыга на грани жизни и смерти, северное сияние в горах, смерть шнекороторщика[1], пурга в Териберке, волшебный лес под Кировском. Ледяные скульптуры, самые вкусные в мире морские ежи и закаты на краю земли. Заброшенная школа, рубка от подлодки «Курск», ледокол «Ленин»... Я наполнялась этими моментами и всей своей душой желала поделиться этим.

Это же целая прожитая жизнь! Это же отдельная планета!

Меня встряхнула тогда эта поездка невероятно. А главное, я осознала, что путешествия по России ничем не уступают зарубежным по остроте и новизне ощущений. Дальше уже были выезды в Астрахань, Волгоград, Ахтубинск, Казань... обрывы, соляные озера, пещеры и даже пустыни, красные речки и горы... это все копилось, копилось во мне. Что-то ускользало через решето мозга, но я кропотливо пересматривала фотографии, по десятку раз заново гуглила и озеро Эльтон, и гору Большое Богдо, и Александровский Грабен. И понемногу восстанавливала и образы, и информацию.

Тот самый переломный момент случился летом, когда мы прилетели в Приморье. Я ходила контуженная этим краем. Я влюбилась в него с первой же секунды и навсегда. Даже сейчас, спустя годы, я все равно отвечу точно так же. Если бы в мире не было больше Москвы и нужно было бы выбирать... из всего мира я бы выбрала именно Владивосток. Только его, да. Но это уже веский повод для совершенно другого текста. Здесь же я могу только рассказать, что абсолютно случайно, где-то на диком, безлюдном пляже под Находкой я встретила невероятную женщину.

Юра и Илья ловили морских звезд и устриц в отдалении, а я в блаженном одиночестве качалась на бирюзовых волнах. Именно тогда она и подплыла ко мне. Километры вокруг никого не было. Никого. И вот мы, как в пустом вагоне метро, сели рядом.

— Кстати, вода теплая! Я такого не помню на своем веку, а вы?

Мне с крайне удивленным видом пришлось вступить в этот диалог, и я до сих пор испытываю чувство счастья и небывалой удачи оттого, что я это сделала тогда.

Эта женщина оказалась технологом со стажем. Она рассказала мне про фабрику «Приморский кондитер», про Анну Чулкову, которая создала наш аналог чешскому «Птичьему молоку», про агар-агар и производство конфет. Про то, какие плитки шоколада самые вкусные и где их лучше покупать. Про то, как она сама постоянно летает в Москву в командировки на наши кондитерские производства. Это был невероятно интересный разговор, который перевернул во мне если не все, то многое.

Никто же об этом не знает. Почему никто об этом не знает? У нас столько потрясающих мест, продуктов, производств, людей. Почему об этом молчат на массовом уровне?

— Вы не подумайте, мы тут не дикие.

Я помню, как меня резанула эта фраза. «Кто еще более дикий?» — подумала я тогда. А вслух произнесла, что никогда адекватные москвичи так про другие регионы не считали.

Впереди у меня была огромная, яркая и вкусная поездка. С огромными устрицами, черными и белыми песками, лисом — сталкером, границей с Китаем и Северной Кореей. И многим-многим другим.

Но уже в этот третий или четвертый день отпуска я дала себе одно важное и твердое обещание: с памятью или без, со здоровьем или без, с обстоятельствами или без, но я стану писателем. Я стану писателем и напишу об этой женщине. Я напишу и об Анне Чулковой, и о нашем наивкуснейшем шоколаде с солью и морским гребешком. Я напишу о шнекороторщиках Кольского полуострова. О геотермальной станции Камчатки. О чистейших голубых водах Находки. О местах и людях. О том, что москвичи не считают никого дикими. О том, что никогда не поздно. Летела я в Москву, уже вооружившись первой версией решимости.

Спустя время мне отрадно понимать, что я все же держу свое слово.

Сейчас, если меня спросить, чем же закончился «Идиот», я отвечу, что он бесконечен.

Бесконечен.

* * *

Сегодня, оказывается, Международный день музыки. Мама прислала мне поздравление с картинкой плачущего над скрипкой ребенка. Добрая-добрая мама. Пытаюсь относиться к этому с иронией, хотя лукавить не буду — болит до сих пор. Есть какие-то все же занозы, которые, как ни вытаскивай, частью остаются с нами навсегда и нарывают изнутри. Где-то очень глубоко.

