Часть первая
На коленке

1

В начале миллениума жизнь обычного российского писателя была бедна и неинтересна.

«Может быть, в этом особенность всех миллениумов, случавшихся в истории человечества? — размышлял я, сидя в своем кабинете в издательстве «Современный литератор». — И, предположим, в каком-нибудь тысяча первом году от Рождества Христова переписчик летописей в монастыре был столь же нищ и убог, как и аз, грешный?»

Сейчас на дворе был две тысячи второй год. И спросить о том, каково жилось человеку, связанному со словом, тысячу лет назад, было некого.

Раздался телефонный звонок. Я взял трубку.

— Это Петров, — услышал я. — Надо встретиться.

С Мишей Петровым мы были знакомы, но не близко. Встречались на писательских собраниях, в домах творчества, пару раз выпивали в Доме литераторов, но не более того. Среди собратьев по перу у меня были гораздо более близкие по духу люди.

— Приходи ко мне в газету, — сказал Петров. — Знаешь, что я теперь в «Литературной жизни» главный?

— Знаю, — сказал я. — Вы по-прежнему сидите на Цветном?

— Какой Цветной! — засмеялся Миша. — Газета давно в Монетном переулке. Отстал от жизни, старик!

Я действительно подотстал от этой самой жизни. Надо взбодриться.

— Для этого тебя и зову, — угадал ход моих мыслей Петров. — Жду завтра в середине дня. У тебя ведь в издательстве свободный график?

— Свободный, — согласился я.

В издательстве я действительно чувствовал себя относительно свободно. Книги у нас выходили от случая к случаю и в основном за счет средств авторов. А в этом, как ни крути, присутствовала некоторая неполноценность. Даже корректоры ее чувствовали и читали тексты вполглаза. Я с этим боролся, но с переменным успехом.

«Пойду бороться в “Литературную жизнь”, — подумал я. — Там ведь тоже тексты».

Отчего-то я не сомневался, что в газете меня ждет предложение, связанное с литературой.

— Будем издавать приложение по белорусской литературе, — сразу взял быка за рога Петров. — Ты ведь белорус?

— Белорус, — кивнул я.

— Я знал, что ты мне понадобишься. — Петров пристально посмотрел на меня, откинувшись в кресле.

Мы сидели в кабинете, который по размерам уступал кабинету директора издательства «Современный литератор». Но по антуражу он значительно превосходил его. Вон и бутылка виски примостилась на подоконнике. О своем кабинете я и не говорю — конура, в которой нет даже сухой корочки.

— Выпьем, когда подпишем договор, — сказал Петров. — У меня этих виски... — Он пренебрежительно махнул рукой.

«Да, надо примыкать к армии победителей, — подумал я. — Похоже, здесь в ходу не только виски».

— Всего хватает, — сказал Петров. — Завтра идешь на встречу с этим... как его... Короче, на самом верху я договорился, тебе нужно порешать технические вопросы. И прежде всего — придумать название проекта. Усёк?

— Усёк, — поднялся я со стула. — Координаты взять у секретаря?

— Да, Ольга скажет, куда идти и к кому. А меня ждут дела.

— Наверху? — показал я пальцем в потолок.

— Нет, деловая встреча в ресторане. Сейчас все по-другому, старик.

Я уважительно покивал. Создавались новые традиции, и к ним следовало относиться с почтением.

— Наладишь дело — и тебя позовем, — сказал Петров. — Всему свое время. А название должно быть завтра. Так что визит в «Московский вестник» переносится на неопределенный срок.

«А он обо мне знает гораздо больше, чем я думал, — почесал я затылок. — Откуда?»

— Оттуда! — ухмыльнулся Петров. — Начинается другая жизнь, и она будет интереснее предыдущей. Попомни мое слово!

К словам Петрова тоже надо было относиться с почтением. Он, во-первых, создал себе имя еще при Советах, а во-вторых, считался первопроходцем в литературе. Не каждому писателю удалось очернить армию вкупе с комсомолом и при этом стать знаменитым.

— Потому что работаю не покладая рук, — вздохнул Петров. — А мог бы просто пить водку в «Московском вестнике». Пьешь?

— Пью, — тоже вздохнул я.

— Теперь у тебя на это не будет времени, — назидательно сказал Петров. — Большое дело начинаем. И не такое простое, как им кажется.

«Кому это “им”? — подумал я. — Коллегам из противоположного лагеря?»

— Скоро узнаешь.

Мановением руки Петров вымел меня из кабинета. Как ни странно, я на это мановение не обиделся. Дело и вправду затевалось серьезное.

2

Итак, нужно было придумать название для российско-белорусского литературного проекта. А где его взять?

— В словаре Даля, — пожала плечами жена. — Там много хороших слов.

Она, как и я, была филолог, но с древнерусским уклоном. А это дорогого стоило.

Мы разделили словарь пополам, по два тома каждому, и принялись их листать.

«И правда хороший словарь, — думал я. — Почти весь белорусский язык в нем. Да и украинский тоже».

— Вот прекрасное слово, — сказала жена. — Братчина!

Я понял, что она уже добралась до буквы «Б». Я еще сидел на «П».

А слово и впрямь чудесное. И с тем же древнерусским уклоном.

— Пир в складчину? — спросил я.

— Не только пир, — ответила супруга. — Так назывались товарищества сборщиков меда, например. В Белоруссии отмечали свечные братчины. Делали пудовую свечу и освящали ее на Илью.

— С водкой? — поинтересовался я.

— У тебя одно на уме, — вздохнула жена.

Некоторые мои пристрастия ее расстраивали. Но все мы живые люди, и у каждого свои недостатки.

— Ну так что, берешь «братчину»? — спросила Алена.

— Если до утра не найду ничего лучше, — сказал я. — Ты тоже продолжай читать словарь.

— Мне надо ребенка кормить.

У нее всегда найдется отговорка. Но я к этому привык. Как говорится, не первый год замужем.

До утра ничего лучше не нашлось, и я отправился к Петрову с «братчиной».

— А что, хорошее слово, — сказал Михаил. — Я думал, ты вообще ничего не придумаешь.

Он был добрый человек, мой товарищ.

— В данном случае я главный редактор! — поднял тот вверх увечный указательный палец. — Но «братчину» беру. Сам придумал?

— Сам, — соврал я.

Петров с недоверием посмотрел на меня, однако ничего не сказал. Он умел сосредоточиться на главном...

— Не приняли «братчину», — позвонил он мне на следующий день. — Сказали, какие-то «братки», а у нас серьезное дело, государственное. Остановились на «лире».

— На чем? — не понял я.

— На приложении «Лира». Она у меня была запасным вариантом. Хорошее название?

— Хорошее, — не стал я спорить. — Сам придумал?

— Конечно, сам! — обиделся Миша. — Всю ночь не спал. А ты небось дрых без задних ног?

— Тоже не спал, — сказал я. — Словарь Даля с женой читали.

— Вы читаете, а отдуваться приходится мне. Что бы ты делал, если бы у меня в кармане не было «лиры»?

— Ничего, — согласился я.

Не говорить же Петрову, что «Лира» не бог весть какое название. И в Италии она всегда была копеечной валютой. Интересно, почему у них лира называется лирой? Но говорить ничего не стал. Все-таки мы с Петровым давно одним делом занимаемся. И в Союз писателей нас приняли почти одновременно, меня на месяц раньше. Миша, кстати, хорошо помнит об этом. А я и не напоминаю.

Да, славные были времена. Квартиры, гонорары, дома творчества. Но кто теперь об этом вспоминает? Выжил в девяностые годы — уже хорошо. Я, между прочим, выжил именно благодаря «жигуленку», приобретенному за те же гонорары. Садился за руль и бомбил. А вот Петров не бомбил, машина у него была, но он не умел ее водить. Рулила Татьяна, жена. Но тоже только до того момента, когда ее машина нанизалась на трубу, притороченную к багажнику машины, ехавшей впереди. Труба пробила лобовое стекло и аккуратно прошла между водителем и пассажиром. Михаил, правда, не говорил, что пассажиром был именно он. А кто?

Свою машину они продали, а я продолжал ездить. Не на «шестерке» из девяностых, на «десятке», однако это не меняет дела. На своей езжу машине, отечественной. На ней и прикатил в Монетный переулок с «братчиной». Но вот не взяли. Не понравилось браткам.

Я, правда, не сильно на это обиделся. И с «Лирой» можно жить. Если в ладу, конечно.

Жена название «Лира» тоже приняла спокойно.

— Замыленное, правда, словцо, — сказала она. — Ты не сказал об этом Петрову?

— Нет, — промямлил я. — Не называть же приложение «Танком».

— У танков красивые названия — «Тигр», «Леопард», «Аллигатор».

— «Аллигаторами» называются вертолеты, — блеснул я познаниями в военной сфере.

Иногда я свою жену побаивался. Ее правда зачастую кардинально отличалась от общепринятой. Я уж не говорю о шестом чувстве. У выпускников филфака МГУ оно было каким-то запредельным. Тем более Дев по гороскопу. Вот и про танки вспомнила.

— Думаешь, все кончится плохо? — спросил я.

— Посмотрим, — хмыкнула она.

Да, смотреть ей. Мне страдать.

— Да ладно, — опять хмыкнула она. — Хуже, чем есть, не будет. Как-нибудь справишься.

И на следующий день я отправился в Монетный переулок справляться.

3

Петров встретил меня уже не так радушно, как раньше.

— В газете работал? — спросил он.

— В журнале, — ответил я.

— Это не одно и то же, — посмотрел он в окно. — Я вот в «Московском писателе» пахал.

Миша не был похож на человека, который может пахать. Да и работал он в этом еженедельнике лет двадцать назад. Тогда мы все пахали, а точнее, пили водку вместе с авторами и без оных.

— Ну, во всяком случае, хотя бы узнали, что такое верстка, — перевел он взгляд на меня. — Можешь верстать?

— Сейчас это делают на компьютере, — сказал я. — Программа называется «Макинтош».

— Действительно! — удивился Петров. — А я думал, ты вообще... В таком случае — действуй.

Да, следовало с чего-то начать. В любом номере выпуска, и тем более в первом, должен быть гвоздь. Что у нас забивают в начале третьего тысячелетия? И главное, чем?

Я спустился на этаж ниже, в библиотеку, и полистал подшивки «Литературной жизни». Статьи, рецензии, стихи, иногда рассказы. Интервью! Единственным материалом, вызвавшим у меня интерес, было интервью с одним из деятелей Государственной думы.

«Думай, старик, думай! — сказал я себе. — Что обсуждает общественность на страницах отечественной прессы?»

Общественность сейчас — в нашем случае интеллигенция, не очень хорошо понимающая, кого надо предавать и на каких условиях, — обсуждала ухудшение жизни. После дефолта девяносто восьмого года лидерам нации ничего другого на ум не приходило.

«А славянский вопрос? — спросил я себя. — Что о нем говорил Достоевский в своем “Дневнике”?»

Да, выручить меня мог только Достоевский. К счастью, я почитывал его «Дневник» на ночь глядя. Именно эта книга со стопроцентным результатом обеспечивала писателю бессонницу. У самого меня книги сейчас если и выходили, то без гонораров. А какой в них тогда прок?

Итак, интервью. На поверхности была беседа с кем-нибудь из властей предержащих, занимающихся вопросами Союзного государства. Посол Республики Беларусь в России подходил в этом качестве больше всего. Но для гвоздя он был слишком официален. Нужен был еще кто-то.

Я сейчас работал над книгой «Иная Русь», посвященной проблемам возникновения и существования белорусского этноса. Может быть, и надо начинать с истоков? У нас ведь была общая колыбель, и не все о ней забыли.

Я раздобыл телефон директора Института славяноведения Владимира Волкова и напросился на интервью с ним. Человек он был занятой, однако согласился уделить мне какое-то время.

— Не больше часа, — предупредил он меня. — Хотя тема, конечно, предполагает многодневную конференцию, и не одну.

«Понимает», — подумал я.

Я поехал в Академию наук, два высотных корпуса которой располагались неподалеку от площади Гагарина. А это как раз Ленинский проспект, где я сейчас обитал.

Директор Института славяноведения принял меня сразу.

— Из газеты «Литературная жизнь»? — посмотрел он на меня.

— Да, — кивнул я, — открываем в ней белорусско-российское приложение «Лира».

— Хорошо... — побарабанил пальцами по столу Владимир Константинович. — Вовремя спохватились. Украину ведь уже потеряли.

— Да ну?! — удивился я.

— А вы разве не видите? — усмехнулся Волков. — После развала СССР повсюду власть захватили этнократические кланы. А это добром не кончится.

— Об этом давайте и поговорим.

— Давайте.

Я включил диктофон.

4

Интервью с директором Института славяноведения получилось острым.

— По шапке нам не дадут? — спросил Петров, ознакомившись с ним.

— Я его на второй странице «Лиры» поставлю, — сказал я. — А на первой интервью с послом.

— Ну да, ну да... — почесал затылок Михаил. — Вот ты тут пишешь: «заговор этнократических групп», «заговор президентов»...

— Это слова Волкова, — деликатно поправил я главного.

— Какая разница! — досадливо поморщился тот. — Отвечать я буду, а не ты.

— Но ведь это правда.

— Была правда, да сплыла, — фыркнул Петров. — Вместе с Союзом. Хотя... Кого еще публикуешь в номере?

— Интервью с художником Михаилом Савицким, стихи Михася Стрельцова, отрывок из повести Миколы Купреева, статью Петра Кошеля «Отторгнутые возвратих»...

— О чем последняя?

— О втором разделе Польши при Екатерине II.

— Что мы тогда присоединили?

— Центральную Белоруссию с Минском. Но основной упор я делаю на высказываниях о Союзном государстве известных деятелей культуры — Солженицына, Засурского, Капицы, Боровика, Лужкова...

— И мэра сюда прилепил? — засмеялся Петров. — Правильно, он самый главный деятель культуры. Ладно, публикуй свое интервью. Бог не выдаст, свинья не съест.

Я, кстати, умолчал о своей статье «На круги своя», посвященной современной литературе, русской и белорусской.

— А что это за писатель, который залил перед съездом своего собрата по перу? Унитаз у него протек? — снова внимательно посмотрел на меня Петров. — В Финляндии который живет?

«Статью тоже прочитал», — обреченно подумал я.

— Есть один, — сказал я, откашлявшись. — Я с ним на телевидении работал.

— Ты и через телевидение прошел? — перевел взор в окно Петров. — Знаю я эту публику.

Михаил сейчас вел одну из передач на канале «Культура», ему ли не знать телевизионные нравы.

— Конечно, знаю, — кивнул Петров. — Но лучше бы не знать. Ладно, подписываю номер к публикации. У тебя, между прочим, целых четыре полосы, всю белорусскую литературу можно напечатать в одном номере. — Он засмеялся.

— «Научная среда» тоже четыре полосы, — сказал я.

— Так это же наука! — поднял вверх увечный указательный палец Петров. Он любил его демонстрировать к месту и не к месту.

— Наука, конечно, важнее белорусской литературы, — согласился я.

Михаил снова посмотрел на меня, но ничего не сказал. Он никак не мог определить градус моей строптивости. А она была. Как опытный аппаратчик, Петров ее чуял.

— Я все чую, — сказал главный. — И в первую очередь предателей. Их у нас больше, чем надо.

— Предателями становятся от бедности, — вздохнул я. — Был бы народ богаче, он бы никого не предавал.

— Спорный вопрос, — стал рыться в бумагах на столе Петров. — Все эти Пуришкевичи во время революции были богатые и все равно царя предали.

Видимо, у него на столе был сейчас роман о революции или что-то в этом роде. Я к подобным глобальным темам еще не был готов.

— И не надо, — хмыкнул Михаил. — Пиши себе о своем болоте.

Несколько лет назад я говорил ему, что родился в Пинских болотах, являющихся клюквенной столицей Белоруссии. Памятлив, однако.

— У писателя должна быть хорошая память, — кивнул Петров. — Я хорошо помню, с кем ты пьешь в «Московском вестнике».

А вот об этом я ему не говорил. Откуда сведения?

— Оттуда, — сказал Петров. — Ты что, думаешь, я с одними либералами якшаюсь?

Об этом я как раз не думал. Миша мог оказаться за одним столом с кем угодно.

— А «Лира» получилась хорошая, — сказал я, взявшись за ручку двери. — Отнюдь не комом.

— Жизнь покажет, комом он или не комом, — бросил мне в спину Петров. — Современная российская действительность горазда на неожиданности.

5

Главный редактор газеты «Литературная жизнь» оказался прав. После выхода приложения «Лира» меня вызвали на Старую площадь.

— Номер плохо сверстан, — сразу взял быка за рога Сергей Александрович Рыбин, заведующий информационным отделом. — Я бы вот этот материал поставил сюда, а этот туда. — Он с удовольствием несколько раз черканул фломастером по газетной полосе. — Когда я работал в газете «Магаданская правда»... — Он осекся.

— Кем работали? — спросил я.

— Ответственным секретарем. Но это давно было. Сейчас я о другом. Мне позвонили из Белоруссии и сказали, что редактором приложения хотят видеть другого человека. Капризные!

— Белорусы? — удивился я.

— Да, из Союза писателей. Пусть, говорят, будет человек из Москвы.

— Не из Магадана?

— Про Магадан они плохо знают. А у меня есть подходящая кандидатура.

— Ладно, — сказал я, поднимаясь. — Пусть будет другой человек.

— Нет, вы оставайтесь работать! — жестом велел мне сесть на место Сергей Александрович. — Заместителем. А при новом руководстве у вас будет собственное финансирование. В нынешние времена это дорогого стоит.

Я плохо понимал, что такое собственное финансирование, и пожал плечами. Может быть, на должность редактора выпуска и нужно ставить финансиста?

— Нужно, — кивнул Сергей Александрович. — Хорошо, что вы меня поняли. Творческая составляющая целиком ложится на ваши плечи.

Он с сомнением посмотрел на меня. Но я и сам знал, что мои плечи далеки от идеала. У самого Сергея Александровича они были широки.

— Сейчас я вам его представлю. Алексей, заходи! — крикнул он.

Отворилась дверь, и в кабинет вошел человек среднего роста и плотного телосложения. Чем-то он был похож на Чичикова, каким я его себе представлял. Улыбался он тоже вполне по-чичиковски — дружелюбно. Глаза при этом были холодны. Но это как раз понятно. С какой стати им быть теплыми?

— Знакомьтесь: Алексей Павлович Кроликов, кандидат экономических наук, журналист. Ты что издавал?

— Медицинское приложение, — сказал Алексей Павлович.

Голос его был приятен. У Чичикова он всенепременно должен был быть приятным.

— А путеводитель по ресторанам? — спросил Рыбин.

Видимо, он был неплохо знаком с творческим путем своего протеже.

— По ресторанам тоже, — кивнул Кроликов. — Что скажут, то и издадим. У меня профессионалы высшего класса.

«Что за профессионалы? — подумал я. — Кулинары?»

— Наборщики, верстальщики и корректоры, — улыбнулся Алексей Павлович. — Слепят конфетку из любых подручных материалов.

«Лишь бы не из того, во что мы постоянно вступаем, — снова подумал я. — Лучшие конфеты получаются именно из него».

— Это вы решите в рабочем порядке, — взглянул на часы Рыбин. — У меня через пять минут совещание. Ну что, договорились?

— О чем? — взглянул я на него.

— Кроликов главный, вы заместитель. Короче, за чашкой чая разберетесь, кто чем будет заниматься. Свободны!

Он был хороший руководитель, этот Рыбин. Покруче Петрова. Хотя...

Мы с Кроликовым вышли на Старую площадь.

«А в неплохом месте сидит руководство Союзного государства», — подумал я.

— Давай на ты, — сказал Кроликов. — Так проще.

— Давай, — согласился я. — Значит, мы в газете будем редакцией в редакции?

— Будем, — кивнул Кроликов. — И платить я тебе буду больше, чем заместителю в редакции.

— Большая редакция?

— Я, ты, две корреспондентки, верстальщица и корректор. Нормальная редакция.

— А где разместимся?

— Пока вопрос открытый. Если не найду подходящее помещение, придется верстать на квартире у Володи.

— Кто это?

— Второй зам. У него ведь компьютеры, так что сам понимаешь...

Я понял.

— Стало быть, на коленке?

— Что-что?

— Раньше говорили — делать газету на коленке. Но это давно было.

— А что, здорово! Если бы не утвердили название «Лира», так бы наше приложение и называлось — «На коленке».

Мы засмеялись.

6

Володя Козловский жил на Алтуфьевском шоссе, что в противоположном конце Москвы от моего юго-запада.

«Придется поколесить, — почесал я затылок. — Газета в один присест не делается».

Я хоть и не работал в газете, но понимал, что трудностей впереди выше крыши.

Петров, кстати, был не очень доволен, что меня сняли с должности главного.

— Если бы не деньги, ни за что не согласился бы, — сказал он. — Но кто платит, тот девушку и танцует. Откуда взялся этот Кроликов?

— Из кулинарного приложения, — сказал я. — Или медицинского. Говорит, привык делать газету на коленке.

— Ну, пусть делает. Посмотрим, что из этого получится. Ты ведь там остаешься?

— Остаюсь, — кивнул я. Мне тоже нужны были деньги.

В издательстве «Современный литератор» мой переход в газету если и не одобрили, то поняли. Деньги нужны были всем.

— И я куда-нибудь перейду, — сказал Саша Максимов, мой напарник по редакторскому цеху. — Здесь ведь совсем не платят.

Да, в сфере культуры сейчас не платили нигде. Процветали одни певцы-попсисты и некоторые из артистов. Но они культурой и не занимались, щеголяли на эстраде в трусах и без оных.

А мы станем рисовать на коленке.

— Ты увольняться будешь? — спросил Максимов.

— Зачем? — пожал я плечами. — Можно и совмещать.

— А я уволюсь! — махнул он рукой. — С концами!

Решительный парень, не то что я.

И я поехал на квартиру Козловского, где вновь назначенный главный редактор собрал всю нашу редакцию. Кроме самого Кроликова, там были верстальщица и корректорша, девушки лет тридцати, а также хозяин квартиры с женой.

«А где корреспонденты?» — подумал я.

— На задании, — посмотрел на меня Кроликов. — Они работают еще и в других местах.

— Девушки по вызову?

— Вроде того, — усмехнулся Кроликов.

Он легко отзывался на шутки, а вот Козловский с девушками смотрели настороженно. Но это и понятно, в отличие от Кроликова, меня они видели впервые.

— Значит, так, — сразу взял быка за рога Алексей, — я беру на себя политику и экономику, за тобой литература. Две полосы твои, две мои. Лида вычитывает, Тамара верстает. Томка у нас хороший верстальщик, в любой момент может третью ногу приделать.

Все засмеялись.

— Какую третью ногу? — спросил я.

— Человеческую, — пожал плечами Кроликов. — В медицинском приложении у нас вышел номер, в котором ребенок с тремя ногами бежал за мячиком. Никто ничего не заметил.

— Подумаешь! — фыркнула Тамара.

— Никаких «подумаешь», — погрозил ей пальцем Кроликов. — Трехногих людей у нас в «Лире» не будет. И вообще, обойдемся без ошибок, я правильно говорю, Лида?

— Правильно, — кивнула корректор. Она была видная девушка и держалась с достоинством. Было понятно, что грамотность авторов «Лиры» находится в надежных руках.

— А я? — громко спросил Козловский.

Все в недоумении уставились на него.

— Чем я буду заниматься?

«Человек с громким голосом ерундой заниматься не может, — подумал я. — Ему нужно поручать стратегические задачи».

— Ты будешь решать хозяйственные вопросы, — сказал Кроликов. — Они ведь самые главные.

С этим трудно было не согласиться. Мы и согласились.

— Но писать-то мне можно? — спросил тем не менее Козловский.

— Зачем тебе писать? — посмотрела на него супруга, между прочим, интересная женщина. Видимо, о своем муже она знала то, чего не знали мы. Но это нормально. Моя жена, например, тоже кое-что знает.

Кстати, жены самого Кроликова на этом нашем совещании не было. С чего бы это?

— Каждый должен заниматься своим делом, — усмехнулся, глядя на меня, Алексей. — Моя жена воспитывает детей. Двоих. Вопросы есть?

— Нет, — сказал я.

— А у меня есть! — вмешался Козловский. — Кто будет писать о театре?

Все-таки у него был чересчур громкий голос. Может быть, он театрал?

— Я люблю театр! — сказал Козловский. — И хочу о нем писать!

— Будешь, — махнул рукой Кроликов. — Вот встанем на ноги, и напишешь. Девушки, разрешим ему писать о театре?

Девушки, Тома и Лида, переглянулись и ничего не ответили. Но это и понятно, не одно совместное приложение за плечами.

— На сегодня всё, — закруглил нашу дискуссию Кроликов. — Завтра встречаемся здесь же в два часа. Маша и Таня как раз к этому времени материалы по экономике подгонят. Тебя устраивает середина дня?

— Устраивает, — кивнул я.

В принципе материал о нынешнем состоянии современной белорусской литературы я уже написал. С перспективным планом надо бы определиться.

— Определяйся, — улыбнулся Алексей. — Планы — это наше всё.

А он умеет руководить, этот Кроликов, на лету схватывает. У меня такой хватки нет.

— Научимся, — вздохнул Алексей. — Мы, пока не встретились, тоже ничего не умели. Девушки, я правильно говорю?

— Умели, — повела плечиком Тамара. — Я как верстала, так и верстаю. А Лида читает. Правила по русскому языку не меняются.

— Меняются, но мало, — тоже повела плечиком Лида.

Норовистые девушки. У Лиды, кстати, плечико круче, чем у Тамары. Это имеет какое-либо значение?

— Не имеет, — поднялся со стула Алексей. — Расходимся, не то я на электричку не успею.

— Какую электричку? — спросил я.

— Я же в Фирсановке живу, — удивленно взглянул на меня Кроликов.

Видимо, про Фирсановку в этой компании не знал один я.

— Поехали, — тоже поднялся я. — Могу до метро подбросить.

— Метро здесь рядом, — махнул рукой Кроликов. — Девушки, вы со мной?

Девушки были с ним.

7

Выпуск газеты на коленке оказался непростым делом. Выяснилось, что в нынешние времена успех любого предприятия зависит от техники. У нас вся техника была в руках Козловского.

«Вот почему у него такой громкий голос», — подумал я.

— У нас у всех громкий голос, — сказала, не поворачивая головы, Тамара.

Когда Тамара верстала, она не отвлекалась по мелочам. Голос, стало быть, мелочью не считался.

«А у них у всех хорошие коленки, — снова подумал я. — Даже у жены Козловского».

Тамара, по-прежнему не глядя по сторонам, убрала ноги под стол. Я всегда знал, что чутье у женщин намного лучше, чем у мужиков.

— Не только чутье, — сказала Тамара. — Алексей, материалы уже все написали?

— Все, — подошел к ней Кроликов. — Тебе чего-нибудь не хватает?

— Хватает, — буркнула Тамара. — Лидка читает медленно.

— Вчерашние материалы я прочитала ночью, — сказала Лида, — а сегодняшние только сейчас пришли. Потерпи.

— Мы когда должны сдать верстку? — повернулась Тамара к Алексею.

— Послезавтра.

— А у нас еще ни одна полоса не сверстана!

Алексей посмотрел на меня и беспомощно развел руками. Я хмыкнул.

— Кончайте переживать по мелочам! — распорядился Козловский. — Успеем!

Сейчас его громкий голос был вполне уместен.

— Я сейчас кофе сварю! — метнулась на кухню жена.

Да, кофе в журналистской работе всегда кстати. Как, впрочем, и коньяк.

— Сдадим номер и обязательно выпьем, — сказал Алексей. — Я ставлю.

Девушки как по команде кивнули. Видимо, в предыдущих приложениях у них уже сложились какие-то традиции.

— Конечно, сложились, — усмехнулся Кроликов. — Особенно в путеводителе по ресторанам.

— В медицинском тоже было неплохо, — сказала Тамара.

— Спирт пили? — поинтересовался я.

— Какой спирт?

Все уставились на меня.

— Медицинский, — смутился я.

— Нет, спирт мы не пили, — сказал Кроликов. — А надо было бы попробовать.

— Не надо, — снова выдвинула из-под стола свои длинные ноги Тамара. — Мне и коньяка хватило.

Все засмеялись.

— Тогда, кажется, Гарика из Апрелевки вызывали? — спросила Лида.

— А кого же еще? — сказала Тамара. — Ругался.

«Муж, — понял я. — А живут они в Апрелевке. Интересно, где живет Лида?»

— На Гарибальди.

Лида встала и прошлась по комнате. Ноги у нее были такие же длинные, как у Тамары. Может быть, чуть крупнее. Интересная девушка.

— Мне ребенка нужно забрать из садика не позже шести, — сказала Лида. — Слышите, Алексей Павлович?

— Слышу, — сказал Кроликов. — Во сколько надо, во столько и заберешь. Томка, а кто с твоим сидит?

— Мама.

«У всех дети, — подумал я. — Нормальный творческий коллектив. Даже у нас с Кроликовым есть по дитю».

— У меня двое, — вздохнул Кроликов. — Хорошо, жена не работает. Так, девочки, не отвлекайтесь! А мы с Алесем выпьем кофе.

Это было правильное распределение обязанностей. Девочки, правда, нисколько и не возражали. Притерлись.

— С Петровым давно знаком? — взял в руки чашку с кофе Алексей.

— Давно, — сказал я.

— Нормальный мужик?

— Для кого как. Некоторые считают сволочью.

— Нормальный, — сдержал смешок Кроликов. — Главный редактор не может не быть сволочью.

Он хорошо знал свое дело, наш главный. Меня это вполне устраивало. Я бы вот так не смог спросить его о Рыбине.

— А что Рыбин? — пожал плечами Алексей. — Его дело выбивать деньги. Для нас он выбил нормальные.

— Сколько? — спросила Тамара.

— Сколько надо.

Да, вопрос денег в начале третьего тысячелетия был главным. Думаю, таким же он будет и в начале четвертого. Если человечество до него дотянет, конечно.

— Где статья по экономике? — повернулась к Алексею всем телом Тамара.

Иногда ее голос становился на удивление сварливым. Может быть, из-за того, что она живет в Апрелевке? Там ведь наверняка есть базар.

— Экономика сейчас будет, — достал из кармана мобильный телефон Алексей. — Танька два часа назад обещала.

Он, кстати, абсолютно не обращал внимания на сварливость Тамары. Учись, студент.

