Надежда Ступина. Прекрасное не пропадет. Мир глазами студентов

Надежда Алексеевна Ступина — прозаик, критик, литературовед, исследователь современной русской литературы. Член Союза писателей России. Автор книги избранной прозы «Именно ты» (2018), сборников статей, этюдов и эссе «Окрыленные словом» (2016), «Художественный мир Ярослава Шипова» (2022), «Прекрасное не пропадет. Мир глазами студентов» (2024). Лауреат литературной премии «Русский позитив» (2013).

Хотя с детства в юность, а из юности в зрелость Надежда Алексеевна перенесла любовь к книге, все-таки в начале жизненного пути она не предполагала, что окажется связанной с литературой профессиональными узами.

Родители — русские крестьяне, волей судьбы оказавшиеся в столице. От мамы, Елены Яковлевны, Надежда Алексеевна унаследовала неуемное желание учиться и стремление во что бы то ни стало добиваться задуманного, а от отца — музыкальные способности. Алексей Михайлович был участником Отечественной войны, играл на баяне, пел, а на досуге слушал пластинки с песнями Эдиты Пьехи, Людмилы Зыкиной, русских народных хоров. И вот эта музыкальная атмосфера определила первоначальные жизненные ориентиры. После школы Надежда поступила на хоровое отделение культпросветучилища, потом окончила Московский институт культуры по специальности «народный хор», и это наряду с природными данными позволило ей петь в Русском академическом хоре радио и телевидения, в Государственном русском академическом ансамбле «Россия» под управлением Людмилы Зыкиной, в фольклорном ансамбле Московской филармонии, в хоре имени Пятницкого, а потом еще работать музыкальным редактором на Всесоюзном радио...

Глядя со стороны на внешнюю канву жизни, можно заключить: судьба благоволила Надежде, связав ее крепкими нитями с музыкой. И это действительно так. И тем не менее исподволь взыскующая душа требовала чего-то нового. В поисках себя Надежда Алексеевна оказалась на филологическом факультете Московского гуманитарного университета имени М.А. Шолохова, потом в аспирантуре при кафедре русской литературы того же вуза, а потом еще на Высших литературных курсах в Литературном институте имени А.М. Горького. Здесь она получила возможность непосредственного общения с ведущими современными литераторами и литературоведами, что обусловило новый вектор ее профессиональных интересов. Последовали публикации в газете «Московский литератор», в журналах «Литература в школе», «Московский вестник», «Рать», «Соты», «Москва», «Антураж», «Великоросс», «Братина», «Невский проспект»... Впоследствии статьи разных изданий объединились в книги, представляющие автора как состоявшегося критика и литературоведа.

По натуре своей Надежда Алексеевна лирик. Она тонко чувствует красоту в природе, в литературе, в человеческих отношениях. Она обладает собственным видением, переживанием, оценкой художественного произведения. У нее свои интонация, синтаксис, логика выстраивания текста. И стиль ее складывается не только из накопленного ума, но и из личного душевного склада. Читая ее работы, нельзя не почувствовать особого тепла, идущего от строк. Сердечность — неотъемлемое качество ее творчества — пронизывает все написанное, придает повествованию единый интонационный строй и окрас. Оттого и столь ладно все, что выходит из-под ее пера, что сама она личность цельная, гармоничная, единая и в чувствах, и в мыслях, и в словах, и в поступках. Жить в ладу с совестью, с верой в душе, с тягой к прекрасному, не предавать, не унижать, не самовозвышаться, уметь чувствовать слово, проникаться красотой его смысла и звучания, интерпретировать его в соответствии с контекстом, не стараясь приукрашивать, доносить собственное видение и понимание чистым, внятным, грамотным языком. Вот, пожалуй, основные человеческие и творческие ее качества, лежащие на поверхности. Это и есть все ее богатство. И его у нее никому не отнять, ибо оно духовное. Оно даже по наследству редко кому передается, а приобретается всей жизнью.

Послушайте, как она говорит о В.Бокове, Н.Тряпкине, Л.Чекалкине, и вы сердцем почувствуете, что на такой лирической ноте только выпевают сердечные мысли. Посмотрите, как душевно и взволнованно пишет она об О.Берггольц, какова глубина осмысления творчества Э.Балашова, Л.Сергеева, С.Щербакова, Я.Шипова, и вы поймете, что перед вами неординарный, со своим взглядом, вкусом, приятием личности автор.

Надежда Алексеевна просто, спокойно, сосредоточенно выполняет свою творческую миссию, считая ее не только необходимой, но и первостепенной в современной социокультурной обстановке. Именно этим ощущением вызвано к жизни и новое ее издание — сборник студенческих этюдов и эссе «Прекрасное не пропадет», ставших результатом осмысления пятнадцатилетнего преподавания русского языка и культуры речи в Российской академии народного хозяйства и государственной службы при президенте РФ.

