За спиной декабристов. Драма в двух действиях

Владимир Юрьевич Малягин родился в 1952 году в Тюменской области. Окончил Свердловское театральное училище и Литературный институт имени А.М. Горького. Драматург, сценарист, прозаик. Главный редактор издательства «Даниловский благовестник», преподаватель Литературного института имени А.М. Горького. Автор пьес «НЛО», «Утренняя жертва», «Царство мира», «Птицы», «В тишине», «Отец Арсений», «Император в Кремле», «Карамазовы» и др. Автор книг «Первая исповедь: Повести об Алеше», «Удивительные истории Петра Петровича», «Жития святых для самых маленьких». Член Издательского совета РПЦ.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Константин Павлович — великий князь, старший брат.
Николай Павлович — великий князь, средний брат.
Михаил Павлович — великий князь, младший брат.
Мария Федоровна — императрица, вдова Павла I, их мать.
Александра Федоровна — жена Николая Павловича.
Жанетта Грудзинская — польская дворянка, жена Константина Павловича.
Александр Христофорович Бен-кендорф — генерал.
Дмитрий Дмитриевич Курута — генерал, доверенное лицо Константина.
Фредерикс — адъютант генерала Дибича.
Протоиерей Петр Мысловский — духовник мятежников в крепости.
Михаил Андреевич Милорадович — граф, генерал-губернатор Петербурга.
Катенька Телешева — его фаворитка, балерина петербургского Большого театра.
Карл Иванович Бистром — генерал, начальник гвардейской пехоты.
Павел Иванович Пестель — полковник.
Сергей Петрович Трубецкой — князь, полковник.
Петр Григорьевич Каховский — поручик.
Александр Иванович Якубович — капитан.
Кондратий Федорович Рылеев — подпоручик в отставке, литератор.
Адъютант Николая Павловича.
Несколько безымянных заговорщиков.
Дворецкий.
Слуги, надзиратели.
Место действия — Петербург, Варшава, а также метафизическая сфера, существующая повсюду.
Время действия — 1825 год.
ГБ !
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВое
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Занавес закрыт. Прямо по авансцене проходят трое молодых мужчин: двое в мундирах, один в штатском. Это Пестель, Трубецкой и Рылеев. Они негромко о чем-то толкуют. Но, дойдя почти до правого края сцены, останавливаются. Разговор становится горячее и громче.
Пестель. Я думал, господа, вы тут, в северных столицах, более решительны. А вы не определили до сих пор будущее политическое устройство... Но если цели нет, как вы собираетесь бороться, Рылеев? Без цели и без плана?
Рылеев. Отчего без плана, Пестель? И план, и цель — всё мы имеем! Никита Муравьев написал проект Конституции!
Пестель. Читал, читал!.. Рыхло, беззубо, будто на детский утренник собрались! И потом, Конституция — это не план. Конституция — это только мечта, а лучше сказать — декларация для дураков. Которая наверняка не осуществится, да и черт с ней!
Трубецкой. А что же план?
Пестель. План должен быть один. План — это власть.
Трубецкой. У нас есть план. Конституционная монархия.
Пестель. Не смешите, Трубецкой! Вам эту монархию кто-то обещал подарить и на блюдечке поднести?.. Нет, мы у себя на юге решительнее идем...
Трубецкой. И ваш план какой?
Пестель. Я вам передал папку. Там моя «Русская правда». Основной Закон будущей России. Прочтите на досуге...
Трубецкой. Ну а в двух словах?
Пестель. А в двух словах все просто. Царя — на осину! Царицу — на осину! Детей — на осину!..
Трубецкой. И детей?..
Пестель. Обязательно! А вы как думали? Но это — только начало! А дальше — по всей Европе искать и находить наследников, которые могут на трон претендовать! И каждого, каждого, каждого — повесить! Извести всю царскую фамилию, с запасом, чтобы и духа нигде не оставалось.
Трубецкой. А кто будет искать и находить?
Пестель. Тайная полиция, как и положено.
Рылеев. Это что же — тирания?
Пестель. Диктатура, Рылеев. А это совсем иное дело...
Рылеев. Диктатура... Но где диктатура, там и диктатор нужен?
Пестель (смеясь). А, вот что вас волнует!.. Кого выберем, тот и будет диктатором.
Рылеев. Но мы здесь уже выбрали. Вот, князь Трубецкой наш военный диктатор.
Пестель (сухо). Что ж, не смею противоречить и желаю успеха. Так до завтра?
Рылеев. До завтра.
Пестель. У вас, Рылеев?
Рылеев. У меня, часу в восьмом.
Пестель (касаясь пальцами фуражки). Честь имею. Да, хочу сразу предупредить, чтоб не удивлялись после... Если заварушка наша провалится и нас арестуют... В общем, предупреждаю: я назову всех соучастников до одного. Да еще и прибавлю втрое.
Трубецкой. А это зачем?
Пестель. А затем, чтоб власти содрогнулись хотя бы от нашего количества... (Уходит.)
Пауза.
Рылеев. Ну что, еще один диктатор появился, князь?
Трубецкой. Еще один?.. Да нет... Он мнит, что он единственный!..
Рылеев. Он с рождения был таким. Сын генерал-губернатора Сибири... Все науки превзошел, во всех странах побывал... Кому еще быть главным среди нас?..
Трубецкой. А помните Евангелие? Первые будут последними, а последние — первыми...
Рылеев. Аминь!
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Квартира столичной балерины Катеньки Телешевой. Перед большим зеркалом она, в легком белом платье, выполняет какие-то па. У нее не все получается, поэтому она повторяет некоторые элементы.
Катенька (напевает). Ну где же ты, ну где же ты, единственный мой?.. Ну где же ты, ну где же ты, единственный мой?.. Ну где же ты, ну где же?..
Милорадович (входя). А вот и я!..
Катенька (бросаясь ему на шею). Михаил Андреевич!.. Как я долго вас ждала!..
Милорадович (обнимая ее, укоризненно). Девочка моя!.. Ну сколько раз я просил не называть меня по имени-отчеству!..
Катенька. А как же тогда?
Милорадович. Милый... Дорогой... Любимый...
Катенька. Милый, дорогой, любимый!..
Милорадович. И что мы сегодня разучиваем?
Катенька. «Кавказский пленник, или Тень невесты»!..
Милорадович. А, Пушкин... Говорят, в театре сюжет знатно переделали?
Катенька. И еще как!.. От Пушкина только рожки да ножки остались... Но зато какие танцы!.. Какие номера!.. А знаешь, дорогой, мне кажется... (Внезапно конфузится.)
Милорадович. Говори, говори!.. Мне так нравится, когда ты философствуешь!..
Катенька. Мне кажется... Если ты хочешь достичь успеха — мир все равно придется переделывать под себя...
Пауза.
Милорадович (посерьезнев). Ишь ты, какие в этой головке мысли... Ты права. Мир приходится переделывать... И хорошо, когда для этого есть средства...
Катенька. Какие средства?
Милорадович. Какие? Средства бывают разные. Шестьдесят тысяч штыков, например!..
Катенька. Шестьдесят тысяч штыков? Где они?..
Милорадович. Ты не поверишь, но прямо вот здесь!..
Катенька (недоумевает). Да где же?
Милорадович. Вот в этом кармане!.. (Хлопает себя по карману.)
Катенька. А, ты опять шутишь со мной, милый!..
Милорадович. Нет, в этот раз не шучу. Строго между нами, ангел мой, но с южной стороны приходят тревожные известия...
Катенька (испуганно). Война?.. С турками?..
Милорадович. Хуже. Гораздо хуже. Император внезапно занемог в Таганроге...
Катенька. Александр Благословенный?.. Освободитель Европы?..
Милорадович. То-то и оно, что освободитель... Освобожденные никогда не прощают своего освобождения... А что теперь будет — большой вопрос. Впрочем, для умных людей всегда есть открытые двери... Или хотя бы приоткрытые.
Катенька. Я слушаю тебя так внимательно, но совсем не понимаю, о чем ты... Я все-таки очень глупая...
Милорадович. Ты прекрасная. Потанцуй для меня!.. Мне так нужен отдых...
Она начинает плавно двигаться по комнате.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Освещается середина сцены. Это одна из комнат императорского дворца. Прямо по центру — огромный портрет императора Александра I кисти художника Доу. В комнате трое — Мария Федоровна, Николай Павлович и его супруга Александра Федоровна. Николай и Александра в креслах, императрица-мать ходит по комнате.