Тамара гневно зыркнула на меня, но сдержалась. Да, под горячую руку ей лучше не попадаться. А под ласковую? Об этом знает один Гарик.

Верстать полосы мы закончили после полуночи. Лично у меня голова шла кругом. Интересно, как у других?

— У всех мозги набекрень, — вздохнул Алексей. — Но на коленке по-другому не получается. Они ведь неровные.

Никто не засмеялся. После полуночи чувство юмора у людей испаряется. Я это хорошо знал.

8

Газета выходила по средам, и свои полосы на подпись я сдавал в понедельник. Их должно было читать только руководство. С одной стороны, это облегчало процесс. С другой — возникали вопросы у выпускающего редактора, и не у него одного.

В принципе я знал, что начинать новое дело непросто, но легче от этого не становилось. Газета во все времена была раскаленной сковородкой, на которой подпрыгивают рыбки вроде меня. Главное, хорошо подпрыгивать, чтобы не успеть зажариться. Я и прыгал.

Петров удовлетворенно усмехался, наблюдая за моей физкультурой.

— Привыкаешь? — остановил он меня в коридоре.

— А куда деваться?

— Да, деваться некуда ни тебе, ни мне. Нового гендиректора видел?

— Нет.

— Морда прямо из начала девяностых, я думал, таких уже нет. Четыре тысячи долларов слямзил прямо из редакционного сейфа! Профессионал.

— Как это — слямзил?

— Украл. Говорит, их там не было. А они были, сам положил.

Я не стал спрашивать, что за деньги Михаил положил в сейф. Тем более он иногда забывал о том, что делал вчера. Провалы в памяти случаются у любого человека.

— Провалы бывают, но по другому поводу. Например, имена девиц забываю. Как ее фамилия?

— Кого?

— Заместителя из «Московского вестника». Темненькая такая.

Я не знал, кого он имеет в виду. Тоже плохая память.

— Ладно, позже вспомню. Зайди вечерком, вискаря выпьем. Или ты виски не пьешь?

— Пью, — сказал я.

Что у него за дело ко мне? Петров просто так к себе приглашать не станет.

Через час я зашел к нему в кабинет.

— Я слышал, твой Кроликов дачу строит? — спросил Петров, налив себе и мне в стаканы виски из початой бутылки.

— Он не мой, — пробурчал я.

Недавно Алексей обмолвился, что строит на даче баню.

— Решил Вовке психическому сделать подарок, — сказал Алексей. — Он ведь устает на работе, а лучше всего отдыхать в бане.

— Какому Вовке?

— Мужу сестры моей Таньки, мы его зовем психическим.

— Почему?

— Фельдшером на скорой помощи для сумасшедших работает. У тебя есть знакомые психи?

— Есть, — сказал я. — Почти все поэты психи. Но у них жёны.

— С некоторыми жёны не справляются и тогда вызывают скорую. Кошмар, а не работа. Один плюс — хорошо платят.

Я подумал, что работать на скорой для сумасшедших не пошел бы ни за какие деньги, но промолчал.

— Я бы тоже не пошел, — кивнул Алексей. — Но Вовке деваться некуда. К тому же привык. Здоровый мужик, не то что мы с тобой.

Мы посмотрели друг на друга.

— Короче, нанял бригаду строителей, а там одни армяне, — продолжил Кроликов. — Тоже нештатная ситуация.

— Плохо строят?

— По-русски плохо говорят. Пришел бригадир и сказал, что разбилось стекло в окне. «Почему?» — спрашиваю. «Это биль невзапно, — отвечает. — Дверь опух, ветер подул, стекло выпал».

Мы засмеялись.

— Дверь, значит, распухла от сырости? — спросил я.

— Да, «невзапно».

Петрову про баню я говорить не стал.

— Пусть строит, — сказал Михаил. — Но мне эта газета в газете не нравится. Там украсть даже легче, чем из сейфа.

Я с профессией воров-медвежатников был плохо знаком. Почему здесь украсть легче, чем там?

— Потому, — вздохнул Михаил. — Тебя это, конечно, не касается, но мы будем думать. В Белоруссию собираешься?

— Собираюсь, — тоже вздохнул я. — У них очередной съезд. А сейчас что ни съезд, то скандал.

— Точно. Меня ведь на последнем писательском сборище кинули.

— Кто?!

— Товарищи. Все те, кого я считал друзьями. Ты разве не знаешь?

— Нет.

— Мы договорились, что на съезде меня выдвинут на пост председателя. Старпёры порулили, теперь наша очередь.

— Кто договорился? — перебил я Михаила.

— Ну кто, все наши: Сашка, Витька, Мишка, Славка... Друзья, короче.

Меня, слава богу, в этом списке не было, иначе я не сидел бы сейчас в этом кабинете.

— Да, тебя мы в расчет не брали, — оценивающе оглядел меня с головы до ног Петров. — Но ты и не вхож в особняк на Комсомольском проспекте. Почему, кстати?

— Я остался в составе предыдущего руководства. Между прочим, был членом Ревизионной комиссии Союза писателей РСФСР.

— Да ну?! Неужели посвящен в детали тогдашнего разграбления?

— Частично.

Я посмотрел в окно. Кое-что я, конечно, знал, но не сейчас об этом говорить. Как говорится, дела давно минувших дней.

— А вот это ты зря. Придет время, и мы вернем все незаконно отнятое.

«Кто эти “мы”? — подумал я. — Да и не вернут нам ничего».

— Вернут как миленькие! — потянулся к бутылке Михаил. — Пока об этом говорить рано, но там все знают. — Он кивнул куда-то вверх.

Да, извечный расклад русской жизни: царь-батюшка обо всем знает и скоро наведет порядок. Не все, правда, до этого доживут.

— Доживем, — крякнул Петров. — Не такие уж мы старые. Ну, давай по последней, мне еще в одно место надо.

Мы выпили, и я отправился домой, а Михаил в одно место.

9

Вышел второй номер «Лиры», за ним третий, и постепенно все стало входить в русло. Маша и Таня присылали статьи по экономике, я готовил стихи и прозу белорусских писателей, Алексей осуществлял общее руководство.

Это занятие ему определенно нравилось.

— Готовится пресс-тур региональных СМИ в Белоруссию, — как-то сказал он. — Надо ехать.

— Ты же центральная пресса, — хмыкнул я.

— Правильно, но в определенных условиях правила игры меняются. Сейчас именно такой момент.

Я в правилах игры ничего не понимал.

— Тебе нравятся девочки из глубинки? — спросил я. — Симпатичные журналистки-провинциалки мне до сих пор не попадались.

Тамара, занимавшаяся версткой полос, фыркнула.

— А ты не подслушивай, — сказал Кроликов. — Это не твое дело.

Тамара снова фыркнула.

— Пойдем выйдем, — кивнул мне Алексей.

Мы вышли в соседнюю комнату, в которой пили кофе Козловский с женой. Они, видимо, в расчет не принимались.

— Про то, что Томка замужем, знаешь? — посмотрел мне в глаза Кроликов.

— Знаю, — сказал я.

— И у меня с ней ничего не было!

— А что, симпатичная барышня, — сказал я. — Правда, провинциалка из Апрелевки.

Иногда я начинал спорить не там, где надо. А тут и не спор, детское упрямство.

— В Апрелевку она уехала к мужу! — продолжал сверлить меня взглядом Кроликов. — А родилась в Москве!

Похоже, он был хорошо знаком с досье своей сотрудницы. Может, и про меня все знает?

— Я тоже приехал из Минска, можно сказать, из деревни.

— Минск какая-никакая столица, — вмешался в наш разговор Козловский. — Я там один раз был.

Его голос можно было услышать не только из соседней комнаты, но и из соседнего дома. Мне захотелось перейти на шепот.

— А в Беловежскую Пущу я все равно поеду! — сказал Кроликов. — Ты там был?

— Я там родился, — ответил я.

На самом деле я родился далеко от нее, мои Ганцевичи в ста пятидесяти километрах от Пущи. Но что для москвичей сто пятьдесят километров?

— Именно поэтому поеду я, а не ты, — хлопнул ладонью по столу Кроликов. — Могу я посмотреть на Белоруссию хоть одним глазом?

— Можешь, — разрешил я.

— Я бы тоже съездил, — сказал Козловский.

— Мы, — добавила его жена.

— В Пуще нет театра, — сказал я.

— Да, театра там нет, — подмигнул мне Кроликов. — А что есть?

— Охотничий домик императора, — сказал я. — Александр III любил в Беловежской Пуще охотиться.

— Домик? — удивился Козловский.

— Ну, замок, — уступил я. — Зубров стрелял.

— Зубры же под запретом! — снова удивился Козловский.

— Сейчас под запретом, а тогда стреляй не хочу, тем более императору. Он там и рыбу ловил. К нему подбегает генерал: «Ваше величество, к вам прусский посол со срочным донесением!» «Пусть подождет, — отвечает Александр, — не видишь, русский царь рыбу ловит». И ждали — день, два, неделю...

— Он кто у нас, этот Третий? — спросил Козловский.

— Миротворец, — сказал я.

— При нем что, не воевали?

— Воевали, но мало. Во всяком случае, никакие Наполеоны на нас не нападали.

— Да, надо на зубров посмотреть, — приосанился Кроликов, разговор о царе-миротворце его как-то подбодрил.

«А писать ты можешь? — подумал я. — Там надо не только на зубров смотреть».

— Напишу, — вздохнул Кроликов. — Ты ведь подправишь, если что?

— Подправлю, — согласился я.

— Не будет он подправлять, — послышалось из соседней комнаты. — Сами мучайтесь.

А у нее хороший слух, у нашей Тамары. И видимо, не только слух.

Мы все посмотрели друг на друга — Алексей, Володя и я. Не смотрела одна жена Козловского, она взяла кофейные чашки и унесла их на кухню мыть.

Да, выпуск газеты на коленке, пусть даже красивой, имеет свою специфику, сейчас я это хорошо понял.

— Справимся, — сказал Кроликов. — Вернусь из Пущи и поставлю вопрос перед Петровым.

— О чем? — спросил я.

— Чтобы выделил нам помещение! — удивился моей глупости Кроликов. — Не все же у людей на голове сидеть.

Это была чистая правда. Сидеть с утра до вечера в чужой квартире не самое лучшее занятие. А нас ведь и кормить надо.

— Я на это выделяю деньги, — сказал Кроликов. — Но съезжать все одно надо. Поговоришь с Петровым?

— Конечно, — сказал я.

Только сейчас я понял, что стою в очереди последним. Но это твое законное место, парень, пора бы к нему привыкнуть.

— У них там хорошее здание, — вздохнул Алексей. — Все поместимся.

Откуда он про это здание знает?

— Бывал, — еще тяжелее вздохнул главный. — Шесть этажей. Или пять. А нам и одной комнаты хватит.

— Большой, — донеслось из соседней комнаты. — Я в маленькую не поеду.

— Видал? — кивнул в сторону соседней комнаты Кроликов.

Я пожал плечами. Размеры нашего будущего редакционного помещения меня занимали мало.

— А зря, — сказал Кроликов. — Это, может быть, вопрос жизни и смерти. Ты ведь друг Петрова?

— Ну, не совсем друг, — сказал я. — В один год писателями стали.

— Это даже больше, чем друг, — кивнул Алексей. — Кто кому больше завидует: он тебе или ты ему?

— Конечно, я. У него всероссийская слава.

— Значит, комнату он нам даст, — хлопнул ладонью по столу Алексей. — Прямо завтра и отправляйся.

— Куда? — удивился я.

— На аудиенцию. Не по телефону же об этом просить.

— Могу с вами сходить, — снова донеслось из соседней комнаты. — Чтоб не так страшно было.

— Обойдусь, — пробурчал я.

Мне не нравилось, когда мной командовали. А здесь и не командование — диктат.

Но от разговора с Петровым было не отвертеться, и у меня окончательно испортилось настроение. Впрочем, плохим оно было все последнее время. Старею?

— У меня тоже давление скачет, — сказал Кроликов. — Наверное, магнитная буря.

— А у меня никаких бурь, — хохотнул Козловский. — Сто двадцать на восемьдесят хоть утром, хоть вечером. Хочешь, я займусь этим вопросом?

— Пусть он занимается, — сказал, не глядя на меня, Кроликов. — У тебя театр.

Козловский огорченно развел руками. Ради комнаты для редакции он был готов на любые жертвы.

10

На встречу с Петровым я отправился на следующий день.

Сегодня подписывался номер, Петрову было не до меня, но он все же уделил мне несколько минут.

— Ну? — спросил он.

В руках у него была сверстанная полоса, в кабинет ежеминутно заглядывал кто-то из сотрудников. Определенно для важного разговора я выбрал не самое лучшее время.

— Что у тебя? С Зайцевым не сработался?

— С каким Зайцевым? — удивился я.

— А кто у вас руководит? Разве не Зайцев?

— Кроликов, — хмыкнул я.

— Один хрен, — оторвался от полосы Петров. — Так что случилось?

— Помещения нет, — вздохнул я. — Работаем на частной квартире, а там сам понимаешь... Короче, нужна комната. Желательно большая. И хотя бы пара компьютеров. — Мысль о компьютерах пришла мне в голову только что.

— Я так и знал! — бросил полосу на стол Петров. — Они там по квартирам чаи гоняют, а у нас полно свободных комнат. Или вы в своей квартире не только чай пьете? Девицы хоть ничего?

— Какие девицы?! — занервничал я. — Иногда пьем кофе, на остальное нет ни сил, ни времени. Да и замужем девицы...

— Ладно-ладно, — усмехнулся Петров. — Я и сам зашиваюсь, некогда о себе подумать. Мою Ольгу видел?

— Какую Ольгу? — опешил я.

— Новую секретаршу.

Да, в приемной у него сидела новая девушка, кажется, брюнетка.

— Симпатичная, — сказал я.

— Татьяна увидит, голову оторвет, — кивнул Михаил. — Казаков одну из своих секретарш отдал, бери, говорит, не пожалеешь. Я и взял. Может, зря?

— Если она свое дело знает...

— Да они дело знают лучше нас с тобой. Красивая, стерва. Если и страдать, так хоть знаешь, за что. Ты Зинку Ознобишину помнишь?

— Какую Зинку?

Слово «какая» сегодня у меня не слетало с языка.

— А это день такой, — кивнул Михаил. — Зинка, романы пишет. Разве она с тобой не в бюро прозы?

— Бюро уже давно ликвидировано. А Зинку не знаю. Хороша?

— Красавица! Десять лет занималась строительным бизнесом во Франции. Ее очередного начальника убили, и она вернулась назад.

— Убили во Франции?! — удивился я.

— Да нет, здесь, это бизнес во Франции. Но она не сильно переживает. Он ведь второй.

— Кто?

— Убитый начальник. У них в строительном бизнесе начальники мрут как мухи. Точнее, их прихлопывают. Вот она и решила соскочить. Возвращаюсь, говорит, так что, готовься.

— К чему? — спросил я.

Михаил внимательно посмотрел на меня. Я и сам знал, что бываю туповат, но тут уж никуда не денешься. В Полесских болотах на свет появился.

— Действительно, — сказал Петров, — что это нас на девиц занесло?

— Симпатичные, — вздохнул я.

— Ольга! — крикнул Петров. — Пригласи Белкина.

— Кто это? — спросил я.

— Новый исполнительный директор. Вора я выгнал.

— Того, что три тысячи долларов украл?

— Четыре, причем прямо из сейфа. Лешка, может, с первого дня красть не станет.

Я пожал плечами. Привычки нынешних исполнительных директоров были мне незнакомы.

Вошел Алексей Белкин. Был он молод, подтянут, в хорошем костюме. Видимо, тоже из гнезда Казакова. Я знал, что Всеволод Яковлевич Казаков был одним из руководителей крупной компании, по слухам, спонсора газеты «Литературная жизнь».

— Алексей, у нас есть комната? — спросил Петров.

— Какая комната?

В чем-то мы с Алексеем были похожи. Мне стало чуть легче.

— Свободная, — сказал Петров, переводя взгляд с Белкина на меня и обратно.

Видимо, он тоже кое-что понял.

— Есть у нас комнаты, — кивнул Белкин. — Я, правда, еще не со всем имуществом ознакомился...

— Ладно, — снова взял в руки полосу Петров. — Сейчас у меня нет времени, а через неделю к этому вопросу вернемся. Когда у тебя выходит приложение?

— Через неделю, — сказал я.

— Всё, свободны, — распорядился Петров. — Если через неделю ничего с тобой не случится, получишь комнату. Алексей, задержись на минутку.

Я вышел из кабинета. Секретарша, сидевшая в приемной, действительно была симпатичная. Может быть, чересчур.

— Кофе? — улыбнулась она мне.

— Можно и кофе, — кивнул я. — Как вам наша редакция?

— Как все, — перестала она улыбаться. — Работать можно всюду.

Это был современный подход. Нужно взять его на вооружение.

Часть вторая
Хухры-мухры

1

— Алесь Константинович, а вы встречались с ними? — спросила меня Ольга, когда я вышел из кабинета главного редактора.

— С кем? — остановился я.

— С хухрой или мухрой. Это ведь люди?

Двойная дверь в кабинет была открыта, и секретарь слышала, о чем мы с Петровым говорили. Я действительно сказал: «Это тебе не хухры-мухры». Речь шла о финансировании газеты.

— Ну, может, и люди, — почесал я затылок. — Хотя в России под хухрой-мухрой скрывается все, что угодно. Даже любимая женщина.

Ольга фыркнула. В газете она работала недавно и еще не привыкла к шуткам журналистов. Я и сам их не всегда понимал.

— Сделай кофе, — сказал я. — Пока главный не слышит.

— Я все слышу, — послышалось из кабинета. — Одну чашку, не больше.

Ольга улыбнулась и подошла к автомату. Интересно, видела ее Татьяна или не видела?

— Видела, — шепнула Ольга. — Я ее боюсь.

— Все боятся, — тоже шепотом ответил я. — Но это характерная черта жены главного редактора. Ее и должны бояться.

— О чем это вы шепчетесь? — показался в дверях Петров.

— О хухре с мухрой, — усмехнулся я.

Петров посмотрел сначала на меня, потом на Ольгу и вернулся к себе за стол.

— Ревнует, — сказал я.

Ольга затряслась от смеха и сунула мне в руки чашку кофе. Как хороший секретарь, она прекрасно знала, кому можно варить кофе, кому нет. А мы с Петровым все-таки старинные товарищи. Хотя и с разных полей.

На прошлой неделе мы переехали в особняк газеты «Литературная жизнь». Точнее, нашему приложению к газете выделили в особняке комнату. Это была хорошая комната, большая.

Тамара сразу заняла в ней стол у окна.

— Мне нужен свет, а вы и так посидите, — сказала она.

Мы с Кроликовым посмотрели друг на друга и развели руками. Конечно, в редакции, пусть и такой завалящей, как наша, лучшее место должно принадлежать верстальщице.

— Ты какой стол выбираешь? — спросил Кроликов.

Я кивнул на стол в углу.

— А я и без стола обойдусь, — сказал Кроликов. — Козловскому ведь тоже где-то сидеть надо.

В комнате было три стола, но в ней легко мог поместиться и четвертый.

Я сходил к Белкину, исполнительному директору.

— Стол? — откашлялся Алексей. — Я подумаю, что можно сделать.

Был он в ослепительно-белой рубашке и модном галстуке.

«Слишком много внимания уделяет своему внешнему виду», — подумал я.

— А у меня должность такая, — посмотрел на себя в зеркале Алексей. — Обязывает.

В конце дня двое хмурых работяг притащили в комнату четвертый стол.

— Куда ставить? — спросил один из них.

— Пусть остается у двери, — сказал Кроликов. — Нормальное место.

Он был хороший руководитель, наш Кроликов.

— Когда отметим новоселье? — спросила Тамара. Она тоже была хорошим работником, твердо знающим традиции, существующие в редакции.

— Магазин далеко отсюда? — взглянул на меня Алексей.

— В соседнем переулке, — сказал я.

— Сходим?

Мы отправились в магазинчик, который я давно приметил.

Там у винного отдела уже стояли два сотрудника «Литературной жизни», оба из отдела литературы.

— Тоже решили отдохнуть от трудов праведных? — спросил Александр, по виду мой ровесник.

— У нас новоселье, — сказал я.

— Можно и мы к вам заглянем? — обрадовался Александр. — Новоселье — очень важный праздник.

— Можно, — разрешил Кроликов. — Но, во-первых, через час, во-вторых, со своей бутылкой. У нас большая редакция.

Таким вот образом началось наше вживание в коллектив газеты, некоторые его называли вливанием.

На летучку, которая проходила по понедельникам, Петров пригласил меня и Кроликова.

— Нужно знать требования руководства, — сказал он. — Вы хоть и чужаки, но свои. В газете за все отвечает главный.

— Даже за Белоруссию? — спросил Кроликов.

— А как же! — удивился Петров. — Мы ведь Союзное государство.

Никто из нас не знал, что оно собой представляет, но на бумаге оно существовало. А может, и не на бумаге.

— Деньги, во всяком случае, нам выделяют, — сказал Петров.

— И немалые! — поднял вверх указательный палец Кроликов.

У них с Петровым привычка поднимать вверх указательный палец была общая. У меня ее не было.

— Приобретешь, — усмехнулся Петров. — Посидишь с нами годик-другой и начнешь. Дурной пример заразителен.

Я это хорошо знал по работе на телевидении и в издательстве. И там, и там я легко приспосабливался к неписаным правилам, выработанным за долгие годы. Во-первых, нельзя было заводить романы с сотрудницами. Во-вторых, надо было безотрывно смотреть в рот начальству. Последнее, надо сказать, давалось мне с трудом.

— Поэтому ты и не сделал нормальной карьеры, — сказал Саша Максимов, с которым мы изредка встречались в издательстве. — Смотрел бы в рот — уже был бы богатеньким.

— Богатство зависит не от этого, — вздохнул я. — Происхождение у нас не то.

2

На первой же летучке я узнал, что в редакции действуют те же правила, что и в армии. Пункт первый: начальство всегда право. Пункт второй: если начальство не право, смотри пункт первый.

— А ты как думал? — спросил Петров, когда мы с ним остались наедине. — Союз писателей был в стране вторым генеральным штабом.

Отчего-то он любил остаться со мной один на один. Неужели писательское прошлое памятнее журналистского?

— Конечно, — кивнул Петров. — Вспоминаешь прежние времена?

Я вздохнул. Хорошие были времена. Мы вот с Михаилом в конце сентября отбывали в Пицунду. Компании, правда, у нас были разные. Но пляж один.

— Сейчас надо переключаться на другие курорты, — сказал Петров. — Нам Испания нравится.

Он сказал — «нам». Стало быть, Испанию выбрала Татьяна. Интересно, почему?

— Там климат хороший, — посмотрел в окно Петров. — Я имею в виду Каталонию. Был в Барселоне?

— Не был, — тоже вздохнул я.

— Про нее стишок есть: «Коста-Брава — русских орава». А ты, значит, в Беловежскую Пущу?

— Не я, Кроликов.

— Он же писать не умеет.

Да, здешнее начальство действительно все знает. Я вот о способностях Кроликова не осведомлен.

— Ничего, один раз съездит, убедится, что это не царское дело, и отправит тебя.

— Куда? — не понял я.

— В командировку, — пожал плечами Петров. — Деньги ведь отрабатывать надо. Вместе с темой. Короче, скоро сам во всем разберешься.

Петров как в воду глядел. Кроликов съездил в командировку, показал фотографию, на которой он сидел в санях с какой-то барышней, и в следующую командировку отправил меня.

— Самогон там больно крепкий, — объяснил он Тамаре.

— Сколько градусов?

— Больше пятидесяти. А мне крепкие напитки противопоказаны. Мы пошли в местное сельпо за вином. «Нету», — говорит продавщица. «А водка?» — «Ёсть-ёсть-ёсть!»

Кроликову было приятно корчить из себя знатока белорусского языка. А вот самогон, чувствовалось, ему действительно не пошел. Но это и понятно. Хорошему самогону нужна хорошая закуска. Впрочем, как и хорошая компания.

— Что это за барышня с тобой в санях? — спросил я.

— Журналистка, — ответил Алексей. — Откуда-то из Сибири. Ей, между прочим, самогон понравился.

— А вы? — спросила Тамара.

Я заметил, что ей нравились разговоры о санях и выпивке.

— При чем здесь я? — удивился Кроликов. — Нас в сани тамошнее начальство посадило.

— Зачем? — поинтересовался я.

— Об этом их надо спрашивать, — крякнул Кроликов. — Садитесь, говорят, в сани, поедем на экскурсию в Пущу.

— В Беловежскую? — перебила его Тамара.

— В какую же еще? Выдали нам тулупы...

— Кожухи, — сказал я.

Мы с Тамарой перебивали Алексея строго по очереди. Ему это не нравилось.

— Да, кожухи, — взглянул он сначала на Тамару, потом на меня. — Рассказывать дальше?

— Конечно, — фыркнула Тамара.

Ей тоже определенно что-то не нравилось. Спокойствие сохранял один я.

— Да, привозят нас на поляну, а там под елкой стол с бутылками. И на всех бутылках написано: «Минеральная».

— Самогон! — догадалась Тамара.

— Мы выпили по стаканчику, по второму, и дальше можно было только на санях.

— Почему? — удивился я.

— Ноги не шли! — тоже удивился Алексей. — Там нас и сфотографировали.

— Как ее звали?

В этот раз я перебил Алексея без очереди.

— Кажется, Люда, — пожал плечами Кроликов. — Разве в этом дело? Вина в сельпо не было.

— Зато была водка, — сказала Тамара.

«Повторы ей не нравятся, — догадался я. — Точно так же, как самогон Кроликову. А на фото в санях они действительно пьяные».

— В следующий раз в командировку поедешь ты, — поставил меня на место шеф-редактор. Именно так теперь называлась его должность.

— А материал? — подняла голову, как встревоженная кобра, Тамара.

— Какой материал?

— О поездке.

— Я заказал, — после небольшой паузы ответил Кроликов. — Скоро пришлют.

— Людмиле? — спросил я.

Мне не ответили ни он, ни Тамара. Устали, наверное.

3

— Тебе не кажется, что нужно провести оптимизацию редакторского коллектива? — спросил меня Кроликов, когда я в понедельник пришел на работу.

— Оптимизацию? — не понял я.

— Ну да. Определенно у нас в редакции есть лишние.

— Я? Или Тамара?

— Не говори глупостей. Скажи, вот зачем нам Козловский? Точнее, его должность?

— Писать о театре, — предположил я.

— Да он в нем был лет пять назад! Компьютерщики в театры не ходят.

— Но ведь говорит о нем?

— Мало ли о чем мы говорим. Я, например, чаще всего рассказываю Вовкины истории.

— Психические? — вспомнил я.

— Да, психические. Или строительные. Я ведь баню строю.

— Да, — кивнул я, — без бани на даче не обойдешься.

— Я строю двухэтажную. На втором этаже спальня.

— Зачем в бане спальня? — удивился я.

— Сразу видно, что у тебя нет дачи, — усмехнулся Кроликов.

— Есть, но не такая, как у всех. У меня квартирка в лесу.

Когда-то наша внуковская дача была пионерлагерем, затем творческой мастерской, теперь дача. Но Кроликов прав, от дачи там одно название.

— Мы отвлеклись от главного, — вернул меня на землю шеф-редактор. — Я спрашиваю: зачем нам Козловский?

— У него компьютеры, — сказал я.

— Были компьютеры. А теперь у нас свои, вместе со столами. Или тебе редакционный компьютер не нравится?

— Нравится, — сказал я. — Нормальный компьютер. Даже Тамара не ворчит.

— Вот! А у вас с Козловским, между прочим, одинаковая зарплата. Усёк?

Я понял, что у одних предполагается что-то отнять, другим прибавить. Типичная комбинация для времен миллениума.

— Мне тоже строителям платить надо, — сказал Кроликов. — Кстати, это внутреннее дело редакции. У нас ведь собственное финансирование.

— Ты шеф-редактор, а не я, — сказал я. — С Рыбиным посоветовался?

— Он и предложил. Его, между прочим, устраивает твой уровень. Экономику бы подтянуть...

Да, с экономикой были проблемы как в стране, так и в редакции. Интересно, как выглядят девушки, пишущие об этом?

— Нормально выглядят, — отворотился от меня Кроликов. — Вот поезжай в пресс-тур в Белоруссию и напиши что надо. Я тебя включил в список.

— Когда ехать?

— На следующей неделе.

— Я тоже хочу в пресс-тур! — заявила Тамара, когда узнала о командировке. — Там ведь за проезд платить не надо?

— Ему не надо, — показал пальцем на меня Кроликов. — А тебе зачем пресс-тур? Верстать?

— Просто съездить, — пожала плечами Тамара. — Я еще ни разу не была в Белоруссии.

— В другой раз, — закрыл тему шеф-редактор. — На Старой площади говорят, у нас верстка плохая.

— Почему это плохая?! — возмутилась Тамара. — Какие материалы, такая и верстка. Между прочим, в ресторанном приложении они были живее. И на дегустацию мы чаще ходили...

— Вспомнила! — вздохнул Кроликов. — Здесь тебе литература, а не мясо по-французски с грибами. Или оно не с грибами?

— С сыром, — тоже вздохнула Тамара.

Да, людям есть что вспомнить. А ты? Ни грибов, ни сыра.

— В пресс-туре чем-нибудь накормят, — подмигнул мне Кроликов. — Нас в Беловежской Пуще лосятиной угощали.

— И самогоном, — напомнила Тамара.

— Отчего он такой крепкий? — посмотрел на меня шеф-редактор. — Он у вас всегда такой?

— Разный, — сказал я.

Я не стал рассказывать, что самогон бабы Зоси, у которой я жил в Крайске, когда работал физруком в школе, был, во-первых, слабый, а во-вторых, с отвратительным сивушным запахом. Но именно он приобщил меня к нашему национальному напитку. Во время учебы в университете я самогон не пил. Как, впрочем, вино и водку. Спортсменом был.

— Паном? — взглянул на меня Кроликов.

— Борцом, — кивнул я. — А также фольклористом. Давай я напишу в «Лире» что-нибудь о фольклоре?

— Лучше о поэзии. Когда появилась профессиональная белорусская поэзия?

— Лет двести назад.

— Очень хорошая рубрика: «Два века белорусской поэзии». Или три.

— Да, начнем прямо с истоков, — согласился я. — Адам Мицкевич, Ян Чечот, Владислав Сырокомля, Павлюк Багрим, Франтишек Богушевич... У меня есть автор, который об этом напишет.

— Из Белоруссии?