Никчемная. Это слово теперь несет свою почетную вахту и звучит металлическим эхом в моей голове ежедневно. Хотя я давным-давно выросла. Восстановила с нуля уже неплохую базу и даже начала понемногу вибрировать. Достаю инструмент уже без каменного чувства обреченности в ожидании позора. Выступаю периодически в ансамбле, езжу на сводные репетиции и продолжаю заниматься каждый день дома. Обзавелась новой потрясающей скрипкой с бархатным альтовым привкусом. «Альтушкой», — как говорят скрипачи. Мое сердце каждый раз замирает от ее звуков, между нами особая связь, и я счастлива ее ощущать. Все же уже хорошо, я давно выросла и проработала это.

И все равно на задворках сознания эти больные картины, где я плачу прямо во время игры. Где розовые стены кабинета как пыточная для меня. Ну что за дела? Сколько должно пройти времени и работы, чтобы они исчезли? Почему, когда играешь Шнитке и Перголези, вспоминаются все равно этюды за третий класс школы?

У меня нет пока ответа на этот вопрос, но я обязательно его найду. Я продолжу заниматься, ездить на проспект Мира, вибрировать, брать флажолеты, канифолить смычок, играть в ансамбле. Вытаскивать по атому оставшиеся части этой занозы, чтобы мой заплесневелый фарш вместо сердца смог вздохнуть спокойно.

* * *

Подруга прислала мне картинку с одним-единственным словом. «Сейчастье». Вот вроде бы такая банальщина, но как же это верно! Когда, если не сейчас? Несмотря ни на что, именно же «сейчастье». Не «потом» и не «тогда». Идешь за ребенком в школу, дождь стучит по зонту, а кеды уже насквозь мокрые. И совершенно эта мокрота не мешает радоваться моменту.

Идешь прямиком по лужам, совершенно не стесняясь, смотришь на такую любимую, тоже мокрую, немного даже хмурую Таганку. И вдруг понимаешь, что именно сейчас ты абсолютно счастлив. Мокрый, уставший, невыспавшийся.

Сейчастливый.

* * *

Мне сегодня открылась невероятная дверь-воспоминание. Которая расставила в моей душе по местам очень многое.

Я в тот вечер ехала на концерт... кажется, это была Арбенина, но не уверена. Только помню, что однозначно нужно было в «Крокус». И была такая же точно осень, как сейчас. Осенью я всегда максимально обостряюсь, истончаюсь, выворачиваюсь изнанкой наружу. И это в равной степени сложно, уязвимо и прекрасно. Десять месяцев в году жить обычной человеческой жизнью, но вот наступает октябрь с его туманами, звонким воздухом и снежноягодником под ногами...

И я словно перехожу в какой-то параллельный мир, свою собственную Трансильванию. Существую здесь и там одновременно, и до декабря никогда непонятно, какой из миров настоящий. Пока зима не придет и не занесет все это — города, человеков, но для начала зелень (с).

Да, тогда тоже была осень. Вагон был полупустой на удивление, обычно на синей ветке в это время настоящий второй круг ада по Данте. Я сидела в предвкушении концерта и параллельно искала билеты на Дмитрия Когана. Потому что всегда после летних расслабленных перерывов хочется возобновления театральной и музыкальной жизни. Я предвкушала очередное пьяццолльное сезонное счастье, искала ближайшие концерты... Искала и не могла найти.

И не могла их найти потому, что Дмитрия Когана не стало 29 августа. Вот поэтому.

Я помню, как сидела в вагоне метро и первый раз в жизни плакала по артисту.

Первый раз в своей жизни плакала по незнакомому, но известному человеку. Вспоминала, что последний раз была на его концерте на юбилее Валентины Терешковой, где он оживлял «Метель», выворачивая мне всю душу наизнанку без всякой осенней помощи. Возвращал в самое детство, во все самое чистое, хрупкое и трепетное, что было у меня, над чем еще не успело надругаться ни Северное Медведково за своими гаражами, ни Палиха за своими роялями.

Исповедовал.

