1

После пожара в клубе для молодежи осталась только уличная танцплощадка. Собственно, и площадка была заброшена, прослужив когда-то три или четыре года, — некрашеное дерево под открытым небом стоит недолго. Но «клубная общественность» в лице холостых парней и подростков отремонтировала ее, подвела электричество из четырех лампочек (по углам) да двух розеток. Своими силами местные пытались поддерживать приемлемый на танцах порядок, не допуская драк и прочего непотребства. Правда, иной раз сами попытки навести порядок, когда приезжали разогретые соседи, порождали полный беспорядок. Но это были «рабочие моменты», в целом все здесь друг друга знали. И знали, что от кого можно ожидать. На самом танцполе было строжайше запрещено курить и сквернословить. Существование здесь, на улице, неких особых правил поднимало хозяев в собственных глазах, как и в глазах приезжих. На лампочки танцплощадки мотыльками слеталась молодежь. В августе при плотной облачности ночи бывают темные, как никогда. А в сентябре танцы сами собой сойдут на нет, и лампочки погаснут до следующего лета.

Игорь ездил сюда на своей «Яве», чтобы не сидеть долгими, пустыми вечерами с родственниками. У танцплощадки собирались взрослые парни, вырывались «на тусовку» и женатые, чтобы, глядя на молодых, обсудить основные мужские темы, узнать местные новости. «Взросляк» и следил за дисциплиной на танцах.

В тот вечер, стоя на ногах, он успел в этом кружке выпить полстакана самогонки, поговорить о рыбалке и женщинах, о бане и политике, пока ему не сказали:

— Игорёша, отвез бы ты девчонку эту, Нину, домой, она же ваша, волышовская...

— Какую Нину?

Ему указали на тоненькую девушку, танцевавшую в группе таких же подростков.

— Прошлый год она к нам не ходила.

— А, это бабы Степаниды внучка, из Ленинграда.

— Так, а сюда она с кем, как попала?

— С Веркой Захаровой привез кто-то. А та со своим зажиматься сховались. Когда они вернутся? Может, к утру!

— Ну а сами чего не проводите городскую барышню?

— А что с ней делать? Ни сиси, ни писи.

— Ишь! — Игорь нахлобучил подростку бейсболку на глаза. — Сиси ему захотелось...

Парни грохнули хохотом.

Игорь подошел к девушке.

— Привет! Ты меня знаешь?

— Знаю.

— Я уезжаю. Поедешь домой?

— Домой? Поеду, да.

Она покорно пошла с ним рядом, не говоря больше ни слова. Игорь завел мотоцикл.

— Плотнее садись. Ноги — на подножки, в упор, обе!

Через сто метров он остановился.

— Так я тебя потеряю. Сядь плотнее!

— Да юбка здесь.

— Ничего не знаю! Плотнее! Обними за талию. Здесь у меня талия... Руки в замок! Вот так. Вперед не смотри, мошка в глаза попасть может. На поворотах клонись вместе со мной. Ну, с Богом...

Мотоцикл ровно и мощно набрал скорость, и они понеслись по шоссейной грунтовой дороге сквозь сосновый лес. Фара выхватывала из ночи стройные светлые стволы, уходящие в темное небо, и тихо спящие у самой обочины маленькие елочки. Сквозь толстовку он чувствовал спиной все ее детские косточки и теплое дыхание пониже шеи, у левой лопатки. Ну совсем ребенок!..

Подъезжая, он выключил зажигание, и «Ява» бесшумно подкатила к подъезду небольшой совхозной двухэтажки. Она соскочила на землю, одернула юбку.

— Спасибо большое!

— Не за что. Не страшно было?

— Нет!

— Ну и молодец. Пока!

В тот август он подвозил ее домой еще два или три раза. Поездки походили одна на другую как две капли воды. Только усаживалась она у него за спиной более уверенно, «профессионально», и на танцы приходила не в юбке, а в джинсах. Пять километров на «Яве» по хорошей дороге — это как полет стрелы, один миг, это вдох и выдох, луч света, разрывающий ночную тьму.