С большим и неослабевающим интересом знакомился я с этой книгой, жанр которой даже затрудняюсь определить. В основе ее лежат творческие работы студентов современного московского вуза, и перед нами предстает множество различных судеб, самоаттестаций, самоопределений, рассуждений на самые различные насущные темы. И каждый автор беспокоится о том, чтобы рассказ его выглядел нетривиальным, ищет наиболее оригинальную форму выражения; у каждого своя манера, отбор жизненного материала, которым хочется поделиться, и каждый задумывается о том, с чего начать повествование. Они еще не знают, но чувствуют интуитивно, что первая фраза — своеобразный камертон звучания всего последующего текста. И абсолютному большинству студентов удалось раскрыть себя интересно, нестандартно, привлекательно. По всей вероятности, Надежда Алексеевна редактировала, подбирала наиболее точные слова и формулы, заглавия сочинений... И все же главное не это, а то, что была основа, вызвавшая ответное чувство сотворчества, сорадости созидания творческого продукта. И можно только снять шляпу и поаплодировать душевно как конкретным авторам, так и преподавателю, сохранившему, не предавшему забвению, посчитавшему необходимым опубликовать этот документальный срез духовного состояния современного студенчества.

Мы, люди старшего поколения, наблюдая за молодыми людьми на улице — их расхлябанность, расхристанность, немотивированное, ничем не оправданное сквернословие, нигилизм по отношению к этике и культуре, — естественно, не можем не относиться к ним критически. И нужно сказать, есть за что. Но представленные в книге студенты открыли и наглядно показали, что подобное представление о современной молодежи узко и неполно, отражает далеко не все ее содержание. Они еще думающие, переживающие, распахнутые навстречу доброму и светлому, стремящиеся к утверждению в жизни лучшего и прекрасного! В сущности, на этих страницах соткан автопортрет лучшей части современного молодого поколения. И вот эта грань — самая важная в книге, за что автору и молодым ее подопечным нижайший поклон!

Будучи филологом, я, естественно, не мог не обратить внимания на язык сочинений и с внутренней радостью отмечал про себя и «хрусткий от мороза снежок», и «мимолетные помутнения рассудка», и «плавкие людские идеи», и «речушку с легкими ребристыми волнами»... Я получал большое удовольствие от фраз: «Для каждого из нас “учительская” на самом деле вовсе не в школе, куда мы забыли дорогу, а в нашем собственном сердце», «Ее смех заставлял тронуть улыбкой не губы, а душу», «Любовь — это слово, которое придает смысл вращению Земли вокруг своей оси»... Как это прекрасно сказано!

Чего стоит признание Дарьи К.: «Я очень люблю дождь. Не легкий грибной, который нравится всем, а прохладную осеннюю сырость. Люблю его запах, люблю ощущение капель на своем лице, люблю серость. Она не кажется мне скучной и будничной, она — обещание будущей красоты». Не только в смысловом плане даже, а чисто эстетически это нестандартно, неподдельно, впечатляюще.

А стихи Марины из Подмосковья:

...Признаком сентября

С обликом мокрой истины...

Дождь, что с утра на пристани, —

Это

       была

                 я.

Просто чудо!

«Ода улыбке» и «О красоте» — это без всякого преувеличения профессиональные художественные тексты, очень теплые, очень светлые, метафоричные, вдохновенные!

Читая сочинения, нельзя не обратить внимание на зрелость высказываемых мыслей. И нельзя не согласиться с личной оценкой автора этого плана: «Раздумья духовно зрелого человека». Этот тезис легко подтвердить многочисленными примерами: «Мне нравится все, что просвещает душу», «Чем искреннее общаешься с кем-то, тем лучше его понимаешь», «Я бы всегда хотела быть создающей добрую атмосферу вокруг себя», «В жизни моей я считаю главным события, случившиеся в моей душе, мысли, рождавшиеся в голове», «Мы живем в мире завышенных ожиданий», «Только с критикой человек может становиться лучше»...

Текст «Нужен ли русским русский язык?» — мощное, очень злободневное, наполненное действенной энергетикой, собственным чувствованием с верно подобранной патетической интонацией размышление! А в одном случае натолкнулся на формулу: «Счастье — это перманентный баланс души человека с окружающим его миром» (Юлия Ч.). И был удивлен тем, как это близко перекликается с тем, что когда-то я сам вывел для себя: «Счастье — это когда ты удовлетворен и умиротворен положением мира и своим положением в этом мире».

Но порой творческие работы выступают столь глубокомысленными, что поневоле задаешься вопросом: разве может молодой человек столь основательно разбираться в вопросах и предметах не просто философских, а узкопрофессиональных, где требуется специализированные знания, опыт работы? И при всем уважении к студентам мне трудно согласиться с тем, что некоторые работы о специальности «экономика», о значении книг, о компьютерных играх, о ЕГЭ являются самостоятельными. Они слишком специфичны и, скорее всего, представляют собой компилятивные работы. Но таких немного. Основная часть — это действительно творения. Сколько прекрасных слов сказано о малой родине, об учителях, о родителях, особенно о бабушках и дедушках! Становится ясно, что все это жило в душах юношей и девушек, возможно, подспудно, неосознанно. Нужно было только побуждение к самовыражению. И такой шанс был предоставлен преподавателем вузовского курса по русскому языку и культуре речи. Именно он, творческое лицо, стоял у истоков этих откровений. Он интуитивно или осознанно догадался направить творческий импульс своих подопечных в нужное русло, в результате чего получилась такая прекрасная, нестандартная и чистосердечная книга. Пытливый ум Надежды Алексеевны, ее душевное слово, чуткость, искренность, умение привлекать внимание, вызывать доверие лежат в основе ее. И очень жаль, что данная дисциплина из соображений «оптимизации» из вузовской программы оказалась исключена.