Ломал без наркоза неправильно сросшийся перелом, вправлял его и загипсовывал. И моя прихрамывающая душа то стонала, то кричала во все горло, то хрипела от бессилия. Верни мне обратно обезболивающее, верни! Я не хочу это знать!

Я прорыдала до самой последней остановки, а когда вышла из метро, поставила себе Свиридова на повтор в наушники и безбожно опоздала на концерт. Потому что стояла на одном месте и дышала осенним звонким воздухом, изнанкой наружу, и вспоминала, вспоминала...

Совсем темно и уже так холодно по утрам. Бабушка заплетает мне две косички. Вкус сырников и сладкий чай. Канифоль по смычку. Привычное ля-ре-соль-ми. Настроилась. Синий ветхий сборник этюдов. Борщ из термоса. Метро, троллейбус, лыжи в руках. Контрольная по математике. Пакет со сменкой. Домашняя работа на подоконнике в школе и в вагоне метро. И снова канифоль.

Все мое детство для всех была загадка, почему именно скрипка. Даже для меня. Даже тогда, в октябре 2017 года. Особенно тогда. Когда я уже столько лет прожила скрипичным инвалидом с грузом несбывшейся мечты на хребте. Думала, что так будет всегда.

Я вспомнила только позавчера. Уже глубоко ночью готовилась ко сну, когда мне наушники внезапно заиграли знакомые ноты. И меня моментально перенесло в залитую насквозь лучами крохотную кухню. По радио играет характерный вальс из «Метели», и мне хочется кружиться в такт ему. А когда дело доходит до романса, я останавливаюсь как вкопанная. Ошеломленная и пропавшая без вести напротив радиоприемника. Для пятилетней меня эта музыка тогда была потрясением. Потрясением настолько сильным, что самой захотелось стать частью этого таинства. Почти тридцать пять лет спустя это воспоминание — настоящее откровение и объяснение всему. И сразу становится понятен и тот случай в метро, и то самое мной увиденное выступление Дмитрия Когана. Когда-нибудь я наверняка вспомню и свое последнее занятие, которое переломало мне позвоночник. Но не сейчас.

Сейчас у меня новая скрипка и новый преподаватель. Все еще неуверенное и не до конца разблокированное вибрато, уютный класс на проспекте Мира, подготовка ко всяким мероприятиям и рак у бабушки. Две школы и спорт Ильи, мамина отложенная операция и учеба по вечерам. Мне больше некогда и нечем плакать. Я канифолю смычок и сверяюсь: ля-ре-соль-ми.

Когда-нибудь я сыграю Свиридова. Когда-нибудь.

Сама.

* * *

Забирала Илью из школы сегодня: иду, полностью погруженная в свои мысли, его рассказы звучат фоном. Очень стараюсь так не делать никогда, но в этот раз получилось именно самым скотским образом с моей стороны. Слишком много всего навалилось разом. Решаю вопросы в телефоне, готовлюсь к лекциям, списываюсь с его преподавателями... и внезапно выхватываю краем уха: «Две девицы! А до этого там как, мам?» Я даже остановилась.

— Какие еще девицы?

— Ну, две девицы. Цитата!

Думаю: «Ну все, приплыли. Девицы какие-то, цитата...»

— Цезарь говорил же. Пришел, увидел, победил.

Veni, vidi, vici! Вот оно что! Ребенок пытается говорить со мной на латыни. Просто им неправильно прочитали в школе, вот девицы и получились.

Как мы смеялись с ним оба! Обожаю такие моменты.

* * *

Я чувствую, как меня меняет это обучение. На каком-то молекулярном уровне. С одной стороны, просыпается забытое чувство Бауманки, когда ты жадно поглощаешь информацию, как губка. А с другой — входишь в новый коллектив, как при смене работы. Мой фокус уходит все больше в сторону Литинститута, и другие сферы жизни начинают меняться. Как и сама я. Чувствую себя заправским жонглером-фокусником сейчас. Главное, не уронить ни один из шаров, потому что поднимать мне их просто некогда и нечем. И в то же время я как заправский водолаз. Очень похожие ощущения с погружениями дайверов. Сначала страх и адреналин, наладка оборудования, распределение по парам. И вот ты уже шагнул со скалы или с катера. И вот он... совершенно иной мир. Иной. Непонятный. Красочный. Подводный ярчайший космос. И ты начинаешь постепенно к нему привыкать. К десятому погружению уже и не страшно совсем, скорее просто начинает заполнять предвкушение от головы до ног. И ты улыбаешься, занося свою ногу для «того самого» шага.