Мария Федоровна. Зачем я вас позвала? Чтобы вы знали самую важную вещь. Чтобы услышали ее от меня, а не от других. Вы — мои настоящие дети... Только вы, Николай и Александра Федоровна. И еще Михаил, конечно... А Константин не мой сын!.. Нет, я не могу с чистым сердцем считать его сыном.
Александра Федоровна. Но почему, ваше величество?
Мария Федоровна. Потому что он был там. В этом страшном Михайловском замке. Они оба там были одиннадцатого марта восемьсот первого года!.. С той самой страшной ночи они перестали быть моими детьми.
Николай Павлович. Но ведь они сами не участвовали в этом...
Мария Федоровна. Они знали о заговоре, знали, что готовится цареубийство, — и ничему не помешали!.. (Поворачивается к портрету императора Александра, пристально на него смотрит.) Не хочется такого говорить, но болезнь Александра — это... Это как будто расплата... Божья кара за ту ночь. Я не хочу пророчествовать, но ты... Николай, ты должен быть готов.
Николай Павлович. К чему?
Мария Федоровна. К любому повороту. А еще к тому, что готовятся действовать и наши недруги. В убийстве Павла во все стороны торчат британские и французские уши...
Александра Федоровна. Неужели на моего супруга может быть покушение?..
Мария Федоровна. Молю Бога, чтобы не было...
Николай Павлович. Но мы все знаем завещание императора! И все знают, что оно хранится в трех копиях — в Сенате, в Синоде и в Государственном совете...
Мария Федоровна. Все? Нет, не все. Только ближний круг. Народ ничего не знает. А в церквах на молебнах вторым после Александра всегда поминают цесаревича Константина Павловича, хоть он давно отрекся от короны. Откуда людям знать, что власть по воле Александра передается тебе?
Александра Федоровна. Но почему император до сих пор не объявил свою волю?.. Ведь это решило бы все вопросы!
Мария Федоровна. Ах, милая... Это его всегдашняя привычка... Страшная и вредная привычка: все делать наполовину.
Николай Павлович. Бог даст — он еще выздоровеет...
Мария Федоровна. Да. Может быть, это было бы лучше всего. По крайней мере — сейчас...
Входит дворецкий.
Дворецкий. Ваше величество... Ваши высочества... Генерал-губернатор просит срочной аудиенции.
Мария Федоровна. Милорадович? Что-то случилось...
Николай Павлович. Зовите!..
Дворецкий выходит. Входит, почти вбегает Милорадович.
Милорадович. Ваше величество... Ваши высочества... Я принес тяжкую весть... Это страшная новость... Мы осиротели!.. Ваш сын... Ваш брат... Наш ангел улетел!.. (Крестится на портрет Александра и скорбно опускает голову.)
Мария Федоровна. Он умер?.. Боже мой...
Милорадович. Курьер только что прискакал из Таганрога... Последние минуты были безболезненные и мирные, как подобает христианину... Крепитесь!
Александра Федоровна. Господи, помоги России!..
Милорадович. Да, именно так, именно так... Именно о России все наши помыслы!.. Ваше высочество, не могли бы мы с вами уединиться?
Он и Николай Павлович выходят на авансцену.
Милорадович. Я всем сердцем сострадаю вам, ваше высочество. Потерять такого великого брата... Но время не ждет. Атмосфера в обществе неспокойна, даже накалена, полно разных кривотолков. Я считаю разумным назначить присягу прямо на завтра.
Николай Павлович. Присягу? Не рано ли будет завтра?
Милорадович. Никак нет. В гвардии не очень благоприятные настроения... И если мы завтра дружно присягнем цесаревичу Константину Павловичу...
Николай Павлович. Константину?.. Но мы должны сначала вскрыть завещание императора!
Милорадович. Зачем?
Николай Павлович. Вы спрашиваете зачем?.. Затем, что в завещании власть передается мне, и вы, генерал, это знаете прекрасно!
Милорадович (помолчав). Положим, я-то знаю. Но я мог этого и не знать. Ведь завещание никогда не было обнародовано. Оно известно лишь нескольким людям из придворных кругов.
Николай Павлович. Так надо обнародовать его прямо сейчас! Все должны узнать его волю! И Сенат этого требует, я же знаю!
Милорадович. Не так все просто, ваше высочество. Законы империи не разрешают распоряжаться престолом по завещанию, и вы это тоже знаете. Как раз ваш отец, император Павел, и отменил закон, который ввел Петр Великий!
Николай Павлович. Но Константин Павлович отрекся от престола, отрекся ради женитьбы на польской дворянке! Уж это-то наверняка знают все!
Милорадович. Нет, и это знают не все. Отречение Константина тоже никогда не было обнародовано.
Николай Павлович. Так вот именно потому надо немедленно вскрыть завещание, чтобы истина открылась!
Милорадович. Но что подумает народ? И точно ли он поверит тому, что мы скажем? Вы только сами представьте. Император Александр Первый умер в Таганроге, Константин сидит в своей Варшаве, а здесь на трон почему-то восходит Николай?.. Слишком похоже на измену, ваше высочество. Слишком похоже на корыстный захват власти...
Николай Павлович. Зачем вы это говорите, генерал? Вы же лучше других знаете истину! Знаете и завещание, и отречение!..
Милорадович. Зачем я это говорю?.. По одной причине: боюсь, что гвардия никогда не присягнет Николаю, ваше высочество. Простите за солдатскую прямоту... Но гвардия присягнет только Константину.
Николай Павлович. Почему вы так уверены?
Милорадович. А вот почему...
Из темноты появляется генерал Бистром и решительно подходит к ним.
Бистром. Командующий гвардейской пехотой генерал Бистром, ваше высочество. Да вы меня давно знаете! Гвардия готова к присяге императору Константину Первому.
Николай Павлович. Уже готова? Ай да гвардия!.. Как скоро она приготовилась, однако!.. Карл Иванович, а вы, конечно, тоже не слышали про завещание?
Бистром. Никак нет, ничего такого не слышал. И, признаться, даже слушать не хочу, ваше высочество... В такой момент... переломный момент — не до слухов!..
Николай Павлович. Вот как...
Бистром. По законам Российской империи, которые соблюдаются издревле, престол наследует старший в роду. А старшим остался ваш брат Константин Павлович.
Николай Павлович. Значит, воля самого императора... Значит, даже отречение Константина — это всё пустые слова?..
Милорадович. Ваше высочество, вы же знаете, всё в этом мире — пустые слова... Слово вообще ничего не значит...
Николай Павлович. Неправда! Слово сильнее всего!..
Милорадович. Только тогда, когда подкреплено стальными штыками.
Милорадович и Бистром с двух сторон приближаются к Николаю, как бы беря его в кольцо. Он поднимает на них глаза.
Милорадович. Так что, ваше высочество, присягу цесаревичу Константину вы назначаете на завтра?
Бистром. Русская гвардия будет очень вам благодарна...
Николай Павлович молча наклоняет голову в знак согласия. Милорадович и Бистром скрываются в темноте, Николай Павлович остается один. К нему
подходят Мария Федоровна и Александра Федоровна.
Мария Федоровна. Что они хотели?
Николай Павлович. Завтра утром будем присягать Константину.
Александра Федоровна. Константину?.. Но завещание!..
Николай Павлович. Милорадович — предатель.
Александра Федоровна. Но у него в руках вся власть!
Мария Федоровна. Да, сейчас он правит бал... Но вот вопрос: что он задумал? И с кем он еще связан? Как бы и здесь не вылезли иностранные уши...
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Варшава, новый дворец Константина Павловича под названием Бельведер. Константин Павлович и генерал Курута, его давний друг и соратник. Они склонились над столом и рассматривают какие-то бумаги.
Константин Павлович. Думаю, назначим на завтра.
Курута. Может быть, дадим один день?
Константин Павлович. Для чего?
Курута. Приведут себя в порядок, почистят амуницию...
Константин Павлович. Сегодня они успеют. Я не хочу тянуть с присягой. Скорее скинуть с себя эту ношу...
Курута. Как скажете, ваше высочество. Но желательно было бы вам самому возглавить. Среди поляков заметно недовольство. Все они надеялись именно на вас.