— Иван Бурсов, москвич. Корнями он могилёвский.

— Пишите, — разрешил Кроликов. — Все лучше, чем о самогоне.

Я не стал с ним спорить. Самогон пусть остается в моих творениях. Жене, правда, сильно не нравится, когда мои герои вдруг начинают о нем говорить или, хуже того, употреблять, но куда тут денешься? На земле ведь живут, не в заморских странах. Хотя и там, случается...

— А в каких заморских странах вы были? — подняла голову Тамара.

Она всегда оживлялась, когда заходила речь о выпивке, пусть и заморской.

— Ни в каких, — признался я. — Болгария, Польша... Курицы, а не страны.

— Да, — согласился со мной шеф-редактор, — у нас говорят: курица не птица, Польша не заграница. Или Болгария.

— А я бы и туда поехала, — сказала Тамара. — Алексей Павлович, придумайте приложение про заграницу.

— Ладно, — сказал Кроликов, — построю баню — и сразу туда. Тебя тоже возьму.

И мы занялись каждый своим делом.

4

Пресс-тур проходил по Гродненской области. А я ведь имел к ней отношение, оканчивал школу в Новогрудке. В том самом Новогрудке, с развалинами древнего замка и Мицкевичем. А также с очаровательными одноклассницами — рыженькой Людой и шатенкой Светой. Где-то они сейчас?

— Как называется этот городок? — спросила журналистка, сидевшая рядом.

— Сморгонь, — ответил я.

Мы ехали в большом комфортабельном автобусе и смотрели на немногочисленных людей на улицах городка сверху вниз.

— Он чем-нибудь знаменит? — продолжала допытываться журналистка.

Была она симпатичная, что не совсем характерно для корпуса журналистов, пусть и провинциальных.

— Если не считать Огинского, можно сказать, ничем, — ответил я.

— Какого Огинского?

— У которого полонез «Прощание с родиной». Он вообще-то был князем, и весьма родовитым.

— Да ну?! — поразилась девушка. — А что он здесь делал?

— Жил, — сказала я. — Поместье называется Залесье. Говорят, в нем был парк в английском стиле. Большая редкость.

— Почему?

— Трудно содержать, — не стал я вдаваться в подробности. — Вы из Сибири?

— Из Москвы, — усмехнулась журналистка. — Мой папа генерал, и мы сейчас едем на погранзаставу. Но генералов там, наверно, не будет.

— Почему?

Теперь был мой черед удивляться.

— Не их уровень, — ответила она.

В ее голосе я уловил легкую нотку презрения. Что ж, у военных людей по отношению к гражданским оно случается. Интересно, с какой целью генеральские дочки попадают в пресс-тур для провинциальных журналистов? Лично я в нем оказался по блату.

— Так ведь здесь военная тематика, — объяснила соседка. — А я о ней пишу. Вместе с Куторыгиным.

— С кем?

— С Колей Куторыгиным из «Военного приложения». Вон он сидит, в желтых штанах.

Эти штаны я заметил с первого дня, но все не было случая познакомиться с их обладателем. А тут и случай не понадобился. Девушка оказалась еще интереснее, чем я предполагал.

Соседка улыбнулась и уставилась в окно. Впрочем, ненадолго.

— Меня Катей зовут, — повернулась она ко мне. — Вы из какой газеты?

— «Литературная жизнь».

— Да ну?! — Нотка презрения из ее голоса исчезла. — А что вы здесь делаете? — Она кивнула в глубину автобусного салона.

— Пишу, — пожал я плечами, — но не на военную тематику. Огинский, например, до генерала не дослужился, но был доверенным лицом Наполеона и Александра I.

— Они же друг с другом воевали, — не поверила мне Катя.

А она действительно понимает в военной тематике.

— Они воевали, — сказал я, — а Огинский дружил с обоими. Тогда в Европе это было обычное дело. В свободное время сочинял полонезы. Композитор-любитель.

— Откуда вы все это знаете?

— Из книжек.

— Сейчас ничего читать не надо, — снова не поверила мне девушка. — Все есть в Википедии.

— Всё, да не всё, — сказал я. — К нам желтые штаны идут.

— Выпить не хотите? — спросил Куторыгин, доставая из штанов початую бутылку водки. — Катька, ты все никак не начнешь?

— Я пью просекко[1], — скорчила гримасу Катя.

— А ты?

Куторыгин, похоже, ни с кем не церемонился. Но для участников пресс-тура это нормально. Как и распитие водки в автобусе. Главное, чтоб на ногах держался. Куторыгин пока держался.

— Я позже, — сказал я. — На погранзаставе ведь нальют?

— Обязательно! — ответила вместо Куторыгина Катя. — Просекко, правда, не будет.

— Ох, доиграешься! — погрозил ей пальцем Куторыгин. — Зря вы товарищами брезгуете. Они вам еще пригодятся.

Покачиваясь, он вернулся на свое место.

— Хороший журналист, — сказала Катя. — Профессионал.

— Водка ему не мешает?

— С этой тематикой все пьют, — вздохнула Катя. — Огинский, думаю, тоже. Шампанское, конечно.

— Не без этого, — согласился я.

На погранзаставе нам показали бронетехнику пограничников, казармы, в которых они спали, и отвели в столовую, где уже были накрыты столы. Катя с Куторыгиным куда-то пропали. Я повертел головой в поисках свободного места и направился к столику в углу. За ним никого не было.

Прозвучал тост за процветание Союзного государства, дружно зазвякали ножи и вилки.

— Можно? — услышал я.

Передо мной стояли два полковника.

— Конечно, — разрешил я.

Через несколько минут я понял, что стол в углу был предназначен для начальника заставы и куратора из столицы. Но не бежать же отсюда сломя голову?

— Сидите, — разрешил хозяин. — Вы ведь тоже гость из столицы.

Что-то они обо мне знали.

Мы выпили по рюмке и принялись за еду. Стол был накрыт богато: салаты, ветчина, заливная рыба, мясо с приправами. Я откуда-то знал, что довольствие пограничников в армии не самое бедное.

— Он желтые штаны специально надел? — спросил хозяин гостя из центра.

— Конечно, — сказал тот. — Всегда сволочь был.

— Вы знаете Куторыгина? — удивился я.

— Еще бы! — разом подняли они свои рюмки. — Учились вместе. Мы на заставу, а этот в журналисты. Предатель!

Я выпил вместе с ними. Это были настоящие вояки, без бутылки, спрятанной в желтых штанах.

— Куда вы пропали? — подошла ко мне Катя после обеда. — Мы с Колей вас искали.

— С начальником погранзаставы выпивал, — ответил я. — И еще с одним столичным полковником. Генералов, как вы и сказали, здесь нет.

— А я бы пошла к вам в редакцию, — сказала Катя, глядя мимо меня. — Возьмете?

— У нас нет военной тематики, — развел я руками.

— Будет, — уверенно сказала девушка. — Только уже без меня. Пойду спасать Куторыгина.

— Спасать от чего?

— От водки. Заодно и от самого себя.

На следующий день мы уехали в Минск и уже оттуда вечерним поездом в Москву. Ни Катя, ни Куторыгин меня больше не беспокоили.

5

— Понравился пресс-тур? — спросил Кроликов, когда я вручил ему репортаж о поездке.

— Конечно, — сказал я. — Особенно журналисты, пишущие на военную тематику.

Алексей мои слова пропустил мимо ушей.

— Что за журналисты? — подняла голову Тамара.

Она занималась версткой, но не упускала ничего, что касалось редакции и ее сотрудников.

— Генеральская дочка, — не стал я увиливать. — До этого я и не предполагал, что они могут быть журналистками.

— Хорошенькая? — спросил Кроликов.

— Вполне. Водку, правда, не пьет, одно просекко.

Тамара хмыкнула. Как я уже знал, она предпочитала коньяк.

— У всех у нас свои недостатки, — вздохнул шеф-редактор. — Когда запустим рубрику о белорусской поэзии?

— У нас полно поэзии! — подняла голову Тамара. — Даже больше, чем надо.

— Я говорю об истоках.

— В следующем номере, — сказал я. — Материал уже пишут.

Самому мне хотелось начать серию очерков об исторических персонажах, принимавших участие в создании Великого княжества Литовского. Здесь, в России, о них почти ничего не знали.

— Пиши о чем хочешь, — кивнул Кроликов. — Главное, чтоб было интересно. Сейчас, между прочим, моя очередь ехать в командировку.

— Куда? — спросил я.

— В Смоленск.

— Там ведь материал писать надо, — сказала, не поднимая головы, Тамара.

— Закажу какой-нибудь журналистке, — посмотрел на меня Алексей. — Там их полно. Нужно обзаводиться знакомствами.

В этом он был прав, сейчас без знакомств никуда. Да и раньше они не были лишними.

— А если плохо напишет? — не унималась Тамара.

— Не лезь не в свое дело! — наконец вышел из себя Кроликов. — Что за манера перебивать старших!

— Я схожу в магазин? — предложил я. — Василий Александрович уже два раза заглядывал.

Василий Александрович Карданов, редакционный фотограф, действительно заходил к нам. У него был вид человека, который ошибся дверью, но я знал, что это не так. Дверью старый редакционный лис не ошибался никогда.

— Сходи, — разрешил Кроликов.

Наше приложение уже твердо заняло свое место в особняке, в котором размещалась газета. В здании было пять этажей, редакция газеты располагалась на двух из них, но места хватало всем.

— А остальные этажи? — спросила как-то Тамара.

— Сдаются, — пожал плечами Кроликов. — Сейчас без этого не проживешь.

— А на первом этаже?

Я уже знал, что Тамара всегда гнет свою линию, и вопрос о первом этаже был не случаен.

— Ресторан, — снова пожал плечами шеф-редактор. — Кажется, «Шанхай». Китайский.

— Почему китайский ресторан в редакции газеты «Литературная жизнь»?

Вопрос и впрямь был интересный.

— Рестораны, милочка, приносят хороший доход, — сказал Кроликов. — Тебе ли не знать об этом.

— Я-то знаю, — пробурчала Тамара. — А вот остальные?

— А что нам до остальных? — почесал затылок Алексей. — В хорошем месте сидим. Захотим, в ресторан сходим. Ты не хочешь? — Он посмотрел на меня.

— Я лучше в магазин, — усмехнулся я. — В ресторанах дорого.

— Зато вкусно. Ты что больше любишь — гребешки или трепанги?

Тамара фыркнула. Меня передернуло. Я к любой морской дряни относился настороженно. Кроме, может быть, крабов.

— Говорят, омары вкусные, — устремил взор в окно Кроликов. — И еще лобстеры. Но их надо уметь разделывать. Томка, ты умеешь?

— Я один раз осьминогов ела. Дрянь.

А мы с ней одного поля ягоды. Опять же длинные ноги, гибкая фигурка...

Тамара медленно утянула свои длинные ноги под стол. Чуткая девушка.

— И чувственная, — подмигнул мне Кроликов.

Откуда он это знает?

— Оттуда, — сказал Алексей. — Я в бане уже до крыши добрался.

— На даче? — подняла голову Тамара.

— А где же еще? Здесь баню не построишь.

Мы с ним синхронно вздохнули.

— Зачем вообще баня? — пожала плечами Тамара. — У нас в Апрелевке есть, но туда даже Гарик не ходит.

Как я уже знал, Гарик был муж Тамары. Кажется, работает в автосервисе. Непросто ему, видимо, с Тамарой.

— А кому просто? — взглянул на меня Кроликов. — Сейчас вот пойду к Рыбину. Он тоже строит, правда, не баню...

— А что? — подняла голову Тамара.

Когда она ее поднимала, у меня тут же возникала ассоциация с коброй. С чего бы это?

— А вы держитесь от меня подальше, — фыркнула Тамара. — Укушу.

— Она может, — кивнул Алексей. — Правда, до смерти еще никого не закусала. Добрая девушка.

— Вам ли не знать! — снова фыркнула верстальщица.

Определенно сегодня она была в настроении. Или не в настроении?

— Иди лучше в магазин, — велел мне Кроликов. — Фотограф уже измаялся, заглядывая. Надо уважить человека.

Я отправился выполнять распоряжение начальства. Иногда это приносило хорошие результаты.

6

— Надо провести презентацию вашего приложения, — сказал Петров, когда я остался у него в кабинете после летучки. — Твой Кроликов мне, правда, не нравится.

— Он не мой, — сказал я. — Его сюда из Посткома[2] прислали.

— То-то и оно! — хлопнул по столу ладонью Петров. — Зачем мне в моей газете какой-то засланец?

«Положим, не в твоей, — подумал я. — Ты тоже здесь всего лишь наемник».

— Только из-за денег терплю его, полтора миллиона на дороге не валяются, — вздохнул Петров. — Но придет время, и мы все изменим.

«Вот и проговорился, — усмехнулся я. — А ведь оба скрывали стоимость приложения. Полтора миллиона — много это или мало?»

— Нормально, — сказал Петров. — Но я сейчас не об этом. Куда твой Зайцев укатил?

Он умышленно называл Кроликова Зайцевым, но я не обращал на это внимания. Хотя бы ради того, чтобы узнать стоимость «Лиры».

— В Смоленск, — сказал я.

— И пусть катается, — кивнул Петров. — А нам нужна презентация. Дом национальностей тебя устраивает?

— Почему не Дом литераторов?

— Да там болтаются всякие пьяницы, могут испортить мероприятие. А в Дом национальностей их не пустят.

Сразу видно, опытный человек. Но неопытному и не доверили бы «Литературную жизнь».

— Таких, как я, больше нет, — кивнул Петров. — Может быть, один Паша.

Кажется, он имел в виду Гусакова, под началом которого работал в райкоме комсомола. Тот теперь редактирует одну из центральных газет.

— Если бы на Старой площади народ был поумнее, я бы уже давно телеканалом руководил, — вздохнул Петров. — И с этой либерастией давно покончил бы.

«Поэтому ты и не рулишь на телевидении, — тоже вздохнул я. — Страну умные люди разваливали».

— Да уж, не дураки, — крякнул Петров. — Но не будем о грустном. Давай готовь презентацию. Я подгоню нужных журналистов, у себя дадим материал. Нужно, чтобы народ был в курсе. Сейчас без пиара не обойдешься.

— Ребята из отдела литературы не помогут?

— Помогут, — кивнул Петров. — Я уже сказал Сергею. Он тоже человек опытный. Но и ты своих напряги. У тебя сколько человек в отделе?

Кажется, Петров считает, что в приложении «Лира» всем заправляю я. А Кроликов?

— Он в Смоленске, — хмыкнул Михаил. — Кто еще, кроме тебя и Зайчикова?

— Тамара.

— И всё?! — поразился Петров. — А я думал, у вас толпа народу. Надо расширяться.

— Козловского недавно уволили.

— Этого и впрямь надо было метлой гнать. Это он анекдот про Ельцина в Китае рассказывал?

— Он.

— Ну что, китайцы, сощурились? — расхохотался Михаил. — А у меня этих китайцев полредакции. И голос как иерихонская труба. Где ты его раскопал?

— Приятель Кроликова.

— Ах да, Зайончиков... Короче, подумай о кадрах. Нужна хорошая секретарша. Могу свою отдать. — Он подмигнул мне.

Я неопределенно пожал плечами. Хозяйка в редакции действительно нужна, но это дело Кроликова.

— Если что, подключай меня, — отечески потрепал меня по плечу Петров. — Найдем управу и на Кроликова, и на всех этих из Постоянного комитета... Ты туда ходишь?

— Нет.

— И напрасно. Я вот из кабинета в кабинет бегаю, шапку ломаю. Просто так никто ничего не даст.

Между прочим, Кроликов мне не жаловался, что ему чего-то не дают. Откатывает он Рыбину или нет?

— Конечно, откатывает, — откашлялся Петров. — Это я никому ничего не даю. «Литературная жизнь» в стране одна. Нашу газету премьер-министру каждое утро кладут на стол.

— Одну ее?! — поразился я.

— В числе двенадцати центральных газет, — строго посмотрел на меня Михаил. — А могли бы и не класть. Можно сказать, ежедневно принимаю гостей у себя в ресторане.

— В «Харбине»?

— Ну да. Как тебе, кстати, тамошняя кухня? Омаров пробовал?

— Нет, — сказал я. — А кухня, наверно, хорошая.

— Отличная! Я решил отметить там юбилей.

Да, как это я забыл, что у шефа скоро юбилей. Белкин с Ольгой с ног сбились, бегая с этажа на этаж. Подарки прячут?

— И тебя приглашаю, — перебил ход моих мыслей Петров. — Спускайся тринадцатого после работы в ресторан. Будут все свои: Казаков, Сидоров, люди из мэрии и администрации...

— Лужкова пригласил?

Михаил засмеялся. На такие шутки он не обижался. Широкий человек.

— Русский человек и должен быть широким, — кивнул он, — об этом еще Достоевский писал.

Мы обменялись понимающими взглядами. Как и Пушкин, Достоевский в редакции газеты «Литературная жизнь» был нашим всем. Вместе с Толстым, Гоголем, Некрасовым, Гончаровым, далее по списку.

— А мы для того сюда и поставлены, чтоб не забыли, — сказал Петров. — Если все так и будет продолжаться, их всех скоро из школьной программы выкинут, помяни мое слово.

— Иди ты?!

— Сразу видно, что ты не ходишь на Старую площадь. Там ведь одни математики. Считают, а не читают.

— Мы с тобой тоже чукчи писатели, а не читатели.

— Это правда.

7

Тринадцатого числа, в восемнадцать ноль-ноль я спустился в ресторан «Харбин». В руках бутылка армянского коньяка, которую купил по дороге на работу.

В ресторане одни официанты, посетителей почти нет. Неужели я что-то напутал?

— Сюда, — показал на малоприметную дверь один из официантов.

Я поднялся по узкой лестнице и оказался в помещении, посреди которого располагался круглый стол, заставленный яствами.

— Опаздываешь! — крикнул мне Петров. — Садись с краю!

Судя по раскрасневшимся лицам гостей, торжество уже давно началось. Но место с краю было здесь отнюдь не худшим. Особенность круглого стола была в том, что можно было крутить руками столешницу с кушаньями. Понравилась тебе, предположим, утка по-пекински на противоположном конце, ты сделал несколько легких движений — и вот она, прямо перед тобой.

Столешница, кстати, крутилась легко.

Официантка китайской наружности взяла из ведерка бутылку водки и жестом предложила мне. Я кивнул. На юбилее лучше пить водку, тем более под утку. А кроме нее, здесь тьма закусок, и, наверное, не худших.

— Пей! — подбодрил меня Петров. — Мы с Всеволодом Яковлевичем тоже пьем водку.

Казаков величественно кивнул, подтверждая его слова. Сегодня он с народом был прост, даром что долларовый миллионер.

Гостей, кстати, за столом было человек двадцать, и из газеты один я, не считая, конечно, Белкина. Но какое торжество без исполнительного директора? Я же сюда попал исключительно по знакомству.

Официантка подошла к Казакову, наклонила, наливая, бутылку, и пробка, которую она забыла снять, плюхнулась в рюмку.

— Ё-моё! — вскрикнула она.

По лицу олигарха проскользнула тень неудовольствия. Петров заржал. Мы с Белкиным переглянулись.

«А она не китаянка», — подумал я.

Официантка поспешно заменила рюмку и налила сначала олигарху, затем мне. Лицо у нее было белое.

— Говори, — велел Петров.

Я произнес спич, в котором пожелал юбиляру творить и здравствовать во благо русской литературы. Гости, исключая Петрова, слушали мой тост вполуха. Но это и понятно, не одна уж рюмка выпита. Да и тост банальный. А где его взять, оригинальный?

Белкин кивнул мне, одобряя и тост, и скромность, с которой я приступил к закускам. В таких застольях, как наше, лучше не высовываться. Я это знал не хуже его.

Казаков взял со стола белоснежную салфетку и вытер тыльную сторону левой кисти. Вероятно, на нее попали брызги. Серьезное происшествие.

— Директор ресторана здесь? — спросил я Белкина.

— В соседней комнате, — ответил Леша. — Ему уже обо всем доложили.

— Кто? — удивился я.

— Кому надо, тот и доложил, — усмехнулся Алексей. — Закусывайте.

Я послушно положил в рот ломтик отварного языка. Хорошо, самому наливать ничего не надо. Ведь непременно забыл бы снять пробку.

— Не наговаривайте на себя, — сказал Белкин. — Вы у себя в «Лире» пьете аккуратно. А вот отдел литературы...

Да, я уже заметил, что отдел литературы в газете является чем-то вроде раскаленной сковородки. Во-первых, в нем не задерживались надолго заведующие. Во-вторых, какими-то обтёрханными выглядели простые сотрудники. Но если тебя дрючат с утра до вечера, ты и будешь обтёрханным. А Петров только тем и занимался, что дрючил. Конечно, в отделах политики, общества и искусства тоже случались отдельные недостатки, но литература — это святое. Именно в ней Петров бог, царь и герой. Я подозреваю, что меня он приблизил к себе только потому, что приложение «Лира» в газете пятое колесо. Катится где-то рядом, и бог с ним. А вот посмел бы я коснуться современной русской литературы...

— Вы не в свои сани не сядете, — сказал Белкин. — Белорусам это не свойственно.

А он тоже все замечает, наш исполнительный директор. И главное, не крадет из сейфа доллары. Кому, кстати, они принадлежали — редакции или Петрову?

— Кому надо, — сказал Белкин. — Вы закусывайте, закусывайте. Где еще такие трепанги найдете.

Да, трепанги, черт бы их подрал. Зря я сюда приперся. Но и не пойти нельзя. Случись что, кто будет «Лиру» выпускать? Незаменимых людей у нас, конечно, нет, но ведь обучить надо человечка, воспитать.

Под эти размышления я тяпнул еще одну рюмку, а там и третью.

— Что-нибудь случилось? — спросил Алексей.

— Худшее уже позади, — вздохнул я. — Девяностые пережили, может, и в нулевые выживем.

— Сейчас все наладится, — уверенно сказал Белкин. — Тем более с Михаилом Ивановичем. Он в администрации во все кабинеты вхож.

— И Казаков, если надо, поддержит. Он ведь не последний в нынешней вертикали власти.

— Один из первых! В Карловых Варах, говорят, отель купил.

— Зачем ему Карловы Вары? — удивился я.

— Суставы... Да и деньги куда-то вкладывать надо. Я у него многому научился.

Судя по всему, у нашего Алексея большие планы на жизнь. Как его отчество?

— Михайлович, — сказал Леша. — Но вам можно просто Алексей. Давайте выпьем.

Мы сами себе налили в рюмки и выпили. В застолье всегда найдется понимающий человек, я это знал по опыту.

— Что будем делать с Кроликовым? — спросил Алексей, закусывая гребешком.

— Работать, — сказал я.

Есть гребешок мне не хотелось. Можно и ветчиной обойтись.

— Это пока, — искоса посмотрел на меня Белкин. — Но придет время...

Хорошо, что оно еще шло, это время. Хуже будет, если остановится. Я это тоже знал по опыту.

Застолье уже вошло в ту стадию, когда можно было не только пить все подряд, но и уйти по-английски. Я выбрал второе.

8

Петров появился в редакции на третий день после юбилея. Выглядел он не блестяще.

— А что ты хочешь, — сказал Кроликов, когда я поделился с ним своими наблюдениями. — Мы в Смоленске тоже не сачковали, но здесь юбилей. Как говорится, сам Бог велел.

И он был прав, мой шеф-редактор. Догадывается ли он о тучах, сгущающихся на нашем горизонте?

— Конечно, — сказал Кроликов. — Но пока будет Рыбин, буду и я. А у них ротация еще не скоро.

— А она будет?

— Естественно. Это же контора, причем крупная. Целых два государства окучивает.

Я уважительно покивал. Человек знает не только свое место, но и цену. А я вот оценить себя не могу. Впрочем, не мог и раньше. Сей недочет от недостатка воспитания или чего-то еще?

— Рождения, — посмотрел на меня из-под очков Кроликов. — Но заморачиваться на этом я тебе не советую. Газета худо-бедно выходит, зарплату платят, на юбилеи зовут. Что еще надо?

— Я тоже хочу на юбилей, — выглянула из-за монитора компьютера Тамара.

— Тебе еще рано, — погрозил ей пальцем Кроликов. — Пигалица тридцатилетняя.

— Уже тридцать два, — показала ему язык «пигалица».

Я никак не мог вычислить градус их отношений. У обоих семьи с детьми. Причем Кроликов за свою половину держался двумя руками, это видно невооруженным глазом. Тамара держалась за своего слесаря одной рукой, но бросать его пока не собиралась, это тоже было видно. А разговаривают при этом как много повидавшая парочка. Наверное, и здесь я отстал от жизни.

— Ничего ты не отстал, — сказал Кроликов. — Разве это возраст — пятьдесят лет? Детский сад.

— А мне кажется, что жить до пятидесяти нет смысла, — спряталась за монитор Тамара. — Тут бы сорок переползти.

— Ну, сорок все переползают! — засмеялся Алексей. — Я их даже не заметил.

— У мужиков по-другому, — сказала верстальщица. — Говорят ведь: сорок лет — бабий век.

— А в сорок пять баба ягодка опять! — подмигнул мне Кроликов.

— В сорок восемь бабу бросим, — кивнул я.

— Вот! — выглянула из-за монитора Тамара. — Писатель знает!

— Знает, но не всё, — снова подмигнул мне Кроликов. — Наша Дума на этот счет выпустила специальное постановление. В пословице цифра сорок заменена на пятьдесят. В пятьдесят пять баба ягодка опять. Ну и про сорок лет то же самое.

В комнате установилась тишина. Народ задумался.

— Нужно провести презентацию нашего приложения, — нарушил я это состояние интенсивной трудовой деятельности. — Пожелание руководства.

— Какого руководства? — снял с носа очки Кроликов. Он это делал в исключительных случаях.

— Газетного, — пожал я плечами. — Петров уже распорядился о помощи.

— Какой помощи? — Кроликов вдруг стал непонятливым, что тоже с ним бывало крайне редко.

— Людей даст для пиара, — растолковал я. — Столы мы и сами накроем.

— Накроем! — поддержала меня Тамара.

Сейчас можно было разглядеть сразу обе ее длинные ноги. Я и принялся их разглядывать. А вот Кроликову было не до ног.

— С местом проведения презентации определились? — осведомился он.

— Дом национальностей.

— Ой, хорошее место! — обрадовалась Тамара. — Я там один раз была!

— Зачем? — спросил я.

— На какой-то тусовке, — стала вспоминать девушка. — С Ирой. То ли она пригласила, то ли ее.

Когда она вспоминала, юбочка на ее ногах задиралась больше, чем надо, мне это нравилось.

— С какой Ирой? — спросил Кроликов.

— Моей, — удивленно посмотрела на него Тамара. — Вы же сами говорили, что она лучшая секретарша.

— Ах, с Иркой! — вспомнил Кроликов. — Что она, кстати, сейчас делает?

— Ждет, когда вы ее к себе позовете, — пожала плечами верстальщица. — В Апрелевке работы нет, сами знаете.

Да, у них до меня была какая-то своя жизнь. И похоже, бурная.

— Ну, если Петров хочет, можем провести презентацию, — побарабанил пальцами по столу шеф-редактор. — Я, правда, выступать не люблю.

— Мы сами выступим, — сказала Тамара. — Правда, Алесь?

Она одернула юбочку и уехала вместе с креслом за свой стол.

— Найдется, кому выступить, — буркнул я. — Дело нехитрое.

Без ног Тамары наша дискуссия для меня стала неинтересна. А вот Кроликова разобрало.

— Рыбина приглашать? — спросил он.

— Твое дело, — ответил я.

— А советника по культуре из посольства?

— Надо, наверное, — согласился я.

— Или лучше советника-посланника?

— Смотря какой будет фуршет, — подала голос из-за монитора Тамара. — На хороший фуршет даже посол придет.

— Ну, это ты загнула, — нахмурился Кроликов. — Ладно, разошлем официальное приглашение, а там кто придет, тот придет. Белкин ведь поможет?

— Поможет, — сказал я. — Если Петров даст указание, он в лепешку расшибется.

— Был бы он постарше, — сказала Тамара, — и мы с Ирой помогли бы.

— При чем здесь Ирина? — посмотрел я на шефа.

— Не обращай внимания, — махнул тот рукой. — А Ирка в этих делах и впрямь незаменима. Пусть приходит.

Да, решения здесь принимаю не я. Но это даже и хорошо. Отвечать, если что, тоже не мне.

9

— А вот это ты зря, — сказал Петров, когда услышал от меня, что презентацией занимается Кроликов. — Я тебе поручил, а не Зайчикову. И деньги на фуршет тоже пусть выделяет Рыбин. — Когда надо, он прекрасно помнил все фамилии.

— Он шеф-редактор, — сказал я.

— А я тебя старшим считаю! — поднял вверх указательный палец Петров. — И отчитываться передо мной будешь ты, а не он.

Это был серьезный нюанс. Люди отчитываются, как правило, с большим уроном для собственного здоровья. Или реноме. Я не хотел нести потери ни там, ни там.

— Кроликов будет отчитываться, — сказал я. — Повторяю, он шеф-редактор, а не я. А если Рыбин ему еще и деньги даст...

— Деньги? — посмотрел на меня Михаил Иванович. — На презентацию, дорогой, деньги никто не дает, из собственного кармана надо выкладывать.

— Но ты же обещал.

— Я тебе обещал. А ты не хочешь отчитываться. Значит, и денежек нет. Скинетесь, купите бутылку и разопьете за углом. Не мне вас учить.

Петров ухмыльнулся. Когда он вот так острил, ухмылка у него была особенно гнусная.

Я вышел из кабинета.

— Досталось? — участливо спросила Ольга.

Я посмотрел на себя в зеркало. Физиономия была свекольного цвета. И что я так нервничаю?

— С Михаилом Ивановичем трудно не нервничать, — сказала секретарша. — Кофе сварить?

— Варите, — разрешил я.

Похоже, она мне симпатизирует. Хорошо это или плохо?

— Все зависит от обстоятельств, — усмехнулась Ольга.

Вот ее усмешка была очень даже симпатичная. Под стать фигурке.

Ольга подошла к кофемашине, качнув бедрами чуть сильнее, чем обычно. Я окончательно расстроился. Что им всем от меня надо?

— Начальство видит, что у вас все хорошо, и немного корректирует ситуацию, — сказала Ольга, не поворачиваясь ко мне. — Я, например, уже не нервничаю, когда он мне выговаривает.

Умная девушка. Учись, студент.

— На презентацию в Дом национальностей придете? — спросил я.