* * *

По новостным сводкам передают, что на Солнце небывалая буря. А это значит, что, помимо плохого самочувствия у метеозависимых, есть шанс получить северное сияние в наших широтах. Прогноз какой-то совершенно бешеный, я не видела таких цифр ни разу в своей жизни. Даже когда мы в Хибинах смотрели настоящее светопреставление разных цветов и полыхало все небо, до последнего атома. Даже тогда индекс был около пяти. А сегодня ночью он восемь!

Боже, как жаль, что Москва в облаках! Это была бы такая удача! Сама мысль о том, что здесь, дома, можно застать нечто такое, меня будоражит. Надеюсь, такой невероятный шанс еще когда-нибудь нам выпадет.

Зато мне пришла в голову мысль для домашнего рассказа к моему семинару. Как раз про северное сияние, разный взгляд на него с двух сторон. Столкновение мировоззрений, Кольский полуостров и зиму. Северное сияние образуется как раз из-за столкновения магнитосферы Земли с солнечным ветром, так вот захотелось столкнуть не только их.

Посмотрим, что из этого выйдет. «Старого» ничего присылать совсем не хочется.

* * *

Увидела сегодня афишу с концертом Владимира Спивакова, и мне сразу почему-то вспомнилось, как он приезжал выступить в Бауманку. Почему-то об этом событии не сообщали заранее, поэтому практически никто не пришел. Наш огромный концертный зал был, можно сказать, пустым. Преподаватели и несколько небольших групп студентов.

Он вышел на сцену и обомлел. Я думаю, он никогда не играл в таких пустых залах. Мне до последнего казалось, что сейчас он скажет своим «Виртуозам Москвы» складывать инструменты и ехать домой, потому что это вопиющее неуважение. И трата их времени, сил и души.

Но он поклонился, как будто ничего странного не происходит и у нас тут аншлаг, и встал на свое место. Играли Вивальди. «Времена года». И играли так, как будто от этого выступления зависела их жизнь. На «Зиме» можно было почувствовать, как вибрируют кресла. Мы не дышали все это время, а по щекам нашим текли слезы восторга.

* * *

Была сегодня в книжном магазине, разглядывала все подряд, где какие новинки. И кое-что для себя поняла.

Мне всегда казалось, что писательская среда крайне безжалостна, опасна и населена всяческими... кровожадностями. Только вместо поломанных коньков и раскромсанных пачек здесь обитает уже не физическое, а творческое насилие. «Писатель писателю однозначно не гусь, и даже не свинья, и никогда им не станет...» — думалось мне. Возможно, просто перечитала мемуары Бунина своим неокрепшим умом.

Но это неправда.

Я так долго боялась сделать этот прыжок веры за белым кроликом, а в итоге оказалось, что все это время попусту разрушала саму себя из-за миражей. И лишь попав в писательскую среду по самую макушку, я осознала такие очевидные и вдохновляющие вещи. Писатели все заодно. Они борются за одно общее и благое дело.

Писатели выступают единым фронтом. Наши конкуренты — это новостные ленты, мемы, соцсети, короткие ролики, выбор шмоток на ВБ[2] и другие «быстродофаминовые»[3] вещи, которые дают людям экстраудовольствие и не оставляют практически ни единого шанса на что-то другое.

Мы же пытаемся вернуть фокус людей обратно. Мы хотим побуждать, взращивать любопытство, передавать ценный опыт. Каждый по-своему. У всех нас разная специализация, стиль повествования, целевая аудитория, часть читательской пирамиды. Абсолютно разные миры и философское видение... но общая «Клятва Гиппократа».

Честно исполнять свой писательский долг, посвятить свои знания и умения предупреждению и лечению «черствости души», скуки и унынию. Сохранять и укреплять остроту читательского ума и красочность воображения. Не оставлять в невыносимых ситуациях. Всегда давать руку помощи и лечить верно подобранным словом. Сохранять писательскую тайну, внимательно и заботливо относиться к читателю.