2

Следующие два года они не встречались, и он о ней не вспоминал. И вот снова лето, танцплощадка и набат колонок магнитофона в ночи.

Горела почему-то всего одна лампочка. Впрочем, было еще достаточно светло, но, поздоровавшись со старыми знакомыми, он все же спросил:

— А что это вы тут сумерки наводите? Или по просьбе отдыхающих?

— Да можно и так сказать... Провод-то мы от Петровых кинули, им на счетчик мотает. А как платить — так все врассыпную. Правда, Серый?

— А я и не танцую.

— Во, видал?.. Один не танцует, другой и в темноте все может... А музон что, от луны крутится? Или прикажешь с приезжих девок собирать? Они ж гости твои, чучело!

— Понятно... — Игорь достал из кармана деньги. — Мой вклад в электрификацию праздника. Берите.

— О! О-о, это дело... — Парень пересчитал, вернул одну бумажку Игорю. — Лишняя. Серый, ну-ка, сгоняй! Здесь на две. И из дома что-нибудь прихвати заторнуть...

— Я же на свет! — попытался протестовать Игорь.

— Все зачтется, не волнуйся!

— А у кого вы ночью берете?

— Есть добрые люди... У цыган.

«Заторкивали» соленым салом с черным хлебом и яблоками. Сало было так себе, прошлогоднее, зато яблоки шикарные. Игорь схрумкал два.

— Больше не буду, всё, — остановил он разливавшего.

— Понимаем... Тебе ж Нину еще хороводить...

— Нину?.. Она здесь?

— Хе, какой ты смешной! Она тебя давно срисовала! Вон, в желтой кофте... Видал, какая деваха выросла?

Блузка была скорее оранжевая, а не желтая. Яркая, с пышными плечиками «фонариком», юбка до середины бедра.

— Однако!.. Вот что, парни, пойду-ка я представлюсь...

— Привет, Нина!

— Привет!..

— Давно приехала?

— Уже вторую неделю...

— А я позавчера.

— Я знаю!.. Возьмете меня сегодня домой?

— Возьму, конечно.

— Тогда я еще потанцую?

— Танцуй, танцуй! Скажешь, когда захочешь...

* * *

Как ездить на мотоцикле, она не забыла, но появилось в ее движениях что-то новое, плавное, мягкое — кокетство или достоинство. Трудно было объяснить, но он сразу понял, что того ребенка с выступающими косточками больше нет, рядом с ним — девушка.

И с мотоцикла она спрыгивала не так поспешно. Оперлась о него, одергивая юбку, нечаянно ткнулась темечком в грудь, но не отпрянула и, выпрямившись, оказалась лицом к лицу. Он бережно взял ее за плечи, привлек и поцеловал. Она не сопротивлялась. Оторвавшись, чтобы скрыть смущение, сказала:

— Ты пил водку и ел яблоки.

Он засмеялся.

— Извини. Не буду больше!

— Да нет, я просто... Я пойду? Поздно, бабушка будет беспокоиться. Она не спит, пока я не вернусь.

Он еще раз привлек ее, крепко прижал, чувствуя небольшую упругую грудь и плоский живот, поцеловал и отпустил:

— Иди!..

Она показалась ему птицей: когда он прижал ее к себе, она широко развела локти, но кисти не опустились ему на плечи и она не обняла его.

— Нина, — окликнул он ее, — а прошлый год ты приезжала?

— Да. Но ненадолго. А позапрошлый почти все лето была здесь.

— А у меня работа, понимаешь, график отпусков...

— Да ладно. Вообще-то я рада! Пока, до субботы!..

И она скрылась в неосвещенном проеме подъезда.

Танцплощадка жила в том же режиме, что и клуб раньше: вторник, четверг, суббота...