Сам автор в книге проявляется мало и чаще всего короткими комментариями. Но без ее идеи, без любви к молодым людям, без внимания к их творчеству, систематизации, редакторской правки ничего бы не вышло. Ей удалось раскрыть то, что в студентах было заложено, но сокрыто. Это редкое умение! И групповой автопортрет получился ярким, интересным, увлекательным и обаятельным. И спасибо большое автору за проделанную грандиозную работу!

И, возвращаясь к вопросу жанра, имея в виду прежде всего содержательную направленность, возвышенный строй книги, ее романтическую приподнятость, безоглядную искренность, с которой молодые люди делились своими откровениями, я, пожалуй, назвал бы ее педагогической поэмой.

Петр Чекалов

Лидия Сычёва. Встреча с жизнью

В Москве вышла книга Лидии Андреевны Сычёвой «Встреча с жизнью», посвященная биографии и творчеству поэта Валентина Васильевича Сорокина. Биография поэта показана в хронологическом порядке, начиная с детства, с замечательными историческими экскурсами, отступлениями, пояснениями, отчего сразу складывается цельное впечатление не только о предмете разговора — биографии поэта, но и об историческом аспекте, повлиявшем на формирование мировоззрения, характера, душевного склада будущего писателя. Небезынтересно узнать, что род Сорокиных относится к древней русской народности мосалей, «переселенных царем из Мосальского княжества на Урал — границы держать».

В рассказе о детстве, юношестве поэта, как, впрочем, и в последующих частях книги, также не найти каких-либо эпитетов, оценок, определений прошедшим эпохам, людям. Внешне сухой текст о местах рождения, жизни будущего поэта создает воистину эпическое полотно: «Века звенела речка Ивашла <...> И хутор мой, Ивашла, века пахал, сеял, жал, воевать не отказывался за Россию, возвращался, оплакивал сыновей и снова жил, но не выдержал, растворился, исчез» (Сорокин В. Валет и Акулина. 1990).

Обращает на себя внимание не совсем привычное построение книги, о чем можно примерно сказать так: она составлена в соответствии с визуально-клиповым читательским восприятием нынешнего времени, но с наполнением серьезной фактурой, строгим, информативно насыщенным текстом, редкими историческими фотографиями. В книге не найти «проходных» мыслей, страниц.

Следует отдельно обратить внимание на ту часть биографического материала поэта, где говорится о его учебе и работе на промышленном производстве. «Каких трудов ему стоило оканчивать среднюю школу, работать на заводе и писать великолепные стихи!» Из отечественной литературы, искусства, общественной мысли ушел интерес к сверхважным процессам взращивания интеллектуального, образовательного, духовного потенциала нации, трижды претерпевшего в XX веке немыслимые испытания: в революцию 1917-го, надорванного Великой Отечественной войной 1941–1945 годов, искалеченного реформами 90-х, в то время как именно в этот чрезвычайно краткий учебно-производственный период совершается один из самых важных процессов формирования личности человека. Потому-то так точна, честна, интересна поэзия В.В. Сорокина, что он сполна прошел путь труда над собой, сделал себя сам, как сейчас принято говорить.

«Я стоял у огня, плавил кремний и резал...» И, добавим, одновременно учился и создавал поэтические произведения. Среднее образование Валентин Сорокин получит в 26-й школе рабочей молодежи. «А дообразовывался я в Челябинске. Из ФЗО № 5 — в 1-й прокатный, из 1-го прокатного — в 1-й мартен. Год вечернего техникума и самостоятельных занятий с помощью друзей, педагогов Головиных».

Материалы биографии не замыкаются на одной только фигуре поэта, через его судьбу рассказывается о людях, с кем он работал, кому посвятил те или иные произведения, что сразу раздвигает сугубо биографические жанровые рамки, открывается простор страны, ощущается ее дыхание.

Очень неожиданно, но, безусловно, к месту в этот плотный поток труда, созидания вдруг врезается цитата стихотворения:

Нас предадут

Кремлевские мессии

За тайное

Стяжательство свое, —

Детей России,

Матерей России,

Сынов ее

И воинов ее!..

(Молодость. 1961).

То, что он именно национальный русский поэт, Валентин Васильевич Сорокин воспринимает как естественно-природную, врожденную данность. И именно так говорит о себе в одном из писем Владилену Ивановичу Машковцеву: «...в Москве я прошел первым из русских. Стихи мои вышли в “Правде”, “Сельской молодежи”, “Красной звезде”, “Москов. комсомольце”, “Литгазете”, “Огоньке”, “Сов. России” и еще где-то. Все хвалят меня, но в зале Чайковского не разрешили читать “Ворона”, “Христа” и др.». И затем, в годы работы в журнале «Молодая гвардия», издававшемся в Москве: «Если цензура выдирала из отдела критики патриотический материал — я давал подобный материал по отделу очерка и публицистики. А потом я вел отдел поэзии, и мы с Петелиным обговаривали ситуацию: снимают у него материал о русской жизни — я на эту тему ставлю стихи по своему отделу».