— Если пошлют. Берите кофе и уматывайте. Он не любит, когда в приемной посторонние.

Я взял чашку и ушел в свой кабинет.

— Не дал денег? — встретил меня насмешливой улыбкой Кроликов.

— На презентацию денег не дают, — сказал я. — Свои нужно тратить.

— Знаю! — махнул рукой Кроликов. — И не хожу с протянутой рукой по чужим кабинетам. Справимся.

Он был хороший организатор, мой шеф-редактор. И знал, как выпутываться из сложных ситуаций.

В нашем кабинете побывали ребята из отделов литературы и искусства, о чем-то пошушукались с Кроликовым. Мы с Тамарой решили не обращать на них внимания.

— Все равно ведь без нас не обойдутся, — сказал я ей.

— Конечно! — кивнула она. — Пусть бегают. Мы появимся позже.

— Как засадный полк, — согласился я. — Иру уже позвала?

— Куда она денется! Когда у нас мероприятие?

— Послезавтра.

— А я ей сказала, что завтра. Надо перезвонить. Леша Кроликова к себе позвал, к нам не захотел идти.

— Какой Леша?

— Белкин. Нужно было презентацию проводить в ресторане.

— В «Харбине»?

— Ну да. На банкете ведь хорошо кормили?

— Нормально. Ресторан для банкетов, это тебе любой Белкин скажет.

— Да знаю! — махнула рукой Тамара. — Белкин выдал Леше деньги на вино и водку. Там выпивать нельзя, но нам разрешили.

— Откуда ты все знаешь?

— Оттуда, — показала мне язык Тамара.

В отличие от меня, она действительно все знала. А меня отодвинули в сторону. Хорошо это или плохо?

— Хорошо, — сказала Тамара. — Кому-то же надо языком трепать. Вот вы и будете.

— А если откажусь?

— Но вы же не дурак! Мы с Ирой приготовим закуску, вы скажете речь, и все будут довольны. Петров на презентацию не придет.

— Почему? — удивился я.

— В другом месте выступать будет. А у нас главным назначен Белкин. Ирка уже самую короткую юбку надела.

— Охмурять?

— Она всех охмуряет. С переменным, правда, успехом, но это не имеет значения.

— Замужем?

— Была. А сейчас и с Толиком разошлась.

— С каким еще Толиком?

— Из академии. У них уже полгода роман, но недавно закончился. Ирка сказала, что обольет ему краской машину. Я останавливаю.

— Прям египетские страсти.

— А у Ирки по-другому не бывает, скоро сами увидите.

Я пожал плечами. Чужие романы меня не интересовали. Со своими бы разобраться.

10

Ирина оказалась весьма привлекательной особой. Она действительно была в короткой юбке, позволяющей все увидеть.

— Ноги с легкой сексуальной кривизной, — сказал я Тамаре.

— А мои?! — возмутилась та.

— Мы говорим о ногах Ирины. Твои пусть другие оценивают.

— Кто?!

— Кроликов или Белкин. Петрова сегодня не будет, сама сказала.

— Я вот Ирине сейчас все доложу! И мало вам не покажется!

— Докладывай, — пожал я плечами. — Я и не сказал ничего такого.

— А кривые ноги?

— Легкая сексуальная кривизна — это совсем другое. Леша прямо не отходит от нее, как кот облизывается.

— Леше в нашей редакции другая девочка нравится.

— Которая?

— Ее здесь нет.

Я оглянулся по сторонам. Народу в холле, где проходила презентация, набилось порядочно. Некоторых я не знал.

— Кто вон та дама? — спросил я Кроликова, с озабоченным видом стоящего у лестницы.

— Из Постоянного комитета, — мельком взглянул на нее Алексей. — Что-то Рыбин задерживается.

— Без него обойдемся.

— Ни в коем случае! Без Петрова можно, без Рыбина нельзя.

— Почему?

— По капусте и по кочану. Как только он придет, сразу идем к микрофону. Я предоставляю слово тебе и дальше по списку. Кто будет выступать от газеты?

— Макунин, заместитель Петрова. А кто этот мужчина?

— Тоже из Постоянного комитета. Но первым слово, конечно, Рыбину. Он здесь наше всё.

Я не стал острить по этому поводу. Мероприятие и правда не из последних. В фойе полно журналистов не только из нашей газеты, но и из дружественных изданий. А может, и недружественных. Враги, как я знал, любят чужие фуршеты, тем более скупиться мы не собирались. Вся выпивка за наш счет?

— Белкин тоже подкинул, — сказал Кроликов. — Это ведь общее дело. Вон Рыбин. Вперед!

Мы протолкались к микрофону, установленному в другом конце фойе. Здесь же и вход в зал, где предполагался фуршет. Из зала уже вкусно попахивало.

От волнения Кроликов забыл меня представить, сразу пригласил к микрофону Рыбина. Тот, не тушуясь, отбарабанил заготовленный текст о проекте, призванном занять лидирующее положение в нынешнем медийном пространстве. Кроликов кивал, соглашаясь с каждым его словом.

Следом за Рыбиным слово взял я, и выступления покатились в строгом соответствии с планом, который я набросал накануне. Народ в Доме национальностей собрался подготовленный, никто свои речи не затягивал, тем более запах колбасы становился все более ощутимым.

Я вдруг увидел актрису, игравшую Наталью в фильме «Тихий Дон». Она, кстати, нравилась мне не меньше Быстрицкой в роли Аксиньи.

— А что здесь Кириенко делает? — шепотом спросил я Кроликова.

— Она же председатель правления, не хухры-мухры! — удивленно покосился тот на меня. — Зря Петров не пришел.

Я с ним согласился.

Прямо перед микрофоном стояли Тамара и Ирина, и вид у девушек был очень серьезный.

«Вот кто настоящие хухра с мухрой, — вдруг подумал я. — Видимо, придется Ирину взять на работу, так сказать, для комплекта».

Торжественная часть закончилась, и публика дружно рванула в зал для фуршета. Мы с Кроликовым оказались в числе отставших.

— Идите к нам! — помахала рукой Тамара. — Мы уже все взяли!

— И действуют вполне профессионально, — вслух сказал я.

— Ты о чем? — спросил Кроликов. В одной руке у него уже был бокал красного вина, в другой тарелка с бутербродами.

— Про хухры-мухры, — сказал я. — Сами мы не то что вино, простую водичку не добыли бы.

— Вы лучше пейте, — всунула мне в руку бокал с вином Тамара. — Скоро ничего не останется, прорва народу.

Ирина вплотную придвинулась ко мне и многозначительно посмотрела в глаза. «Какой ясный взгляд!» — подумал я.

Ирина улыбнулась.

— С ней не пропадете, — сказала мне в ухо Тамара. — У нас не только колбаса, но и осетрина. Вина, правда, мало.

— Сейчас я у Леши возьму бутылку, — снова улыбнулась Ирина. — Чужими мы на этом празднике жизни не останемся.

Я взглянул на Кроликова. Тот доедал последний бутерброд на тарелке. Его профессиональные навыки Ирины нисколько не удивляли.

Девушки ушли — одна за бутербродами, вторая за вином.

— Кто из них хухра, а кто мухра? — спросил я Алексея.

— Обе хорошие, — махнул тот рукой. — Жалко, Рыбин не остался. Вот у кого надо учиться!

Я не стал спорить. Люди, руководящие такими департаментами, как наш, действительно обладали выдающимися способностями.

Ирина вернулась с Белкиным, который держал в руках бутылку вина.

— Очень хорошее мероприятие, — налил в бокалы Кроликову и мне Алексей. — Я все доложу Михаилу Ивановичу.

Из толпы вывернулась Тамара, держа в руках тарелку с одним бутербродом.

— Еле отобрала у отдела литературы! — с негодованием сказала она. — В следующий раз никого на порог не пущу, только Алексея!

Белкин польщенно улыбнулся. Определенно в нашей компании все нашли друг друга: я — Кроликова, Тамара — Белкина, и вот все вместе — Ирину.

— А я никому не помешаю, — мягко сказала Ирина. — Наоборот!

И в этот раз в ее ясных глазах я разглядел сполохи молний.

Часть третья
Ружье с водкой

1

— Ты еще числишься в своем издательстве? — спросил как-то Кроликов. — Или просто туда заходишь?

Он был проницательный человек, мой начальник. В издательство я скорее заходил, чем приходил. Директор издательства Вепсов этих мелких отличий в глагольных формах слова «ходить» не замечал. Во всяком случае, он ничего не сказал, когда узнал, что я занимаюсь «Лирой». Время было такое, когда люди старались сидеть в нескольких местах сразу, в народе они назывались многостаночниками. Вепсов и сам числился заместителем председателя в Международном сообществе писательских союзов. Организация возникла недавно, и никто не мог сказать наверняка, что она собой представляет.

— МПС какой-то, — сказал писатель Птичкин, с которым я столкнулся у входа в издательство. — Но там хоть пути сообщения, а тут черт знает что. У вас книги еще издают?

— Издают, — кивнул я. — Идите к Вепсову, он как раз у себя.

— Раньше здесь и наливали, — пробурчал Птичкин. — Зайдешь — тебя сразу за стол. Уважали писателей.

Я не стал говорить, что сейчас тебе скорее нальют, чем издадут книгу. Сам разберется, тем более с его писательским стажем. Восьмой десяток покатил человеку.

— Говорят, у тебя книга вышла? — как бы невзначай взял меня за руку Птичкин. — Где будешь показывать?

Я попытался высвободиться, но это был пустой номер. Вырваться из объятий таких заслуженных писателей, как Птичкин, еще не удавалось никому.

— В Доме национальностей, — перестал я трепыхаться. — Или в Доме литераторов. Приходите.

— И приду, — посмотрел мне в глаза Птичкин. — И даже скажу, если захочешь. Я ведь тебя, подлеца, люблю.

Он разжал руку. Силен, ничего не скажешь. Старая школа.

— Так мы же в литературу пришли с завода, не то что некоторые! — Птичкин хмыкнул.

Я развел руками. На заводе мне действительно приходилось бывать только на экскурсии.

— Да я не про тебя! — махнул рукой Птичкин. — Твой директор в литературу пришел по комсомольской путевке. А должен был оставаться на рыболовном сейнере, ему там самое место.

Все-то он знает, наш Птичкин. Я про своего директора знал лишь то, что до издательства он работал в газете «Труд».

— Туда он попал по протекции Бочкарёва, — сказал Птичкин. — А до этого сидел в «Мелодии». В одной комнате с Визбором.

— С самим Визбором? — удивился я.

— Конечно, с самим. До сих пор ему завидует.

— Славе?

— В основном женщинам Визбора. Сам-то он плюгавый.

Да, мы с Вепсовым мелковаты, и не только в сравнении с Визбором. А Птичкин и в семьдесят орел.

— Во-первых, я с завода, а во-вторых, крупным издательством руководил. Не таким, конечно, как ваше, но тоже приличное. Молодых поэтов издавали. Ты стихи писать еще не начал?

— Нет, — сказал я.

Птичкин приличными людьми считал одних поэтов, и в первую очередь Есенина. С него он начинал все свои статьи о литературе. Видимо, ему казалось, что имя Есенина затушует его собственную косноязычность. А она была запредельной.

— А эти, которые гладко пишут, все как один западные холуи, — сказал Птичкин. — Я, когда читаю Льва Толстого, тоже спотыкаюсь, и ничего. «Войну и мир» давно перечитывал?

— Давно, — вздохнул я.

Кажется, Василий Птичкин не видел во мне соратника по литературной борьбе. А бои вокруг гремели нешуточные, и во всех них Птичкин гарцевал впереди на белом коне. Чапаев, а не поэт.

Кстати, чтимый мной Бабель «Конармию» написал. Да и Гайдар с Фадеевым не отсиживались в тылу.

— Раньше писатели были не ровня нынешним, — кивнул Птичкин. — Богатыри! Пошли со мной к Вепсову.

— Зачем? — спросил я.

— Для поддержки. Он ведь не читал меня. И вообще поэтов не любит.

Вепсов в равной степени не любил поэтов и прозаиков, но я промолчал.

Мы поднялись по лестнице на второй этаж, в кабинет генерального директора. Тот, как обычно, сидел за столом, заваленным книгами, и что-то писал. Под настольной лампой лежал, раскинув лапы, издательский кот Тимка.

Кабинет директора был местной достопримечательностью, его даже в кино показывали. Сцену, когда Мимино в фильме Данелии приходит к большому начальнику устраиваться на работу, снимали как раз в нем. Точнее, в конференц-зале, расположенном рядом с кабинетом. Но по размерам они одинаковы, так что разницы не замечал никто.

Я и сам не заметил бы, если бы не Соколов, наш директор по хозяйственной части. Вот он к мелочам относился трепетно.

— А Соколов юморист, — сказал Птичкин. — Они всегда видят то, что не надо. Заковыристые людишки.

У Птичкина, как я заметил, на каждого пишущего человека был свой реестровый номер. По высшему разряду проходили поэты, на втором месте прозаики, замыкали строй юмористы-сатирики. У меня, кстати, тоже был свой реестр, но в нем в последних рядах маршировали поэтессы. Однако и там бывали исключения — та же Ахматова, например.

— Григорий, — обратился к Вепсову Птичкин, — где тут у тебя Ахмадулина живет?

— Напротив, — кивнул в окно Вепсов. — Вон в том доме. Зачем она тебе?

— Низачем, — пожал плечами Птичкин. — Просто так спросил. Она хоть и поэтесса, но до Есенина ей далеко. Ты согласен со мной?

— Согласен, — сказал Вепсов. — Сейчас скажу Соколову, чтоб стол накрыл. Выпьешь?

— Конечно! — приосанился Птичкин. — Давно не сидел с товарищами. Разбрелись по конурам, сидят как сычи. Завистливые стали.

— Чему тут завидовать? — хмыкнул Вепсов.

— Всему! — рубанул воздух рукой, как саблей, Птичкин. — Тому, что мы сейчас за стол пойдем, тоже завидуют. Ты романы издаешь, у молодых шашни с газетой...

Они оба уставились на меня.

— Пусть порезвится, — сказал Вепсов. — Но прежде надо книгу издать, точнее, шесть книг.

— Какую книгу? — напрягся Птичкин.

— Веретенников воспоминания написал, шесть томов. А ему есть что вспомнить.

— Сам Веретенников?! — изумился Птичкин. — Этого, конечно, издавать надо. Заслуженный генерал!

Я понял, что от этой книги мне не отвертеться. Пусть в издательстве мне платят гроши, но что-то ведь делать надо.

— Рукопись принес? — спросил я.

— Вон, — кивнул на толстую папку Вепсов. — Но прежде чем за нее браться, нужно решить вопрос с деньгами. Ты, кстати, его решил? — Он посмотрел на Птичкина.

Тот пожал плечами.

— Решай, — строго сказал Вепсов. — Без этого сейчас никак.

2

На встречу с руководством компании «Злато России» я отправился вместе с главным художником издательства Николаем.

— А тебя за какие грехи сюда отправили? — спросил я.

— Если спросят о макете книги, расскажу, что и как, — невнятно объяснил Николай. — Да и двоим лучше, чем одному.

В этом я с ним был согласен.

Николай хороший парень. Правда, слова из него надо вытягивать клещами, а нас, как я понимаю, ждало словесное ристалище.

«Придется попыхтеть», — подумал я.

Коля хмыкнул.

Офис компании угадывался за высоким каменным забором. У ворот охранники с автоматами.

«Надо же. Почти центр Москвы, а тут бандиты с автоматами, — подумал я. — Собак, правда, не хватает».

Овчарки хорошо монтировались бы рядом с охранниками. Мне, как бывшему редактору телевидения, нравилась картинка автоматчиков с лающими псами у ног. Как в концлагере.

— Богатые люди, — уважительно сказал Коля.

Да. Мы с ним не совпадали по возрасту. У меня на первом плане лагерь, у него деньги. Хотя сам он в данную минуту был беден, как церковная мышь.

— Может, хоть здесь заработаю, — вздохнул Николай.

А вот это напрасные мечтания.

Один из охранников небрежно обхлопал нас и кивнул: проходите. Я не обиделся. В разряд серьезных людей мы с Колей не попадали.

— А если бы у меня был пистолет? — спросил Николай.

— Пристрелили бы.

Коля хохотнул. Веселья, правда, в его глазах я не увидел.

Еще один охранник, но уже с кобурой пистолета на ремне провел нас по длинному коридору в комнату с надписью «Переговорная».

— Принимают как посольских людей, — сказал я Николаю. — А в переговорах что главное?

— Что?

— Не продешевить.

Коля хмыкнул. С его словарным запасом он идеально подходил для переговоров.

В комнату вошли два человека: молодой и старый. И мне сразу стало ясно, кто здесь главный. У него тоже был минимальный словарный запас, но комплекция, бритый затылок и водянистые глаза снимали все сомнения — он старший. Правда, после вчерашнего он чувствовал себя неважно, я это понял по запаху изо рта. И по отвращению, с которым на нас посмотрел.

— Чья книга? — спросил он своего спутника.

— Веретенникова.

— Ладно, разбирайтесь без меня. Я по делам.

Начальник вышел.

«Пошел похмеляться», — подумал я.

Пенсионер, в отличие от него, никуда не спешил. Он внимательно оглядел меня, Николая, подошел к окну.

— Жарко, — сказал он. — Водички не хотите?

Мы покивали. Водичка сейчас не помешала бы.

Пенсионер вышел и вернулся с двумя бутылками воды. Одну взял себе, вторую поставил передо мной.

— Ну? — спросил он.

Это был худший тип переговоров: тебя заставляли раскрыть карты, не показывая своих.

— Мы готовы издать книгу, — сказал я. — Шесть томов. Тираж три тысячи. Деньги нужны.

— Деньги? — удивился переговорщик. — А если за ваш счет?

По глазам я понял, что он шутит.

— Нету, — сказал я. В отличие от него, мне было не до шуток.

— Да, деньги... — побарабанил он пальцами по столу. — И сколько?

— Вот, — достал я из папки лист бумаги. — Предварительная калькуляция. В бухгалтерии посчитали.

Я знал, что цифры там были от фонаря. Вепсов в расчетах сильно завышал их, полагая, что спонсор так же сильно будет снижать. А уж на чем заказчик и исполнитель сойдутся, одному Богу известно. Скорее всего, и не Богу.

— Меня Виктором Ивановичем зовут, — сказал представитель спонсора. — Фамилия Пивоваров. Но цена здесь, прямо скажем... Вы кто будете?

— Главный редактор, — пробормотал я. — А это главный художник. Цифры, вестимо, из бухгалтерии. Так что сказать директору?

— Скажите, что мы здесь посоветуемся. И созвонимся, естественно, с Иваном Ивановичем. Это ведь он захотел у вас издаваться?

— Он, — сказал я.

— Сам приходил?

— К директору.

Я, правда, не знал, приходил ли Веретенников к Вепсову. Но уж если назвался груздем, полезай.

— Когда-то вы были самое известное в стране издательство? — глотнул из пластмассовой бутылки Пивоваров.

— Были, — кивнул я и тоже глотнул.

— А теперь?

— Теперь не такое известное.

— Почему? — вдруг подал голос Коля. — Кайдановский у нас вчера полдня на книжном развале ковырялся. Две книжки купил.

— Артист? — удивленно взглянул на него Пивоваров.

— Да, тот самый, — сказал Коля. — Свой среди чужих.

— Или чужой среди своих, — подтвердил я.

— Ну, тогда и Веретенникову у вас самое место! — развеселился Пивоваров. — Я своим так и скажу: у них даже артисты покупают книги.

«А он не дурак, — подумал я. — Интересно, где он служил до того, как стал золотодобытчиком?»

— В райкоме партии, — улыбнулся Виктор Иванович. — Как раз идеологией занимался. Думаю, мы договоримся. Но последнее слово, естественно, за Иван Иванычем.

Не сговариваясь, мы с Николаем встали и направились к двери.

3

— Надо сходить к Иван Иванычу, — сказал Вепсов. — Хочет познакомиться.

— С кем? — спросил я.

— С тобой, — посмотрел на меня Вепсов. — Ты ведь редактор. Ему хочется, чтоб все было тип-топ.

«Всем хочется, — подумал я. — Но главный финансовый вопрос, а не редакторский».

— С финансами он решит, — махнул рукой директор. — У него здесь офис рядом.

— Какой офис?

— Ассоциация Героев Союза, — удивленно взглянул на меня Вепсов. — Ты что, не знаешь?

— Нет, — сказал я.

— А еще в бульварном листке работаешь. Как он называется?

— «Литературная жизнь».

— Да, раньше были газеты, а теперь черт-те что, — поморщился директор. — Сегодня и отправляйся. Звонил.

— Иван Иваныч?

— Кто ж еще... Только ты там особо не распространяйся, слушай да помалкивай. С большими людьми лучше общаться на расстоянии.

«То-то сам к нему не идешь, — подумал я. — В газете “Труд” небось каждый день на Старую площадь бегал».

— Куда надо, туда и бегал.

Директор уткнулся взглядом в бумаги. Они ворохом лежали по всему столу, и иногда, чтобы найти нужную, приходилось тревожить кота Тимку. Он этого не любил.

Я отправился на Старый Арбат, в одном из зданий на котором размещалась Ассоциация Веретенникова.

В хорошем месте ему выделили офис. А говорили, с нынешней властью он не в ладах. Да, разногласия в оценке событий были, но у кого их нет? Черномырдин и тот время от времени разражался афоризмом: «Никогда такого не было, и вот опять...» А что опять? Дураки да дороги, других проблем в России нет.

По Новому Арбату я проходил каждый день, и всякий раз меня охватывало чувство тревоги. Куда катится страна со всеми этими казино, швейцарами в ливреях и валютными обменниками в каждой подворотне? Хорошо, хоть Героев сюда пустили...

Я вошел в типовое высотное здание, показал охраннику паспорт и на лифте поднялся на пятнадцатый этаж. А там свои охранники, и им тоже надо показывать паспорт. Кто от кого отгораживается? Неужели так много тех, кто рвется в герои?

Ко мне вышел относительно молодой человек и провел в приемную. Был он в штатском костюме, но даже мне было понятно, что это военный. Выправку никакой костюм не скроет.

— Посидите пока здесь, — сказал он. — Иван Иваныч скоро освободится.

Я подошел к дивану, на котором уже сидел представительный мужчина. Вид у него был недовольный.

«Лицо больно знакомое, — подумал я. — Наверное, в телевизоре часто мелькает».

— Присаживайтесь, — сказал мужчина. — А кто у Ивана?

— По телефону разговаривает, — ответил секретарь.

С первых же слов я узнал посетителя. Это был заместитель генерального прокурора Наместников. Его действительно часто показывали по телевизору. Но от других медийных персон прокурор отличался не лицом, а голосом. Точнее, голосищем. Мне захотелось поковыряться пальцем в ухе, но я сдержался.

Я сел и взял один из журналов, стопкой лежавших на столике у дивана.

— Самара? — покосился на журнал Наместников. — Знаю я тамошнего губернатора. Сажать его надо!

— За что? — удивился я.

На всякий случай я немного отодвинулся. От слова «сажать» зазвенело не только в ухе, но и во всей голове.

— А вы американские фильмы смотрите? — придвинулся ко мне Наместников. — Ну, те, в которых катера по океану гоняют? Что ни катер, то лайнер! Этажа три, не меньше.

— Смотрю, — кивнул я.

Отодвигаться мне уже было некуда, я сидел на краю дивана.

— Вот! У американских толстосумов по одному катеру на брата, от силы два. А у самарского губернатора пятьдесят! Сажать его надо, немедленно сажать!

В приемной загудело, как от церковного набата.

И тут отворилась дверь, и в ней показался Веретенников. Стало тихо.

— Шумишь? — негромко спросил он Наместникова.

— Да нет, — стушевался прокурор. — С молодым человеком беседуем.

Оказывается, он умел ворковать.

— Подожди, — кивнул хозяин кабинета. — Сейчас.

Он повернулся к секретарю, вытянувшемуся у стола по стойке смирно.

— Где документ, который я велел подготовить? — во все генеральское горло гаркнул Веретенников. — Я спрашиваю, где ведомость?!

Секретарь раскрыл рот, но не издал ни звука. В подобных ситуациях и у меня случалось замыкание. Иногда казалось, что теряю сознание.

— Немедленно найти! — отдал приказ Веретенников.

Секретарь дернулся, но остался стоять по стойке смирно.

— А теперь заходи, — обычным голосом сказал генерал Наместникову. — А вы подождите. — Он улыбнулся мне.

По спине пробежал холодок.

Начальники скрылись в кабинете. Я перевел дыхание.

— Да вот же она, ведомость! — показал мне лист бумаги секретарь. — Как я ее сразу не увидел?

Я кивнул. Подобные казусы мне были хорошо знакомы.

— Вы здесь служите? — спросил я секретаря.

— Вышел в отставку — и сюда, — кивнул тот. — Генерал-майору особо некуда пристроиться.

Да, Веретенников, кажется, был генерал армии. У него и должен денщиком служить генерал-майор. Пардон, секретарем. Совсем я запутался в этих должностях и званиях.

4

Рукописи Веретенникова я читал месяца два, не меньше. В каждом томе не меньше пятисот страниц. В принципе их можно было и не читать. Стиль править не надо, а запятые корректоры расставят. Но я читал.

— Не торопись, — сказал Вепсов. — Пока не решится финансовый вопрос, спешить некуда.

— А он решается?

— Конечно. Пивоваров чуть не каждый день приходит.

— Советуется?

— Ему наша сёмужка нравится. Вместе с водкой, естественно. Интересный мужик.

— Идеолог?

— Прохвост! Всегда там, где маслом намазано. Сейчас к золотоискателям примкнул, а в их бизнесе одни бандиты. Ты ведь был у них?

— Был, — кивнул я.

— Значит, видел. А Пивоваров так, для прикрытия. Иезуит, каких мало.

— Вы с ними встречались?

— Почти каждый день! И в прежние времена, и сейчас. Птичкин и тот в иезуитство впадает. Когда ему что-то надо.

Всем всегда что-то надо. Какой интерес сейчас у Веретенникова?

— Представить потомкам собственную картину мира, — вздохнул Вепсов. — Они ведь, эти потомки, спросят. А ты им воспоминания. Где служил, в каком чине, какие отдавал приказы. Он ведь мог тогда власть употребить. А не захотел.

Я промолчал. Игры с властью мне никогда не нравились. Впрочем, меня к ним и не подпускали. Хорошо это или плохо?

— Иди и читай воспоминания, — распорядился Вепсов. — Или ты выпить хочешь?

— Не хочу, — сказал я.

— А Петров тебе наливает?

— Иногда, — посмотрел я в окно. — Газетное дело суетливое. Выпивать надо в неспешности и размеренности.

Вепсов хмыкнул. Вот он как раз понимал толк в выпивке. Завел специального человека, который жарил отбивные и наливал в рюмки. Одно время этим занимался Соколов, но не оправдал доверия. Сатирик. А они, как сказал Птичкин, всегда видят то, что не надо. Соколов теперь ругается с грузчиками и уборщицами. В комнатке за сценой правит бал Паршин, служивший когда-то поваром в элитных войсках. Отбивные у него и правда хорошие.

— Ближе к вечеру зайди, — придвинул к себе очередную стопку бумаг Вепсов. — Бочкарёв приедет. Посидим повспоминаем. Только это и остается.

Я вечером хотел отправиться в городскую писательскую организацию, к Уткину. Давно там не был. Все-таки несколько лет числился в бюро прозы, принимал в Союз писателей молодежь. Теперь это бюро тоже только в воспоминаниях. Но в кабинет к Уткину зайти с бутылкой можно, не прогонят. Отбивных там, правда, не жарят. И вообще плохо с закуской.

— Приду, — сказал я. — Юрия Владимировича всегда полезно послушать.

— Вот-вот, — пробормотал Вепсов. — У вас там в бульварном листке, наверно, и поговорить не с кем. Измельчал народ.

Я отправился читать воспоминания. Зашел Саша Максимов.

— Кто у тебя? — посмотрел он на папку с рукописью.

— Веретенников.

— Пройдет лет двадцать, и книги никому не будут нужны. Даже Веретенникова. Профессия писателя вымрет.

— Совсем?

— Совсем. Мы, конечно, до этих времен не доживем, но профессии такой не станет, вместе со страной исчезнет.

Максимов был близок к истине, но мне не хотелось ее принимать. Имею я право на небольшую слабость?

— Конечно, имеешь, — похлопал меня по плечу Саша. — В газету устроился. Хорошо платят?

— Нормально, — сказал я.

— А здесь совсем гроши. Правильно, что ушел. Я вот книгу об Андерсоне закончу и тоже куда-нибудь уйду. Поможешь?

— Помогу, — кивнул я. — Жалко, ты журналистикой не занимаешься. Мне вот надо интервью у Антонова взять. Знаешь такого певца?

— Знаю, — вздохнул Саша. — Интервью не по моей части. Он меня и на порог не пустит.

— Почему?

— Эстрадник. Они девочек любят.

Я задумался. Действительно, на интервью надо кого-нибудь из молодых отправить, ту же Ирину. Как раз и проверим, способна ли она писать.

— Сам-то рассказы пишешь? — посмотрел на меня Максимов.

— Редко. Разве до рассказов сейчас?

— Точно, за них никто ничего не платит. Надо идти в коммерческое издательство. У тебя ведь жена там работает?

— Работает, — буркнул я.

Я знал, что Максимова интересуют не мои рассказы, а жена в ипостаси редактора коммерческого издательства. Но как ему объяснить, что коммерсантам нужна не проза Максимова, а нечто другое?

— Книгу про Андерсона можно хорошо продать, — сказал Саша. — Я и отредактировать могу любого автора. Им ведь нужны редакторы?

— Не знаю, — сказал я.

— А ты спроси.

— Ладно, спрошу. Интервью, значит, брать не хочешь?

— Нет, — мотнул бородой Саша.

Нынешние авторы были упрямы, тем более детские писатели вроде Максимова. Неужели и впрямь кончается наша профессия?

— Кончилась! — ухмыльнулся Максимов. — Наше издательство агонизирует, а там придет черед и газет. Человечество уже определилось, но мы этого не понимаем.

На этом духоподъемном утверждении мы расстались.

5

— Что-то вид у вас не такой, — сказала Тамара. — Нервничаете?

— Отчего мне нервничать?

— Ну... С женой, например, поругались. Я со своим Гариком третий день не разговариваю.

— Что так?

— Пьяный пришел. Я этого не люблю.

— Но рюмочку коньяка можешь принять?