Константин Павлович. Всегда кто-то на что-то надеется. Какой предлагаешь порядок присяги?
Курута. Я думал так: начнем с русской гвардии, потом — польская гвардия, потом литовский корпус. Завершим инженерами и жандармами.
Константин Павлович. Одобряю. Только не надо растягивать. От каждой дивизии по одному батальону. Для остальных присяга по казармам. А настоящий парад проведем через день.
Курута. Есть.
Константин Павлович. Что еще у нас, Дмитрий Дмитриевич?
Курута. Курьер с письмом из Петербурга. Да не просто курьер...
Константин Павлович. Из Питера, и ты молчишь? Давай его немедленно сюда!
Курута выходит и тут же возвращается. А следом за ним входит молодой,
высокий и красивый человек в форме. Это великий князь Михаил Павлович.
Пауза.
Константин Павлович. Брат!.. Михаил!.. Ох, Курута, хитрец!..
Курута шутливо разводит руками, как бы извиняясь.
Михаил Павлович. Так точно, брат!
Они сердечно обнимаются.
Константин Павлович. Рад тебя видеть! А ты вовремя — как раз к присяге!
Михаил Павлович. К какой присяге?
Константин Павлович. Завтра приносим присягу новому императору!
Михаил Павлович. Какому императору?
Константин Павлович. Да что ты заладил, будто с луны свалился! Николаю, разумеется!
Михаил Павлович (озадаченно). А они в Петербурге уже принесли присягу... Только я отсутствовал в это время.
Константин Павлович. Надеюсь, не мне принесли?
Михаил Павлович. Как раз вам и принесли, ваше величество.
Пауза.
Константин Павлович. Вы что там, с ума посходили? Ведь все знают о завещании! И все знают, что я не могу быть на троне! И знают, что я не хочу быть на троне и потому никогда не буду! И не смей называть меня «ваше величество», а то на месте зарублю, невзирая на родство, честное слово!..
Курута. Ну, ваше высочество, их высочество Михаил Павлович — только вестник... Ровно ангел небесный... К тому же любимый младший брат...
Константин Павлович. А то я не знаю, кто он! Прости, Мишенька... Ну не могу я больше эту свистопляску терпеть... Тут поляки пристали ровно пиявки: идите на трон, идите на трон!.. Любят они меня, видите ли, безумно. Там Николай меня толкает к тому же. Как будто все меня в цари вербовать вздумали, сукины дети! И как будто никто ничего не знает — вот что обидно! Дураков из себя строят!
Михаил Павлович. Все всё знают, ваше высочество. Только... Генерал Милорадович так постановил. Он не дал до присяги Константину завещание вскрывать.
Константин Павлович. Милорадович? Так вот кто теперь у нас хочет стать диктатором... Ага, ну тогда... Ну тогда я вроде понимаю замысел...
Михаил Павлович. Что понимаете, ваше высочество?
Константин Павлович. Он или хочет быть при мне вторым человеком в империи, или...
Курута. Или, ваше высочество?
Константин Павлович. Или тут тоже британские уши торчат. Помните, что в восемьсот первом было, в Михайловском замке? Там тоже без англичан не обошлось, без лучших приятелей наших... Неужто англичане решили, что я на троне для них удобней буду? А что, солдафон, тупой, недалекий служака — как хочешь, так им и верти. А вертеть Константином будет, например, Милорадович... Ведь так, Курута?
Курута. Высокие материи... Слишком высокие для меня... Не могу судить, ваше высочество.
Константин Павлович. Так что за письмо у тебя, Миша?
Михаил Павлович. От матушки нашей и брата Николая.
Константин Павлович. Это понятно... Давай.
Михаил Павлович вытаскивает из-за пазухи конверт, опечатанный сургучом, подает Константину Павловичу. Тот срывает печати, вскрывает конверт, читает, сначала сочувственно, потом возмущенно. Бросает письмо на стол.
Константин Павлович. Нет, дорогой мой Миша... Не поеду я в Питер ни по какой причине, даже по этой. Не буду влезать в ваши дворцовые склоки. Не хочу, до тошноты не хочу.
Михаил Павлович. Положение в Петербурге серьезное... Очень серьезное, дорогой брат. Мы боимся смуты... Многие во власти на нее рассчитывают!
Константин Павлович. А не надо было доводить до такого положения. Я свое слово давно сказал, и я его не изменю. Императором я не стану, и у меня на то важные причины! А главная — одна... Я не хочу быть удавленным, как отец наш Павел... Ты хоть знаешь, брат, чем нашего родителя удавили?
Михаил Павлович. Знаю. Гвардейским шарфом.
Константин Павлович. Вот-вот... Символично, правда? Привыкла славная петровская гвардия в России царей свергать. Весь прошлый век царей свергала... Но я в эти игры никогда не играл — и не стану. Разбирайтесь как-нибудь сами. А я военный, простой русский генерал, больше ничего. Умею воевать, и вроде умею неплохо, — и всё. На этом мои умения заканчиваются. А завтра, со всей моей дорогой Польшей вместе, нашему брату Николаю присягу принесу.
Михаил Павлович. Матушка будет очень расстроена...
Константин Павлович. Сочувствую и ей, и всем вам. Но сочувствую только как частный человек, как сын и брат.
Михаил Павлович. Брат Николай тоже будет расстроен.
Константин Павлович. Я уже все сказал. И на этом закончим династические разборы... Ну а ты не останешься с нами хоть на недельку? У нас тут парады. Балы пышные, польки весьма прелестные... Они такие ловкие, верткие, решительные, на всё готовые. Ровно ящерки молодые, готовы даже шкурку с себя сбросить.
Михаил Павлович. Не могу оставаться... Мне велено вручить письмо, получить ответ — и немедля отбыть назад.
Константин Павлович. Что ж, понимаю... Да, Николаю не позавидуешь, признаю. Но что делать? Власть никогда и никому легко не дается. А дастся ли в этот раз? Бог весть... Дмитрий Дмитриевич, подготовь срочный ответ в Петербург!
Курута. Сию минуту, ваше высочество!
Константин Павлович. Хотя нет, не надо! Ты начнешь там разные галантности разводить. Я сам ему отвечу. По-простому, по-солдатски, как привык. А ты покорми моего дорогого братца. Ему, бедному, скоро в обратный путь.
Курута. Слушаюсь! Идемте, ваше высочество. У нас здесь отменная кухня, надо отдать должное...
Они выходят. Константин Павлович подходит к столу, садится, раскладывает бумаги, начинает писать. Пишет старательно, что-то все время бормоча себе
под нос. Видно, что этот процесс для него не очень легок. Открывается
неслышно дверь. Входит Жанетта, супруга Константина Павловича.
Несколько секунд наблюдает за пишущим мужем.
Жанетта. Это приехал Михаил Павлович.
Константин Павлович (отрываясь на секунду). Так точно.
Жанетта. Он приехал из Петербурга.
Константин Павлович. Так точно.
Жанетта. Николай зовет тебя на трон.
Константин Павлович. Ну... Можно сказать и так. Почти так.
Жанетта. Что же ты решил?
Константин Павлович. Разве не ясно? Я решил давно. Еще когда женился на тебе, моя дорогая.
Жанетта. Все поляки хотят, чтоб ты взошел на трон.
Константин Павлович. И об этом я слышал. И слышу каждый день. Кажется, я все же заслужил любовь вашего народа.
Жанетта. Ты заслужил любовь лишь одной польки. Твоей жены. А насчет любви всех поляков — я бы не сильно обманывалась на твоем месте...
Константин Павлович (внимательно). Что ты хочешь сказать, Жанетт? Они не хотят меня на троне? Они все лгут мне?
Жанетта. Нет, они не лгут. Они очень хотят, чтобы ты получил русский трон. Потому что они хотят управлять тобой... И всей Россией через тебя.
Константин Павлович резко выскакивает из-за стола. Отворачивается в угол
лицом и явно матерится, но не хочет, чтобы это слышала жена. Его понесло.
Константин Павлович. Все, все хотят управлять мной!.. Там Милорадович, здесь — твои поганые пшеки... И все верят, что мной легко управлять! С чего они это взяли? Ну да, я глупый, необразованный солдафон... Но где гарантия, что я не сброшу всех на землю со своей шеи и не растопчу? Растопчу, как носорог. Вот так! Вот так! Так, так, так! (Он топает сапогами с остервенением.)