Далее, как свидетельствуют приводимые в книге документы, общественная атмосфера становится все более напряженной, но не по линии творчества, а в плане идейном, мировоззренческом. Иногда она всплескивается неожиданными событиями, хотя повествовательно это выражено чрезвычайно сдержанно. Чего стоит, например, такой приведенный в книге отрывок из рассказа поэта: «В молодости я добился приема у бывшего председателя КГБ Шелепина. Пришел к нему, стал говорить, что хочу изучить судьбы погибших поэтов. Он на меня посмотрел пристально и сказал: “Зачем это тебе, Валентин? Ты на себя берешь тяжелый груз. Это очень затруднит твою жизнь”. И отказал мне». И чуть позже, находясь уже на очередной должностной ступени: «В Главлите, цензуре, Владимир Алексеевич Солодин восклицал: “...два отдела ЦК КПСС снять тебя не могут, а мы циркуляра им не даем и не дадим!..” <...> Если бы не Главлит, измесили бы меня раньше подошвами русских закормленных комхолуев».

Валентин Васильевич Сорокин не был диссидентом, инакомыслящим или выразителем крайних националистических взглядов, участником тайных кружков, кухонных подполий, он — отприродный, ярко выраженный русский поэт с ясным взглядом на мир, квинтэссенция талантов народа. Трудно сказать, почему власть преследует преимущественно национальных самородков, почему против них ополчается литературная казенщина и почему они зачастую гибнут первыми. Когда это началось в отечественной истории и когда закончится? Но было и остается совершенно непреклонной истиной: подавление русского самосознания, обезличивание культуры, лишение русской нации своего голоса в лице ее поэтов, писателей, художников приводит в итоге к гибели самого царства, а возрождение его, устояние всегда связано с раскрепощением русского духа, опорой на коренное, национальное. Парадокс, но в 1991 году, когда все-таки грянула катастрофа распада страны, на спасение бросились прежде всего те, кто натерпелся от своей власти, не пожелав мириться с гибелью родного дома, готовы были пожертвовать ради него своей жизнью, хорошо сознавая: другого дома не будет, не нужен другой. В их числе был поэт В.В. Сорокин. Ряд структур той власти и кто всегда обслуживал ее с немалой для себя выгодой добивали защитников не таясь. «В день августовского антисоветского переворота мне пришлось сесть за руль “Нивы” в поселке Семхоз и мчаться к Юрию Львовичу Прокушеву в Москву, которого собрались ельцинисты арестовать за телеграмму поддержки на имя ГКЧП. За мной ринулась легковая, черная “Волга”, и уже на светофоре, у Рижского вокзала, она разбила меня вдребезги. За ее рулем оказался гэбист» (Сорокин В. 1993). И такая горькая запись из его дневника: «Группа Евтушенко требует суда над Бондаревым, Распутиным, Прохановым. Палачи. Кровавые крысы в походе — Россия перед ними. Читаю свои дневники, почти все сбылось, что мучило меня предчувствиями. Родина рухнула в более страшную яму, чем 1917». Короткое время спустя многие из тех, кто так или иначе участвовал в перевороте, поддерживал его, разбегутся по вторым и третьим своим домам по всему миру, бросят страну и народ на произвол судьбы в нищем, полуразрушенном состоянии. Говоря словами древних, «издевательство еще более гнусное, чем самое злодеяние».

В целом приведенные в книге документы, материалы, фотографии дают довольно полное представление о ключевых моментах биографии поэта, его роли в литературной, общественной жизни страны — для тех, кто не застал по возрасту некоторых событий. Послужат хорошим, своевременным напоминанием непреложных фактов, помогут уяснить подоплеку, понять внутренние механизмы Новой и Новейшей российской истории тем, кому лично довелось это все пережить. Биография доведена до 2022 года.

Книгу прозаика Л.А. Сычёвой «Встреча с жизнью. Материалы к биографии Валентина Сорокина» (М.: У Никитских Ворот, 2023) настоятельно рекомендую филологам, историкам, журналистам и всем, кто чтит русскую поэзию, литературу, историю отечественной литературы, культуру страны.

Павел Лаврёнов

Александр Аннин. На сто первой версте

В романе «На сто первой версте» живут своей жизнью люди из 60–70-х годов минувшего столетия. Захолустные интеллигенты сходятся на посиделки (за бутылочкой крепленого вина «Черные глаза»), они искренне считают себя участниками грандиозных культурных процессов, а попутно клеймят и ниспровергают партийных выдвиженцев в литературе, кинематографе, на эстраде.