Так вот. Ради этого писатели готовы объединяться в сообщества, пиарить своих собственных «конкурентов», делиться с ними материалами, собирать в единые таблицы всевозможные конкурсы, open-call’ы[4] от издательств. Поддерживать друг друга, обмениваться еще сырыми материалами, синопсисами, идеями. Устраивать коворкинги[5], совместные чтения, становиться бета-ридерами[6] друг друга. Потому что мы все в одной лодке.

Я попала в Лит через огромную цепочку таких невероятных людей. Меня будто передавали из рук в руки, я помню каждую ладонь. Каждую. И я буду благодарна за эти флажки на снегу к вершине всегда. Теперь я дома. И на каком бы мы факультете ни учились, все равно это — единый Хогвартс.

А кто плетет эти все интриги, пытается возвыситься за счет других и вместо мимесиса[7] выдает плагиат, тот не писатель. Вот и всё. Ему никто не надиктовывает ничего изнутри, либо он сам отказывается слышать этот голос в угоду другим вещам.

Что же, ломать волшебную палочку, должно быть, очень больно.

Надеюсь, я не узнаю этого чувства никогда.

* * *

Каждое утро читаю «Стоицизм на каждый день» и веду дневник стоика, меня этот процесс заземляет и структурирует. Сегодня попалась интересная фраза: «Собака различит, когда об нее споткнулись, а когда пнули». Это было в контексте доверия к людям. Что очень важно для начала разобраться в ситуации, не думать о других заранее плохо. Не делать поспешных выводов и не рубить сплеча. Потому что потом все равно станет ясно: целенаправленный пинок это был или случайный.

Всегда может быть несчастный случай, недопонимание, разного рода обстоятельства... а не злая воля самого человека. Я думала об этом весь день. Это так верно! Не доверяя людям, думая о них хуже, чем они есть на самом деле, мы делаем неполноценными сами себя. Отсекаем часть мира, причем добровольно и своими же руками. В худшем случае нас просто обманут и сделают больно. Пнут. А так мы ежедневно по кирпичику расшатываем собственную душу, заставляем ее подгнивать по чуть-чуть. Смотрим через черное стекло наружу, делая хуже лишь себе.

Никому, кроме себя.

* * *

Побывала на конференции в Литинституте сегодня. Как же мне понравилось! Как давно я не бывала на таких мероприятиях, как мне их не хватало в декрете. Еще раз осознала, что я никогда бы не смогла стать просто домохозяйкой, это совершенно не мое.

Мне нужна эта атмосфера новизны, общения на не бытовые темы. Обсуждения различных произведений, стилей, самого языка. Я узнала столько нового для себя. К своему стыду и счастью одновременно. Мне хочется теперь почаще так выбираться вживую на всякие тематические встречи и конференции. Они дают мне стимул двигаться дальше.

Я смотрю на программку в своих руках, и мне становится тепло на душе. Я в нужном месте и с нужными людьми. А впереди только хорошее.

* * *

Юра со встречи с одним известным писателем принес одну интересную мысль.

Чтобы познать искусство живописи, нужно ногами прийти в музей и наблюдать подлинники произведений.

Для музыки это работает точно так же. Но там уже сложнее, зависит не только от самого композитора, еще и исполнители включаются в игру. Симфонические оркестры, солисты, дирижеры. Пластинки и другие носители. Колонки, наушники, прочие переходники.

А у писателей это всего подлинник. Всегда. Только перевод может что-то исказить, если он неточен. Но напиши ты хоть где, хоть как перепечатай, это все равно будет подлинником. Все равно!

Мы творим сразу в людей и для людей, где бы наше детище ни находилось. Удобно, правда?

* * *

Я все больше ощущаю, как мне вскрыли без анестезии черепную коробку и вне всяких там расшаркиваний делают непрекращающуюся операцию на мозге 24/7. И это в равной степени пугающе и восхитительно. Я чувствую, как трясет, рвет на лоскуты и расползается мое сознание. Как укрепляется, чернеет и набирает мощь моя тень. Как все тоньше длиннющий канат между началом и желаемым успехом, а вокруг горит костром святой инквизиции декаданс. Ему позавидовал бы и Босх, и оба Брейгеля, и даже тот, кто рисовал мультфильм про Халифа-аиста.