— Мне можно, а ему нет. Со мной пусть пьет. Или хотя бы с Иркой. Вы ее берете на работу?

— Спроси у Кроликова, — махнул я рукой. — Он штат набирает.

— А Кроликов говорит, надо с вами решать. Вы что, не видели Ирку? Красивая.

— Да все вы... А что она у нас станет делать?

— Я же вам сто раз говорила — хороший секретарь. И вообще все может. Пишет без ошибок.

Это был серьезный плюс. Сама Тамара, как я уже заметил, была безграмотна. Но в этом заключалась уже особенность профессии верстальщика. Даже в «Литературной жизни» они допускали ошибки. Причем, как правило, в заголовках. Чаще всего эти ошибки ловил Петров, и на летучках все, от редактора до свежей головы, сидели в полном недоумении: как это можно было не увидеть? А вот можно. Заголовок, набранный крупным шрифтом, глаз пишущего человека не воспринимал. Да и мозг. Сами же верстальщики на подобные мелочи не обращали внимания. Текст для них был лишь набором букв, пустым и даже бессмысленным.

Но Тамара и в их рядах была уникум, слово «молоко» могла легко написать с двумя «а».

— Ты сама где-нибудь училась? — спросил я.

— Конечно! — возмущенно уставилась на меня Тамара. — В Бауманском, инженер-метролог!

— Кто?!

— Метролог, могу все до миллиметра измерить. — Она хихикнула.

— Ты это брось, — сказал я, — в серьезном месте работаешь.

— А Петров не прочь, чтоб у него измерили... И Леша.

Да, с нынешней молодежью не соскучишься. Хотя какая она молодежь? Тридцатилетняя старуха. Но говорить ей об этом не стоит.

— Не надо, — сказал Кроликов. Он только что вошел в комнату и сразу все понял. — Поэтов заверстала? — строго спросил Алексей. — Их там человек десять.

— Семь, — буркнула Тамара. — Сейчас закончу.

— Вот, ничего еще не сделала, а споришь. Чем ты недовольна?

— Хочу, чтоб Иру на работу взяли.

— Чем она будет заниматься? — перевел взгляд на меня Кроликов.

— Могу на интервью отправить, — сказал я.

— И отправь. Кто у нас в плане?

— Антонов.

— Певец? Певца она не потянет...

Мы замолчали.

— Она кого угодно потянет, — выглянула из-за монитора Тамара. — Вы плохо Иру знаете.

— Знаю я твою Иру, — сказал Кроликов. — Другого деятеля культуры у нас нет?

— Полно, — сказал я. — Ее хорошо бы к какому-нибудь вояке послать.

Я почему-то подумал о секретаре Веретенникова, генерал-майоре в отставке.

— Военных она любит! — оживилась Тамара. — У нее и первый муж был военный. Развелись, правда, через год. И сейчас она с Толиком...

— Которому краской машину облила? — вспомнил я.

— Собирается облить, — спряталась за монитор Тамара. — А мы про военных пишем? Или только про певцов с поэтами?

— Про всех пишем, — сказал я. — Подыщу подходящую кандидатуру и сразу отправлю. Секретарь в принципе нам не помешал бы...

— Я тоже над этим подумаю, — кивнул Кроликов. — Но сейчас не до Иры. Нужно пробивать финансирование на следующий год.

— Пробивай, — разрешил я. — У меня тоже книга воспоминаний в издательстве... Шесть томов.

— Кто ж столько навспоминал?! — выглянула из-за монитора Тамара.

— Один генерал, — сказал я. — Герой.

— Ты тоже трижды герой, — засмеялся Кроликов.

— Куда мне до Веретенникова! — вздохнул я. — У него офис на Новом Арбате. В денщиках генерал-майор служит.

— Ого! — забыла спрятаться за монитор Тамара. — Я эту фамилию уже где-то слышала.

— Слышала она, — сказал Кроликов. — Про него любой ребенок у нас знает.

— И мой? — удивилась Тамара.

— А сколько ему?

— Десять лет.

— Конечно, знает. Он тоже небось хочет военным стать.

— Нет, мой хочет компьютерщиком. Лучше меня в них разбирается. А нам ничего от этого генерала не надо? Интервью, например.

— Достаточно воспоминаний, — сказал я. — Верстай поэтов. У них, конечно, не шесть томов, но тоже кое-что написали.

— Вечно вы все испортите, — махнула рукой Тамара. — Послали бы к генералу Ирину, и я бы с ней пошла. Давно по Новому Арбату не гуляла.

— Нагуляешься еще, — кивнул Кроликов. — Помнится, я по молодости в «Метлу» часто ходил. Хороший ресторан.

— «Метелица»? — задумчиво произнесла Тамара. — А я вот не была в ней. Надо Ирке сказать.

Я подумал, что в их тандеме Ирка что-то вроде перпетуум мобиле. А мозговой центр Тамара. Вместе они способны на многое.

6

— Фюрер у себя? — спросил Веретенников. Сегодня он явился в издательство без звонка. Это не было похоже на него. — А я шел мимо — дай, думаю, зайду, — сказал Иван Иванович. — Отсутствует, значит?

— Уехал в МСПС.

— Ну и пусть едет, — кивнул генерал. — С книгами порядок?

— Идут как на параде!

Я едва сдержался, чтобы не встать перед генералом во фрунт и не взять под козырек.

— Сиди, — мановением руки остановил меня генерал. — Еще напрыгаешься. Как думаешь, люди будут читать?

— Конечно! — снова едва не подскочил я. — Интересные воспоминания.

На самом деле, с моей точки зрения в них не хватало перчинки, если хотите, клубнички. Не мог же такой бравый генерал, как Веретенников, обходиться без них.

— Мог, — сказал Веретенников. — То учения, то доклады. Иной раз даже выпить было некогда.

Я деликатно промолчал.

Веретенников встал и подошел к шкафу с книгами. Он был моей гордостью: из темно-вишневого дерева, с резными дверцами. Скрипучий, правда. Но книги в нем стояли не худшие.

— Михалкова вы издавали? — спросил генерал.

— Мы.

— Десять томов Шолохова небось к юбилею вышли?

— Сто лет было в прошлом году, как не издать.

— Мои книги тоже сюда поставишь?

— Конечно!

Веретенников удовлетворенно кивнул.

— Тебе я обязательно подпишу, — повернулся он ко мне. — А фюрер обойдется.

Я понял, что он не очень хорошо относится к Вепсову. А может — и не любит.

— А за что его любить? — крякнул генерал. — Я самодура сразу вижу, довелось повидать. В армии их не меньше, чем у вас.

Я впервые услышал о самодурах-писателях, но принял это как должное. Мы ведь тоже люди. Взять хотя бы Птичкина. О сатириках, кстати, он хорошо сказал. Сам придумал?

— Ладно, не буду тебя отвлекать, — сказал Веретенников. — Ты заходи, если будешь проходить мимо. Поварская и Новый Арбат рядом.

— Зайду, — пообещал я.

— Но фюрера с собой не бери! Он небось ногами и не ходит, на машине ездит?

— По большей части на машине, — хмыкнул я. — Живот великоват. И ноги короткие.

Веретенников расхохотался. Ему мой юмор нравился. Видимо, сродни солдатскому. У них полно хороших анекдотов, один поручик Ржевский чего стоит.

— Анекдот про восемьсот граммов знаешь? — спросил генерал, отсмеявшись.

— Нет.

— Ну, слушай. Маршал Гречко на всесоюзном совещании командного состава читает доклад... Кто такой Гречко, знаешь?

— Министр обороны.

— Да, министр, под два метра ростом! Малиновский, кстати, тоже был гренадер... И вот Гречко прочитал доклад и в конце говорит: «Мне поступила докладная записка о том, что много в армии пьют. Ну, товарищи офицеры, я могу сказать лишь одно: выпил восемьсот — и остановись!»

Мы засмеялись.

— Да, им, двухметровым, хорошо, — сказал я, — после восьмисот вполне можно остановиться. А мне что делать?

Веретенников, кстати, до двух метров не дотягивал, всего сто девяносто. Потому, наверное, и не стал министром обороны.

— Не потому! — строго посмотрел на меня Иван Иванович. — Другие силы вмешались. И вообще у нас часто вмешиваются. Рассказал бы я тебе, но времени нет, ждут в мэрии. Так что в другой раз. Слушай, а ваш Михалков тоже ведь высокий?

— Под два метра, — кивнул я.

— Потому и карьеру сделал. Наша власть мелких не любит.

Это было спорное утверждение. Да и вообще скользкая тема. В воспоминаниях Веретенникова, кстати, ни о росте сослуживцев, ни о выпивке ничего не говорилось.

— И не надо! — сказал генерал.

Сейчас его голос отчасти напомнил тот трубный глас, который прогремел в ассоциации во время моего первого визита. Привык к нему секретарь генерала или не привык?

— Человек ко всему привыкает, — сказал Веретенников и открыл дверь. — Ты не забывай, заходи. Только позвони предварительно. С нужными людьми познакомлю. Они ведь тебе нужны?

— Нужны, — согласился я.

— Да, а Гречко с Малиновским, между прочим, украинцы. Никогда об этом не думал.

С этими словами генерал Веретенников закрыл за собой дверь.

«Надо было ему свою книжку подписать, — пришла в голову запоздалая мысль. — Ладно, в другой раз. Как раз будет повод зайти».

7

Вышел в свет последний том воспоминаний Веретенникова, и решено было пригласить в издательство автора.

— Придет? — спросил меня Вепсов.

— Должен, — ответил я.

На самом деле в этом у меня не было уверенности. Я помнил, что генерал назвал директора фюрером.

— Позвони, что ждем его завтра в четыре, — распорядился Вепсов. — Бочкарёва позовем.

— В качестве живца?

— Иди и звони, — не поддержал мой легкомысленный тон директор. — У нас тоже здесь полно дел. Делегация из Грузии приезжает, будет вступать в сообщество. Скажи ему об этом.

Я позвонил Ивану Ивановичу.

— Последний том? — переспросил Веретенников. — Да, действительно... Что ж, приду. Что вы там у себя пьете?

У меня сложилось впечатление, что свои воспоминания он уже воспринимает как дела давно минувших дней.

— Ты, между прочим, сам обещал зайти, а так и не удосужился.

— Дела... — промямлил я.

— Дела у них! — фыркнул генерал. — Стратеги хреновы! Приду.

Мне показалось, что он швырнул трубку.

Крут, однако, наш генерал, под стать Вепсову. Что они между собой делят?

Назавтра в издательство сначала приехал Бочкарёв, вслед за ним у ворот остановилась машина Веретенникова.

«А самого-то в ней нет», — подумал я.

Охранник открыл ворота, машина въехала во двор. За происходящим я наблюдал из окна своего кабинета.

Из машины вышли секретарь Веретенникова и еще один человек, как две капли воды похожий на секретаря.

«Еще один генерал-майор», — подумал я.

Денщики стояли у машины, вертя головами. Я понял, что нужно спускаться во двор.

— Помогите занести ружье в кабинет директора! — обрадовался мне секретарь. — Он ведь у себя?

— У себя, — сказал я. — Что за ружье?

— Сейчас увидите, — улыбнулся секретарь. — Это Владимир, мы вместе служили.

— В Группе советских войск в Германии, — кивнул Владимир, пожимая мне руку. — Ружье мы понесем вдвоем, но нужно, чтобы кто-то придержал дверь.

Придерживание дверей было одним из моих любимых занятий. Этим я занимался практически на всех местах службы, в том числе в газете «Литературная жизнь». Там я придерживал дверь, пропуская Кроликова, когда мы с ним ходили в магазин за вином.

Секретарь открыл дверь машины, и я увидел большое ружье из стекла. Это была посуда, заполненная какой-то прозрачной жидкостью. «Водка», — догадался я.

Сейчас в магазинах часто продавались товары в виде сувениров, заполненных водкой или коньяком. Это могли быть бутыли, бочонки, сабли, пушки. Ружья с водкой, правда, мне до сих пор не попадались.

— Едва нашли, — сказал секретарь. — Меня, кстати, Евгением зовут. Ну что, несем?

— Давай, — подошел к нему Владимир.

— Сколько ж в нем литров? — почесал я затылок.

— Литров пять, — сказал Евгений. — А может, семь. Вам хватит.

В этом я не сомневался. Генерал Веретенников знал, что нужно дарить издателю и в каком количестве.

Я побежал к двери, генералы несли за мной ружье. Это была неудобная тара, длинная и, главное, хрупкая. Не дай бог, разобьется. Но лестничные пролеты в нашем издательстве большие, мы благополучно донесли ружье до директорского кабинета.

— А где сам? — уставился на подарок Вепсов. — Это что за генеральские штучки?

— Вызвали в Кремль! — щелкнул каблуками Евгений. — Приносит свои извинения, а это, так сказать, компенсация... — Он ухмыльнулся.

— Водки у нас и своей хватает.

Я видел, что директор пребывает в затруднении: обижаться или не стоит?

— Хорошая водка еще никому не мешала, — вышел из комнатки за сценой Птичкин. — Сейчас нальем и выпьем!

— Юрий Владимирович, что будем делать? — спросил Вепсов.

Из комнатки, дожевывая, вышел Бочкарёв. На нем был парадный пиджак со звездой Героя, орденами и медалями. Я знал, что он надевает его в исключительных случаях.

— Что такое? — посмотрел он на Вепсова.

— Вот, — показал директор на ружье, которое все еще держали в руках генералы.

— Ну, знаете... — почесал затылок Бочкарёв. — Ни в какие ворота не лезет! Веретенников прислал?

— Так точно! — хором отчеканили генералы.

— А как из него пьют? — склонил голову набок Бочкарёв.

Это был хороший вопрос. Мало того, что ружье было запечатано какой-то особенной пробкой, в рюмки из него налить было невозможно.

— Банка нужна, — сказал я. — Или хотя бы стакан. Где Соколов?

— Да, черт возьми! — согласился со мной директор. — Куда его унесло?

— Здесь, — вышел из комнаты, размещавшейся в другом конце кабинета, Соколов. — Что случилось?

— Налей! — распорядился Вепсов. — Видишь, подарок принесли?

Рука Соколова поневоле потянулась к затылку. Это был один из наиболее характерных жестов русских людей, вместе со щелчком по горлу и вращением указательного пальца у виска. Лично я свою руку остановил колоссальным усилием воли.

Соколов, шаркая ногами громче, чем обычно, сходил к себе в комнату и вернулся с поллитровой банкой. Порученцы Веретенникова отковыряли пробку. Я взялся за ружье со стороны приклада, Птичкин за дуло.

— Ну, с Богом! — сказал Птичкин.

Если бы обе его руки не были заняты, он, конечно, перекрестился бы.

С первого раза попасть в горлышко банки нам не удалось, но со второго набулькали почти полную.

— Вы и в бабу не попали бы, — с досадой сказал Вепсов, глядя на лужицу на столе.

Водка подтекла под спящего под лампой Тимку, и тот, брезгливо тряхнув лапой, спрыгнул со стола и удалился.

А мы налили из банки в рюмки и выпили. Водка была настолько дрянная, что у всех на какое-то время перехватило дыхание.

— Даже у нас такой сивухи нет! — громким шепотом сказал мне в ухо Птичкин. — Где он ее нашел?

— Россия-матушка велика, — ответил я. — Авось не помрем.

Крещение шеститомника состоялось.

8

Через несколько дней мне снова позвонил Веретенников.

— Ружье выпили? — осведомился он.

— Наверное, — сказал я. — В кабинете директора осталось.

— Но ты-то сам пил?

— А как же!

— Приглашаю тебя в мэрию на презентацию. Градоначальник будет. Знаешь, где теперь мэрия?

— Вместо СЭВа.

— Да, в конце Калининского проспекта. Жду завтра в семнадцать ноль-ноль. Пропуск будет заказан.

Веретенников называл Новый Арбат по-старому. Но причуды ветеранам простительны, я не стал его поправлять.

— Потому и зову тебя, — сказал Веретенников. — А фюрера не приглашаю. Нечего ему там делать.

Я промолчал. Не мое дело обсуждать генеральские приказы. Да и фюрера. Пусть сами разбираются.

— Все забываю спросить... Как тебе мои воспоминания?

— Очень хорошие! — сказал я. — Пробирают.

— А фюрер свои написал?

— У него романы. Сейчас очередной готовит к печати. Называется «Рок».

— О чем, интересно? Название обязывает.

Я снова промолчал. Мне Вепсов свои романы не показывал. Наверное, не верил в мою объективность. Или во что-то другое. Петров, кстати, тоже не доверял моему вкусу.

— А строптивость не спрячешь, — хмыкнул на том конце провода Веретенников. — Молодые ни в грош стариков не ставят. Я и сам был таким. Короче, завтра приходи, хорошей водки нальют.

Стало быть, он знал, что водка в ружье была плохая. Не паленая, конечно, но и не сделанная ключницей.

— Приду, — сказал я.

На следующий день я пешком отправился в мэрию. От Поварской минут пятнадцать ходьбы. Вепсову об этом мероприятии сообщать не стал. Как говорится, сильные дерутся — у холопов чубы трещат. Мне свой чуб жалко.

На входе меня внимательно осмотрели охранники и велели подниматься на третий этаж.

— Начальство уже там, — сказал один из них.

Я поднялся на нужный этаж. В зале с большим овальным столом уже было полно народу.

«Что-то Жени с Вовой не видно», — подумал я.

Впрочем, на великосветских мероприятиях, подобных нынешнему, челяди и не должно быть видно. Поднес кушанье, налил в бокал, исчез. Ритуал отработан столетиями.

Стараясь не смотреть в сторону виновника торжества, стоявшего в окружении соратников чуть поодаль от прочих, я направился в дальний конец зала. Отчего-то мне казалось, что там безопаснее.

Но и виновник не дремал.

— Кожедуб! — рявкнул он. — Дай я тебя обниму!

Я давно знал, что люди военного сословия питают слабость к моей фамилии. Иногда это внимание вызывало во мне чувство неловкости, но и деваться некуда. Не отказываться же от фамилии.

Веретенников прошагал ко мне добрых ползала, обнял и трижды поцеловал. Ростом он был много выше меня, целоваться в таких случаях неудобно, но я терпел.

Краем глаза я заметил изумленное лицо мэра столицы, наблюдавшего, как генерал лобзается с каким-то шмендриком. «А пусть знает», — мелькнуло в голове.

— Пойдем выпьем, — сказал Иван Иванович. — Ружье-то небось пустое?

— Пустое, — согласился я.

— В следующий раз я пушку с водкой прикачу. У вас ведь есть кому пить?

— Есть, — кивнул я.

— Я это с первого раза заметил. На войне, случалось, пьяные генералы целые сражения проигрывали. Сейчас я это себе не позволяю.

— А на войне? — спросил я.

— На войне бывало.

Генерал усмехнулся. Улыбка, кстати, у него была хорошая.

— Ладно, пойду к мэру, — сказал он. — Хозяина нельзя обходить вниманием.

Он хлопнул меня по плечу и зашагал к мэру. Генерал во всех ситуациях был красив, но в ходьбе особенно.

— А генерал с тобой обнимался образцово-показательно, — услышал я. — Поздравляю!

Рядом стоял Евгений, и я этому не удивился.

— У великих тоже бывают слабости, — кивнул я. — На вас ведь он тоже не каждый день кричит.

— Каждый! — махнул рукой секретарь. — Я привык, а некоторые падают в обморок. Давай на ты.

— Давай.

Мы пожали друг другу руки.

— Он это специально сделал, — сказал Евгений.

— Почему?

— Показал свое место мэру. Даже президенту руку не подает.

— Да ну?!

— Точно. Не ходит на официальные приемы, и всё. Он у нас один такой.

Я хотел было сказать, что и среди писателей есть люди, отказавшиеся от государственных наград, но промолчал. Птичкин, например, ни от какой медали не откажется.

— Люди разные, — сказал Евгений. — И это лучше, чем они были бы одинаковые.

Мысль по словесному выражению была корявая, но по сути хорошая. Мы еще раз обменялись рукопожатием.

— Выпьем? — посмотрел на меня генерал-майор в отставке.

— Одну рюмку, не больше, — сказал я. — Жалко, Владимира здесь нет.

— Его не включили в список, — вздохнул Евгений. — Меня тоже едва вписали.

— Что так?

— Слишком много начальников.

Я оглянулся. Вокруг действительно было очень много начальников.

9

Петров после летучки зазвал меня к себе в кабинет, и я рассказал о приеме в мэрии.

— Веретенников на книгу деньги найдет, — кивнул Михаил. — Кто финансировал?

— Компания «Злато России».

— Ну, это солидная компания! — рассмеялся Петров. — Почти все друг друга перестреляли. Золото, брат, опасный металл. А Веретенникову в самый раз. Выход книги отмечали?

— Конечно, — сказал я. — В присутствии мэра.

Мне не захотелось вдаваться в подробности. Хотя про ружье я Михаилу уже говорил.

— У меня вон тоже стоит, — кивнул на подоконник Петров. — После работы заходи, нацедим по стаканчику.

На подоконнике у него бутыль-качалка виски, в ней литров пять, не меньше. Уже наполовину пуста.

— То тот зайдет, то этот, — вздохнул Михаил. — Особенно Юрка любит прикладываться.

Юра Макунин был заместителем Петрова. Кому к бутыли прикладываться, как не ему. Татьяна, жена Петрова, тоже часто заглядывает сюда, но она предпочитает шампанское.

— Вы что у себя в «Лире» пьете, водку? — посмотрел на меня Петров.

— Всё, — сказал я. — Тоже много людей заходит.

— Да, мне говорили, — усмехнулся в усы Петров.

«Алексей», — догадался я.

— Не только, — сказал Петров. — Вы там полегче на поворотах. Занесет.

Я пожал плечами.

— Принеси мне воспоминания Веретенникова, — посмотрел в окно Михаил. — Интересные?

— Могли быть интереснее, — не стал я врать. — При такой интересной жизни можно было живее написать.

— А так часто бывает, — поднял вверх указательный палец Михаил. — Об интересной жизни пишут неинтересно, а о серой, вроде твоей, завлекательно. — Он хихикнул.

В этом был весь Петров. Сказать гадость близкому человеку — самое милое дело. И не только близкому.

— Я же любя, — сказал Петров. — Кто тебя прикроет в нужный момент? Кроме меня, никто.

Я кивнул. Петров тоже не прикроет, но хотя бы не отдаст на растерзание. Или все же отдаст?

— По обстоятельствам, — усмехнулся Михаил. — Секретаршу себе уже присмотрел?

— Пускай Алексей Павлович присматривает. Меня и так все устраивает.

— Не скажи, без секретарши скучно. Моя Татьяна всех бы уволила, а я защищаю. Овечки.

Ольга меньше всего была похожа на овечку. Да и другие секретарши, которых я видел. Ирина, кстати, вполне может за себя постоять. Почему Кроликов ее не берет?

— Боится, — сказал Петров. — Она хваткая бабенка, вроде Ознобишиной. Мне такие нравятся.

— С Ознобишиной часто встречаешься?

— Реже, чем хотелось бы, — хмыкнул Петров. — Татьяна все время на стрёме. Как она чует, что у меня сегодня встреча с Зинкой?

— Шестое чувство, — кивнул я. — У тебя развлечение, а у нее борьба за существование. Разные вещи.

— Да, разные... — побарабанил пальцами по столу Петров. — Писателю без любовниц нельзя, но они этого не понимают. Хоть бы ты объяснил.

— Кому? — удивился я.

— Татьяне. Она тебя послушала бы.

Как раз вчера Татьяна, столкнувшись со мной в коридоре редакции, спросила, не знаю ли я писательницу Ознобишину.

— Плохо, — сказал я. — Пару раз на вечерах в Доме литераторов встречались.

Зинаида, кстати говоря, мне нравилась. Но у нее Петров. И Татьяна. Вступать на эту скользкую дорожку мне не хотелось.

— И не надо, — сказал Миша. — У тебя жена, сын, рыжая верстальщица. Приставал к ней?

— Нет.

— И напрасно. Они любят, когда пристают. Я заканчиваю роман, а деталей не хватает.

— Каких деталей?

— Любовных! — с укоризной посмотрел на меня Петров. — Приходится у других занимать. Ты, кстати, на эту роль не годишься.

— А кто годится?

— Есть людишки. Так вы, значит, генеральское ружье уже выпили?

— Выпили, — кивнул я. — Водка в нем была плохая, но разве это нас когда-нибудь останавливало?

— Да, водка плохой не бывает, — согласился Петров. — Ее бывает мало и очень мало. Лично я, пока всю не выпью, не останавливаюсь.

Эту особенность Михаила Петрова я знал. Выпивал он, как в одном старом анекдоте, до бесконечности.

Часть четвертая
Хутор

1

Генерал Веретенников был не единственным генералом, пожелавшим издаться в «Современном литераторе». Я хоть и проводил большую часть времени в «Литературной жизни», в издательство приходил почти каждый день. Вепсов ни один издательский проект не запускал без моего одобрения.

— Ну и где ты шляешься? — спросил он, когда я появился в его кабинете. — Книгу издать надо.

— Одну?

— Пока одну, а там и вторая нарисуется. От генерала Иванова вчера приходили.

— Какого Иванова?

— Того самого, Федора Николаевича. Который собственную партию организовал.

Об этом Иванове я кое-что слышал. Это был генерал новой формации, который мог не только воевать, но и рулить страной. Во всяком случае, так ему казалось.

— Если он идет в политику, без книги не обойтись, — согласился я. — Рукопись принес?

— Сегодня принесет, в пятнадцать ноль-ноль, так что не сбегай. Познакомиться хочет.

Я посмотрел на кота Тимку. Тот спал, что называется, без задних ног. Для меня Тим в вопросах книгоиздания был чем-то вроде талисмана или, если хотите, оракула. Если он при упоминании о новой книге просыпался и поднимал голову, я настораживался: в этом случае с книгой обязательно возникали проблемы.

Сейчас Тим даже не шевельнул кончиком хвоста.

— Издадим, — сказал я. — Тираж три тысячи?

— Пять.

— Тем лучше. Реализацию, как я понимаю, они берут на себя.

— Об этом речь пока не заходила.

— Так ведь политика! — поднял я вверх указательный палец. — У них малых тиражей не бывает.

Поднимать палец вверх я научился одновременно у Вепсова и Петрова. У обоих этот жест появился, похоже, с молоком матери, я его приобрел с годами. Неизвестно, правда, во благо или во вред.

— Обезьянничанье всегда во вред, — сказал Вепсов. — И палец у тебя короток.

У самого Вепсова указательный палец тоже короткий. А у Петрова увечный. Но поднимали они его вверх весьма охотно.

В пятнадцать ноль-ноль я спустился в кабинет директора. Там уже было полно народу. Генерал с директором беседовали в комнате за сценой, свита расположилась за большим столом. Хоть все они были в штатском, я безошибочно вычислил парочку генералов. Но эти генералы были не секретари или денщики — замы. При них несколько молодых людей.

«Партийцы, — подумал я. — Тут должен быть весь срез общества, от молодежи до пенсионеров».

— Вы главный редактор? — подошел ко мне один из замов.

— Главный, — кивнул я.

— Все вопросы по рукописи ко мне, — приосанился он. — Фамилия моя Пастух, зовут Леонид Петрович. Книгу надо издать к маю.

«Почему к маю?» — подумал я.

— Чтоб до сентября раскрутить.

— А в сентябре?

— Выборы в Думу.

Да, отстал я от политической жизни. У людей выборы, а у меня ни книг, ни амбиций. Даже кот Тимка имеет больший вес, чем я. Один из молодых партийцев чесал ему пузо. Тимка удовлетворенно жмурился, перекатываясь с боку на бок. А он не каждому дает чесать себя. Видимо, хорошие люди эти партийцы.

— Как сейчас живут писатели? — спросил Пастух.

— По-разному, — ответил я.

— У Федора Николаевича мать поэтесса, вместе с Луговским училась. Лидию Иванову знаете?

— Слышал, — кивнул я. — Если с Луговским, значит, хорошая поэтесса. Он с плохими не знался.

Леонид Петрович посмотрел на меня долгим взглядом, но ничего не сказал. Видимо, с творчеством Луговского он был не очень хорошо знаком. А я знал, что Луговской симпатизировал вдове Михаила Булгакова. Но тоже ничего не сказал.

— У нас есть свое издательство, — сказал Пастух, — но решили обратиться к вам.

— «Воениздат»?

— И «Воениздат», и «Граница». Но такую книгу лучше издать у штатских.

Я покивал, соглашаясь. С какого-то времени я перестал спорить с генералами.

— А что тут спорить? — улыбнулся Пастух. — Книга причесана, даже отшлифована. Вам только издать.

Отшлифованная книга — это худший из видов печатной продукции. Но не с генералами говорить об этом, и я пошел к молодежи.

Среди них был человек борцовской наружности — широк в плечах, коротко стрижен. Такие люди еще со времен спортивной юности мне нравились.

— Борец? — спросил я.

— Штангист.

Да, уши у него не поломаны. Но и штангисты хорошие ребята. Мы пожали друг другу руки.

— Вы поэта Кадисова знаете? — спросил штангист.

— Знаю, — сказал я.

— Он был у меня взводным.

— Да ну? — удивился я. — А вы сами кем были?

— Ротным.

Юра Кадисов меньше всех был похож на человека, имеющего отношение к армии. А вот поди ж ты.

— И где вы служили?

— В Забайкалье. Дыра дырой. Кроме воинской части, вообще людей нет. Юрочка в пятницу улетал в Москву, в воскресенье вечером прилетал.

— Зачем? — спросил я.

— Отдыхал! — посмотрел на меня бывший ротный. — Его папа был начальником на золотых приисках.

— Понятно, — сказал я. — Деньжата, стало быть, у него имелись.

— Еще какие! Когда демобилизовался, купил себе леспромхоз. Теперь где-то здесь...

— Да, издает журнал «Золото России». Глянцевый. Так вы у него, значит, были ротным?

— Недолго. Моя фамилия Топорков. Володя.

— Теперь у генерала служите?

— Начальник предвыборного штаба.

Я хотел было спросить, сколько у него подчиненных, но из комнаты за сценой вышли Вепсов и генерал.

2

Генерал Иванов производил приятное впечатление. Был он немногословен, улыбчив, с хорошими манерами. Про подтянутость я и не говорю.

«От женщин, наверно, отбоя нет», — подумал я.

— У него крепкая семья, — сказал Топорков.

Да, это непременное условие нынешнего политика. Да и прежнего. Насколько велики у него амбиции?