Жанетта (спокойно). Гарантии нет, конечно. Но они хотят попробовать. Ведь они знают, что пробовать всегда надо. Они пробуют все время, и иногда у них получается.
Он останавливается. Его приступ ярости прошел. Он подходит к ней,
вглядывается ей в глаза.
Константин Павлович. Ну а ты, Жанетт? Ты тоже хочешь, чтоб я занял русский трон?
Жанетта. Езус-Мария... Только не это!..
Константин Павлович. Ты говоришь искренне?
Жанетта (крестится). Только не это, только не это!..
Константин Павлович. А почему?
Жанетта. Потому что тогда нас убьют. Всех... Они меня и так ненавидят.
Константин Павлович. Кто — они?
Жанетта (иронично). Влюбленные в тебя пшеки.
Константин Павлович. За что же ненавидят тебя?
Жанетта. Что тут непонятного? За то, что я твоя жена.
Константин Павлович. Но это странно, странно... Так льстить в глаза — и так... Но чем же они недовольны сейчас? Сейчас, когда в Польше есть Конституция, которой нет в России? Солдаты служат всего восемь лет, а не двадцать пять, как у нас. Обеспечение армии в два или три раза лучше, чем у русских... Чем они недовольны? Скажи мне, дорогая!
Жанетта. Ты правда не понимаешь?
Константин Павлович. Я тебе никогда не лгу.
Жанетта. Ты, наверное, знаешь, что отрезанная нога тоже может болеть...
Константин Павлович. Я солдат, я много чего повидал! Но при чем здесь Польша?
Жанетта. При том, что Царство Польское входит в состав Российской империи. Разве этого не достаточно?
Константин Павлович. А надо как-то по-другому?
Жанетта. А надо, чтоб маленькая и жалкая Московия входила в Великую Польшу от моря до моря.
Пауза.
Константин Павлович. Так это у поляков навсегда? Навечно?
Жанетта. Нет. Только до Страшного суда.
Константин Павлович (смеясь). Люблю иногда твой могильный юмор!
Жанетта. Страшный суд — это не могила. Это Воскресение.
Константин Павлович. Да, ты права. И хорошо, что он все-таки будет. И даже убийцам моего отца вынесут окончательный приговор. Я очень на это надеюсь. Дождаться бы только...
Жанетта. О, об этом не беспокойся, дорогой! Страшного суда дождутся все.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
В квартире у Рылеева. На этот раз собравшихся довольно много — человек пять или шесть, может, больше.
Первый (стоя читает по бумаге). Уничтожение существующего правления... Свободная печать... Отмена цензуры... Гласность всех судов... Уничтожение постоянной армии...
Второй. Уничтожение армии? Эка куда хватили!.. Фантазеры.
Третий. А я считаю — правильно! Если сделать республику — никто на нас больше не нападет! Зачем тогда армия?
Второй. И о чем мы сейчас говорим, господа? Взойдет на трон Константин, и что же, против него будем бунтовать? Против нашего любимого цесаревича?
Третий. Против Константина? Никогда!
Трубецкой (встает). Господа! Не могу не сообщить... Очень настойчивые слухи из Варшавы... Кажется, Константин не хочет занимать трон. Похоже, он даже прислал письмо со своим отречением.
Первый. Да он ведь и отрекался уже.
Второй. Перестаньте, Трубецкой! Что там какие-то слухи?.. Кто им теперь поверит? На всех витринах его портреты выставлены с надписью «Император Константин Первый»! Нет уже дороги назад! Присяга всеми нами принята, и Николаем тоже! Говорят, даже рубль серебряный с профилем Константина отчеканен.
Первый. Ну, присягу-то можно и отменить. Портреты сжечь. Да и рубль не долго переплавить.
Второй. И все-таки что нам теперь делать?
Третий. Затаиться... Уйти в тень... А что еще мы можем?
Входит Якубович, большой, крупный, красивый. На голове черная повязка.
Он напоминает какого-то античного героя.
Якубович (поднимая руку). Господа!..
Голоса. О, Якубович!
— Капитан Якубович!
Якубович (сразу начинает речь, монолог, воззвание, словно говорит с трибуны). И что же дальше, спрашиваю я?.. На всех витринах — новый император Константин Первый. А я приехал со своего Кавказа, чтобы отомстить Александру, который унизил меня безвинно после моей беспорочной службы! Который изгнал меня из гвардии в армию за чужие грехи! Я хотел отомстить собственноручно, хотел застрелить его! Хотел заколоть его своей шпагой! Но Бог покарал его Сам — и я безмолвствую перед Судом Всевышнего... (Театрально склоняет голову.)
Общее уважительное молчание. Он продолжает.
Но что же дальше, снова спрашиваю я? Зачем я получал эти раны, чуть не смертельные? Зачем я вступал в кавказское тайное общество?
Трубецкой. Так на Кавказе все-таки есть общество?
Якубович. Но я ненавижу все тайные общества и всех масонов в придачу!.. Я одиночка... Я римский Брут, я испанский Риега, но никак не масон... Я давно приготовился к гибели... Но за что мне теперь гибнуть? Во имя чего? Если на троне — Константин, разве могу я восставать против моего любимого Константина?
Голоса. Никто!..
— Никто из нас не может!
Якубович. И не только никто из нас! Берите выше, выше! Вчера я говорил с Милора... (Картинно осекается.) Я говорил с одним знаменитым и любимым всеми нами генералом и прямо сказал ему: «Ваше сиятельство, для нас возможен только император Константин!..» И знаете, что он мне ответил?
Голоса. Что?..
— Что?..
Якубович. Он ответил: «Так думают все люди чести! Я с вами, капитан!..» (Выдерживает эффектную паузу.) Я слышал, что ваше Северное общество расходится. Думаю, что и нашим кавказцам тоже надо затихнуть. Будем честно служить Константину, как мы это умеем. А пуль и сабельных ударов на наш век еще хватит. Верно, друзья? Вперед, на службу Константину!
Одобрительный шум. Кто-то пожимает Якубовичу руку. Почти все заговорщики прощаются и уходят. Кроме нескольких человек. Это Трубецкой, Якубович и появившийся откуда-то из темного угла Рылеев.
Рылеев. Браво, Якубович! Браво! Вы переиграли самого трагика Каратыгина!
Якубович (удивленно и так же напыщенно). Я не играл, о чем вы? По-вашему, армейский капитан не может испытывать высоких чувств?
Рылеев (смущенно). Я хотел только сказать, что вы поразили всех проникновенностью своей речи.
Якубович (просто). А как еще можно разговаривать с дураками?
Рылеев и Трубецкой смеются.
Но вы главное скажите: общество ваше действительно расходится?
Рылеев. Разошлись бы, если бы Константин принял трон.
Трубецкой. Слышали, наверное: Константин ни за что этого не хочет.
Якубович. Но как же общая присяга? Как же все эти портреты?.. Да и деньги даже отчеканены...
Трубецкой. Поторопились...
Якубович. Кто? Милорадович?
Рылеев. И он тоже.
Якубович. Что же дальше?
Рылеев. Никто сегодня не знает, что будет дальше. Ни наверху, ни внизу.
Якубович. Так получается... Так ничего еще не решено? Дело идет к новой присяге?
Рылеев. Да, Якубович!.. Для нас снова двери наверх открываются. Если только мы не струсим...
Якубович. Ну нет! Трусить мы не привыкли. Ладно, они поторопились. Да нам бы самим не проморгать единственную минуту!
Трубецкой. Так вы готовы? Вы с нами?
Якубович. Я готов. Я с вами. Только, как я понимаю, теперь моя мишень изменилась?
Трубецкой. Да, мишень ваша теперь другая. Не промахнитесь только!
Якубович. Не промахнемся. Эта мишень, кажется, еще крупнее...
Рылеев. И страшнее, страшнее!
Якубович. Ну нет, Рылеев... Не нам, кавказцам, бояться! Победа или смерть!
Трубецкой. Но лучше победа.
Рылеев. А мы ведь даже не знали, что на Кавказе есть общество... Вам бы, товарищи кавказцы, с Южным обществом соединиться, с Пестелем! Он человек решительный, даже очень.
