К 190-летию со дня рождения  В.П. Верещагина

Работы Василия Петровича часто приписывают более знаменитому тезке и однофамильцу — художнику Василию Васильевичу Верещагину, автору известных батальных полотен.

Василий Петрович Верещагин родился 13 января 1835 года в Перми. Его отец, Петр Прокопьевич, и дед, Прокопий Данилович, были иконописцами. Художниками стали и его братья — Петр и Митрофан Верещагины. Первоначальное художественное образование получил у местного иконописца.

В 1856 году поступил в Академию художеств учеником А.Т. Маркова и там в течение шестилетнего пребывания получил все академические медали. Отправившись за границу пенсионером академии, Верещагин посетил все важные художественные центры, но главным образом работал в Риме, изучая и копируя картины старых мастеров.

Возвратившись в Петербург в 1869 году, представил в академию в виде отчета о своих заграничных занятиях картины «Святой Григорий Великий проклинает умершего монаха за нарушение обета бессеребрия», «Свидание заключенного со своим  семейством», «Ночь на Голгофе», три портрета, две большие картины и двадцать акварелей, за что был назначен профессором портретной и исторической живописи.

В 1870 году Верещагин снова отправился в Рим, а по возвращении в Петербург занялся выполнением стенной декорации дворца великого князя Владимира Александровича на темы из русской народной поэзии. На особом рубчатом полотне, в подражание гобеленам, он написал «Илью Муромца», «Алешу Поповича», «Добрыню Никитича», «Деву-зарю» и «Овсень».

К наиболее замечательным произведениям художника следует причислить картины «Крещение святого Владимира», «Водворение христианства в Киеве» и «Закладка Десятинной церкви в Киеве». Эти последние работы находились в церкви дворца великого князя Владимира Александровича.

После крещения киевлян князь Владимир приказал рубить из дерева церкви и ставить их по всему городу в тех местах, где раньше стояли идолы. На холме, где недавно торчал из земли истукан Перун, была сооружена деревянная церковь во имя святого Василия, в честь которого был окрещен Владимир. В 989 году Владимир решил построить в Киеве церковь, похожую на ту, что видел в Корсуни. На том месте, где были убиты языческой толпой два варяга-христианина — Федор и его сын Иван, — Владимир распорядился построить храм в честь Успения Пресвятой Богородицы. Шесть византийских мастеров работали над его постройкой. Когда сооружение храма было завершено, на его содержание Владимир повелел отчислять десятую часть всех своих доходов, поэтому церковь была названа Десятинной. Стены ее были украшены великолепной росписью. В 996 году храм был освящен. День освящения храма Пресвятой Богородицы, или Десятинной церкви, — 11 или 12 мая — был внесен Владимиром в месяцеслов для ежегодного празднования.

Десятинная церковь Богоматери стала средоточием духовной жизни Киева. Здесь началось составление летописей, были написаны жития Ольги и святых первомучеников российских, «Слово о том, како крестися Владимир возьмя Корсунь». В этот храм Владимир перенес нетленные мощи своей бабки — равноапостольной княгини Ольги — и мощи святого Климента, доставленные из Корсуни, которые до 1240 года были главной святыней Киева. В Десятинной церкви похоронены великий князь Владимир и его жена Анна. В 1240 году церковь была разрушена монголо-татарами, а впоследствии на ее месте воздвигнут храм Николы Десятинного. Умер великий князь Владимир в 1015 году. В 1240 году Александром Невским он был причислен к лику святых и назван равноапостольным. Официальная канонизация Владимира состоялась при Иване Грозном.

Капитальными трудами Верещагина считаются также его работы в Москве, в храме Христа Спасителя, а также картины «Снятие со креста», «Римские девочки», «Чучар», «Ау!».

На академической выставке 1891 года демонстрировалась большая картина Верещагина «Защитники Свято-Троицкой Сергиевской лавры в 1608 году». Посвящена она одному из героических эпизодов русской истории — обороне православной святыни от иноверных и изменников.

Вот как описывает современник осаду Свято-Троицкой Сергиевской лавры:

«На Руси была пора, которую называют Смутным временем. И носит она такое название потому, что это была пора безначалия: истинными хозяевами земли явились бродячие шайки ляхов, казаков и своих изменников, приставших к ним ради наживы и своеволия.