* * *

В одну из следующих поездок, не предупредив, он остановил мотоцикл в лесу, возле уютной опушки с вывеской на березе: «Берегите лес от огня!»

— Костром пахнет...

— Здесь можно жечь, окопано... И скамеечка удобная, давай посидим... Или ты тут бывала?

— Нет, не бывала.

Он обнял ее за плечи, и она прислонилась к нему:

— А бабушка знает, что я с тобой хожу...

— Ты со мной ходишь? — Он неподдельно удивился.

— Да. Это все знают. И на танцах тоже.

— Да я с тобой и не танцевал ни разу!

— Ну и что?

— Буду знать... И что говорит наша бабушка?

— Не скажу.

— Почему?

— Мне неудобно. Не спрашивай!

— Ты ходишь со мной, а я, следовательно, хожу с тобой.

— Да.

— Я влип в историю.

— Влип.

— И что будем делать?

— Я не знаю. Ничего.

— Но нас заклюет людская молва! Тебя прежде всего. А меня арестуют и посадят за решетку.

— Ха-ха!.. Ну, брось меня!..

— Легко сказать... Давай я буду тебе как брат?

— Как брат?

— Да, старший.

Она оторвала голову от его груди и, тихо смеясь, заглянула в лицо:

— Брат, да? А зачем ты везде меня трогаешь?

— Ну, это же неправда!

— Правда! Я и отсюда твою руку убирала, и отсюда...

— Знаешь что, брату не возбраняется прикасаться к сестре! Может, ему необходимо убедиться, что все на месте?

— Убедился? Больше не будешь?

— Хорошо, не буду. Постараюсь. — И он убрал руку с ее плеч.

Она засмеялась, притянула его голову к губам и прошептала в ухо:

— Не надо! Не старайся. — И снова прижалась к груди. — Ты горячий...

Он обнял ее обеими руками. Кто-нибудь скажет, зачем ему это? Подарок это иль наказание, погибель? И снова она показалась ему птицей, залетевшей случайно и ненадолго.

— Вообще-то я боюсь леса. Да еще ночью, у-у!.. У вас здесь волки, бабушка рассказывала, медведи.

— Девочки с пирожками!

— Какие девочки? А, из сказки.

— Да! Ты когда в другой раз понесешь бабушке пирожки...

Нина рассмеялась.

— ...То в лесу говори что-нибудь, разговаривай сама с собой или пой. Волк услышит и уйдет или пропустит тебя. Он, возможно, будет совсем рядом, но ты этого даже не будешь знать. Ты для него не являешься объектом охоты. Тем более летом. Поняла?

— А для тебя?

— Ха-ха... А для меня ты объект поклонения, а не охоты. — Игорь поцеловал ее в лоб. — Разве я грубо с тобой обращаюсь? Как медведь?

— Это и настораживает, братец!..

Он снова рассмеялся, затормошил ее:

— Да ты совсем стала взрослой, девочка!

— Что с нами будет дальше?

— Поживем — увидим. Ты заканчивай школу, и всё. А я буду возить тебя на танцы. Или куда скажешь.

Она вздохнула:

— Ты увиливаешь.

— Что ты хочешь услышать?

— Я не знаю... Ты же взрослый.

— Ну, пойдем к бабушке Стеше и спросим, что нам делать!

— Ага, пойдем! Она знает, что делать: запрет меня на замок, и всё! Или мама примчится и заберет с собой. А я не хочу...

— Ну вот. Давай не будем афишировать наши отношения больше, чем уже случилось. Ничего умнее я не могу придумать. Я не хочу тебя терять.

— Чтобы я ходила с другим?

— Да, не хочу.

— И я не хочу...

Они несколько раз поцеловались, и она была счастлива.

— Поехали домой, уже поздно.

* * *

В доме не светилось ни одно окно, и он предложил:

— Может, ты оденешься потеплее и мы погуляем?