Якубович. Да нет у нас на Кавказе никакого общества. Там, знаете, не до тайных обществ, там жизнь простая. И совсем даже не тайная. Либо ты ему пулю в лоб, либо он тебе голову саблей долой.
Рылеев. Так зачем же вы...
Якубович. Да я же вам сказал: о чем еще с дураками-то разговаривать?
Все трое смеются.
Явление шестое
Во дворце. За столом играют в карты Мария Федоровна, Николай Павлович, Александра Федоровна и Михаил Павлович. На стене висит парадный портрет Константина Павловича, сменивший портрет Александра I.
Александра Федоровна. Тройка пик.
Михаил Павлович. Семерка пик.
Николай Павлович. Дама пик.
Мария Федоровна. Король пиковый! (Бросая карты на стол.) Так ты не хочешь присягать Константину?
Михаил Павлович. Не вижу в этом смысла, ваше величество.
Мария Федоровна. Возможно, ты и прав... Я тоже никогда не любила лишних движений.
Михаил Павлович (вставая из-за стола). Но я совершенно не пойму тебя, брат! У меня ум за разум заходит!.. Зачем ты это сделал? Зачем? Ведь тебе известно и завещание Александра, и отречение Константина!
Александра Федоровна. Михаил Павлович, вы же не знаете всех обстоятельств...
Михаил Павлович. Каких обстоятельств? Расскажите! Константин все равно упирается и не хочет на трон, я в этом убедился — и что нам тогда делать?
Николай Павлович. Были некоторые обстоятельства, Миша... Когда тебе в открытую грозят штыками...
Михаил Павлович. Но ведь не убили бы они тебя!
Николай Павлович. Не убили бы? Может быть, ты забыл, Миша, что стало с нашим отцом?..
Пауза.
Мария Федоровна. Я думаю, мы должны согласиться: в тот момент другого выхода не было. А если выхода не было — о чем спорить и за что себя казнить?
Михаил Павлович. Да, но что нам делать теперь? В чьих руках сегодня реальная власть? В руках Милорадовича?
Николай Павлович. И Бистрома, наверное. Но мы не всех знаем...
Михаил Павлович. Значит, в руках гвардии... Но получается, сегодня положение даже хуже, чем было до присяги!
Николай Павлович. Не думаю... Судя по тому, как спокойно и гладко прошла первая присяга...
Михаил Павлович. Не обманывайся, брат! Это совсем другое дело! Все сейчас гораздо, гораздо хуже!
Александра Федоровна начинает платком вытирать глаза и шмыгать носом.
Мария Федоровна. Александра, оставим мужчин с их вопросами! Пойдем к детям, дорогая...
Женщины уходят.
Николай Павлович. Не успел предупредить: Александра ждет ребенка, ей вредно волноваться.
Михаил Павлович. Прости, я не знал. Но продолжая тему... Если та присяга прошла спокойно — это еще ничего не значит. Почему Константину присягнули так легко? Да потому что он старший между нами! Потому что народ слышал его имя каждый день в церкви на ектенье! Потому что все привыкли считать его наследником престола! Но кто из народа знает про наши семейные сделки и договоры? Когда в капитаны производят штабс-капитана — это нормально и никого не удивляет. Но когда в капитаны производят поручика...
Николай Павлович (смеясь). Так я всего лишь поручик? Я думал, что хотя бы полковник гвардии, о чем говорят мои погоны.
Михаил Павлович. Ты напрасно смеешься. Вторая присяга уже не будет такой легкой.
Решительно входит Мария Федоровна. Сыновья встают.
Мария Федоровна. Михаил, сын! Николай сказал тебе, что Александра беременна?
Михаил Павлович. Простите, матушка, я не знал.
Мария Федоровна. Да... Но я не об этом сейчас... Михаил, тебе придется снова ехать в Варшаву.
Михаил Павлович. Это почти бесполезно... Он отказался ехать в Петербург наотрез.
Мария Федоровна. Мне больше не нужно его приезда. Я уже поняла, что его не вытащишь из любимой Польши и не оторвешь от обожаемой Жанетт. Но то весьма неприличное, абсолютно неприличное письмо, которое он прислал... Такое письмо нельзя даже обнародовать! Оно никак не может быть официальным отречением! Нам нужно от него отречение по форме! Нужны нормальные слова о передаче власти Николаю! Тебе необходимо снова поехать туда.
Михаил Павлович. Как вы скажете, матушка. Но это почти бесполезно.
Мария Федоровна. Но почему?
Михаил Павлович. Знаете... Мне вдруг показалось в какой-то момент... А что, если он в глубине души хочет, чтобы его все-таки уговорили взойти на трон?
Мария Федоровна. Ты всегда был чутким мальчиком, я знаю. Но если это правда... Тогда тем более... Тем более нам немедленно нужно его отречение, пока он не передумал!
Слуга (заглядывает). Ваше величество... Ваши высочества... Генерал Бенкендорф со срочной вестью.
Николай Павлович. Проси!
Слуга исчезает. Входит Бенкендорф.
Бенкендорф (кланяется). Ваше величество... Ваши высочества... Конфиденциальная информация... Мне поступило от моих агентов донесение о широком заговоре в гвардейских частях.
Пауза.
Николай Павлович. Так. Вот оно и начинается... Но хотя бы не в саперном батальоне?
Бенкендорф. Никак нет, ваше высочество. Ваши саперы верны своему шефу.
Николай Павлович. У вас есть уже какие-то списки?
Бенкендорф. Так точно.
Николай Павлович. Ну что ж... Идемте ко мне... Мы должны знать их всех поименно... Простите, матушка.
Николай Павлович и Бенкендорф уходят.
Мария Федоровна. Надеюсь, ты все понял, мой дорогой. И ты все видел своими глазами.
Михаил Павлович. Я понимал, что это опасно, но чтобы настолько...
Мария Федоровна. Ты должен ехать прямо сегодня. Сейчас!..
Михаил Павлович. Вы сейчас наш верховный арбитр, матушка. И если вы настаиваете...
Мария Федоровна. Я настаиваю.
Михаил Павлович. Я еду... Я на колени перед ним упаду... Но если он... Я... Да я убью его, наконец!..
Мария Федоровна (обнимая сына). Нет, Мишенька... Конечно же ты не убьешь своего старшего брата. Хватит нам смертей в нашей семье. Но нам нужно его формальное отречение. Формальное официальное отречение!
ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ
Снова квартира Катеньки Телешевой. Она танцует под свое пение перед Милорадовичем. Но он почти не смотрит на нее, он сидит за столом с кипой бумаг, которые лихорадочно перебирает, тихо ворча.
Катенька (танцуя). Ты со мною, ты со мною, о, единственный мой... Ты со мною, ты со мною, о, единственный мой... (Она обиженно останавливается.) Милый, дорогой, единственный мой, но ты же на меня совсем не смотришь!
Милорадович (не поднимая головы). А?.. Я на тебя смотрю... Я смотрю...
Катенька. Я тебе уже наскучила? Или пока еще нет?
Милорадович. Пока еще нет.
Катенька. Вот! Ты меня даже не слушаешь! Ведь правда, правда?
Милорадович. Ведь правда, правда... (Бросает бумаги на стол. Встает, расхаживает по комнате.) Проклятье! И что теперь? Что мне дальше делать? Где хоть один советчик? (Он наконец замечает ее.) А ты почему не танцуешь?
Катенька. Но ведь ты на меня не смотришь, дорогой. Тебе не интересны мои танцы.
Милорадович. Да... Танцы... Скоро могут начаться такие пляски, что нам станет не до танцев.
Катенька. Что-то случилось?
Милорадович. Пока ничего... Почти ничего... А что может случиться сегодня или завтра? Эта неизвестность как раз хуже всего! Так что ты там говорила? Чтобы победить, надо переделывать этот мир под себя?
Катенька (удивленно). Я такое говорила?
Милорадович. А разве нет? Я запомнил так...
Катенька. По-моему, для меня это слишком умно. И потом, мир под себя могут переделывать мужчины. А что можем мы? Ведь мы такие хрупкие и слабые.
Милорадович. А вы можете нами управлять с помощью своей слабости!
Катенька. Вряд ли. Хотя... Хотя ты, как всегда, прав. Есть все-таки на земле одна женщина, которая может управлять всеми вами. И которая вами действительно управляет.
Милорадович (удивленно). Ты знаешь такую женщину? И как же ее имя?