— В президенты метит, — сказал Топорков. — А что, всё для этого есть.

«Может, не совсем всё? — подумал я. — Говорят, существует мировое правительство, которое всех назначает. Неужели он и туда вхож?»

— Его всюду принимают! — передернул крутыми плечами Топорков. — Тем более мама пишет стихи. Ты тоже пишешь?

— Нет, — сказал я. — Стихи не пишу. С котом вот книги издаем.

Мы посмотрели на кота. Тим даже головы не поднял. Он в этом кабинете видел всяких. Когда Вепсову пару месяцев назад привезли жалованную грамоту на титул барона, он тоже не вылез из-под лампы.

«Не настоящий барон, — подумал я тогда. — Был бы настоящий, Тим сел и поклонился бы. Коты в баронах понимают лучше людей».

Вепсов, видимо, тоже это понял и убрал грамоту со стола. А она с месяц лежала на виду.

— У вас знаменитое издательство? — спросил Топорков.

— Конечно, — сказал я. — Видишь знамя в углу?

Знамя было настоящее, темно-красное, потертое, с двумя орденами вверху у древка. Один орден Октябрьской революции, второй то ли Ленина, то ли Красного Знамени. Не нашел времени, чтобы уточнить.

— Да, пушки не хватает, — посмотрел по сторонам Топорков.

— Какой пушки?

— Ну, которые возле музея ставят. Для солидности.

— Пушку обещал Веретенников подогнать, — хмыкнул я. — У него они особенные.

Топорков тоже хмыкнул, но промолчал. Видимо, он знал, что особенности генералов лучше не обсуждать.

Генерал посмотрел на часы, развел руками и убыл вместе со свитой. Я заметил, что генералы в мирное время крайне занятые люди. И Веретенников, и Иванов постоянно куда-то спешили. А вот нам с Вепсовым спешить некуда.

— У нас мало времени, — хмуро сказал Вепсов. — До мая надо издать.

— Издадим, — сказал я.

— Тут не до смеха, — вздохнул он. — Тима, пусти, работать надо.

Кот не шелохнулся.

— Тима, что ты разлегся, как барин?

«Как барон», — подумал я.

— Кто сегодня в углу кучу наложил? Прямо перед приходом генерала.

Кот поднял голову и зевнул, широко раскрыв пасть.

— Баронам можно, — сказал я.

Директор и кот одновременно посмотрели на меня. Причем взгляд кота был более пристальный.

— Бери рукопись и читай, — распорядился директор. — Хотя что там читать, все вылизано.

Вот это и было самое печальное. Вылизанные рукописи, как правило, бездарные. И в особенности генеральские.

— Не рассуждать! — рявкнул директор.

«У Веретенникова научился, — сказал я себе. — Они почти и не виделись, а берут друг у друга лучшее. Веретенников стал поднимать вверх указательный палец».

В коридоре я столкнулся с Максимовым.

— Еще один генерал? — посмотрел на папку в моих руках Александр.

— У нас генералов много, — согласился я. — Пишут не меньше сказочников вроде тебя.

— Я пишу о вечном! — обиделся Саша.

— Они тем более. Самое милое дело — сначала разгроми, потом вспоминай.

— Да, и учи, как надо строить. Сказки все-таки человечнее.

— Мне нравятся про людоедов. Они выбирали самых красивых девушек.

— Что за манера все опошлять! — вздернул голову Александр. — Я пишу про дедушку с бабушкой, которые жили в цветочном горшке.

— Куда нам до гениев, — согласился я. — Рукопись почитать не хочешь?

— Нет!

Чего-чего, а гонора у Александра хватало. Я унес рукопись к себе в кабинет.

Как только я вошел, раздался телефонный звонок.

— Ну? — услышал я голос Веретенникова. — Иванов еще в издательстве?

— Убыл, — доложил я.

— Рукопись принес?

— В шесть раз меньше, чем ваша.

— Да что они, молодые, могут... Пороха не нюхали, а туда же. Отец у него был боевой генерал, генерал-полковник. Я его знал.

— А мать?

— Что мать?

— Стихи пишет, училась в Литинституте вместе с Луговским.

— Про Луговского я слышал. А про мать нет. Поэтесса, значит?

— Так точно!

— Поэтому из него ничего и не получится, помяни мое слово. Я этих щелкопёров насквозь вижу. Но не будем о мелком. Ты когда зайдешь ко мне?

— Зачем? — удивился я.

— Поговорить. Ты ведь свою книгу обещал принести.

— Обязательно зайду на следующей неделе, — пообещал я. — С этим генералом разберусь и зайду.

— Ладно! — сказал генерал и положил трубку.

Интересно, кто ему сообщил о визите Иванова? Наверное, Соколов. Птичкина сегодня в издательстве не было.

3

Мои издательские дела, конечно, накладывались на работу в газете, но сильно не мешали. Самой большой проблемой оказались командировки в Беларусь. Не скажу, что их было много, но они случались, и не такие уж скоротечные.

— У меня здесь дел полно, — говорил Кроликов. — А ты поезжай и напиши. Куда надо ехать?

— Сначала в Гомельскую область, потом на «Славянский базар в Витебске» и в Беловежскую Пущу.

— Хочу на базар и в Пущу! — высунулась из-за монитора Тамара.

Когда она заговаривала о поездках, в ее голосе появлялись отчетливые нотки скандальности. Я к ним привык, а Кроликов нервничал.

— Зачем тебе на базар? — спросил он Тамару.

— Слушать песни!

— Я думал, торговать, — подмигнул мне Кроликов. — На белорусских базарах колбаса хорошая.

— И сало, — сказал я.

— Да, и сало. Ты сама что купила бы?

— Что надо! — отрезала Тамара. — Вы сами не ездите и других не посылаете.

— Почему, Алеся посылаю, — пожал плечами Алексей.

— Он едет писать, а у меня культурная программа. Алесь, возьмите меня за свой счет.

— За мой? — удивился я.

— Нет, за билет я сама заплачу. А в гостинице поселюсь зайцем. Я много места не занимаю.

Мы с Кроликовым оглядели Тамару. Места она заняла бы много, ноги длинные.

— На металлургический завод, значит, не хочешь? — спросил я.

— Куда?! — изумилась Тамара.

Когда она изумлялась, юбка на ее ногах задиралась выше, чем обычно. Я на это и рассчитывал, задавая нелепые вопросы.

— Журналистов повезут на Жлобинский металлургический завод, — сказал я. — Он самый большой в республике.

— Ну и что? — пожала плечами Тамара. — Вы там что, сталь варить будете?

Как обычно, она ставила вопрос ребром и зачастую была недалека от истины.

Мы приехали в Жлобин, и первое, что я спросил у девушки из областной администрации, которая нас сопровождала, какова цель нашего визита.

— Смотреть, — улыбнулась она. — Я, например, ни разу не видела, как варят сталь.

— В сталеплавильный цех мы вас не поведем, — сказал главный инженер предприятия, случайно оказавшийся рядом.

— Почему? — одновременно спросили мы.

— В прошлый раз одного журналиста потеряли.

— Как потеряли? — спросила девушка.

— Привели делегацию в цех с расплавленной сталью, — объяснил инженер. — Там ведь температура больше тысячи градусов. Он где-то там наверху бегал, сорвался, и всё, даже следа не осталось.

— Не может быть! — ахнула девушка.

— Может, — сказал инженер. — Пойдемте лучше в трубопрокатный цех, там не так опасно.

Девушка беспомощно посмотрела на меня.

— Пугает, — сказал я. — Но в трубопрокатном действительно не так опасно. Вы на хорошей машине ездите.

— «Хонда», — улыбнулась она все еще испуганно. — У вас тоже «хонда»?

— «Мицубиси», — сказал я.

— На сталь можно издалека посмотреть, — сказала она. — Это ведь красиво.

— Красивые вещи самые опасные, — хмыкнул я. — Вы тоже красивая.

— Я замужем!

Девушка успокоилась и перестала рваться в сталеплавильный цех. А я был бы не прочь в нем оказаться. Не одному Птичкину варить сталь. Надо будет при случае спросить, кем он в мартене работал.

— Вы из какой газеты? — спросила девушка.

— Из «Литературной жизни».

— Разве в ней пишут про металлургические заводы?

— В нынешних газетах пишут обо всем, — махнул я рукой. — Вон та журналистка ездит на спортивном «мерседесе».

— На спорткаре? — посмотрела на журналистку хозяйка. — Кто у нее муж?

— Папа генерал.

— Понятно.

Девушка погрустнела. Ее, впрочем, это не портило.

— Куда едем дальше? — спросил я.

— В Чернобыль, — ответила девушка. — Вернее, в зону, зараженную радиацией.

А вот туда мне не хотелось ехать. Но маршрут пресс-тура утвержден заранее, и изменить его не сможет никто.

— Вы с нами едете?

— Нет, я там уже была.

Мы погрузились в автобусы и отправились в радиационно-экологический биосферный заповедник, расположенный неподалеку от Чернобыля.

«Может, не заразимся, — думал я, глядя в окно автобуса. — Людей из зоны, конечно, выселили, остались река, лес, звери и птицы. Это ведь моя прародина».

Мой дед по отцу из Черниговской области, все Кожедубы оттуда. Фамилия давалась по роду деятельности — дубили кожи. Но он скорее днепровский, а не припятский. Впрочем, это все едино, здесь Припять впадает в Днепр. Благословенные места, и вот поди ж ты, авария на атомной станции. Не должна была случиться, а случилась. Да такая, что почти всю Европу загрязнила.

В заповеднике нам показали музей с чучелами зверей и птиц.

— Без людей природа, конечно, блаженствует, — сказал Сергей, сотрудник заповедника. — В реке рыбы полно, птиц стало в разы больше. Зубров и лошадей Пржевальского завели.

— А волки? — спросил я.

— Тоже хватает, но мы их отстреливаем. Кабаны огороды портят. Олени по весне ревут как резаные. Нет, им здесь хорошо.

— А людям?

— Людей пока сюда не пускают. Самое странное — земля самоочищается. Радиоактивные нуклиды уходят, а куда — непонятно.

— Стронций никуда не девается, — сказал второй сотрудник, Виктор. — Правда, нашим зверям он не мешает. Живут себе...

Вот с этой надеждой на чудо мы и уехали из заповедника. Пока человек жив, он будет на него надеяться.

4

На «Славянский базар в Витебске» мы поехали с Кроликовым.

— С трудом добыл билеты на поезд, — пожаловался Алексей. — Очень популярное направление.

— Так ведь фестиваль, — сказал я. — Одних артистов сколько едет. А еще чиновники, творческие работники. Журналистов тоже хватает.

— Действительно, — пожевал губами Кроликов. — Главное, Тамаре не говори ничего.

— Боишься? — хмыкнул я.

— Если узнает — не отстанет. Она девушка настойчивая.

— Ее дело верстать, — сказал я. — Пить и гулять мы и сами можем.

— Работать! — строго сказал Алексей. — В Витебск мы едем исключительно в деловых целях.

Он был прав. Гулять ему, писать мне.

— Вместе погуляем, — успокоил меня Алексей. — Чем этот фестиваль отличается от других?

— Всем, — сказал я. — Но это для тех, кто на них ездит. Ты ведь ни на одном не был?

— Нет, — сказал Кроликов. — Хочу своими глазами увидеть.

— Увидишь, — пообещал я.

В Витебск мы приехали рано утром. Сумки у нас были не очень большие, и мы пешком дошли до ратуши, рядом с которой размещалась дирекция фестиваля.

— Бардак! — сказал Кроликов, увидев толпу журналистов у стойки регистрации.

По этой толпе было понятно, что номера в гостиницах на журналистов либо не зарезервированы, либо зарезервированы не те. А кроме пишущей братии, была еще и артистическая, не менее капризная.

— Прорвемся, — сказал я. — Сейчас придет Витька и все уладит.

— Какой Витька?

— Однокашник по университету. Он здешний.

Скоро появился Витька и действительно все уладил.

— Пойдем отсюда, — сказал он, глядя на это растревоженное осиное гнездо. — Не дай бог, покусают.

— Кто покусает? — испуганно спросил Кроликов.

— Вон та, — показал Витька на журналистку с растрепанными волосами. — Или эта.

Обе были до крайности взволнованы.

— Но нам тоже надо в гостиницу!

— Не надо.

Выяснилось, что сестра Витьки уехала за границу на гастроли и в нашем распоряжении двухкомнатная квартира в центре города.

— Артистка? — спросил Кроликов.

— Танцует в хореографическом ансамбле. Заслуженная.

Я пожалел, что сестра уехала на гастроли. У меня есть несколько знакомых балерин, и все они на порядок лучше растрепанных журналисток. Про стать и говорить нечего.

— Наверное, давно было, — пропыхтел сзади Кроликов. — А сейчас новое тысячелетие.

Ему трудно было угнаться за нами, поджарыми лоботрясами. А у самого и пузцо, и трясущиеся щеки, на носу очки. Начальник.

— Давай помогу, — сказал Витька и отнял у Кроликова сумку.

— Далеко? — спросил тот.

— В первом доме за мостом. Рядом.

Я посмотрел на реку, которую мы переходили по мосту. По темной воде Западной Двины бежали дорожки, освещенные солнцем. На реке ни одной лодки, не говоря уж о пловцах. Чем-то она похожа на Вислу.

— Здесь рыбу ловят? — спросил я.

— За городом, — махнул рукой Витька. — В воде мазута полно, никто не купается.

Понятно. Раз никто не купается, значит, и рыбу не ловят.

— В Витебске девушек намного больше, чем парней, или мне кажется? — спросил Алексей.

Ему пришлось перейти на трусцу, чтобы меня догнать, и теперь он вытирал рукой пот с лица. Совсем упарился, бедолага.

— Не кажется, — сказал Витька. — А что будет завтра!

— Что?

— Весь центр заполонят девицы. Со всей Европы приедут.

— Зачем? — остановился Алексей и достал из кармана носовой платок.

Мы тоже остановились.

— Фестиваль! — повел рукой Витька. — Они ждут его целый год и съезжаются. Традиция нового тысячелетия.

Да, миллениум... У меня есть подозрение, что ничего хорошего он человечеству не принесет.

— Так ведь им жить, а не нам, — сказал Витька. — Мы свое прожили.

— Ну, не до конца! — запротестовал Кроликов.

Стерев с лица носовым платком пот, он ожил.

— Как она называется? — кивнул Алексей в сторону реки.

— В древности Эридан, — сказал Витька. — У нас с таким названием есть ресторан, мой друг держит. Если хотите, вечером сходим.

— Что за друг? — спросил я.

— Местный бандит, — сказал Витька. — Здесь все бандиты мои друзья.

— Почему? — изумился Кроликов и снял с носа очки.

— А мой тесть знаменитый медвежатник. Двадцать лет отсидел!

От подобных новостей у Кроликова пропал дар речи. Он молча переводил взгляд с меня на Витьку и обратно.

— Его дочки были самые видные невесты в городе, — сказал Витька. — Очередь от ратуши до универмага стояла.

— Они бандерши? — наконец прорезался голос у Кроликова.

— Одна искусствовед, вторая юристка. У каждой по салону.

Чувствовалось, Витька своей женой гордился. Она у него юристка?

— Искусствовед, — сказал Витька. — Шагала лучше всех знает.

— Шагал тоже ваш? — слабым голосом произнес Кроликов.

Теперь удивились мы с Витькой, в недоумении уставившись на него.

— Покажете? — нацепил на нос очки Алексей.

— Конечно, — сказал Витька. — Памятник ему тоже мой друг поставил.

— Бандит?

— Скульптор.

Мы спустились с моста и вошли в дом, где находилась квартира сестры Витьки.

5

— Какая у вас сегодня программа? — спросил Витька.

— Идем на открытие фестиваля, — сказал Кроликов. — Ты с нами?

— Меня, наверное, не пустят, — усмехнулся Витька. — Хоть я и всех здесь знаю, фестивалем другие руководят.

— Не бандиты? — уточнил я.

— Тоже бандиты, но не мои. Там особая мафия.

— Сицилийская? — засмеялся Кроликов.

— Круче.

Улыбки на лице Витьки я не увидел.

— Может, все же прорвемся? — спросил я.

— Там такая охрана... — Витька поцокал языком. — Можем после концерта встретиться.

— Конечно, — сказал Кроликов. — В какой-нибудь бар зайдем.

— В бар не пробьемся, но у себя выпить можем. Главное, найти друг друга. Многие местные из-за фестиваля уезжают отсюда.

— Почему?

— Не выдерживают. Очень уж девиц много, в центре города ступить некуда.

— Девицы — это все же не худший вариант, — посмотрел на меня Алексей. — Или ты предпочитаешь ребят?

— Я предпочитаю себя, — сказал я. — Еще Витьку.

— Ладно, давайте устраиваться, — вздохнул Кроликов. — Надо холодильник заполнить.

Это была здравая мысль. Мы провозились до вечера, обустраиваясь. Но, как выяснилось, все ягодки у нас были впереди.

На первом же пропускном пункте, а их было несколько, мы узнали, что от «Литературной жизни» в списке один Кроликов.

— Но писать материал будет он! — показал на меня Кроликов. — Можно вместо меня его вставить.

— Мероприятие с участием президента! — внушительно сказал майор, разбиравшийся с нами. — Сейчас доложу начальству.

Он ушел в будку.

— Кто составлял списки? — спросил меня Кроликов.

Я пожал плечами.

Из будки вышел подполковник.

— Менять того на этого нельзя! — сказал он. — Кроликов, проходите!

— Нам надо вместе!

Подполковник ушел.

«Кончится все полковником», — подумал я.

Из будки один за другим вышли майор, подполковник и последним, вытирая салфеткой губы, полковник.

— Кто такие? — зычно спросил старший по званию.

— Литературные новости! — доложил майор.

— Из Москвы? — удивился полковник.

— Вроде того.

Полковник брезгливо оглядел сначала Кроликова, затем меня. Наш вид, видимо, его устроил.

— Пусть проходят оба, — распорядился он. — Но на меня нигде не ссылаться. Сами отдувайтесь.

Он скрылся в будке.

— Проходите, — махнул рукой майор. — Скажете, в порядке исключения. Но фамилии нигде не называть!

Мы, к счастью, их и не знали и в других пунктах пропуска нажимали на «товарища полковника, который приказал». Там недоверчиво смотрели на нас, но пропускали. По всей видимости, первый пункт пропуска был самым главным.

— Повезло, — сказал Кроликов, когда мы оказались в амфитеатре.

Он уже был полон.

— Где наши места? — спросил я распорядителя, стоявшего рядом с табличкой «Пресса».

— Какие тут места, — плачущим голосом сказал тот, — видите, все занято! Садитесь где-нибудь, сейчас президент выйдет!

Его состояние было близким к истеричному. Похоже, за непосаженного журналиста его могли расстрелять. Или должны были.

Мы с Кроликовым поднялись вверх по проходу и нашли два свободных места — Кроликов с краю, я чуть в глубине. Загремели фанфары, на сцену вышел президент. «Теперь не выгонят», — подумал я.

Президент сказал приветственное слово, объявил фестиваль открытым и стал подниматься по проходу, в котором только что маячили мы. Проходя мимо Кроликова, он похлопал его по плечу.

В перерыве я подошел к товарищу.

— И как? — спросил я.

— Что?

— Как себя чувствует человек, которого только что потрогал президент?

Кроликов стал похож на распорядителя, отвечающего за рассаживание журналистов.

— Пошел ты... — выдавил он из себя.

— Вместе пойдем.

И мы с ним отправились в бар, благо их здесь было полно, и практически пустых. По большей части народ кайфовал на концерте, выпивали только тронутые вроде нас.

— Тебя не трогали, — сказал Кроликов, досасывая «отвертку» — так здесь назывался апельсиновый сок с водкой.

— Да, не там сел.

— Я тоже не выбирал.

— Перст судьбы, — сказал я. — Интересно, чем все это кончится?

— Увидим.

А конец между тем был уже не за горами, но о нем не догадывались ни я, ни Кроликов.

6

После фестиваля в Витебске меня ждала поездка в Беловежскую Пущу.

— Я уже там был, — сказал Кроликов, когда я упомянул о Пуще. — Водку в санях пили. Между прочим, вина в сельпо не было, ты это имей в виду.

— Хорошо, — сказал я. — В Белоруссии всюду пьют водку, даже в Витебске.

— Но там все-таки с апельсиновым соком. Жалко, выступление Жана Татляна пропустили. Я его с детства помню.

— Зато Патрисию Каас видели.

— Я говорю про бывших наших.

— А вот я никого не видела! — вмешалась в нашу беседу Тамара. — Там ведь много знаменитостей было?

— Полно, — сказал Кроликов. — Один Шемякин чего стоит.

— Кто это? — уставилась на него Тамара.

— Скульптор. Но мне его уродцы не понравились. Девушки Говорухина лучше.

— Какого Говорухина?

— Режиссера.

— И он там был? — совсем расстроилась Тамара. — Я вам это припомню.

— А что Говорухин? — сказал я. — С утра до вечера сидел в баре. И с одной и той же девушкой.

— Ты уверен, что с одной и той же? — спросил Кроликов.

— Я девушек запоминаю.

— А я нет, — вздохнул Алексей. — Но такого количества девиц ни на одном фестивале нет. Витька сказал, со всей Европы.

— Да, насмотрелись, — согласился я. — Без Витьки мы там пропали бы. Кто бы нам показал дом, в котором жил Шагал?

— Да, нищета несусветная, — кивнул Кроликов. — Потому он и женился на дочери владельца ювелирного магазина.

— Трех магазинов, — сказал я.

— В заштатном Витебске три ювелирных магазина? — удивился Кроликов.

— Это какой Шагал? Из Парижа? — перебила его Тамара.

— Он родился в Витебске, женился на дочке ювелира и уехал в Париж, — объяснил я. — Тогда многие так делали.

— А сейчас?

— Сейчас по-другому.

— В наше время знаменитыми становятся при жизни, — усмехнулась Тамара. — А тогда сначала умирали.

— Шагал знаменитым стал при жизни, — поставил ее на место Кроликов. — Как и Пикассо, между прочим. Ты сверстала статью Алеся?

— Сверстала! — показала мне язык Тамара.

Дерзить она предпочитала мне, а не Кроликову. Умная девушка.

— Сегодня придет Ирина, — пробурчала из-за экрана компьютера Тамара. — Помните?

— Помню, — вздохнул Кроликов. — Может, она придет завтра?

— Нет, сегодня! Ей уже надоело ждать! И мне тоже.

А лед, похоже, тронулся. Дожали все-таки девушки шеф-редактора.

— Нам, положим, нужен секретарь редакции, — сказал я Тамаре. — А тебе она зачем?

— Мне секретарь нужен больше, чем вам! К тому же подруга. Вместе будем в Апрелевку ездить. Мне одной в электричке скучно.

— Как вы мне надоели! — разозлился Кроликов. — Вот брошу все и уеду в Фирсановку. Я уже баню построил.

— А почему нас не зовете? — высунулась из-за компьютера Тамара.

— Вас позови — всю баню разнесете. Вера разрешает париться только мне и Вовке.

Видимо, Вера хорошо знала, с кем работает ее муж.

— Вовке психическому? — уточнил я.

— Да.

— Он в бане не буйствует?

— Наоборот! — оживился Кроликов. — Все время на диван спать укладывается. А я наливаю.

— Хорошая у вас там жизнь, — позавидовал я. — Меня Петров тоже в баню зовет.

— Зачем? — снова встряла Тамара.

— Париться, — сказал я. — В бане ничем другим не занимаются.

— Еще как занимаются! Я своему Гарику в баню ходить не разрешаю.

В комнате установилась тишина.

— Что-то Карданов давно не заходил, — сказал я.

— Зато вчера архитектор со скульптором приходили.

Тамара хихикнула.

— Кто это? — посмотрел я на Кроликова.

Тот отчего-то смутился.

— А к нему скульптор вчера пришел, — сказала Тамара. — Как фамилия?

— Трубников.

— Ну? — посмотрел я сначала на Кроликова, затем на Тамару.

— Сидит у нас этот Трубников, — стала рассказывать Тамара, — наливает коньяк. Он всегда с коньяком приходит?

— Всегда, — кивнул Кроликов.

— Вот, сидим разговариваем. И тут открывается дверь и входит Миша Архитектор из отдела политики. Или он из искусства?

— Политики, — сказал я.

— Миша протягивает руку и представляется: «Архитектор». — «Скульптор», — отвечает Трубников.

Мы засмеялись.

— С фамилиями постоянно бывают проблемы, — сказал я. — Особенно с псевдонимами.

— При чем здесь псевдонимы? — махнул рукой Кроликов. — Сейчас хорошую фамилию днем с огнем не сыщешь. Вот раньше были — Романовы, Голицыны, Шереметевы...

— Чем тебе фамилия Петрова не нравится?

Кроликов раскрыл рот — и запнулся. Видимо, он уже чувствовал дыхание надвигающейся грозы. Точнее, перемен, нас ожидающих.

— Белкин обещал нас не трогать, — сказала Тамара. — Наоборот, зарплату прибавит.

Я взглянул на Кроликова. Тот сделал вид, что ничего не слышал.

7

Прежде чем отправиться в Беловежскую Пущу, нас привезли в Каменец, где стояла знаменитая Белая Вежа. От нее-то, собственно, и пошло название Беловежской Пущи.

Конечно, про Белую Вежу я слышал, но увидел впервые. Что и говорить, башня-донжон впечатляла. Чтобы взобраться на нее, требовалось немало и сил, и времени.

— Для чего ее здесь построили? — спросила девушка, пыхтевшая рядом со мной.

Нынешний пресс-тур был устроен для региональных журналистов, эта девушка, кажется, из Сибири.

— Никто не знает, — сказал я. — В феодальных замках хотя бы жили, а здесь можно только прятаться от врагов.

— Разве здесь были враги? — спросила девушка.

— Враги есть везде, — сказал я. — В тринадцатом веке это могли быть крестоносцы.

— Они и построили, — сказала журналистка.

Я с уважением посмотрел на нее. Устами младенца глаголет истина. Это была именно рыцарская постройка. Из летописи я знал, что башня возведена по приказу волынского князя Василько зодчим Алексой. Но зачем?

— Как вас зовут?

— Мария.

— Молодец, Мария. Мне тоже кажется, что ее построили храмовники, рыцари Храма Господня. Никто другой в то время не сподобился бы.

— Хорошая башня, — согласилась Мария. — Бесполезная, правда.

— Отчего же? Дала название Пуще.

— Действительно! — засмеялась девушка. — Вы тоже из Сибири?

— Москвич, но родом отсюда. Брестский.

— Да ну?! — поразилась она. — А по виду наш.

Теперь я поразился, но молча. С нынешней молодежью не соскучишься.

— Можно я буду держаться рядом с вами? Вы все-таки местный.

— Можно, — сказал я. — Вы из Томска или Омска?

— Из Новосибирска, — засмеялась она.

Со смотровой площадки на вершине башни открывался впечатляющий вид. Нечто похожее было в родовом замке Гогенцоллернов. Но там все-таки замок, и в нем до сих пор живут потомки тех самых Гогенцоллернов. Здесь, похоже, никто никогда не жил.

— Оборонялись, — сказала Мария. — Если есть продукты, в ней можно отсидеться. Раскопки здесь проводились?

— Наверняка, — кивнул я. — За семьсот лет кого здесь только не было. Теперь вот мы.

— А что, мы тоже люди.

Маша сделала с айфона панорамное видео.

— Можно я вас сниму? — спросила она.

— Снимай, — сказал я. — Все равно ведь никому не понадобится.

— Почему, внукам покажу. Я собираюсь до них дожить.

Оптимистка. В Сибири, наверное, все такие.

— А куда нам деваться? — посмотрела на меня Маша. — Кроме Таиланда, ничего не видели.

Неплохо живут наши сибиряки. Я вот в Таиланде не был.

— И не надо, — сказала Маша. — Вам и в Европе хорошо.

Откуда она про Европу знает?

— Догадалась. Вы ведь летом туда ездили?

— Ездил, — вынужден был признаться я. — Баден-Баден, Страсбург, Биарриц. В Сете турнир гондольеров смотрели.

— Где?

— Сет, городок на Средиземном море. Они там друг друга деревянными копьями в воду сшибали. Турнир называется жут.

— Действительно, жуть. В Баден-Бадене в казино ходили?

— На экскурсию.

— А я бы сыграла, — вздохнула Маша. — Кто из писателей там все до копейки проиграл?

— Достоевский, — тоже вздохнул я.

— И стал классиком. Хорошее место?

— Очень.

— Но там одни немцы вокруг?

— Почему, туристов много. Мы зашли в кафе, заказываем кофе с пирожными, я с трудом вспоминаю английские слова. Девушка смеется: «Не парьтесь, я русская».

— Класс! На заработки приехала?

— Естественно. На тебя похожа.

— Страшная? — взглянула на меня Маша.

— Ты что?! Если бы не жена с сыном, там бы остался.

— Вы не останетесь, — усмехнулась Маша. — Не тот тип.

Да, она меня насквозь видит. А я ее?

— Вам не надо, — снова усмехнулась девушка. — Мы с вами два сапога пара, потому я и прилепилась. У меня от высоты голова кружится. Можно я буду за вас держаться?

— Держись.

По грубо сколоченной лестнице мы спустились с башни. Маша крепко держалась за меня — может, и правда боялась.

— А я не умею притворяться, — кивнула Маша. — Все смеются, а мама плачет. Говорит, так и не выйдешь замуж, дура.

— Выйдешь, — успокоил я ее. — Дурак дурака видит издалека.

— Хорошо бы.

Нашу группу сопровождал двухметровый парень, Николай. При входе и выходе из автобуса он подавал руку, причем девушкам гораздо охотнее, чем женщинам в возрасте.

— Он? — показала на него глазами Маша.

— Вполне может быть, — сказал я. — Тем более у тебя фигура хорошая.

— Это к делу не относится. Я спрашиваю: замуж возьмет?

Вопрос был интересный. Я хоть и жил давно в Москве, однако помнил, что минские девушки всегда отличались хваткой. Сомнительно, что Николай с его двумя метрами пребывает в одиночестве.

— А он на вас похож, — сморщила носик Маша. — На две головы выше, но по характеру один в один. У вас только выправки военной нет. А у него есть.

Глазастая девушка. Они в Новосибирске все такие?

— Все! — засмеялась Маша. — Умненькие дуры.

8

Из Каменца мы отправились в совхоз «Беловежский». В автобусе Николай совсем случайно оказался рядом с Машей. Они сидели передо мной, и я временами слышал их разговор. Пустой трёп, но кое-что в нем проскальзывало. Например, что Николай сын местного генерала.