Со смертью царя Ивана Васильевича Грозного и его сына Федора Ивановича древний царский род пресекся, после них на престоле сидели то русские бояре, то самозванцы, которые величали себя именем покойного царевича Дмитрия, скончавшегося в детстве. Одно время случилось так, что в Москве сидел один царь, по имени Василий Иванович, а под Москвой жил в стане другой, под именем Дмитрия; и русские люди не знали, кто из них настоящий царь и которого следует слушать. Бояре, которые сами поставили царем Василия Ивановича Шуйского, служили тому, кто больше награждал: поживут в Москве, перейдут к самозванцу, опять вернутся в Москву и под конец смуты так измалодушествовались, что от них нельзя было ждать спасения Русской земле. На этот раз оно пришло из городов, поднявшихся на защиту православной веры, за водворение порядка, за восстановление царской власти в ее прежней силе. Первые подали голос духовные пастыри Русской земли, из которых один, а именно патриарх Гермоген, отдал за это дело свою жизнь — его уморили голодом, другой, по имени Авраамий Палицын, был келарем Троицкой лавры. Вот его-то обитель подала пример доблестной защиты и сумела отстоять свои сокровища от варварского расхищения. Это было в 1608 году.

Троицкий монастырь стоит посреди гор, оврагов и окружен каменной стеной, в этой стене поделаны двухъярусные камеры со сводами и бойницами, по углам и посередине ограды стояло восемь башен с бойницами, вокруг стены — глубокий ров. В самый разгар смуты иноки и небольшое войско, засев в этих стенах, зорко берегли свою обитель, далеко во все стороны вокруг монастыря не было от них ни прохода, ни проезда воровским шайкам.

“Доколе мы будем терпеть это воронье гнездо? — спросили ляхи у тушинского царька. — Пусть повелит твое благородие смирить их, а если добром не покорятся, так мы их разнесем!” Царек согласился, и 23 сентября подошла к монастырю по Московской дороге ватага в 30 тысяч разного сброда под начальством гетмана Сапеги и лихого польского наездника пана Лисовского. Монастырь издавна славился своим богатством, было в нем много серебра, золота, драгоценностей, большие запасы хлеба и овса. Ратными людьми правили воеводы князь Григорий Долгорукий и Алексей Голохвастый: оба знали свое дело хорошо.

Как только воеводы завидели приближение врагов, вышли им навстречу и приняли бой. Им надо было выиграть время, пока жители монастырских слобод переберутся в обитель и сожгут свои дома. После этого воеводы отступили. Народу накопилось в обители больше, чем она могла вместить. Еще при первой вести о намерении ляхов жители окрестных селений искали надежного убежища в крепких монастырских стенах. Архимандрит Иоасаф никому не отказывал. Собственно же ратных людей было немного: кроме нескольких десятков иноков да служилых людей, знавших ратное дело, прочую силу составляли поселяне, вовсе не обученные, к бою не привычные. И таких-то защитников набралось не больше трех тысяч. Их разделили на два разряда: один для службы внутренней, другой для вылазок или для помощи в разных местах ограды. Каждой сотне указали свое место. Когда все распоряжения были кончены, то воеводы, а равно все чиновные и простые ратники, собравшись к гробу чудотворца, целовали крест на том, чтобы всем дружно стоять за святыню и до последней капли крови охранять ее от поругания иноверцев...

Наступила седьмая неделя осады. Ни разу еще не было такой жестокой пальбы, как накануне праздника архистратига Михаила. Одно ядро попало в образ архистратига, другое разбило подсвечник, третье ударилось в образ Николая Чудотворца, выше левого плеча, а четвертое разбило колокол в Троицком соборе. Народ стоял в это время в церкви, обливая помост слезами; служил сам отец архимандрит и, как всегда, торжественно, благоговейно...

Между тем наступала беда великая, страшная. Еще в конце ноября стала обозначаться цинга; как всегда, она бывает от тесноты, от недостатка свежей пищи, кислой капусты. Сначала умирало в день по 20–30 человек, потом стало умирать по 50 и по 100 в день. С утра до вечера отпевали покойников, и не было покоя ни днем ни ночью — ни больным, ни здоровым. Служащие иноки совсем истомились; их держали под руки, пока они отчитывали мертвых или приобщали больных. И был смрад великий не только в келиях, но и по всему монастырю, в службах, в святых церквах — от мертвых, от больных, от палого скота. Здоровые не знали, что им делать: оберегать ли стены монастырские, ходить ли за больными, которые валялись в подвалах, по сараям, землянкам, или же погребать покойников. Неприятель все это знал от наших перебежчиков; шайки литовских людей подъезжали к стенам и задирали защитников бранью, насмешками, угрозой; но если из ворот выезжал на возу безоружный инок, они спешно уходили прочь: это вывозилась смрадная и зараженная одежда от покойников; ее зарывали в ямы, чтобы спасти от заразы остальных. Да и здоровых оставалось в обители немного, если не считать женщин и детей, а от них помощь небольшая, особенно на стенах.