Катенька. Власть. Так ее зовут все.
Пауза.
Милорадович. Иногда я даже начинаю бояться тебя. Для балерины ты слишком умна.
Катенька. Набралась от тебя, дорогой и единственный.
Слуга (заглядывая). Ваше сиятельство, генерал Бистром.
Милорадович. Ну наконец-то! Давай его скорей сюда, черт побери! Всё, дорогая. Дальнейшее — не для твоих ушей.
Катенька (кокетливо). Не знаю, чем тебе не нравятся мои ушки.
Она делает книксен и убегает. Входит Бистром.
Милорадович. Ну где же вы, Карл Иванович? Я вас два часа жду!
Бистром. Что случилось?
Милорадович. То, что должно было! Развязка, развязка близится, генерал... Вон смотрите сами!
Бистром подходит к столу, перебирает бумаги.
Бистром. Что это за списки?
Милорадович. Бенкендорф представил Николаю списки гвардейских офицеров-заговорщиков.
Бистром. А откуда они у вас?
Милорадович. Николай передал их мне как военному генерал-губернатору.
Бистром. Заговор? Значит, все-таки заговор... Так вот отчего все мои офицеры так взбудоражены в последнее время... Много фамилий?
Милорадович. Я пока не считал точно, но здесь примерно человек двести.
Бистром. Фамилии реальные?
Милорадович. Да. Это всё наши люди. Нашего круга и наших взглядов. Есть среди них обычные болтуны, но есть и люди дела. Есть те, кто просто хочет видеть на троне Константина. Есть те, кто хочет конституции по образцам Европы и Американских Штатов. А есть и те, кто готов лично расправиться с Николаем. Есть даже наши братья по ложам. Но шпионы Бенкендорфа узнали слишком много, этого нельзя не признать.
Бистром. И что вы должны делать?
Милорадович. Мне приказано, как генерал-губернатору Петербурга, арестовать их всех.
Бистром. Николай уже может вам приказывать?
Милорадович. Не забывайте, что он все-таки великий князь. В отсутствие провозглашенного императора он становится его наместником как следующий по старшинству.
Бистром. А теперь самый главный вопрос: что вы собираетесь делать?
Пауза.
Милорадович. Да, это главный вопрос... Но сначала я хотел узнать, Карл Иванович, что вы думаете об этом?
Бистром. Вы знаете, граф, что я думаю. Николай на троне — это плохо, очень плохо. Константин — это свой военный человек, понятный и ясный. С Николаем у меня сразу не сложились отношения. Но...
Милорадович. Но?..
Бистром. Но одно дело — наши чувства, а совсем другое дело — наши действия. Если ваш служебный долг как военного начальника столицы арестовать всех этих заговорщиков, вам придется их арестовать.
Пауза.
Милорадович. Скажу честно, я все же не ожидал от вас такого ответа. Под вашей командой минимум десять тысяч штыков гвардейской пехоты. Целая армия. Если бы мы вместе с вами захотели повернуть ход российской истории... Ведь у Николая есть только один его саперный полк!.. Разве это серьезная сила против всех наших полков?
Пауза.
Бистром. Генерал, конечно, я уважаю вас как героя двенадцатого года... Ваша слава в России, да и в Европе до сих пор огромна. Впрочем, я и сам в двенадцатом году был не из последних, если вы помните... Да, я помог вам привести к присяге Николая, потому что я — человек Константина до мозга костей. А вся эта ситуация с завещанием, а тем паче с отречением такая спорная, такая двусмысленная... Но то, о чем вы говорите сейчас, — это уже... Это заговор, а значит, это бунт. И это уже политика. И это нарушение присяги. Но я прежде всего солдат. И я никогда в жизни не нарушал свою солдатскую присягу. Ни разу не нарушил! И я не собираюсь это делать впредь.
Пауза.
Милорадович. Вы, кажется, забыли наш восемнадцатый век! Тогда гвардия, именно гвардия, сменяла и назначала российских самодержцев!
Бистром. Но это время прошло. Надеюсь, его больше не будет. И я считаю, что это был отвратительный порядок. Говоря честно, это был беспорядок.
Милорадович. Ну что ж, ответ, по крайней мере, определенный и ясный.
Бистром. Приношу извинения, ваша светлость, если он не тот, которого вы ждали.
Милорадович. Что уж теперь... Что есть, то есть. Но могу я хотя бы просить, чтобы этот разговор остался между нами?
Бистром. Ну разумеется. Если меня никто впрямую не спросит о нашем разговоре, сам я, конечно, ни с кем не собираюсь этим делиться.
Милорадович. А если спросят напрямую?
Бистром. Тогда я отвечу как есть. Я лгать не привык, генерал, вы это знаете. На прямой вопрос я всегда даю прямой ответ... Разрешите откланяться. (Он выходит, не дожидаясь ответа Милорадовича.)
Милорадович. Проклятый упрямый немец! Что это он хотел сказать? Он не привык лгать? А я что, я, Милорадович, герой двенадцатого года, привык лгать?.. Ладно, на время забудем... Но с Бистромом я все-таки ошибся. И решение придется принимать мне одному. Мне одному... Какое решение? Если я их всех арестую сейчас — возможно, ничего не случится. Но что я лично получу взамен? Месть Николая за ту первую присягу, на которой я так настаивал? Я помню, какими глазами он на меня смотрел! А ведь он все-таки может прийти к власти... Но если я их не арестую?.. А если я их не арестую — то еще ничего не решено... И Россия еще может увидеть на троне новую династию! (Он подходит к столу, снова перебирает бумаги.) Какие фамилии! Великие фамилии! Будущая опора трона. Мы еще поработаем с вами! Но почему в доме так холодно? Что за зябкий декабрь выдался, честное слово! Катенька!.. Катенька, согрей же меня наконец!
ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ
Штаб-квартира заговорщиков у Рылеева. Не менее десятка членов тайного общества. Рылеев читает проект «Русской правды» Пестеля.
Рылеев (читает). Рабство должно быть решительно уничтожено, и дворянство должно навеки отречься от гнусного преимущества обладать другими людьми... Крепостное состояние должно быть уничтожено в первую очередь... Россия — это общество лично свободных людей... Освобождение крестьян без земли строго воспрещается и преследуется уголовными законами...
Первый. Славно, да где на всех-то землицы взять?
Второй. Ясно, где! У помещиков отобрать. Так ведь у него написано, Рылеев?
Рылеев. Да, половину нужной земли Пестель предполагает отобрать у помещиков.
Первый. То есть у нас... Славно, славно... Значит, самим у себя землю отнимать... Представляю, что тут начнется.
Третий. Ну а какова форма правления?
Рылеев. Республика, естественно. Но на первое время — Временное правление.
Второй. А кто во главе?
Рылеев. Диктатор. Но это поначалу. А потом — Верховный Собор и Народное Вече.
Первый. А сословия сохраняются?
Рылеев. Нет. Сословия уничтожаются. Все граждане страны равны перед законом.
Второй. И крепостные?
Рылеев. Крепостных больше не будет, я же читал вам, как тут написано.
Первый. Рылеев, все хочу спросить, а как вы сами к этим идеям относитесь?
Рылеев. Решать главные вопросы будем вместе. Но прежде чем решать, нужно власть взять.
Третий. Мне Сперанский давеча так и сказал, слово в слово!
Второй. Сперанский?
Третий. Да, я с ним столкнулся в коридоре, во дворце. Я его так прямо и спросил, с нами ли он. А он мне: «С ума вы, что ли, сошли? О чем вы спрашиваете государственного человека? Сначала власть возьмите, а тогда мы и поговорим! Но заранее обещаю: тогда все с вами будут!»
Первый. Погодите, погодите... Рылеев, я вас спросил о вашем личном отношении!..
Рылеев. Я за конституционную монархию. Но это пока... Главное сейчас — ввязаться в драку. А потом... Жизнь покажет.
Входит еще военный. Это поручик Каховский.
Каховский. Приветствую всех, господа!
Все. О, Каховский! Здравия желаем, поручик!
Каховский. Я пришел кое-что выяснить... Сегодня утром я встретил Якубовича. Он сообщил ужасную для меня вещь: общество постановило разойтись. Рылеев, это правда?
Рылеев. Да. Пока остается возможность воцарения Константина, мы должны затаиться.