«Опять генералы», — подумал я.

— Николай приглашает к себе на дачу, — повернулась ко мне Маша. — Поедем?

— Он тебя приглашает.

— А я ему говорю, что без вас не езжу.

— Можно всем вместе, — тоже повернулся ко мне Николай. — Александра Петровича давно знаете?

Александр Петрович был работник посольства в Москве, по совместительству старший всей нашей группы.

— Давно, — сказал я.

— Классный мужик. После командировки вернется в Администрацию президента.

— Какой командировки? — напряглась Маша.

— В Москву, — ответил Николай. — Они подолгу на одном месте не сидят.

В глазах Маши я прочитал напряженную работу мысли. Подвисла девушка. А что ж ты думал, возможно, сейчас решается ее судьба.

— Перед ужином я тебя с ним познакомлю, — сказал я Маше. — У нас ведь будет ужин?

— Обязательно, — кивнул Николай. — Это же совхоз-миллионер.

Я давно не наведывался в совхозы-миллионеры, однако догадывался, что кормят там не одной котлетой с картофельным пюре. Хотя и завтраки, и обеды в нашем пресс-туре были вполне приличные.

— После этой командировки придется неделю голодать, — угадала ход моих мыслей Маша. — Отложения видны невооруженным глазом.

— Какие отложения? — придвинулся к ней Николай. — Можно я потрогаю?

— В другой раз, — перехватила его руку Маша.

— На даче?

— Если с нами поедет писатель.

Конечно, ни на какую дачу я не собирался, однако понаблюдать за играми молодежи было интересно. Как далеко у них зайдет?

— Приехали! — послышался голос Александра Петровича. — Когда пойдем смотреть зубров, от стада не отбиваться.

— Почему? — спросила Маша. На выходе ей руку подал Николай, но спросила она меня.

— Забодают, — сказал я. — Это же Беловежская Пуща.

— Тут и волков полно, — поддержал меня Николай. — Видала, какой лес?

Лес и в самом деле был выдающийся, может быть, лучший в Европе. Сразу за площадкой, на которой остановился наш автобус, возвышались ели, одна другой темнее. Чуть в стороне раскинул ветви огромный дуб. За дорогой кормушки, рядом с которыми маячили фигуры зубров. Стадо было небольшое, голов двадцать, но нам вполне хватало.

— А в нашей тайге они прижились бы? — спросила Маша.

— Лесника надо спросить. А лучше зоотехника. У вас ведь тигры?

— Тигры в амурской тайге. Если мы Союзное государство, то надо поделиться. Вы нам зубров, мы вам маралов. Или еще кого-нибудь.

Я пожал плечами. Тема была скользкая. Обмен дело хорошее, но кому и сколько нужно выделить? А главное — зачем?

— Без нас разберутся, — сказал Николай.

Теперь он постоянно был рядом с нами. Точнее, с Машей.

— Жалко, что мы не зимой сюда приехали, — сказал я. — Летом совсем не то.

— Что не то? — спросила Маша.

— Зимой гостей сажают в сани, везут в Пущу и угощают самогоном. Здесь он отменный, шестьдесят градусов.

— Откуда вы знаете? — подошел ко мне вплотную Николай.

— Рассказывали, — сказал я. — А также показывали снимки. В санях они лежали в обнимку.

— Да, в санях хорошо, — кивнул Николай. — Если бы вы согласились приехать с ней ко мне на дачу, я в долгу не остался бы.

— В качестве свахи?

— Свата! — засмеялся он. — Она ведь вам тоже нравится?

— Еще бы! Такая кому хочешь понравится. С норовом.

— Мне такая и нужна.

Я внимательно посмотрел на него. Неужели так все серьезно?

— Вы же сами видите — командир! — так же внимательно посмотрел на меня сверху вниз Николай.

— С отложениями, — согласился я.

— Там вообще атас...

Все-то они друг в дружке разглядели. Но при чем здесь я?

— А я после вас ее заметил, — усмехнулся уголками губ Николай. — Александр Петрович говорит: «Смотри, как писатель вокруг нее увивается». Мне еще отец рассказывал...

— Обо мне? — удивился я.

— Он дружил с Иваном Шамякиным. У писателей глаз алмаз, лучше нашего.

— Военного?

— Ну да. Про Шамякина слышали?

— Тоже дружил, — вздохнул я. — Про Машу что я тебе скажу? Дерзай. Был бы сам помоложе, повоевал бы, а так... Может, и в Новосибирск придется переехать.

— Сюда перевезу, — уверенно сказал Николай.

Чем-чем, а сомнениями он отягощен не был. Может, и хорошо?

— О чем вы говорили? — подошла ко мне после зубров Маша.

— О тебе, — не стал я врать.

— Осуждали?

— Почему, хвалили. Мне бы он тоже понравился.

— Слишком мажористый. А я к журналистам привыкла. Теперь вот вижу — и среди писателей нормальные попадаются.

— Были писатели, да сплыли, — сказал я. — В прошлой жизни остались. Встретились бы мы лет тридцать назад...

— Меня тогда еще на свете не было, — засмеялась Маша. — Сейчас тоже пожить можно. Я, кстати, путешествовать люблю, как и вы.

— Да, поиграть в казино Баден-Бадена, — хмыкнул я. — Оно там называется Курхаус. Пафосное.

— Для мажоров?

— Наверное. Николай давно рукой машет, пойдем в автобус.

— Зря вы меня отталкиваете. Я хорошая.

Я кивнул, и мы побежали к автобусу. Николай у двери почему-то не стал поддерживать девушку под локоток. Мне тоже в молодости случалось обижаться по пустякам.

9

Совхоз, в который нас привезли, соответствовал названию. Все в нем было добротное, богатое, броское — одним словом, Беловежская Пуща. Возле двухэтажных типовых домов по две машины. Я еще с советских времен знал, что это самый верный признак зажиточности на селе.

Директор тоже вполне соответствовал своей должности: солидный, улыбчивый, с юморком.

— До совхоза вы кем были? — спросил я, когда мы оказались рядом у стола с совхозной продукцией.

— Да самую никудышную должность занимал, — хохотнул он. — Врагу не пожелаю.

— Какую же?

— Министр сельского хозяйства республики.

Да, должностёнка и вправду не из лучших. В таких странах, как Беларусь, на ней дрючат образцово-показательно.

— Как в армии, — кивнул директор. — У нас на самые важные посты и ставят бывших комдивов.

Я вынужден был с ним согласиться. Не далее как вчера мы были на лучшем в республике предприятии по производству сыров, и, вот так же стоя у стола с продукцией, я обратил внимание, как ловко директор этого заведения управлялся с ножом. Может быть, это была какая-нибудь особенная финка.

— Кем вы были до этого? — кивнул я на стол с образцами сыров.

— Командиром воздушно-десантной дивизии, — дружески улыбнулся мне хозяин. — Нож у меня со службы остался.

Нож взлетел в воздух, сверкнул холодной сталью и вонзился в круг сыра. Мастер!

В совхозе я снова задал тот же вопрос. Повторяюсь, однако.

— Нет, работать всюду можно, — сказал директор. — У меня, например, десять тысяч работников, два мясоперерабатывающих комбината, кое-что по мелочи... А мне говорят — бери еще!

— Что еще? — не понял я.

— Отстающие хозяйства, а их в округе три штуки. Ни урожаев, ни работников, одни пьяницы. И всех их ко мне! Ну?

Он воззрился на меня.

— Беда, — согласился я. — Их ведь содержать надо.

— Вот именно! А пьяницы, между прочим, на людей воздействуют в отрицательном смысле. Попробуй их перевоспитать.

— Отрыжка прошлого, — кивнул я. — Пока новое поколение вырастет, они вам жизнь попортят.

— С новым поколением тоже не все просто, — вздохнул директор. — За кордон посматривают, а там сами знаете...

Мы замолчали.

— Пойдемте, я вам свой хутор покажу, — махнул рукой директор. — Такого больше нигде нет.

— Можно и я с вами?

Опять Маша. И, что характерно, без Николая.

— Возьмем? — посмотрел я на директора.

— Пусть идет. Откуда она?

— Из Сибири! — отрапортовала Маша.

— Там много наших, — посмотрел поверх ее головы хозяин. — Во время Первой мировой целыми селами переезжали. У меня в Хабаровском крае полно родни. Но о том, что сейчас увидишь, никому ни слова!

— Не скажу! — перекрестилась Маша.

Умеет она с людьми разговаривать. У директора лицо прояснело. Я тоже подобрал живот.

Мы вышли из помещения и повернули за угол. Двое сопровождающих шли метрах в десяти сзади. Крепкое хозяйство, каждый в нем знает свое место.

— А без этого нельзя, — доверительно сказал мне директор. — Как только перестанут подчиняться — пиши пропало. Лошадь и та слабину чует.

— У вас в хозяйстве есть лошади?

— Конечно, есть, даже племенные. За хорошего жеребца хорошо платят.

«А за кобылу?» — хотел было спросить я, но не успел.

Мы оказались на хуторе, каких не могло быть нигде, только в Беловежской Пуще.

Он весь, от хаты с сараем и до плетня с колодцем, возле которого журавль, был построен из мясных изделий. Стены хаты из колбасных бревен, стреха покрыта пластинами ветчины, плетень увит сосисками и сардельками. И размер построек не самый маленький, конек крыши чуть ли не до пояса.

Я крякнул. Неужели и аист, сидящий на печной трубе, из мяса? Или все-таки это кондитерское изделие?

Ситуацию, как всегда, спасла Маша. Она взвизгнула, перемахнула через плетень, встала на одно колено перед хатой и стала нюхать ветчину. Директор засмеялся, я перевел дух.

— Хорош хутор? — спросил директор.

— Не то слово! — сказал я.

— А можно я маме расскажу? — повернула к нам лицо Маша. — Она поймет!

— Расскажи, — согласился директор. — Кто она у тебя?

— Учительница.

— Тем более можно.

Я увидел, что к хутору направлялся весь журналистский пул, ведомый Николаем. Спектакль одного актера, разыгранный перед избранной публикой, закончился, зрителям можно было уходить из зала.

— Сюда, — поманил нас в кусты директор. — Здесь есть стежка.

— В Пуще и должен быть такой хутор, — сказал я Маше. — Жалко, нам императорский охотничий домик не показали.

— Он в Польше, — махнул рукой в сторону леса директор. — Пуща вообще почти вся там, у нас только четвертая часть. А домик надо было бы забрать, наш император, а не их.

— Конечно, — согласился я.

— Это же нарушение международного права! — остановилась Маша.

Мы с директором тоже остановились и посмотрели друг на друга.

— Права? — переспросил директор.

— Ошибка это, а не право, — сказал я. — И ее надо исправить.

— Пусть другие исправляют, — хмыкнул директор. — У меня хутор.

Я задрал голову. Над Пущей проплывали легкие августовские облачка.

Пресс-тур закончился.

Часть пятая
Тень Кочубея

1

— Послезавтра мы с тобой идем на торжественное заседание в Большом Кремлевском дворце, — сказал Петров. — Я буду выступать от прессы. Бывал во дворце?

— Бывал, — ответил я.

Вид у Петрова был озабоченный. С чего бы это? Выступать он может в любое время дня и ночи и в любом состоянии. Как говорится, работа такая.

— Да выступлю, — поморщился Петров. — Зинка как раз на четверг встречу назначила. Отказаться не могу. Придется совмещать.

— Ознобишина? — догадался я.

Петров взглянул на меня, но ничего не сказал. Радости в его глазах не было.

«Да, не в таком настроении летают на крыльях любви, — подумал я. — Чем она его так зацепила?»

— А ты что, не видел ее?

Видел. Дама, приятная во всех отношениях, особенно в той части, что скрыта от постороннего глаза. Петров, видимо, к этой части допущен.

Я невольно вздохнул.

— А что тебе завидовать? — хмыкнул Петров. — Я тут вашу новенькую разглядел — хороша!

— Всем новеньким нужно больше, чем стареньким, — сказал я. — У нее сыну четырнадцать и постоянного мужика нет. Тяжелый случай.

— Нам ли бояться трудностей! — засмеялся Петров. — Вы, белорусы, слишком уж осторожны. А в этих делах осторожность только мешает. На штурм надо идти.

— Да, смелость города берет, — согласился я. — Ты бы пошел ее штурмовать?

— Конечно! — сказал Петров. — Если с Зинкой не сложится, следующая будет она. Простовата, правда.

— Иногда это плюс, а не минус.

— Посмотрим. Значит, в четверг держи меня в курсе событий. В шестнадцать ноль-ноль я обязательно должен быть в Кремле. Даже если я не отвечаю, все равно звони. Короче, ответственным за явку назначаю тебя. Усёк?

— Усёк, — сказал я. — Может, я буду с фонарем где-то рядом с вами?

— Издалека следи. И напоминай, чтоб не забыл. Я ведь довериться никому не могу, только тебе.

«Подключи Татьяну», — подумал я.

Петров вздрогнул. Видимо, мысль о Татьяне тоже пришла ему в голову. И она не была самой приятной.

— Зато новый роман напишешь, — сказал я. — Только для этого их и заводим.

— У тебя рассказы, — поправил меня Петров. — Романы удел избранных.

Не упустит случая поставить собеседника на место. За это его и не любят как свои, так и чужие. Свои, пожалуй, больше, прямо ненавидят.

— Так ты понял, что я на тебя надеюсь? — сфокусировал взгляд на моем лбу главный редактор.

— Понял.

Нужно уносить ноги, пока цел. Что им всем так понравился мой лоб? Кроликов утром его сверлил. Тамара на него щурилась. Не смотрела одна Ирина, но это как раз и беспокоило. Девушка, которая не смотрит и при этом хмыкает, наиболее опасна.

— В качестве кого Петров тебя берет с собой в Кремль? — спросил Кроликов, когда я вошел в комнату.

— Оруженосца.

— Вы идете в Кремль?! — изумилась Тамара.

Ирина фыркнула.

Я поочередно посмотрел на каждого из представителей своего коллектива. Определенно они мне завидовали. А зависть, как известно, самое сильное из чувств, вместе с ненавистью. Стало быть, кому-то из нас суждено погибнуть.

— Сегодня сдаем номер, — сказал Кроликов. — У нас всё сверстано?

— Всё! — рявкнула Тамара.

Она не считала нужным скрывать свои чувства и была права. Я вот не осмеливался хамить начальству.

— А тебе и не надо, — вздохнул Кроликов. — Чья сегодня очередь идти в магазин?

— Пойдем вместе, — сказал я.

— И я с вами! — распахнула свои лучистые глаза Ирина.

Похоже, поход в магазин был ее любимым занятием. Кроме обливания краской машины бывшего мужа, конечно. Интересно, облила?

— Об этом я вам расскажу в другой обстановке, — проворковала Ирина. — Мы ведь найдем укромное гнездышко?

— Ирка, кончай! — сказала, не поднимая головы, Тамара. — О ребенке лучше подумай.

— А что ребенок? — удивилась Ирина. — Учится себе. На следующий год хочу его в кадетское училище определить. У вас нет там знакомых?

— Нет, — одновременно ответили я и Кроликов.

— У Петрова есть, — подала голос из-за компьютера Тамара. — Даром он, что ли, по Кремлям ходит?

— Действительно, как это мне в голову не приходило?

Мы с Кроликовым переглянулись. Теперь я понял, почему он так тянул с определением Ирины в секретарши. Хотя в редакции порядок она навела. Я, например, уже выучил, на каком столе что лежит. Подшивка вышедших номеров на видном месте. Папка с материалами про запас. Стакан с карандашами и ручками. А те стаканы, что понадобятся после похода в магазин, вымыты до блеска. Даже электрический чайник появился. Похоже, она принесла его из дома.

В дверь заглянул Карданов. Унюхал, старый лис.

— Через час, — сказал ему Кроликов. — Или даже через полтора. Колбаску надо разложить, расставить стаканчики. Мы ведь не пьем, как отдел литературы, из горла.

— У меня для дам коробка конфет, — доложил фотограф. — С прошлого года осталась.

— Несите! — разрешила Тамара.

У них с Кардановым полное взаимопонимание. Как в этот альянс вольется Ирина?

— Нормально, — улыбнулась мне Ирина. — У меня с хорошими людьми проблем нет.

— А с плохими?

— По-разному.

— Пойдем, — дернул меня за рукав Кроликов. — Потом будешь политесы разводить.

Я послушно последовал за ним. Первым делом, как известно, самолеты. Девушки потом.

2

В Кремлевский дворец я прибыл вовремя, даже на пятнадцать минут раньше. Журналисты в полном составе были уже здесь. Вышколенная публика. А других на этой работе и не бывает.

Многих я знал, журналистский пул Союзного государства небольшой.

— Где шеф? — спросила меня телеведущая, симпатичная, между прочим, особа.

— На подходе.

На самом деле Петров на мои звонки не отвечал. Но он и не должен отвечать, если занят делом. А Ознобишина, как я догадывался, деловая дамочка, отлынивать не даст.

Торжественная часть мероприятия проходила прямо в буфетной части дворца. Столы с белыми скатертями в пол. На столах таблички с фамилиями. Наши с Петровым таблички были рядом, здесь же и фамилия телеведущей. Интересно, положит на нее глаз Петров?

Я ежеминутно поглядывал на часы. Время тянулось медленно, но оно шло, и час выступления моего главного редактора неотвратимо приближался. Я слонялся от стола к длинной лестнице с мраморными ступенями и обратно.

— Задерживается? — улыбнулась теледива, когда я проходил мимо нее.

— Похоже на то.

— С начальством это бывает. Придет, никуда не денется, это же Кремль.

Я криво улыбнулся.

Появился председатель собрания со свитой. Был он статен, подтянут, выбрит и надушен. Поговаривали, что именно он в свое время руководил реставрацией кремлевских залов. Теперь он в них чувствовал себя хозяином, ну, насколько разрешается им быть.

Я поймал на себе несколько взглядов людей из свиты. Они тоже выражали некоторое беспокойство. Где его носит?

Завибрировал в кармане мобильный телефон.

— Иду, — услышал я голос Петрова. — Коридоры здесь длинные. Встречай меня на лестнице.

Я подошел туда, куда велело начальство. Далеко внизу показалась фигура Петрова, и мне стало плохо.

Шеф, что называется, шел винтом. Лестница была очень широкая, но мой руководитель умудрялся шествовать по ней зигзагом, от одного края к другому.

«Не дай бог, споткнется», — подумал я.

Перед последним пролетом я не выдержал и сбежал к Михаилу.

— О, это ты? — удивился он. — Почему не встречаешь?

Я взял его под руку.

— Расслабься, сейчас приду в себя, и можно выступать, — вырвался он. — Речь приготовил?

— Нет.

— Ну вот, ни в чем на тебя нельзя положиться. А я был с Зинкой. Знаешь Зинку?

— Знаю, — сказал я.

— Где мое место?

Я подвел его к столу. По взглядам коллег я понял, что они все оценили пикантность ситуации. Телеведущая рассмеялась.

— Привет, Танька! — плюхнулся на стул рядом с ней Михаил. — Водки выпьешь?

Я знал, что в таких случаях спасает иногда именно водка, и наполнил до краев рюмку, стоявшую перед ним.

— Пей! — приказал я.

Петров послушно взял рюмку. Рука его, как ни странно, не дрожала, и Михаил медленно вылил содержимое рюмки себе в рот.

Я положил на тарелку маринованный огурчик.

— Не надо, — помотал головой Петров. — Еще.

Я снова наполнил рюмку. Михаил выпил.

— А вот теперь можно и выступать! — обвел он взглядом зал. — Где микрофон?

Я показал. Председатель уже начал говорить приветственное слово.

Петров грузно поднялся со стула и направился к нему. Сейчас он уже не качался, наоборот, шел прямо и уверенно, как броненосец в волнах штормящего моря.

— Силён! — сказала Татьяна. — Давно у него работаете?

— Недавно, — ответил я.

— Но свое дело знаете. С таким замом не пропадет.

— Я веду приложение «Лира».

— А я кое-что там читала. Очень симпатичное приложение. Лучше, чем основная газета.

Я пожал плечами.

— Приходите ко мне на интервью. В понедельник я вам позвоню, и мы назначим время. Идет?

— Идет, — кивнул я.

Петрову дали микрофон, и он произнес спич о культуре, которая спасет наш разрозненный мир. Речь была сумбурная, но понятная, а главное, она очень хорошо вписывалась в контекст мероприятия. Во всяком случае, речь председателя была намного сумбурнее.

— Я бы так не смогла, — сказала Татьяна. — Тем более столько выпив.

— У него была деловая встреча, — объяснил я.

— Да уж вижу, — усмехнулась она. — Дорогими духами за версту несет, поэтессы такими не пользуются.

— Она прозаик.

— Понятно.

Прозвучала здравица, и мы стали наполнять бокалы. Я себе налил водки. В таких ситуациях спасает только она, родимая.

Петров в это время чокался с председателем и его замами. Теперь ему можно было и расплескивать содержимое рюмки, и запанибратски обниматься, и даже пошатываться.

— Падать только не надо, — сказала Татьяна.

Мы с ней чокнулись и выпили.

3

В нашем приложении ситуация подходила к какой-то черте. Я, правда, не понимал, что она собой представляет. Лучше других о ней знал Кроликов, но молчал. Я тоже предпочитал не высовываться.

— А вы лучше съездите куда-нибудь, — сказала Тамара. — Все лучше, чем других поить.

Она намекала на то, что к нам очень уж зачастили сотрудники из других отделов.

— Литература прямо не вылезает, — кивнула Тамара. — Алексей Павлович, зачем вы им наливаете?

— А куда деваться? — пожал плечами Кроликов. — Коллеги.

— Какие такие коллеги? Пьяницы!

Тамара явно нарывалась на скандал, но Кроликову, видимо, к этому не привыкать.

— Егоров вообще в редакции ночует, — продолжала витийствовать Тамара. — А у нас пьет.

— Почему здесь ночует? — спросил я.

— Очередная жена выгнала! Знаете, сколько их у него?

— Не знаю, — сказал я.

— Штук пять, и это только официальных!

— А по нему не скажешь, — хмыкнула Ирина. — Одно достоинство — рыжий.

— Тебе нравятся рыжие? — удивился я.

— И черные, а также блондины.

Ирина пристально посмотрела на меня. Мне ее взгляд не понравился.

— В редакции жить неудобно, — сменил я тему. — Нужно ведь душ принять, почистить зубы, позавтракать. Поневоле начнешь пить.

— Особенно на халяву! — Тамара тоже пристально уставилась на меня.

Разговор был содержательный, таким он и должен быть в одном из старейших и крупнейших федеральных изданий.

— Леша к юбилею готовится, — сказала Ирина. — То ли двести, то ли триста лет газете. Будет проходить в Малом театре.

Похоже, она уже близко сошлась с нашим исполнительным директором. Когда успела?

— Ничего не сошлась, — подняла одну бровь Ирина. — Ему Ниночка из бухгалтерии нравится.

— Но ведь находите время о юбилее побеседовать, — тоже поднял одну бровь на челе Кроликов.

— В рабочем порядке. — Тамара засмеялась.

Я в очередной раз подивился сложности их отношений. Вроде подруги и в то же время не упустят случая уколоть друг дружку. Может быть, это и есть дружба нынешней молодежи?

— Не парьтесь, все равно вам не понять, — сказала Тамара. — Алексей Павлович, куда наш Алесь в этот раз поедет?

— В Минск, — ответил Кроликов.

— Что я, в Минске не был? — пробурчал я. — У меня там даже квартира была.

— А куда делась? — оживилась Ирина.

— Куда надо.

Мне не хотелось распространяться о своей бывшей минской квартире. Получил я ее сразу после вступления в Союз писателей, тогда это было обычное дело. Однокомнатная, недалеко от старого аэропорта. И всем она была хороша, кроме месторасположения. Рядом находился мясокомбинат, и раз в неделю мы все задыхались от зловония, исходящего от него. Жильцы окружающих домов утешали друг друга сведениями, что вот-вот мясокомбинат перенесут за город.

Но когда я обменял свою уютную квартиру на комнату в Москве, я испытал облегчение. Тем более комната в коммуналке на весь этаж находилась в самом центре, на улице Воровского. Позже выяснилось, что и в ней полно пикантных особенностей. Например, одна из соседок была бандершей, содержащей притон. Время от времени из ее комнаты выходили заспанные девицы, на каждой из которой явственно прослеживался отпечаток порока, в равной степени манящий молодых и старых мужчин. Второй сосед был недавним зэком, страдающим от туберкулеза.

— Как его сюда прописали?! — разорялась бандерша. — Завтра же пойду в милицию!

Ни в какую милицию она не ходила, но сами менты ее навещали, и довольно часто. «Зачем?» — недоумевал я.

— Тебе там все равно не жить, — сказала жена, когда я поделился с ней своими сомнениями. — Во всех случаях, даже крайних, ночевать ты должен у меня на Ленинском.

— Но там ведь рядом Дом литераторов, — вяло огрызнулся я. — Иногда можно и на Воровского переспать.

— Нельзя!

И я действительно никогда не ночевал там. Может быть, один только раз. И сильно пожалел об этом.

А в середине девяностых, во времена великого передела, нашу коммуналку расселили, и я получил однокомнатную квартиру неподалеку от квартиры жены, на Ленинском. Все были довольны — и те, кто съехал, и тот, кто приехал. А им, по неподтвержденным данным, был Борис Березовский. Но кому, как не ему, въезжать в квартиру площадью двести семьдесят пять квадратных метров в самом центре Москвы? Ремонт квартиры и подъезда был сделан быстро, и она встала, что называется, на запасной путь. Во всяком случае, в ней до сих пор не видно признаков жизни, а я раз в месяц прохожу мимо, только сейчас по Поварской, а не Воровского.

Вот и Березовского не стало, а квартира стоит, ждет своего часа.

— Где у вас дача? — перебила мои размышления Тамара.

— Во Внуково.

— Ближе, чем наша Апрелевка!

— Все равно моя дача находится за городом, — сказал я. — А вы городские.

— Да уж! — хмыкнул Кроликов. — Тамара, у тебя вечернее платье есть?

— У нас все есть. Ирка, скажи!

Ирина свела брови в одну линию и ничего не ответила. Да, не позавидую я тому гражданину, кто с ней свяжется.

— Не надо о грустном, — сказал Кроликов. — В Минске ты будешь присутствовать на встрече с руководством Союзного государства. Можешь даже задать вопрос.

— Можно я поеду вместо него? — вмешалась Ирина. — И спрошу, когда мы наконец объединимся?

— Нельзя! — твердо ответил Кроликов. — У нас есть кому задавать вопросы. А ты помой посуду. Видишь, чашки грязные?

Ирина безропотно собрала посуду и унесла ее мыть.

4

На этот раз мы остановились в спортивном комплексе «Кривичи» под Минском.

— Хорошее место, — сказал я Николаю Павловскому, рядом с которым сидел в автобусе. — Ты здесь бывал?

— Не бывал, но слышал, — ответил он. — Курорт, а не база. В прошлом году здесь встречались главы государств.

— Каких государств?

— Наших, — посмотрел на меня Николай. — Немцы или поляки сюда не поехали бы.

— Верно. На горных лыжах катаешься?

— Нет. И тебе не советую.

— Почему? — удивился я.

— Один мой знакомый в Швейцарии покатался, теперь год лечится. Целое состояние оставил в тамошней клинике.

— Швейцарцы большие мастера по этой части, — согласился я.

— Не только швейцарцы — немцы, итальянцы, французы... Где есть горнолыжные курорты, там и специалисты.

Я не был знаком в деталях со спецификой горнолыжного спорта и промолчал. А Николай не успокаивался — видимо, долго молчал в предыдущие дни.

— Но нам и не дадут покататься на лыжах, — просвещал он меня. — Сначала пресс-конференция, потом сауна с бассейном. Сказали, будут лучшие парильщики. Но самое главное — приедет спец по самогону на меду. Пил медовуху?

— Случалось, — сказал я. — Не самогон, правда, медовый бальзам.

— У нас? — удивился Николай.

— В Литве. Там он называется «Жальгирис». Крепкий, зараза.

— Самогон тоже крепкий, под шестьдесят градусов.

— Откуда ты все знаешь?

— Беседовал с нашим куратором. Оттуда человек. — Он кивнул куда-то вверх.

В принципе я знал, что все наши кураторы оттуда. Но что здесь странного? Информационной безопасности власти всегда уделяли повышенное внимание. Как и выявлению лазутчиков.

— В нашей группе журналисты из пула Союзного государства?

— Не только. Вон тот высокий, например, редактор подмосковного журнала. Олимпийский чемпион.

— По какому виду спорта?

— Водное поло.

До сих пор мне не приходилось общаться с ватерполистами. С одной стороны, пловцы, с другой — борцы, без борьбы мячик у соперника не отнимешь. И его еще надо зашвырнуть в ворота. Настоящие олимпийцы.

— Да, редкие люди, — согласился со мной Николай. — Нас и везут на спорткомплекс, чтоб мы прочувствовали и осознали. Будущее должно быть в руках физически крепких людей.

Я с сомнением посмотрел на Павловского. На спортсмена он похож не был. У меня тоже лучшие годы уже далеко позади. Написать мы, конечно, напишем, но подать пример не сможем.

— Еще как сможем! — засмеялся Николай. — Недаром лучшего самогонщика сюда везут.

Да, циники в Древней Греции появились одновременно со спортсменами-олимпийцами. Интересно, совместить эти две ипостаси кому-нибудь удалось?

— Приехали, — сказал Николай. — Надо было сказать куратору, чтобы нас вместе поселили, но там уже все расписано.

Мы вышли из автобуса. Я оказался в одном домике с ватерполистом.

— Какой этаж предпочитаешь — первый или второй? — спросил он.

— Могу на втором, — сказал я.

— Давай, тебе по лестнице легче скакать, чем мне. Меня Володей зовут.

Мы пожали друг другу руки.

— Что у нас раньше — обед или пресс-конференция? — спросил Владимир.

— Наверное, пресс-конференция.

— Логично. Я тут огляделся — хорошее место. На трассу пойдешь?

— Нет.

— И я нет. Прилягу на пять минут. Позовут на мероприятие — разбуди.

Он лег на кровать и сразу уснул.

«Бывалый человек», — с уважением подумал я.

На пресс-конференции тон задавали знаменитости — Ирина Роднина, Александр Медведь, еще кто-то. Ватерполист-олимпионик сидел рядом со мной.

— А вас почему не позвали? — спросил я.