Посоветовались воеводы с архимандритом Иоасафом и отписали в Москву, к Авраамию Палицыну. Келарь ужаснулся, когда узнал, что делается в обители святого Сергия. Он упросил царя Василия Ивановича послать хоть малую подмогу; вырядили 60 казаков под начальством атамана Останкова, дали 20 пудов пороху, да келарь от себя прибавил 12 монастырских слуг. Вот все, что могла дать Москва: она сама была в великой беде. Люди эти благополучно прошли в обитель...

С праздником св. Николая Чудотворца, когда расцвела весна, цинга стала уменьшаться и мало-помалу прекратилась вовсе. Зато и неприятель собрался к концу этого месяца; набралось его столько же, сколько было осенью...

Защитники не дремали. Как только на Красной горе грянули пушки, в тот же миг вскочил неприятель на ноги, стал приставлять лестницы и подниматься наверх. Поляки рассчитывали взять обитель сразу: они знали, что число ее защитников не превышало одной тысячи. Однако они ошиблись. Отбивались не только ратные люди, но даже женщины и подростки. Так же как и в первый раз, защитники пуще всего не допускали ставить лестницы, палили из пушек, громили из пищалей, кололи через окна, метали камни, лили кипящую смолу, бросали горящую серку и засыпали глаза известью. Бились всю ночь. Утром неприятель отступил; защитники отворили ворота и кинулись в ров, где поймали до 30 человек живыми да подобрали много раненых и мертвых. Пленников сейчас же засадили за ручные жернова, чтобы мололи на братию зерно; эта работа продолжалась до конца осады...

Неприятель прослышал, что царский племянник Михаил Скопин-Шуйский со шведской подмогой идет на выручку Москвы. Польские воеводы сняли осаду и пошли по Переяславской дороге, но у Калязина монастыря попались навстречу Скопину и потерпели поражение, после которого рассыпались. В это же время на помощь обители явился царский воевода Давид Жеребцов, а с ним 900 отборных стрельцов, после нового года подошел еще воевода Валуев с пятью сотнями стрельцов. Оба воеводы вышли на Клементьевское поле и напали на польские шайки, вернувшиеся из-под Калязина, разом смяли их, вогнали в табор Сапеги и подожгли все неприятельские постройки. Бились на прудах, на Валкуше и на Красной горе, бились целый день; много наших побито, зато неприятельские ватаги разбежались до последнего пахолка, или слуги. Это было уже в 1610 году, через неделю после Крещения, или на шестнадцатом месяце осады.

Бедствия Троице-Сергиевой лавры окончились, хотя Русская земля еще три года терпела Смуту, пока справилась с поляками и пока выбрала себе царем боярина Михаила Федоровича Романова».

В 1896 году Верещагин издал альбом «История Государства Российского в изображениях державных его правителей с кратким пояснительным текстом», включающий в себя около семидесяти изображений русских правителей от Рюрика до Николая II.

При содействии Василия Петровича Верещагина были открыты Художественно-промышленное училище в Екатеринбурге и Пермская рисовальная школа.

Василий Петрович Верещагин принимал участие в росписи храма Христа Спасителя. Написал цикл картин: «Моление о чаше», «Се человек», «Несение креста», «Распятие», «Снятие с креста», «Положение во гроб».

Исследователь творчества Елена Хорватова пишет: «Неизвестно, почему при сносе храма полотна уцелели, ведь работы многих выдающихся художников были безжалостно уничтожены. Возможно, художников-однофамильцев спутали, а к творчеству Василия Васильевича Верещагина в советское время относились с уважением. Как бы то ни было, полотна сняли со стен… и отправили в Ленинград. Там их положили в подвал Казанского собора, где в то время находился музей истории религии и атеизма, и надолго забыли о них... В скатанном виде картины пережили и блокаду, когда Казанский собор был лишен отопления и в подвалах было холодно и сыро. Холсты начали подгнивать, на них появилась плесень, красочный слой местами стал осыпаться... Вспомнили о полотнах Верещагина только в середине 90-х годов ХХ века. Реставраторы немало потрудились с полотнами Верещагина, прежде чем изображения Христа заняли свое место в восстановленном храме. Работы размещены в алтарной части, по сторонам от главного престола».

Скончался художник 22 октября 1909 года.

Похоронен на Северном (ранее Успенском) кладбище Санкт-Петербурга.