— Погуляем?.. Ну, ладно... Но если бабушка спит. Ты подойди с той стороны, в палисадник... Третье окно от угла.

Он подошел и стоял у окна рядом с густо пахнущим кустом черной смородины. И не был он здесь похож на брата, ну нисколько! Ему самому это было яснее ясного.

Ее не было очень долго. Наконец окно осторожно отворилось. Она стояла у подоконника в комнате все в той же одежде. Он не различал ее лица, потому что свет она не зажгла, и протянул руку, чтобы помочь. Но она подалась назад и сказала почти шепотом:

— Нет... Я не пойду.

— Почему?

— Боюсь... Уходи. Всё, пока!

И окно так же тихо закрылось.

3

— Раз я с тобой хожу, значит, должен тебя развлекать. Купаться поедешь? На озеро...

— Поеду! Здорово!.. А когда? Мы одни будем?

— Нет... Будет еще семейная пара на «жигулях», с детьми.

— Ну и хорошо! В компании веселее. А дети большие?

— Да! Почти как ты. Один ходит в школу, другая еще нет.

— Мне очень смешно.

— Так мне и самому смешно! Ха-ха... Ладно, ладно, я же шучу, не дуйся. Завтра, после обеда, часика в три. Ничего не бери, у нас все будет.

— Только вот... Я должна сказать бабе Стеше.

— Ну и скажи! Мы заедем — подтвердим. До завтра! Целоваться будем?

— Сейчас? Здесь? — Она обернулась на окна дома за спиной и отрицательно помотала головой. Но глаза ее смеялись...

* * *

— Игорь, ты мне внучку не спорти!

— Что вы такое говорите, Степанида Ивановна! Искупаемся и вернемся. Вот вам крест!..

— Гляди!.. А то жениться будешь.

Они посмотрели друг на друга. Игорь развел руками, Нина смутилась и отвернулась. Старушка погрозила сухим кулачком:

— Борис, ты там приглядывай за ними, глупыми.

— Не волнуйся, Ивановна, у меня не забалуешь!

— То-то...

Борис, плотный молодой мужчина с густой темной шевелюрой, в которой проступала седина, был старше Игоря всего на пару-тройку лет. Седина у него была наследственной — в русых волосах ее вряд ли можно было бы различить.

* * *

Берег, у которого купались, был голым пологим холмом. С него просматривалось почти все озеро, кроме длинной загубины, переходящей в старицу где-то далеко слева, за кустами и тонким осинником. Противоположный лесистый берег спускался прямо к воде, к нему не было подхода с суши, рыбаки добирались туда на надувных лодках — место считалось уловистым.

Еловый лес отражался на тихой воде, в небе стояли белые облака, их отражения тоже плыли по зеркалу озера — картина была умиротворяющей.

— Эх, хорошо! Спасибо, Игорек, что вытащил! Сельхозпроизводство — это ж как могила, не выбраться.

— Ну ты и сравнил! Какая же может быть могила, где все растет, наливается да плодоносит!

— Где все цветет и пахнет, лучше скажи.

— Издержки производства — они везде есть.

— Мужики, не заводитесь! Дайте отдохнуть, — попросила супруга.

— Умные, к месту сказанные слова! Галя, мы по пять капель, символически, и бегом в воду!..

* * *

Нина выходила на мелководье, как нимфа, и женщина сказала, глядя на нее:

— Красивая... А что ты с ней делаешь?

— Ничего я с ней не делаю. Пасу.

— А-а!.. Она, наверно, в школу еще ходит?

— Не проверял, но говорит, что еще ходит.

— Ты что, втюрился в нее?

— Да ничего я не втюрился! Два года назад подвез с танцев. С тех пор вот... как-то так все и идет.

— Вы дружите...

— Да! Мы дружим.

— Ха-ха-ха!..