Местный юродивый вышагивает с гармошкой по мостовой — босиком, по зимней наледи. А когда малолетние озорники убивают его — просто так, мимо проходили! — рачительный мужичок-сосед забирает себе изломанную гармошку и чинит ее (не пропадать же, в самом деле, нужной вещи). Дворник в детском саду, фронтовик, покорно выслушивает грозную отповедь заведующей за то, что вернулся с войны целехоньким, а ее-то муж сгинул со свету... Бабка становится для окрестных жителей ненавистной куркулихой, когда решает завести в своем хозяйстве нутрий...

Самыми разными сюжетами изобилует роман «На сто первой версте». И все это — непридуманное, подлинное. Как и позабытые ныне слова и выражения той эпохи. Как пьяницы и стиляги, несуны и актеры бродячего цирка, «мильтоны» и самогонщицы.

Увы, не только сладостное чувство ностальгии по прошлому вызывают некоторые сцены из романа. Вовсе нет. Читателю предстоит и ужаснуться, и брезгливость испытать, и возмутиться сердцем, и проникнуться жалостью к извечным страдальцам — простым, обделенным жизненными благами труженикам советской поры. Книга эта не только для тех, кто лично пережил тот период нашей истории, она обращена и к более молодым.

Роман Александра Аннина «На сто первой версте» рассказывает о малоизвестной для нынешнего юного поколения повседневной жизни отцов, матерей, бабушек с дедушками. О том «общинном» укладе, когда соседи то и дело выручали друг друга в бедах и напастях. Эта книга — подлинное свидетельство далекой эпохи, что особенно ценно сейчас, когда в обществе порой насаждается постправда, утверждается неверная, искаженная память.

А правда заключается в том, что наш глубинный народ (читай — жители глубинки) всегда, при любом режиме, в годину испытаний и кажущегося безверия оставался Богоносцем. С большой буквы, по большому счету. Даже когда церкви стояли поруганными, а люди перестали носить крестики на груди. И в этом — лейтмотив повествования, которое ведется от лица автора, только совсем еще маленького, шестилетнего. Жил он с бабушкой возле действующей церкви, единственной на всю округу. «И шли к нам в церковь, — пишет автор, — со всей округи, хоть на праздник, или просто помянуть родню, из враждебного Заболотья, из Корниловской, из Ефремовской, из Семеновской да Селиванихи, Бережков и Акатова, где помолиться за здравие и за упокой людям было просто негде». «Иной раз я слышал от бабушки, когда она, по обычаю, говорила сама с собой: “Чтой-та я Плясуху (Пчелку, Мирониху. — С.Ш.) сегодня в церкви не видала. Заболела, может? Или померла?” Начинала переживать... И что же? Потом выяснялось, что все так и было: или слегла, или впрямь умерла. Потому что если на своих ногах, то уж в церкви будь всенепременно». «Я так понимаю теперь, что это давали знать о себе те отголоски прежней, дореволюционной еще приходской жизни, когда все, кто ходил молиться в одну церковь, ощущали себя некой общностью. Общиной церковной».

«По отдельности-то каждый жил как безбожник, себе на уме, соблюдал свою выгоду, слушался жену да начальство... А вот вместе — тут совсем другое дело, тут, откуда ни возьмись, являлся перед честным народом мужик набожный, готовый морду набить за веру православную или за хулу на священников да храм Божий».

Грустно читать, как «партейные» люди тайком передавали знакомым старухам узелочки с куличами и крашеными яйцами, чтобы те освятили в церкви эти исконные пасхальные угощения. А накануне крестин своего малыша отцы и матери уезжали в командировку или к родне, да куда подальше, оставив младенца на попечение бабушке (мол, что с нее взять, со старухи, без нашего ведома окрестила ребенка)...

И конечно, сильное впечатление производит сцена празднования «всем миром» Прощеного воскресенья:

«Будто встрепенулись воспоминаньем о былых деньках угрюмые, сонные лица купеческих домов, стоящих в ряд на Советской улице, вспомнили их стены те благословенные времена, когда улица эта именовалась Московской, когда плыл в такой же точно день Прощеного воскресенья гул бесчисленных колоколов соборных над егорьевским всенародным гуляньем... Вспомнили камни, да уж! И слезно исторгли из недр своих, из подвалов сумрачных ту глубинную, рвущуюся наружу, затаенную и затоптанную прошедшими мимо их окон поколеньями смутную песню народную... О таких же проводах зимы — вековой, полуторавековой давности.

А в семьдесят первом лишь полвека минуло с тех пор, как впереди процессии ряженой несли хоругви да рипиды церковные, и настоящие, не ряженые попы кадили народ, и все пели истовое, громовое: “Царю Небесный...”»

И хочется воскликнуть вместе с Есениным: «Далекие милые были! Тот образ во мне не угас». Образ детства, образ родины. И — образ христианской души русского человека, хранимый им на протяжении всей жизни.

Сергей Шулаков

Аслак Нуре. Морское кладбище

Моря, омывающие побережье Норвегии, богаты историей, и этот ключевой торговый путь хранит множество тайн под своими темными водами. В романе Аслака Нуре «Морское кладбище» подлинная история затопления пассажирского парома служит отправной точкой для глубокого погружения в темные глубины семейного конфликта и все еще незаживающей раны немецкой оккупации Норвегии во время Второй мировой войны.