Каховский. У меня нет слов!.. Сначала вы отговорили меня от моего намерения, а теперь вы и сами от всего отказываетесь? Значит, это был просто блеф, и больше ничего? Так какого же черта вы дурили мне голову? Я был готов действовать, я и сейчас готов действовать! Назначьте мне цель, и я ее поражу! Но если вы просто струсили, то я... Я на вас донесу правительству, вот что я сделаю!
Рылеев. Послушайте, Каховский!.. Когда вы вступали в общество, вы обещали безусловное повиновение его руководителям! Обещали, что исполните то, что вам прикажут! А что теперь мы все от вас слышим? Отказываетесь повиноваться приказам? Так, может, вы зря вступали в союз? Может, вам надо было в одиночку делать то, что задумали?
Первый. Каховский, вы горячитесь! Нам нельзя горячиться!
Второй. Даже капитан Якубович — и тот смирился с обстоятельствами.
Якубович (входя). Господа, я только что от Милорадовича! Хорошие новости, господа! Просто отличные новости! Кажется, вот-вот будет назначена переприсяга! Для нас снова двери открываются!
Рылеев. Что, неужели Константин отрекся официально?
Якубович. Подробности генерал мне сказать не успел... Но пожал крепко руку: мол, мы на вас надеемся!
Рылеев. Каховский, вы видите? Рано вы волновались — ничего еще не кончено!
Каховский. Посмотрим, посмотрим...
Входит Трубецкой.
Все. О, князь!..
— Трубецкой, вы слышали новости?..
— Поделитесь, Трубецкой!..
Трубецкой. Да, я, конечно, слышал новости... Они неутешительные... Или, наоборот, утешительные, не знаю... Впрочем, их уже все слышали...
Голоса. Не все!
— Расскажите нам!..
— Расскажите скорей!..
Трубецкой. Константин прислал официальное формальное отречение. Николай объявил себя императором согласно завещанию Александра и отречению Константина. Новая присяга назначена на послезавтра.
Голоса. Переприсяга?
— 14 декабря?
— Вот он, наш заветный день!
Якубович. Ну вот, друзья, пришла долгожданная пора! Теперь каждый покажет, на что способен! Теперь каждый может отомстить за свои обиды!
Рылеев. Князь, вы наш военный диктатор! Берите бразды в свои руки! Что дальше нам всем делать?
Трубецкой. То, что мы намечали и раньше! Каждый из нас сегодня и завтра в своем полку, в своей роте или бригаде ведет агитацию среди рядовых... Про отречение Константина никому ни слова! Солдаты должны знать только одно: Николай незаконно захватывает трон, ворует его у Константина... Пользуется тем, что настоящий наследник далеко в Варшаве... А мы выступаем за правду и закон, мы требуем на трон Константина, мы против происков узурпатора!
Первый. Получается, солдат мы используем втемную?
Второй. Ну, дорогой друг, это извечная судьба всех подчиненных!
Якубович. Но что нам до солдат, господа? Всё в наших руках, в наших! Ах, как люблю я такие заварушки!
Первый. Но это, пожалуй, уже и не заварушка...
Второй. Да, это настоящий бунт!
Рылеев. Выше берите, выше! Это уже революция!
Третий. Что ж... Получилось ведь у французов...
Якубович. Французов мы видели, французов мы били!
Трубецкой. Итак, господа, за работу! Времени у нас мало, всего два дня.
Якубович. Мы должны поднять всех рядовых — и мы их поднимем!
Трубецкой. Сейчас расходимся по казармам своих частей и немедленно начинаем агитацию. Послезавтра ни одна из гвардейских частей не должна присягнуть Николаю.
Пауза.
Первый. Да, игры кончились.
Второй. Разговоры тоже.
Третий. Что ж, теперь будем делать дело.
Заговорщики встают, прощаются друг с другом, расходятся по одному.
Остаются Рылеев, Трубецкой, Якубович и Каховский.
Рылеев. А вот теперь мне даже жалко, что Пестеля с нами нет. Его горячность была бы не лишняя...
Трубецкой. Пестель и в Южном обществе нужен. А здесь мы сами справимся.
Якубович. Верно, князь! Найдутся горячие сердца и без Пестеля! Вот Каховский, например. Каховский, товарищ, вы на все готовы?
Каховский. Укажите только цель. А я давно на все готов. Я их всех ненавижу. И вообще, здесь слишком много филантропических разговоров... А надо резать! Надо резать как можно больше!
Трубецкой. Цель наша ясна. Кто не с нами — тот против нас. А значит — он и есть наш враг. Главное — запаситесь пистолетами и кинжалами.
Пауза.
Каховский. Будут ли еще уточнения?
Трубецкой. Вы оба, господа, действуете по вашему личному плану. Главная цель — Николай Павлович. Но детали будут понятны на месте. Вы знаете — в бою всего не предугадаешь, надо уметь поменять любые планы на ходу.
Якубович. Да, это так. Бой есть бой.
Трубецкой. Я вас больше не смею задерживать. Готовьтесь, господа!
Якубович и Каховский прощаются и уходят.
Трубецкой. Ну вот, Кондратий Федорович... Кажется, и мы дождались своего часа. Меня именно то радует, что за нас многие будут на самом верху.
Рылеев. Да так ли это?
Трубецкой. Без сомнения. Я просто не могу вам всех назвать. Да Милорадовича с Бистромом вы и так знаете. Но уверяю вас, имя им — легион... Ну что ж, теперь ревизию проведем. Что там у нас по полкам?
Рылеев. А по полкам у нас вот что...
ЯВЛЕНИЕ ДЕВЯТОЕ
Во дворце. Николай Павлович, Бенкендорф и Михаил Павлович склонились над столом.
Николай Павлович. Так что там у нас по полкам? Неужели все так серьезно, как доносят агенты?
Михаил Павлович. Я понимаю дело так: заговорщики есть примерно в половине гвардейских частей.
Бенкендорф. Минимум, ваше высочество.
Николай Павлович. Что они собираются делать в день присяги?
Бенкендорф. Не давать своим солдатам присягнуть. Делать вид, что борются за Константина и за справедливость и выступают против узурпатора.
Николай Павлович. То есть против меня? Вот так и пишутся истории...
Михаил Павлович. Истории пишутся победителями, брат. Нам просто надо победить!
Входит адъютант Николая Павловича.
Адъютант. Ваше высочество! Только что прибыл полковник Фредерикс от генерала Дибича из Таганрога!
Николай Павлович. Что такое?
Адъютант. Привез пакет с секретным донесением, просит немедленной аудиенции!
Николай Павлович. Господи... И тут секретные донесения...
Адъютант выходит. Входит полковник Фредерикс.
Фредерикс (подавая пакет). Ваше высочество, от генерала Дибича с самонужнейшим донесением!
Николай Павлович. Что в донесении, полковник?
Фредерикс. Не могу в точности знать! Знаю только, что сведения в высшей степени важные! Государственной важности! Приказано вручить в собственные руки государю императору! Точно такой же пакет послан в Варшаву, так как генерал не знал, где находится их величество.
Пауза.
Николай Павлович. И что прикажете мне с этим делать? Этот пакет послан не на мое имя! Вскрывать письмо вместо императора Константина?
Михаил Павлович. Брат, но Константин отрекся. Ты уже объявлен императором. Присяга назначена! Власть в твоих руках. Кому же вскрывать письмо, как не тебе!
Николай Павлович. Что скажете, генерал?
Бенкендорф. Кому же, как не вам, ваше высочество?
Николай Павлович, помедлив, срывает с конверта печати, вскрывает конверт, достает письмо, начинает читать. Чем дольше читает, тем больше опускаются плечи и склоняется голова. Он без сил садится на стул и сидит, опустив голову, держа письмо в руках. Его собеседники ждут, он продолжает молчать.
Михаил Павлович. Брат, что там?
Николай Павлович (читает). Пространный заговор, коего отрасли распространились от Петербурга на Москву, далее в Малороссию и Новороссию и даже до Второй армии в Бессарабии...
Михаил Павлович. Этого следовало ожидать! Провинция во всем повторяет столицу!
Бенкендорф. Их высочество прав. Голова гидры здесь, в столице, ее и надо рубить!
Николай Павлович. Но подарок мне от брата Константина даже больше, чем я ожидал.