— Лучше ты, чем какой-нибудь пьяный придурок, — сказал Борис. — А что, я бы тоже мог с такой дружить, купаться возить или в ягоды... Ну, малек постарше...

— Я те подружу!.. — Женщина широко размахнулась, и Игорю показалось, что друг и вправду сейчас получит оплеуху.

Но тот шустро откатился в сторону.

— Дети! Нина! Вылезайте, идите к столу!..

Нина помахала рукой, малыши же не обратили на призыв никакого внимания.

— Вишь, понравилась как им новая подружка... Маша, Маш! Ты слышишь меня? Нина, тащи их сюда!

Девушка еще стояла, прибирая намоченные волосы, позволяя ему любоваться собой, — и он любовался! — а дети уже схватились пить сок и тянули к себе бутерброды.

— Нина, давай-ка мы с тобой вот этого сладенького винца отведаем. Мужчины пусть свою каку пьют, а мы с тобой сладенького. Держи.

Девушка взяла протянутую рюмку:

— Только бабе Стеше не говорите...

— Могила! — заверил Борис, выбирая себе закуску.

Игорь неожиданно, помимо воли рассмеялся.

— Чего он? — Девушка опустила руку и посерьезнела.

— Ой, да не обращай ты на них внимания! Это они только что какую-то дурацкую могилу тут вспоминали. Ну, со здоровьицем! За знакомство, за озеро, давай... Вот свежепосоленным огурчиком закуси — никакая баба Стеша не учует.

Потом они лежали рядом на одном одеяльце и, повернув головы, смотрели друг на друга. Она смотрела ровно, почти не смущаясь, позволяя ему тонуть в глубине своих светло-серых глаз. Потом, не меняя поворота головы, по-прежнему не мигая, спросила вполголоса, чтобы слышал только он:

— Ты меня любишь?

— Конечно! Да, люблю.

— Как взрослую?

— Какая ты есть, такую и люблю.

— Любовь — это постель? — Ей пришлось сделать над собой определенное усилие, но она все же это выговорила.

— Любовь — это чувство. И желание прикасаться. Дай мне руку.

Она положила в его ладонь свою руку, и он бережно сжал ее.

— Что ты чувствуешь?

— Ничего. Мне просто хорошо.

— Ну вот!..

— И это всё?

— Нет, конечно. Так, держась за руки, нужно пройти по жизни.

— Ты опять смеешься надо мной, да? — Она только теперь оторвала голову от изгиба локтя и приподнялась.

— Эй, перестаньте шептаться! — окликнул их Борис. — Говорите вслух, вы тут не одни. Не то обо всем будет доложено бабе Стеше!

Нина повернулась к Борису, чтобы понять, шутит он или говорит серьезно, но тот улыбался. Смутилась и снова спрятала лицо. Игорь сел, легонько похлопал девушку по пояснице.

— Не бойся, он добрый человек — могила!

Подбежала Маша, девочка лет четырех, шлепнулась рядом:

— Нина, ты будешь купаться?

— Будешь, будешь! — Нина пощекотала ее голое пузико, Маша залилась мелким, звонким смехом. — Побежали!

И они унеслись к воде.

— Галя говорит, что между вами струна... Слышно, как звенит.

— И ты слышишь?

— Я не слышу — я вижу. Ты только не обижай ее, а то нарвешься на неприятности.

— Как я могу ее обидеть, когда всего минуту назад сказал ей, что люблю?

— Дурак!

— Стараюсь.

— Ты меня не подставь. Я ж ее маму знаю, и она должна меня помнить.

— Расскажешь?

— Да что рассказывать... Сидим вечером на заборе у клуба, на верхней жердине, да смотрим, кто с кем идет, кто как нарядился. У Зои Стешиной коса толстая, ниже спины. Платье в талию, с пояском... А больше ничего не помню. Они для нас как тети были, заигрывали мы с другими.

— М-да. И беден был его рассказ...