Эта жадная бездна пугает меня до чертиков, но я решила, что за «глаза поэта» мне все же стоит побороться. За шанс смотреть на мир не грех и рухнуть, пожалуй. Поэтому я встала ногами на эту хлипкую дорогу и отпустила все страховки. Они для тех, кто видит мир черно-белым, а мне нужно больше. Гораздо больше.

Мне нужно все.

* * *

Летний подготовительный сезон торжественно закрыт. Это была последняя тренировка на лыжероллерах. Теперь я вся застыла в предвкушении, как и все остальные лыжники Москвы.

Когда? Ну когда же?

Под кожей нечто зудит и искрится. Так идут на первое свидание по очень большой любви. Еще ничего не началось, но все уже понятно. И предвкушение томительно, но и приятно. И ты в себе уверен. Да, тебе многие твердили, насколько он глуп, уродлив, опасен, твой избранник. И что это начало конца и уныния. Что ты идешь на свидание с Хтонью[8]. И лишь весной наступит возможное спасение и жизнь.

Однако любовь не спрашивает мудрых (особенно мудрых) советчиков, она просто случается. И лепит тебя заново. Уже из морозостойкого теста. С мурашками под кожей и ожиданием первого снега.

Грядущий сезон обещает быть интересным, учитывая отсутствие времени. Но я пахала как папа Карло все лето, и это должно окупиться, в конце-то концов. Несколько полумарафонов мне точно по силам.

Если снова не сломаю ничего по дороге к ним. А про пятьдесят и шестьдесят километров можно будет думать уже по итогам этого лыжного года.

* * *

Каждый раз, когда я забираю сына из школы в особенно разобранном состоянии, он словно чувствует это и дает мне какой-то повод порадоваться и поразмышлять вместе с ним.

— Мама, ты знаешь, что скрипки не создают, их строят, как корабли?

Им на продленке начали читать «Секрет Паганини», и Илья оказался под огромным впечатлением от этой книги. Я даже порадовалась, что он не узнал о ней пару лет назад, тогда ему пришлось бы поступать вообще не на гитару, а в струнный отдел, и мы бы все умерли еще на подходах к нему.

Но «строительство скрипок»... Это было настолько правильно и прекрасно сказано его детским голосом, с безапелляционными интонациями, что я даже сбилась с шага. Он меня ошарашил.

Мы всю дорогу до дома обсуждали музыкальное плавание, кораблекрушение души и прочие отдаленные от быта и учебы вещи. Я была так счастлива.

Мы все еще понимаем с ним друг друга. И я очень боюсь потерять эту связь.

* * *

Завтра прямо с утра в аэропорт, а я вообще не готова. По всем фронтам. Вещи абсолютно не собраны, как и я сама. Маме то хуже, то лучше. У бабушки не нашли метастаз, но ей стало резко плохо в принципе. Я на нервной почве все забываю со скоростью света, и мне приходится перечитывать конспекты по несколько раз. И сейчас кажется, что и это бесполезно и я ни на что не гожусь.

Я понимаю, что это просто «узкое место», его нужно только пройти и не застрять. Как «шкуродер» спелеологу. Но в моменте ощущается все настолько мрачным, что хочется свернуться калачиком на диване и больше не вставать никогда.

Но вещи сами себя не соберут, поэтому диваны все до поры до времени отменяются. Я соберу багаж и все свои учебники, а себя на переборку доверю любимым горам.

* * *

Отпуск, я даже не верю в это.

Когда подлетали к Минеральным Водам, я увидела Эльбрус. С высоты полета, на закате... эта картина поразила меня до глубины души. Это было настолько красиво, что я никогда не смогу описать даже малой части от творившегося волшебства. Единственное, о чем я могла думать, это: «И создал Бог Землю».

* * *

Горы невероятные. Они всегда мне показывают всю мелочность городских проблем, всей этой бесполезной суеты и тревоги.

И местные звезды сводят меня с ума. Такие бывают только на Кавказе, больше нигде в мире. Благо мне есть с чем сравнивать.

Они яркие. Они острые. Имя им легион.

Самый большой живой планетарий на свете.