Фактически паром СС «Prinsesse Ragnhild» затонул в 1940 году у северного побережья Норвегии, потеряв семьдесят восемь человек на борту. В романе Аслака этот факт объясняется наездом на мину, но вопрос о затоплении остается открытым.

Однако это больше, чем просто взгляд на норвежский «Титаник». Аслак вплетает драму военного времени в современную историю о богатой семье, разделенной после смерти «матриарха» Фальки — одной из самых успешных деловых семей Норвегии. Когда умирает глава семейства Вера Линд, вопрос о ее местонахождении становится предметом споров.

Знаменитая писательница оставила после себя неопубликованную рукопись «Морское кладбище», содержание которой грозит разорвать ее семью на части.

В процессе поиска фрагментов этой рукописи переплетаются истории о конфликтах в Курдистане и Афганистане, о норвежской секретной службе и воспоминаниях об оккупированной Норвегии во время войны, и в этой сложной истории постепенно выясняется, что то, что считалось правдой, может оказаться не таким, как кажется на первый взгляд.

Это отчасти семейная драма, отчасти урок истории, отчасти шпионский триллер. «Морское кладбище» — амбициозная работа. Однако эти амбиции не до конца реализованы. Это очень медленная книга, первая половина которой утяжелена подробными объяснениями, настолько глубокими, что легко потерять нить сюжета, персонажей, направления. В первых главах многократно повторяются разговоры о необходимости найти потерянный манускрипт, настолько, что читатель испытывает искушение крикнуть на страницы, чтобы герои поскорее  НАЧАЛИ это делать.

Это медленное горение, которое стоит того, чтобы его выдержать. Это роман в романе. И когда мы читаем собственный роман Веры, состоящий из трех частей, напряжение начинает нарастать, а все кусочки головоломки встают на свои места. Концовка обеспечивает сюжетный поворот, на который все надеялись на протяжении предыдущих трех четвертей книги. И когда он наконец происходит, это великолепно.

Аслак дает нам огромный набор персонажей, и, хотя некоторые подсюжеты, кажется, теряются в общей картине — например, разделы о конфликте на Ближнем Востоке, возможно, лучше подходят для отдельного произведения, — эти персонажи детально прописаны.

Несмотря на то что темп книги мог бы выиграть от некоторого разумного редактирования, «Морское кладбище» стоит того, чтобы читателю с ним поработать, хотя бы для того, чтобы узнать больше о захватывающей части современной истории Норвегии, которая и по сей день хранит тайны.

Антон Секисов. Курорт

«Курорт» — меланхоличная повесть о релокации, чувстве подвешенности и отмирании старой жизни. Главный герой, журналист среднего возраста, проходит испытания Верхним Ларсом и оседает в прибрежном отеле прибрежного городка — без цели, без особенных чувств, опустевший изнутри. Не очень понятно было в процессе, зачем мне про это читать, все до боли узнаваемо и знакомо по постам в соцсетях и заметкам в модных медиа, будто не выстроилась дистанция, будто варимся в этом чувстве и оно излишне зазвучало еще и с бумаги. Как слепок времени, возможно, да, но как целая книга — нет. А еще — усталость и утомленность от приема постмодернистской иронии, который мог бы сработать на короткой дистанции рассказа, но растянулся на роман и съел сам себя.

Герой окружен известными нарративами, каждый из которых претендует на объективность. Все они — фоновый шум, но некоторым все же удается пробраться сквозь его плотную оболочку и стать как будто бы мыслями самого Мити, не способного подобрать слова для своих чувств. Митя никого не осуждает и не поучает, к самому себе у него больше вопросов, чем ответов. Однако и абсурдность происходящего вокруг он не может не подмечать. Другой вопрос — что с ней делать? Главный герой — герой бездействия, потока. Это роман о дне сурка в грузинской/сербской/турецкой провинции. В бесконечных вариантах вселенных этот пейзаж останется неизменным. И Мити останутся те же. Без любимых ресторанов, сырников из «Вкусвилла», освобожденные от бесконечной сводки новостей.

Только тревога никуда не уходит.

Денис Волков
 

Тамара Краснова-Гусаченко. Пришли времена...

Эта стильно, без излишеств оформленная книга с глубоким, зовущим к размышлению названием «Пришли времена...» уже тридцатая, юбилейная в творчестве известной и любимой многими витебской поэтессы Тамары Ивановны Красновой-Гусаченко. А юбилей всегда дает повод для более пристального взгляда на поэзию автора, ее неповторимые особенности и ценности, на значение творчества писателя для литературы в целом и каждого читателя в частности. Тем более что поэзия Тамары Ивановны не лишена внимания профессиональных литературоведов, которые чаще всего не жалуют региональных, так сказать, авторов. Только не в этом случае, ведь про Т.Краснову-Гусаченко писали основательные статьи доктора наук В.В. Гниломедов, Т.И. Шамякина, А.В. Русецкий, известные критики А.Мартинович, Н.Т. Чайка, М.П. Кузьмич и многие любители литературы. Следовательно, есть на что опереться, процитировать и объективно оценить новый сборник стихов.