— Ну, извини, что есть. Она давно в Ленинград уехала, там и любовь свою нашла. На фабрике где-то работала. У Нины братья-сестры есть?

— Не знаю...

Борис развел руками.

— И правда втюривши!

Перед отъездом они еще раз все выкупались. Дети визжали от восторга и не хотели уезжать. Никому не хотелось уезжать.

— Ну, теперь, как говорится, пронеси Бог мимо «МАЗа», «КамАЗа» и гаишника! Вы-то на двух колесах да с двумя цилиндрами уйдете, а нам никуда не деться.

— Вот что ты за человек! — возмутилась жена. — То могилу вспомнишь, то гаишника. Так все хорошо было!..

* * *

В лесу он свернул к знакомой опушке с вывеской о сбережении леса.

— Зачем мы сюда...

— Зачем, зачем... — Он расстегивал ремешок на ее каске и заглядывал в глаза. — Мотор перегрелся, вот зачем.

— А-а...

Он припал к приоткрытому рту, и она поняла и согласилась, обняла его за шею. Поцелуй был самым долгим и самым жарким за все время их знакомства. Ей было немножко стыдно: они впервые целовались днем.

— Баба Стеша говорит, что если я... если у нас... ну... ты понимаешь... то она все сразу поймет...

— «Моссад» какой-то твоя баба Стеша, контрразведка!

— И я боюсь, что меня отправят домой и больше мы никогда уже... А ты что тогда подумал? Что я просто боюсь?

— Ну да. И это нормально. Ты молодец!

— Я не боюсь! Я не маленькая!

— Тихо, тихо! Я же знаю, ты никогда не боялась! Давай сейчас поедем домой, как обещали бабушке, а завтра я отвезу тебя на танцы, хорошо?

— Ты будешь со мной танцевать? Медленный!

— Ну... Один медляк, согласен.

— Два!

— Один.

— Два, два, два!

Губы ее, казалось, были созданы для поцелуев...

4

Прошел еще год. Нина поступила в институт.

Они были одни в летнем неотапливаемом домике. На темном августовском небе горели все звезды. Был поздний вечер, луна еще не взошла.

— И кем ты будешь?

— Инженером-технологом.

Он стал ее раздевать.

— Какой технолог?

— Пищевой промышленности.

— О-о, как здесь все вкусно!

Она не сопротивлялась, и он раздел ее всю — летом на молодых почти нет одежды. Поставил перед собой, скользнул руками по контуру тела сверху вниз. Кожа была прохладной и гладкой, как бутылочное стекло. Темнели круги сосков и мысок лобка. От тела исходил чистый, неповторимый запах юности. В молодости к нему примешается запах пота и вкус соли. А так обворожительно пахнет только юность. Это аромат рая.

— Нина, как ты прекрасна!..

Она стояла перед ним, опустив руки, смотрела на звезды за окном и слушала стук своего сердца. Вообще-то она не все понимала, что он говорит, что спрашивает. И отвечала ему не она, а кто-то за нее, тот, кто все знал и все предвидел.

— Я хочу спросить, не обижайся... Ты девушка?

— Да...

— Ты очарование!.. — Потом вдруг отстранился, не убирая рук с ее бедер. — Нет, но так же нельзя! Ты должна сопротивляться, брыкаться, царапаться!

Она словно вернулась с неба на землю.

— Оцарапать лицо?

— Нет, ну зачем же сразу лицо! Лицо не обязательно... Лицо — оно само по себе. Я в общем смысле.

— Но ты же ничего не делаешь.

Она неуверенно опустила руки ему на плечи. Он схватил ее, опрокинул на кушетку, припал лицом к нежному ее животу...

* * *

Она немножко полежала на спине, словно прислушиваясь к чему-то внутри, потом села, уткнулась лбом в его плечо.

— Мне нужно в душ. Или воды...

— Пойдем, это рядом. Не одевайся, здесь близко, я проведу тебя.