— Здесь я по другой части, — зевнул он. — Да и выступать не мастак. Каждый сверчок знай свой шесток.

Неглупый человек. В журнале, наверное, с ним легко работать.

Владимир задремал, я стал оглядываться по сторонам. Удивило, что среди участников пресс-тура не так много молодых, в основном люди моего возраста, пятьдесят и старше.

Объявили кофе-брейк, все вышли на площадку под куполом. Отсюда открывался хороший вид на горнолыжную трассу. Незаметно для себя я оказался среди молодых людей в хороших костюмах, под галстуком. Все они были рослые, уверенные в себе, улыбчивые. «Ребята из правительственной структуры, — подумал я. — А ты как пенёк среди молодых дубков».

— Алесь! — вдруг услышал я громкий голос. — Здорово!

Сильно тюкая палкой, ко мне направлялся человек, отдаленно напоминавший одного из моих однокашников по университету. Судя по скособоченной фигуре, недавно его стукнул инсульт.

— Как тебе удалось так сохраниться? — крикнул он, обнимая меня.

— Ваня, — отступил я от него на шаг, — держу строгий режим.

— Какой? — вытаращился Иван.

— Пью, гуляю, — негромко, но внятно сказал я. — А ты, значит, лечишься?

— Лечусь, — повесил голову Ваня.

Я посмотрел по сторонам. Ни одного из аппаратчиков рядом не было. Шуток они не любили. Наверное, как и людей, их отпускающих.

Рядом появился человек приблизительно моего возраста. Надо продолжать светскую беседу, раз уж начал.

— В прошлый приезд видел по телевизору своего новогрудского одноклассника, Вовку Дрозда, — сказал я. — Заместитель генерального прокурора, рассказывал, как они борются с организованной преступностью. Где он сейчас?

— Пока дома, — негромко, но тоже внятно ответил гражданин.

Я понял, что от этих эшелонов власти лучше держаться подальше. Ездил до сих пор на «кукушке» — и продолжай. Вагонами люкс в скоростных экспрессах пусть наслаждаются другие. Хотя и там, если судить по фильму «Убийство в Восточном экспрессе», приканчивают не всех.

Я увидел Павловского, стоявшего неподалеку. Вид у него был серьезный, но глаза смеялись. Тертый калач, хорошо знающий правила игры.

Загремела музыка про первый тайм, что мы уже отыграли. Она была как никогда к месту.

5

После торжественного собрания в Кремлевском дворце Петров заметно ко мне охладел. Во всяком случае, к себе в кабинет стал приглашать гораздо реже. Меня это только радовало, пусть сам разбирается со своей Зинкой.

Не скажу, что я разрывался между издательством и газетой, но и там, и там дела были. В издательстве готовил к выходу в свет собрание сочинений Птичкина. В газете редактировал материалы, присланные из Беларуси, и писал свои.

— Как тебе моя поэма? — спросил Птичкин, зайдя в кабинет на Поварской.

— Какая?

— Про маршала Будённого.

— Хорошая, — сказал я. — Про маршалов не бывает плохих поэм. А тут сам Будённый.

Недавно мне рассказали анекдот про Сталина, в котором главным действующим лицом был как раз Будённый. Правительственный поезд остановился на одной из станций, и из вагона стали выходить всенародные любимцы — Молотов, Каганович, Калинин, Сталин. Молоденький солдат с восторгом называл их имена, публика аплодировала. Будённый замешкался и вышел на перрон последним. «И Будённый, ё... твою мать!» — выкрикнул солдатик. После этого случая на заседаниях политбюро Сталин при появлении Будённого всегда говорил: «И Будённый, трам-тарарам». Члены политбюро хохотали так же весело, как и публика на станции.

— А ты поэму читал? — с подозрением посмотрел на меня Птичкин.

— Конечно, я читаю все книги, которые у нас издаются.

— Вам бы только смеяться, а здесь серьезное произведение.

Кажется, Птичкин тоже знал анекдот про Будённого.

— Я про всех знаю, — кивнул Птичкин. — И особенно про пятую колонну в нашем правительстве.

О правительстве мне говорить не хотелось, тем более после новости о Вовке Дрозде, сидящем где-то дома и ожидающем своей участи. Позвонить бы ему, но телефоны заместителей генеральных прокуроров, пусть и бывших, простым гражданам недоступны.

— Боишься? — испытующе посмотрел мне в глаза Птичкин.

— Конечно, — сказал я. — Не боятся только те, кто сами такие.

Птичкин задумался. Он мог бы сказать мне в лицо все, что думает, но и книгу издать хочется. Вредитель, а я, несомненно, таковым был, хитер и коварен, и бороться с ним надо проверенными методами. Он решил зайти с другого бока.

— Слышал, ты с Петровым дружишь?

— Работаю у него.

— Дрянь человек, столько про армию понаписал. Да и про комсомол... Вепсов знает, что ты с ним якшаешься?

— Наверное.

— Твое, конечно, дело, но добром это не кончится, помяни мое слово. И вообще... Только я никому ничего не скажу, даже под пытками. У сталеваров, знаешь, твердый характер. И прямой. Книгу издадим — я тебе первому дам слово. Если наградят премией, позову на банкет. Надо дружить друг с другом, а не собачиться. Ты меня понял?

— Понял, — сказал я.

Птичкин вышел из кабинета. Я подумал, что поэму про Будённого он написал исключительно ради премии. А что, могут и дать. В России всегда найдется местечко, где оскорбленному есть чувству уголок. А там не только утешат, но и приголубят.

В газете меня ждал антипод Птичкина.

— Ты что-нибудь про «Лиру» слышал? — спросил Кроликов, как только я вошел в комнату.

— Нет.

— И про меня не слышал?

— Нет.

— Что вы заладили — «нет» да «нет»! — фыркнула Тамара. — Леша сказал, что Петров против Алексея Павловича копает. А вы к нему ходите. Что он говорит?

— Давно не хожу, — сказал я. — После Кремля мы рассорились.

— Да ну? — удивился Кроликов. — А что было в Кремле?

— Напились, — пожал я плечами. — Не все, конечно, некоторые, но осадок остался.

— А что, вы можете напиться? — тоже удивилась Тамара.

— Ничто человеческое нам не чуждо.

— Кому это — нам?

— Небожителям. И вообще, не лезь не в свое дело. Так что говорит Белкин?

— Петров ходил к Рыбину, — вздохнул Кроликов. — Беседовали на повышенных тонах. А это добром не кончается.

«Они что, сговорились с Птичкиным? — подумал я. — Разные люди, а мыслят одинаково».

— Ира, он тебе больше сказал, — повернулась к подруге Тамара. — Признавайся.

— Не сказал, а намекнул, — ответила та, стараясь не смотреть на меня. — Скоро, говорит, всё узнаете.

Как всегда, до меня все доходит в последнюю очередь. Что за намеки?

— Ладно, оставим сплетни, займемся делами, — распорядился Кроликов. — Значит, всем коллективом мы едем в Питер?

— Да, в качестве награды за хорошую работу, — заулыбалась Ирина. — Я пошепталась с Натальей, и она все устроила.

Наталья была одна из сотрудниц в департаменте Рыбина. Между прочим, повадками похожа на Ирину, и они вполне могли пошептаться. Но все вместе мы еще никуда не ездили.

— А теперь поедем! — сказала Ирина. — Там шикарная программа — Таврический дворец, жить будем во дворце в Пушкине...

— А Эрмитаж? — встряла Тамара.

— Эрмитаж в частном порядке, — сказал Кроликов. — И вообще, он Зимний дворец. На сколько едем?

— На пять дней.

Ирина стояла перед Кроликовым, вытянув руки по швам. Хорошая подчиненная, вышколенная.

— Поедем? — посмотрел на меня Кроликов.

Я пожал плечами. Скажут — поеду, мое дело маленькое.

6

В город на Неве мы отправились поездом. Нас четверо, в купе никого лишнего. Если кого-нибудь и убьют, найти убийцу не составит труда.

Но весь вечер я рассказывал не про потенциального убийцу, а о Валере Дубко, своем университетском товарище. Прямо перед выездом я узнал, что он умер в Вильнюсе.

— Вы в Минске учились? — спросила Тамара.

— Да.

— А при чем здесь Вильнюс?

Это была долгая история. Сразу после университета мы с Валерой работали в Институте языкознания Академии наук, Валера в секторе славистики, я в секторе современного белорусского языка. Затем я ушел на телевидение, а Валера остался. Диссертацию он не защитил, но для этимологического словаря белорусского языка написал статью по букве «К», корневой букве индоевропейских языков. Никто из докторов наук за эту букву браться не хотел, свалили на младшего научного сотрудника.

Я знал, что Валера не защищался по принципиальным соображениям.

— Чтобы быть хорошим специалистом, не обязательно остепеняться, — сказал он мне. — Тем более фотомастеру.

Валера действительно был мастером фотографии. С первого курса он ходил с тяжелой сумкой на плече, в которой лежали несколько фотокамер, штативы, бленды и прочая дребедень. Снимал он все подряд, но предпочтение отдавал портрету. На первом курсе завоевал Гран-при на конкурсе в Испании. Это был портрет Ленки Коган, самой яркой из однокурсниц. Но были на негативах портреты и других однокурсников, в том числе мой.

— Мой портрет пошлешь на конкурс? — спросил как-то я.

— Нет.

— Почему?

Валера пожал могучими плечами. До университета он занимался штангой, заработав себе какие-то проблемы с сердцем.

На втором курсе Валера женился на одногруппнице Нинке Кожуро. На третьем изобрел проявитель, многократно превосходящий по параметрам все известные. На четвертом написал книгу о кактусах. Их он считал мыслящими существами, попавшими на нашу планету из других миров. Так что буква «К» была не единственным его пристрастием.

После университета наши пути, как я уже говорил, разошлись, однако слухи о нем до меня доходили, в основном, конечно, по сарафанному радио.

Валера основал фотоклуб, в котором обучал недорослей фотографии. Ушел от Нинки, а у них было уже две дочери, и женился на приме-балерине театра оперы и балета. Этот факт, кстати, меня не удивил, балерин Валера охотно снимал еще в университете.

— А ты видел их антраша? — спросил он, когда я заикнулся о балеринах. — Космос, а не прыжки!

Космос интересовал его во всех проявлениях. Меня в балеринах привлекали прежде всего ноги, но говорить о них с Валерой было бы неуместно.

Мы с ним изредка встречались на Ленинском проспекте, позже я и вовсе уехал из Минска, и вот оттуда прилетела весть, что Валера умер на одной из улиц Вильнюса.

— Почему все-таки Вильнюс? — уставилась на меня Тамара. Она внимательно слушала мой рассказ, в отличие от Кроликова и Ирины, которые шушукались о чем-то своем.

— Он там преподавал в Европейском университете, — сказал я. — А сам Вильнюс для него был центром арийской цивилизации. Слышала про арийцев?

— Нет! — отрезала Тамара. — Еще бы инопланетян сюда приплели. В Вильнюсе он зарабатывал на жизнь?

— Можно и так сказать, — вздохнул я. — Там у него были друзья, для которых он раз в неделю готовил рыбу. Кажется, лосося.

Я вдруг остро позавидовал неведомым мне друзьям, приходившим к Валере есть рыбу. Я знал, что если уж Валера брался готовить рыбу, она у него получалась намного лучше, чем в ресторане. Однажды на диалектологической практике в деревне Токарёво Смоленской области мы с ним наловили ершей, и Валера сварил их в котле. Вкуснее я ничего не ел. Что уж говорить о лососе.

— Рыбу и я умею, — сказала Тамара. — А в Вильнюс он уехал на заработки? И что балерина?

— Говорили, он вернулся назад к Нинке, — посмотрел я в темное окно поезда. — С балеринами не так просто ужиться.

— Да уж! — фыркнула Тамара. — Сколько у вас балерин было?

— Сколько надо! — тоже фыркнул я. — Ты будешь слушать?

— Буду, — пробурчала Тамара.

— Я с таким тоже не смогла бы, — вдруг подала голос Ирина. — Забрала бы свои фотографии и к папе.

— А кактусы? — спросила Тамара.

— Кактусы тоже забрала бы. Их можно положить ему под зад, если появится.

Девушки расхохотались.

— А если серьезно? — спросил Кроликов. Он тоже внимательно слушал окончание моего рассказа.

— Если серьезно — то все наши ребята были талантливы, — сказал я. — Или почти все.

— Даже вы? — не сдержалась Тамара.

Ирина дернула ее за руку. Пока она не хотела выходить из образа вышколенной секретарши.

— Только некоторые слишком рано уходят от нас, — продолжил я, — и не так, как надо. Ему бы еще жить и жить.

— Не всё в наших силах, — кивнул Кроликов. — Будем ложиться спать?

Я посмотрел на верхнюю полку. Кроликову с его животом взобраться на нее будет непросто.

— Можно я полезу наверх? — подняла руку, как школьница, Ирина.

— А я не полезу, — сказала Тамара. — В туалет только схожу.

Она встала и потянулась, подняв руки вверх. В спортивном костюме ее ножки смотрелись неплохо. Почему у хороших ножек почти всегда никчемный язык?

— Потому. — Она усмехнулась и показала мне язык.

7

В Питере наши пути разошлись. Я отправился на совещание по информационной безопасности в Таврический дворец, Кроликов с девушками уехали на экскурсию.

— Почему информационной безопасностью должен заниматься один я? — спросил я Кроликова.

— Там будут люди из МВД и ФСБ, — отмахнулся он. — А также из СНГ и ОДКБ. Знаешь такие организации?

— Знаю.

— Тем более Таврический дворец. Я тоже хотел туда заглянуть, но совещания короткими не бывают. Встретимся в обед.

— Думаешь, обедать мы будем вместе?

— Уверен.

Девушки помогли Кроликову забраться в автобус, и тот уехал. Кстати, самим девушкам войти в автобус помогал высокий брюнет. Кажется, я его встречал в ведомстве Рыбина. Стало быть, Ирина о нашей поездке в Питер шушукалась не с одной Натальей.

В Таврическом дворце нам первым делом показали зал, где проходили заседания Государственной думы при царе. Все его знали по картине Репина.

Зал был большой, со старинными деревянными сиденьями, откидными подставками для записей. Я бы не возражал, если бы наше заседание проходило здесь, но нас отвели в другой зал, современный.

Мы разместились за большим овальным столом, политики у микрофонов, журналисты поодаль. Формат нынешних заседаний отработан до мелочей. Я сел в кресло и стал изучать пресс-релиз. Они в принципе тоже были стандартными: присутствовали, выступили, участвовали в дискуссии. Самое большое место занимало перечисление должностей политиков.

«Надо было книгу Довлатова захватить, — подумал я. — Он больше других подходит для таких мероприятий».

В перерыве я прошел в парадный зал дворца. В некоторых местах стены были закрыты ширмами, у стен на равном расстоянии друг от друга стояли музейные работники, в основном пожилые женщины.

Я подошел к одной из хранительниц:

— Экскурсии здесь бывают?

— Очень редко, — улыбнулась она.

— Неужели никто не интересуется дворцом?

— Очень интересуются, но здесь, во-первых, реставрация, а во-вторых, закрытые учреждения, нужен особый пропуск. Но этот дворец всегда был таким.

— Каким?

— Закрытым, — снова улыбнулась женщина. — Вы ведь знаете его историю?

— В общих чертах.

— Екатерина Великая пожаловала его в тысяча семьсот восемьдесят седьмом году Потемкину. Он наезжал сюда редко. А в девяносто первом году устроил для Екатерины неслыханный по пышности прием — пытался вернуть ее благосклонность. Но у нее уже был молодой фаворит Платон Зубов. Современники долго вспоминали этот прием, тем более в том же году Потемкин умер.

— Умер? — удивился я. — Отчего?

— Кто же знает... После смерти Потемкина дворец пришел в запустение, проходимцы пытались вывезти бесхозное имущество — словом, был скандал. Павел велел перевезти убранство дворца в Михайловский дворец. Но первоначально Таврический был хорош — с видом на Неву, Таврическим садом на задах. Венера Таврическая у нас стояла.

Она сказала «у нас». Мне это понравилось.

— А теперь?

— Но вы ведь участвуете в заседании Межпарламентской ассамблеи. Здесь две ассамблеи — СНГ и ОДКБ. Вы в которой?

— В белорусской, — сказал я. — Значит, пожить в нем Потемкину толком не удалось?

— А кому удалось? Меншиков, между прочим, в своих дворцах не прожил и дня. Да и Романовы по меркам императоров протянули недолго. Царская жизнь трудна.

Она замолчала.

Я еще раз посмотрел вокруг. А хорошо в таком вот дворце порассуждать об императорской жизни.

— Мы с вами находимся в Белоколонном зале, — перебила ход моих мыслей хранительница, — а были еще Картинный зал, Гобеленовая гостиная, Диванная, Китайский зал. Построен в настоящем классическом стиле, без излишеств.

Я вдруг увидел, что из посетителей в зале один я, перерыв давно закончился.

— Спасибо за интересный рассказ. Давно здесь работаете?

— Я главная хранительница дворца, — улыбнулась женщина.

Я вновь отметил, что на людей мне везет. Может, и на заседании ассамблеи произойдет что-нибудь интересное.

И оно произошло. После выступлений политиков началась дискуссия об этой самой безопасности. Докладчики сходились на том, что безопасность нужно укреплять, но ничего страшного не происходит. Парламенты заседают, ассамблеи функционируют, председательствующие руководят.

— Можно слово? — неожиданно для себя поднял я руку.

Ко мне придвинули микрофон, причем с некоторой заминкой. Видимо, меня в этом зале еще не очень хорошо знали.

— На мой взгляд, — сказал я, — на Западе нам объявлена настоящая информационная война, и мы должны быть к ней готовы. В ведущих СМИ говорится, что во всех бедах виновата Россия, даже в изменении климата. О военной угрозе и говорить нечего...

И вот тут-то все и началось. Представители обеих ассамблей стали рваться к микрофону, обвиняя меня в излишнем нагнетании страстей и в политической близорукости. Журналистам, конечно, свойственны преувеличения, говорили они, но всему есть предел. Войны не было и нет, и нечего наводить тень на плетень.

«А ложка дегтя может испортить бочку меда, — подумал я. — Хорошо, Петров с Кроликовым ничего не слышали».

Заседание закончилось, и я вдруг обнаружил вокруг себя некоторую зону отчужденности. Меня от коллег отделяли метра три, не больше, но они были.

— Садитесь обедать за наш стол, — скороговоркой сказал мне один из участников заседания, проходя мимо.

Облик его был настолько маловыразителен, что найти стол, за которым он сидел, не представлялось возможным. Я обреченно застыл посреди зала.

— Сюда! — замахали мне люди за столом в углу. — К нам!

Я сел на свободный стул.

— Меня зовут Петром, — представился такой же неприметный товарищ, — а его Владимиром. Вы абсолютно правы: война началась, но начальство этого видеть не хочет. Мы подаем куда надо докладные записки, но их кладут под сукно. А выступать нам не разрешается, хорошо, вам можно.

Мне стало понятно, откуда эти малоприметные товарищи. Молодцы, хоть кто-то делает свое дело.

Я с облегчением принялся за суп.

— Мы тут по своим каналам получили сведения из Австрии, — сказал Владимир, сноровисто разделываясь с котлетой. — У них на дорогах орудовала какая-то заезжая мафия, грабила бюргеров налево и направо. Так они что сделали? Устроили на главной дороге засаду, расстреляли к чертовой матери бандитов и никому ни о чем не сказали. Так и нам надо.

— Засекретили? — спросил я, придвигая к себе тарелку со вторым блюдом.

— Абсолютно! Только нам и сообщили.

— Что за мафия?

— Чеченская или что-то в этом роде. Они кавказцев не различают.

Я кивнул. Европа жила по своим законам. Похоже, наступали времена устанавливать эти законы и нам.

8

— Говорят, ты на ассамблее выступил? — спросил Кроликов, когда мы встретились в холле гостиницы вечером.

— Так, сказал пару слов.

— Аплодировали?

— Не очень.

— А что вы сказали? — заинтересовалась Тамара.

— Погоду хвалил. Очень уж она сейчас хороша.

Погода в этот сентябрьский день действительно была чудная. Полыхал багрянцем в лучах солнца царскосельский парк. Играла бликами поверхность воды в пруду. Веял легкий ветерок.

— Завтра сходим в парк, — сказала Ирина. — У меня есть бутылка коньяка.

— У Сережи забрала? — спросила Тамара.

— Он сам отдал.

Ирина потупилась и даже слегка зарделась. Стало быть, виды на Сережу у нее серьезные.

— Что за Сережа? — спросил я.

— Нас курирует, — искоса взглянула на меня Ирина. — Сказал, больше других их беспокоите вы.

— Кого это — их?

— Департамент.

Я посмотрел на Кроликова. Он был спокоен.

— Ты, значит, никого не беспокоишь? — спросил я его.

— А я не выступаю по ассамблеям, хожу себе на экскурсии.

— В Эрмитаж?

— Эрмитаж завтра, сегодня по Невскому катались.

— И в Летний сад сходили, — сказала Тамара.

— А мне Спас на Крови понравился, — не осталась в стороне Ирина.

Да, у моих коллег напряженная туристическая жизнь. Один я по ассамблеям шляюсь. Отправиться, что ли, с Ириной в парк пить коньяк?

— Наш дворец тоже хороший, — вполголоса сказала Тамара. — Обратили внимание, какие здесь полы?

— Какие?

— Скрипучие. Куда ни пойдешь, обязательно услышат.

— Кто? — спросил Кроликов.

— Ну кто... — пожала плечами Тамара. — Это ведь дворец Кочубея.

— Кого? — удивился я.

— Да, того самого, которого Мазепа предал.

Самое странное, совсем недавно я о Кочубее читал, готовил материал о Петре I. История была драматичная. Кочубей предупредил царя о предательстве его любимца Мазепы, Петр ему не поверил и велел казнить. А потом все открылось. Мазепа убежал к шведам и умер где-то в Молдавии. Раскаявшийся Петр подарил наследникам Кочубея дворец в Петербурге. И вот мы в нем сидим и рассуждаем о скрипучих полах. Паркет рассохся?

— Нет, про этот дворец вообще всякое рассказывают...

Тамара оглянулась по сторонам. Я давно обратил внимание, что за стенами нашей комнаты в газете она становится робкой, что уж говорить о другом городе.

— Боишься? — спросил я.

— Так он же здесь ходит, — прошептала она, округлив глаза.

— Кто?!

— Кочубей.

— Он в этом дворце никогда не был! — громче, чем обычно, сказал я. — Призрак князя Потемкина в Таврическом дворце еще может быть, Кочубей здесь никогда не появится. Как говорил Остап Бендер, это медицинский факт. Алексей Павлович, скажи!

— Про Кочубея ничего не знаю, — сказал Кроликов. — Но лучше не кричать. Еще придет кто-нибудь и выпьет наш коньяк.

— Принести? — спросила Ирина.

— Конечно. Стаканы тоже захвати. И шоколад.

— Не учите меня жить.

Почти все они говорили полушепотом.

Ирина ушла. Мы сидели в полном молчании. Где-то в коридоре раздался звук, похожий на выстрел.

— Слышите?! — с ужасом посмотрела на меня Тамара.

— Мало ли... — Я тоже невольно понизил голос. — Прошел кто-нибудь.

— Он! — схватила меня за руку Тамара.

Рука ее была ледяной. Впечатлительная девушка.

— Мне одна из сотрудниц рассказала, что последний из Кочубеев бежал отсюда в семнадцатом, — прерывистым голосом поведала Тамара. — На столе он оставил записку: «Подаренное возвращаю». А привидение осталось.

— Может, пойдем к себе в номер? — предложил Кроликов.

— Надо Ирину дождаться.

У меня вдруг пробежали по спине мурашки. Определенно петербургских дворцов сегодня для меня было слишком много. Хватило бы и одного Таврического. Он ведь тоже малоросс, этот Григорий. Принял у себя императрицу и умер. Шерше ля фам... Судьба Кочубея, кстати, с женщиной не связана, всего лишь измена.

Появилась Ирина, и сразу стало легче. Я откупорил бутылку, Кроликов разлил коньяк по стаканам, мы их сдвинули. Вот такой и должна быть роль женщины в мужском обществе — созидательная.

— Вы еще не знаете, на что способна настоящая женщина, — сказала мне в ухо Ирина, легким движением бедра отодвинувшая в сторону Тамару.

— Почему же не знаю, почти тридцать лет женат.

— Жена — это совсем другое, — хихикнула она.

Нас уже не пугал треск паркета, раздававшийся то в одном, то в другом коридоре. Они из холла расходились лучами. В этот поздний час людей в коридорах не было, но сейчас нам никто и не был нужен.

— Что тебе все-таки сказал Белкин? — наклонился я к уху Ирины.

— Секрет! — усмехнулась она.

— И для Сережи?

— Сережа сам большой секрет.

— То-то Кроликов с ним шепчется.

— Так вы знаете?! — отшатнулась от меня Ирина.

— Конечно.

Откуда-то я знал, что, столкнувшись с секретом, не следует говорить ничего конкретного. Придет время, сами все скажут.

По номерам мы разошлись далеко за полночь. Паркет в коридорах все так же трещал, но мы на это уже не обращали внимания.

9

В этот раз к Петрову меня пригласил Белкин.

— Надеюсь, вы догадываетесь? — спросил он, сев за стол напротив меня.

— О чем? — посмотрел я на Петрова.

Тот сидел за своим столом и делал вид, что читает верстку.

— О том, что принято решение назначить вас шеф-редактором приложения «Лира».

— А Кроликов?

Я не сводил глаз с Петрова. Тот раздраженно отодвинул от себя верстку и хмуро посмотрел на меня.

— А что Кроликов? — сказал он. — Абсолютно лишний субъект, только деньги на него тратим. Алексей, как теперь будут строиться наши отношения с департаментом?

— Они по договору перечисляют нам деньги, мы оплачиваем расходы строго по калькуляции. Заканчиваем эту лавочку с собственным финансированием.

— Вопрос уже согласован?

— Да, переговоры были непростые. Рыбин, к счастью, ушел, теперь там другой человек. Мы с ним нашли взаимопонимание.

— Тебя не обидим, — сказал Петров. — Будешь получать как зам. И остальные останутся при своих. Убираем одного Зайчикова. — Он снова стал называть Кроликова другими именами.

Мне стало понятно, что, дождавшись ухода Рыбина, Петров тут же устроил передел. В этом он был мастак.

— Остальные сотрудники остаются, уходит один Кроликов? — уточнил я.

— Да, можем еще кого-нибудь убрать, — сказал Белкин. — Или добавить. Теперь вы шеф-редактор.

Итак, вопрос был решен, оставалось самое несущественное: как я буду смотреть в глаза Кроликову? Получается, я его подсидел.

— Не подсидели, а заняли место в плановом порядке, — сказал, ухмыльнувшись, Белкин. — У нас в отделе литературы почти каждый месяц новый заведующий.

— Да, Егорова надо убирать, — произнес, теребя волнистую прядь на лбу, Петров. — Простым сотрудником пусть работает. Ни хрена за юбилеями не следит. Ты, кстати, тоже. Забыл историю с председателем?

Да, это была запоминающаяся история. О юбилее начальника я узнал за день до означенного дня. Пришлось поднапрячься. Выручил, кстати, как раз Егоров. Оперативно созвонился, слетал на интервью, и назавтра я его уже представил на суд начальства. Но Петров все равно узнал и долго проезжался на мой счет на планерках.

— А ты не забывай, — сказал Петров. — Если б не я, у нас ни «Лиры», ни «Братчины» не было бы. Откуда это название?

— Из Древней Руси, — вздохнул я. — Собирались в артели и трудились. В Беларуси была братчина медогонов.

— Люблю мед, — мечтательно посмотрел в окно Михаил Иванович. — Мне его из Башкирии привозят. У вас, значит, тоже собирают?

— Не только собирают, но и гонят самогон. В прошлый раз медовухой угощали.

В комнате воцарилась тишина. Все по-разному осмысливали новость о самогоне из меда.

— В следующий раз привезешь, — прервал молчание Петров. — С паршивой овцы хоть шерсти клок. А Зайцева чтоб завтра и духу не было.

— Он по коридорам ходит, — сказал Белкин. — Интригует. Хочет организовать новый проект.

— По нашим коридорам шляется? — в негодовании уставился на него Петров.

— Нет, на Старой площади. В наших коридорах ему уже давно все понятно.

— То-то... На вахте скажи, чтобы больше не пускали. И удостоверение забери.

Белкин неопределенно пожал плечами. Забрать у уволенного сотрудника газеты удостоверение не такое уж простое дело. Я знал многих уволенных, размахивающих просроченными удостоверениями лет по десять и больше. Это входило в неписаные правила игры — тебя уволили, ты продолжаешь махать.

Руководить изданием, оказывается, не так просто. Увольнять надо, нанимать новых людей, следить за юбилеями. У хорошего руководителя не голова, а компьютер.

— Так и есть, — сказал Петров. — Алексей, сегодня вечером раскинь стол в ресторане. Свежие устрицы не завезли?

— Узнаю, — поднялся со стула Белкин. — Я могу идти?

— Иди, — кивнул Петров. — А ты останься.

Мне давали понять, что утраченное доверие вновь возвращается. Хорошо это или плохо?

— Ты лишним себе голову не забивай, — сказал Петров. — В Питере хорошо погуляли?

— Работали, — ответил я. — Жили во дворце Кочубея. Слыхал?

— Что-то знакомое... Он где, на Мойке?

— В Царском Селе. Очень хороший дворец, паркет, правда, скрипит. Кроликов ни слова не сказал, что уходит.

— Не уходит, а изгоняется с треском. Знаешь, сколько сил на это было потрачено? Я, можно сказать, ночевал на Варварке. Ольга устала пакеты с подарками туда таскать.

— Зачем? — спросил я.

— Чтоб ты спокойно занимался «Лирой». С рыжей еще не завел шуры-муры?

— Нет.

— И не надо. На работе это только мешает. Я тоже с Зинкой завязал. Слишком уж у нее большие претензии.

— Конечно, — сказал я. — Больше десяти лет во Франции жила. Романы пишет. Но главное — двух ее начальников по бизнесу подстрелили. А это, знаешь, даром не проходит.

Петров посмотрел на меня, склонив голову набок. Видимо, о подстреленных начальниках он подзабыл.

Мне показалось, что в углу за книжным шкафом качнулась тень Кочубея. Она неизменно появлялась там, где происходила измена. После ночи, проведенной в царскосельском дворце, я в этом был уверен.