Зная, что первая книга Т.И. Красновой-Гусаченко «На одном дыхании» (1999) опубликована 25 лет назад, поражаешься творческой активности поэтессы, умело совмещающей непростые обязанности руководителя Витебского областного отделения Союза писателей Беларуси с ролью матери, бабушки и прежде всего творца высокого искусства. Тамаре Ивановне свойственна активная жизненная и гражданская позиция, неравнодушие к тому, что происходит в мире и в душе каждого человека. Силы ей придает любовь, пронизывающая все творчество поэтессы и являющаяся основным мотивом всех ее книг.

...Я рождена была поэтом:

Чтоб раненой и битой быть,

Превозмогая злобу, зависть,

И чтоб — любить. Любить, любить!

Чтоб в мире — лишь любовь осталась...

Первая, наиболее очевидная особенность новой книги Т.Красновой-Гусаченко — забота о читателе. Книга открывается текстом гимна Витебску, что вызовет интерес у многих. Затем идет объемное и содержательное интервью поэтессы писательнице Алене Браво под названием «Душа — гениальная форма спасения», опубликованное ранее в журнале «Алеся», из которого мы узнаем о начале и основных темах творчества Тамары Ивановны, о роли Витебска в ее судьбе, о жизненных принципах автора. Биография поэтессы в той или иной форме представлена во всех предыдущих книгах и хорошо известна заинтересованным читателям, поэтому напомним только один факт, определяющий, на наш взгляд, основную идейную доминанту ее поэзии: рожденная на Брянщине, в деревне Щепятино, которой уже нет на карте, с детства впитавшая в себя высокую культуру русской классической литературы и рано начавшая творить сама, Т.И. Краснова-Гусаченко с 1974 года живет и работает в Беларуси, в Витебске, относясь с дочерней любовью к белорусскому народу. Глубоко проанализировав уникальное слияние русского и белорусского культурного компонента в стиле поэтессы, критики (Т.Шамякина, А.Русецкий, В.Гниломедов и др.) не раз отмечали, что в современной литературе Беларуси сложно найти писателя, который бы так органично связывал две братские культуры. Родственные связи сделали родной для Тамары Ивановны и Украину, поэтому так актуально для сегодняшней непростой ситуации звучит написанное ранее, но неспроста включенное в новую книгу стихотворение «Три родины»:

Три родины во мне живут,

Да как же им не жить?

Моя любовь и там, и тут,

Ее не разделить.

Стихи в новой книге «Пришли времена...» поделены на две равномерные по объему части с удачными, несколько полемичными названиями: «Я о любви еще не написала (новые стихи, 2018–2025)» и «Яблоки в траве (избранное, 1955–2018)».

Слово «любовь» доминирует в стихах первой части книги, поэтесса признается, что она всегда писала об этом чувстве. Но в поэзии должна быть тайна, внутренняя полемика, загадка. Поэтому «приговор суров: // Я о любви... еще не написала». Этот категоричный вывод говорит о незавершенности, бесконечности творчества, его глубокой гуманистической основе. Правда, несложно заметить, что понятие «любовь» в новых стихах поэтессы наполнено большим драматизмом, трагизмом, что связано и с тревожной ситуацией в мире, и с личными потерями автора. И то и другое отзывается болью в сердце, которую трудно сдержать и от которой спасение одно:

Любовь! Она всего превыше,

Сказал Сам Бог! Всего сильнее!

Все она может... Если это

Есть... настоящая... любовь.

Напряженность подчеркивает «рваная» многоточиями строка, создающая иллюзию того, что человеку сложно говорить, и передающая огромное эмоциональное напряжение. Отметим, что Т.И. Краснова-Гусаченко очень часто использует этот прием, расставляя «лишние», казалось бы, знаки препинания для смыслового выделения слов и создания особого ритмического рисунка. В поэтической практике популярен обратный прием, предложенный французским поэтом с белорусскими корнями Гийомом Аполлинером: стихи без знаков препинания, когда читателю предлагается стать «соавтором» поэта. Для Тамары Ивановны же важно, чтобы читатель понял ее однозначно и настроился на одну ритмическую волну с автором. Как правило, это удается.

Основные болевые точки новых стихов: братоубийственная война в славянском мире, Великая Отечественная война, которую стремятся фальсифицировать и стереть из памяти потомков. Стихи на эти темы — лирика прямого высказывания, усиленного риторическими вопросами, обращениями, не спрятанного за сложные и красивые образы. Эта форма наиболее органична для поэтессы, человека подчеркнуто активной гражданской позиции, остро и оперативно реагирующей на вызовы современности. В цикле «Фронтовые письма любви», «Секрет Победы», в стихах «Братья», «Письмо погибшего сына», «Урок» она отталкивается от факта, часто придуманного на основе богатого жизненного опыта и потому убедительного, помогающего донести правду и сделать вывод: если человек не одумается и не прекратит распри и убийства, то произойдет апокалипсис: Бог, «мгновенно // оценив удар — // угрозу — Вечности: // покой // взорвать, // смертей разжечь пожар, / разрушить все... // Своей рукой // могучей Он взмахнул // и стёр // леса, // озёра, // цепи гор // и все живое — в пыль и прах... // Таков // не ведающим страх // урок...».