И он повел ее, совершенно нагую, за руку по садовой дорожке к кабинке с летним душем. Луна поднималась из-за леса, и света стало больше, но они ничего не заметили. И их не видел никто.

— Голову не мочи, замерзнешь. — Он почему-то волновался, а она была спокойна.

Он ждал, пока она мылась, тихо ойкая от холода.

— Я как морж, — сказала она, выйдя из кабинки.

— Остыла уже, вечером теплая была.

Он накинул на нее полотенце, и они вернулись в домик. Он снова поставил ее перед собой и растер полотенцем спину, ноги, плечи, осторожно — грудь и живот. У девушек очень нежные животы.

— Давай минутку полежим, мне холодно.

Кушетка была узкой, и она мягко забралась на него.

— А то я упаду... Укрой меня...

Он накрыл ее восхитительные бедра и узкую спину пледом, она обмякла, словно растеклась по нему, волосы засыпали ему лицо, она поласкала его шею горячими губами и уснула... Он понял это по тихому, ровному дыханию. Он лежал, боясь пошевелиться и разбудить ее, потому что счастье было сейчас здесь, с ним. Он был счастлив — во всех отношениях и на сто процентов, без вариантов. Оно продлится ровно столько, сколько она будет спать. Счастье нельзя ни купить, ни как-то устроить, ни продлить, оно дается свыше и приходит внезапно, без учета видимых заслуг, трудов или каких-то ухищрений. С ним нельзя договориться и нельзя хитрить. По большому счету — это всего лишь миг. Не бывает счастья длиной в жизнь, это невозможно — невозможно удержаться, не рухнуть с вершины, на которую тебя вознесло. Поэтому у него всегда есть начало и есть конец.

Этот его счастливый миг длился где-то около часа. Это было блаженство, которому нет названия и которое не с чем сравнить, состояние, которое надо пережить самому — ведь оно у каждого свое.

То, что она проснулась, он опять понял по ее дыханию. Оно изменилось, стало прерывистым, неглубоким, хотя она не сдвинулась ни на йоту и не открыла глаза. Потом, легко прогибаясь, оторвалась от его груди, упершись руками в матрац.

— Ой... сколько я спала?

— Не знаю... чуть-чуть.

— Да? Мне снился сон... Какие-то большие птицы летали, кричали... далеко, но я слышала их.

— Журавли?

— Я не знаю... Может, аисты...

— Нет, ну зачем сразу аисты! Это журавли. Или лебеди.

— Лебеди белые. Это были аисты. Они кружили высоко-высоко...

— Ты мой аист!

— Я твой аист, и я хочу быть ласковой. Я же теперь женщина. — И, припав снова к груди, в ухо, горячим шепотом: — Мы будем еще?

И это тоже было его счастьем. Оно продлилось еще на какой-то час или два. Был все тот же неповторимый миг, дарованный им свыше.

— Кажется, ты и вправду оцарапала мне спину, что-то там жжет.

— Как заказывал, братец, как заказывал.

— Как ты быстро взрослеешь! Прямо на глазах!

— Сегодня? Еще бы! — Она тихо улыбалась, глядя ему в лицо.

5

Это была их единственная любовная встреча, первая и последняя. Вскоре одно за другим произошли два события непреодолимой силы, которые разъединили их. Сначала умерла баба Стеша, Степанида Ивановна, ее похоронили на местном кладбище, и Нине не к кому стало приезжать, а затем рухнул нерушимый Союз. Останавливались предприятия, распускались совхозы, закрывались НИИ, ПТУ и военные училища. Людям разрешили свободу мыслей и единственно доступное занятие — торговлю чем ни попадя, то, что прежде называлось спекуляцией. Первые банды будущих хозяев начали делить страну. Стало не до романтики. Эйфория разрушения накрыла всех и вся.