Теперь я понимаю, почему здесь так много обсерваторий, и благодарю Бога за то, что подарил такую погоду. Появляются шансы попасть на ночные наблюдения, только бы такое небо продержалось несколько дней. Мы, конечно, взяли с собой оптику, но что наши скромные силы в сравнении с крупнейшими обсерваториями страны?

Предвкушаю, покрываясь мурашками от макушки до пят. И пытаюсь надышаться горным воздухом впрок.

Завтра у нас первый подъем. Я встречусь с фирном лицом к лицу и дотронусь до неба своей рукой.

* * *

Никакая горная болезнь мне не омрачит этот день. Ни с чем не сравнить чувство полнейшего триумфа, когда ты поднялся туда. Внутри лишь звучат строчки Владимира Высоцкого: «Весь мир на ладони, ты счастлив и нем и только немного завидуешь тем, другим — у которых вершина еще впереди».

Даже к летающей тарелке знаменитой успели заскочить. Подъемники все встали на обслуживание, поэтому мы на горе были практически одни. Колоссальное везение, можно сказать. И погода все еще стоит просто замечательная. Так что я хоть и с полным пакетом акклиматизации, зато в остром экстазе. И даже успеваю по вечерам учиться, связь позволяет, я думала, с этим будет большая проблема.

Так что горный гештальт этой осени полностью закрыт.

* * *

Мы переехали в Архыз. Здесь все совсем по-другому, жизнь просто кипит. Погода все еще на нашей стороне, и удалось сгонять на подъемниках на оба склона. Но и помесить снег ногами тоже получилось. Две тренировки за день, просто восторг. Акклиматизация все так же меня мучает, но уже чуть меньше.

Отнесла к небу учебник по теории литературы, и мы с ребятами вечером порадовались, что это как флаг на вершину донести. Наш общий флаг писателей.

На втором склоне мы забрались так далеко, что в какой-то момент я даже решила, что не успеем спуститься до темноты. Обратно почти бежали. Я в который раз порадовалась нашему лыжному опыту, так бы блуждали там в темноте, по колено в снегу.

Медленно собираюсь по кусочкам обратно. Мои новые опоры продолжают формироваться и затвердевать, и я уже могу их чувствовать, а не только надеяться и верить в положительный исход. Это такое огромное облегчение.

* * *

Обсерватория Архыза оказалась даже лучше, чем я о ней себе нафантазировала. Все сложилось как в кинематографе: живописнейшая дорога, успевай только вертеть головой по сторонам и запоминать, само здание обсерватории, потрясающий экскурсовод. Я под колоссальным впечатлением.

А этот телескоп, господи! Никто не верил в него, никто. Говорили, что в нашей стране есть Царь-пушка, которая не стреляет, Царь-колокол, который не звонит, и вот теперь появится Царь-телескоп, который не будет работать.

Но люди взялись за дело, и у них получилось. Столько усилий! Одно только зеркало для телескопа остывало два года. Просто остывало. А потом несколько лет еще шлифовалось тоннами алмазов! Про транспортировку узлов и этого же самого зеркала я вообще молчу. Создавались специальные пристани даже для переправки.

А у Баграта Константиновича Иоаннисиани (главного конструктора БТА[9]) не было высшего образования, и меня потряс этот факт. Поколение моей бабушки, когда возможности и роскоши учиться практически не существовало. И люди занимались самообучением, горели своей профессией. Доходили до всего опытным путем. Стальные люди, восхищаюсь ими всей душой.

Созидатели.

* * *

Все еще не могу поверить в свою удачу, но я просочилась на территорию «РАТАН-600», крупнейшего в мире радиотелескопа с рефлекторным зеркалом больше полукилометра в диаметре. Размеры и правда поражают.

Нам невероятно повезло, экскурсовод была замечательная, показала нам всё-всё. Ответила на все вопросы, везде провела. Я все еще «перевариваю» этот опыт.

А ночью посчастливилось попасть на наблюдения уже на Горную астрономическую станцию РАН и посмотреть их глазами и на туманности, и на Плеяды, и на Марс с Сатурном, и на Юпитер с многочисленными спутниками. Я промерзла до костей, ветер шквалистый и лютый. Но это стоило того однозначно.

Говорят, завтра погода портится. Пора в Москву.

Кавказ, спасибо. Ты дал мне новые силы и второе дыхание.