В большинстве стихов Т.И. Красновой-Гусаченко есть или прямое, или опосредованное через реминисценции и аллюзии обращение к Богу: «Я живу...», «Без прав на печаль», «Господи, не бойся...», «Авель и Каин»... Как правило, это связано не с безысходной апелляцией к высшей силе, а с глубоко философским осмыслением смысла сложных жизненных ситуаций и сущности человека, в котором рядом живут и благодать, и грех:

Я — Авель...

                Я — Каин...

Навек неразлучны

В столетиях — рядом

Звучат имена.

...И пропасть меж ними

Уже не видна.

Я — Каин...

                Я — Авель...

Поэтическая индивидуальность Т.И. Красновой-Гусаченко богатая и многогранная. Среди пламенных публицистических воззваний и философских размышлений вдруг встречается прекрасный образец тихой акварельной поэзии, сила которой — в непроизнесенной тайне бытия. Разорвать следующее стихотворение на цитаты невозможно, не разрушив его очарования:

Уже смеркалось.

Свет стекал на запад.

Похожее

В сознании моем

Происходило:

Сумеречный запах

Пьянил,

Просачиваясь

Сквозь мороз.

Тепла начало

По ветвям бродило,

Происходило что-то

На земле,

И мартом завтрашним

Вокруг сквозило,

Светились вербы

Золотом

Во мгле...

Хоть на ветвях

Еще зима качала,

В оранжевом —

Я видела сосну,

Шла буреломом,

Но так ясно знала:

Из чащи выйду

Прямо

На весну.

Такие стихи, как и отмеченные ранее, позволяют согласиться с выводом В.В. Гниломедова, сделанным в опубликованной еще в 2008 году в газете «Літаратура і мастацтва» статье, посвященной творчеству Тамары Ивановны: «...поэзия Т.Красновой-Гусаченко — самобытная страница русской поэзии, самой настоящей, не региональной, а той, которую украшают имена от Пушкина и Лермонтова до многочисленной плеяды ХХІ века». Это действительно уровень высокой классики.

Вторая часть книги, «Яблоки в траве», содержит лучшие стихи предыдущих лет, действительно зрелые плоды творчества. Собирая их, автор прежде всего думала о читателе, как свидетельствует аннотация: «Во вторую часть включены избранные произведения, наиболее часто читаемые на литературных встречах и по предложению ряда библиотек выбранные из книг поэзии Тамары Красновой-Гусаченко...»

«Я поеду, поеду в деревню...», «Девясил», «Моя молитва», «Монолог трамвая», «Золотая капля», «Маленькая поэма» — перечень известных и любимых читателями стихов можно продолжать, а то, что они проанализированы многими критиками, дает возможность не повторять уже сказанное, а согласиться с высокой оценкой поэтического мастерства поэтессы, данной Т.И. Шамякиной, неоспоримо авторитетным исследователем поэзии, в рецензии на книгу «У света тени нет»: «Вообще, как у каждого большого поэта, у Красновой-Гусаченко даже простые и на первый взгляд незамысловатые строки таят “многоярусность” — уводящие и в философию, и в религию, и в литературные традиции разнообразные смыслы («И жалею, и зову, и плачу...»). Ее поэзия по-настоящему философская и при этом глубоко эмоциональная». Т.И. Шамякина отмечает и присущее поэтессе мастерство формы, умение проникнуть в глубинный смысл слов, морфем и обыграть его, ритмическое разнообразие стихов и делает вывод: «Многие произведения хочется цитировать бесконечно — настолько они метрически красивы и точны в передаче ощущения драматизма и чуда бытия, каждой конкретной ситуации».

И все же на одном стихотворении, поразившем меня при первом прочтении, я не могу не остановиться. Речь о прекрасной сюжетной зарисовке «Дурачок», имеющей реальную фактическую основу. Любимый всеми добрый и беззащитный юродивый паренек, который и говорить мог только «И-ох!», вдруг пропал зимой. Мать не пережила гибели любимого ребенка и умерла. А весной тело парня нашли, и возникла проблема: никто не знал его имени, что же написать на кресте?

Так и поставили в желтый песок

Крестик с дощечкой:

                        «Любимый сынок»...

Эмоциональное напряжение в стихотворении, созданное смысловым полем, только умело усиливается сдержанной интонацией, и в этом большое мастерство опытного поэта.

Это произведение дает основание сказать и о том, на что критики не обращали особого внимания, — об усиливающемся эпическом элементе в поэзии Т.И. Красновой-Гусаченко. Повествовательность была и ранее ей не чужда, о чем говорят баллады, маленькая поэма, многие сюжетные стихи, особенно для детей. Не случайно и обращение в недавнем прошлом к прозе (рассказы, эссе, новеллы). Разнообразие творческих интересов — важное условие будущих успехов, которые у талантливой поэтессы, бесспорно, впереди.

Ольга Русилко