Нина сумела окончить институт и вскоре вышла замуж. Но брак распался. Помня свой маленький девичий опыт, она ждала от своего мужчины чего-то совсем другого — видимо, больше нежности и поклонения. Но повседневность тех лет состояла из одного быта, не из жизни, а выживания. Она работала, а муж в основном искал работу, даже не работу, а где взять денег. Это было скучно, серо, нервно. И она не выдержала.

Она ждала его, своего Игоря, чтобы он увез ее на озеро с хрустальной водой или в тот летний домик, чтобы она еще раз прошла там, нагая, под луной, по садовой дорожке. Он сильный, добрый, смелый, у него горячая грудь. Но он не объявлялся, не искал ее. Она обижалась, но не очень, так, журила про себя, для сильного гнева не было причин — они ничего не обещали друг другу клятвенно. Потом она узнала, что он женат и у него дети. Значит — все, ничто не вернется, и некого ждать. Она во второй раз вышла замуж...

6

Шла предтроицкая неделя, народу на кладбище было немного — люди подправляли к празднику могилки. Муж взялся красить оградку, мать с внуками пытались отлить увядшие цветы. Нина оставила их и пошла вокруг церкви. Седой полный мужчина недолго, но пристально посмотрел на нее...

— Борис, это вы?.. Здравствуйте!

— Здравствуй, Нина! Теперь узнал... Какой ты стала дамой, вай-вай...

— Ладно вам!.. Вас тоже трудно узнать, простите уж...

— Это гены. Отец был белый как лунь.

— Как вы живете? Все работаете? А Галя?

— Работаю... На себя — совхоз-то крякнул. Галя дома, по хозяйству. Нормально все.

— Борис, а дети? Они ведь уже большие...

— Очень большие. — Мужчина шумно вздохнул. — Сын женат, а Маша уже развелась. Внуков нет.

— Маша развелась... Я же вот такой ее помню, в белых трусиках по берегу бегала...

Борис рассмеялся:

— Нина, так и ты же с ней там бегала!

— Да, Борис, да, как летят годы...

— Ты, смотрю, спросить хочешь... Скажу, пока твои не подошли — я видел вас, только издали не признал... Приезжает. Но редко. И о тебе очень хорошо вспоминает. «Улетел мой нежный аист...»

— Ох, Борис, вы даже не знаете, что сейчас сказали... Дайте я вас обниму!..

— Так что... сильно не обижайся.

— А я и не обижаюсь. Что было — то было.

— А было? — Мужчина хитро прищурился.

Нина, улыбаясь сквозь слезы, едва заметно кивнула — больше самой себе, чем собеседнику.

— Я никому — могила!..

— Перестаньте, прошу вас! — Нина смеялась. — Как будто вчера... Скажите лучше, как то озеро называется, где мы купались?

— Белая вода.

— Может быть, съездим с детьми...

— Воля ваша. Но лучше не надо.

— Вы думаете?.. Борис, а танцплощадка жива?

— Господь с тобой — и помину нет. Ни клуба, ни танцплощадки, ни школы. Вообще-то здание клуба восстановили... Но там теперь частный магазин. Можете заехать, это вам по пути...

7

Они по сей день живут своими семьями, а когда нахлынут воспоминания, то оба, находясь далеко друг от друга, видят одно и то же: свое единственное любовное свидание, озеро у подножия холма, танцплощадку под звездным небом, красный, сверкающий хромом мотоцикл, несущий их, молодых, сквозь лес и ночную тьму.

Со временем стираются и уплывают в глубину прошлого детали тех встреч и разговоров; уже не вспомнить ощущения первых, нечаянных прикосновений, незнакомую дрожь возбуждения и как неуклюж и тороплив был первый поцелуй, но целые, главные картины живы в памяти. Возможно, они не были именно такими — поздняя фантазия дорисовывает их. Но в этом и заключается особенная сладость воспоминаний о поре, когда ты был молод и бездумно счастлив.