Михаил Павлович. Это все в прошлом! И это надо навсегда забыть, брат! Царствовать тебе, а не Константину! А мы должны идти вперед, и только вперед!
Николай Павлович (после паузы). Ну что ж, опять ирония судьбы: я еще не ваш государь, но поступать должен уже как государь.
Михаил Павлович. Да, брат! Это твоя прямая обязанность!
Бенкендорф. Больше чем обязанность. Это ваш долг, ваше величество.
Николай Павлович (горько). Значит, все-таки величество?
Михаил Павлович. Так, верно говорит генерал! Это ваш долг, ваше величество!
Николай Павлович. А вы что скажете, Фредерикс?
Фредерикс. Поддерживаю всей душой, ваше величество. Это и долг, и обязанность ваша!
Пауза.
Михаил Павлович. Да, так! И долг, и обязанность.
Николай Павлович. Вот она, воля Божия... А еще — приговор брата Константина. Четырнадцатого числа я буду или вашим государем — или мертвым.
Быстро входит его жена Александра Федоровна, кивает всем.
Михаил Павлович, Бенкендорф и Фредерикс, поклонившись, уходят.
Она подходит к мужу.
Александра Федоровна. Дорогой, мне почему-то так тревожно... Что происходит, скажи! Опять плохие новости?
Николай Павлович. Пока не происходит ничего. Но думаю, это затишье перед бурей...
Александра Федоровна. Ты ведь скажешь мне, когда все начнется?
Николай Павлович. Я не знаю, когда начнется, милая. Но я прошу тебя об одном... И это очень серьезная просьба... Самая главная моя просьба к тебе. Если сегодня или завтра ночью нам с тобой придется умереть...
Александра Федоровна. Умереть? Так, значит, уже началось? Почему же ты мне не говоришь?
Николай Павлович. Если все же придется умереть — обещай мне проявить все свое мужество. Мы должны сохранить свою честь в любых обстоятельствах. Русские самодержцы не могут унижаться перед заговорщиками — даже ради спасения собственной жизни. А без Божьей воли с нашей головы и волос не упадет. Ведь ты знаешь, что на все в этом мире Божья воля?
Александра Федоровна. Я знаю.
Николай Павлович. Ты обещаешь мне свое мужество, милая?
Александра Федоровна. Обещаю.
ЯВЛЕНИЕ ДЕСЯТОЕ
Пустая сцена. Слышны далекие звуки военных барабанов. Справа по одному выходят и встают в ровный ряд бунтовщики: Рылеев, Якубович, Каховский, другие безымянные декабристы. Сейчас все они могут быть в солдатских шинелях, символизируя рядовых солдат. Слева выходят те, против кого и направлен мятеж: Николай Павлович, Михаил Павлович, Мария Федоровна, Александра Федоровна с младенцем на руках, Бенкендорф. По центру появляются еще несколько человек: генерал Милорадович и его Катенька, генерал Бистром, еще два-три неизвестных нам лица. Некоторое время они оглядывают сцену и оценивают ситуацию. Потом как-то незаметно слегка подвигаются чуть ближе к декабристам, но не сливаются с ними, оставаясь как бы особняком. Все мужчины из этой группы серьезны и даже мрачны, и только балерина Катенька недоумевающе смотрит на всех, совершенно не понимая смысла происходящего.
Напряженная пауза.
Голоса среди декабристов. А князь Трубецкой? Где Трубецкой?
— Почему нет с нами диктатора?..
— Кто-нибудь видел Трубецкого?..
— Да позовите же его!..
— Искали, да его нет нигде!..
— Да куда же он подевался?..
— А вы видели? Половина наших
не вышла на площадь!..
— А вчера еще собирались...
— Предатели!..
Откуда-то из глубины появляется Трубецкой. Его никто из присутствующих
не видит, зато он видит всех и вся.
Трубецкой. Господи, что это?.. Зачем это все?.. Для чего мы это затеяли?.. Что мы делаем, безумцы?.. Ведь мы же ничего не сможем изменить!.. Диктатор... Это я-то диктатор?.. Что мне теперь делать, Господи?.. (Выходит на авансцену, садится, привалившись к стене, и сидит, обхватив голову руками, что-то бормоча.)
Михаил Павлович. Ваше величество, не пора ли артиллерию?
Николай Павлович. Нет, нет, они еще могут одуматься!
Михаил Павлович. Не было бы поздно. Скоро темнеть начнет.
От восставших отделяется Якубович и идет с белым платком в сторону
Николая Павловича.
Якубович. Ваше величество, позвольте мне поговорить с бунтовщиками! Я смогу их убедить разойтись, клянусь!
Николай Павлович. Идите и говорите! Те, кто прямо сейчас пойдет в казармы, никак не будут наказаны! Обещайте им это прощение от моего имени.
Якубович. Слушаюсь! (Переходит с тем же белым платком пространство сцены и встает перед бунтовщиками.) Ребята, да они нас боятся! Главное, нам всем стоять крепко — и они сами отступят! Царь уже просил меня, чтобы я вас уговорил разойтись! А вот сейчас я его еще припугну! Кричите дружно: «Константина!..»
Бунтовщики. Константина!..
— Хотим Константина!..
— Константина царем!..
Якубович опять переходит площадь со своим белым платком.
Якубович. Ваше величество, слышите, они стоят упрямо, не хотят расходиться! Не знаю, что и делать. Быть может, еще раз попробовать их уговорить?
Бенкендорф. Плохо вы их уговариваете, капитан.
Якубович. Я сейчас... Я немедленно... Я постараюсь... (Опять уходит к своим.)
Михаил Павлович. Брат, это просто болтун и провокатор! Пора оставить пустые разговоры!
Николай Павлович. Я не хочу крови, Миша, не хочу!
Михаил Павлович. Ее никто не хочет, но что делать? Когда стемнеет, вся эта толпа на город бросится — грабить да убивать!
Бенкендорф. Прикажите позвать Милорадовича!
Николай Павлович. Зовите.
Бенкендорф почти бегом пересекает пространство, хватает Милорадовича
за руку и тащит к Николаю.
Николай Павлович. Граф, я приказал вам арестовать всех заговорщиков. Я передал вам полные списки! Почему за два дня этого не было сделано?
Милорадович. Да, я помню, ваше высочество, но...
Александра Федоровна (строго). Ваше величество! Или вы не присягали новому императору?
Милорадович. Да, конечно, да... Но я не думал...
Николай Павлович. Да, вы не думали! Вы обедаете у вашей пассии, когда на главной площади Петербурга происходит бунт! Или вы не генерал-губернатор? Кто должен отвечать за порядок в столице?
Милорадович. Я не предполагал...
Николай Павлович. Довольно, генерал. Правда в том, что вы мне лгали.
Мария Федоровна. Вы лгали всем нам, граф!
Милорадович. Я... Нет... Как можно...
Николай Павлович. Теперь идите и сами искупайте свою ложь! Велите им тотчас разойтись! Разойтись немедленно, иначе прольется кровь!
Милорадович. Конечно... Я пойду, ваше... Ваше величество... (Вытаскивает белый платок и идет к строю восставших. Подходит.) Ребятки, братцы дорогие, вы ведь все меня знаете... Я генерал Милорадович... Ведь я и сам двумя руками за Константина... Мы с Константином давние приятели... Воевали вместе... Да что же теперь делать?.. Присягу Николаю уже принесли и Сенат, и Государственный совет... Нам с властями не тягаться... Так что давайте теперь разойдемся по казармам, а уж завтра с утра... Утро вечера всегда мудренее...
Каховский выходит из толпы и вытаскивает пистолет.
Каховский. Предатель! Зачем ты давал нам надежды? А ведь когда-то был героем... Плохо заканчиваешь жизнь, генерал! (Стреляет в спину Милорадовичу.)
Милорадович (обернувшись). Слава богу, пуля не солдатская... Умираю спокойно...
Катенька. Единственный мой!.. (Бросается к Милорадовичу и приникает к нему.) Единственный мой... Единственный мой!..
Михаил Павлович. Брат, уже пора!
Бенкендорф. Пора, ваше величество!
Николай Павлович. Первый залп — поверх голов!..
Бенкендорф делает знак. Раздается залп пушек. На площади-сцене начинается суетливое движение, и непонятно, к чему все идет. Трубецкой на авансцене поднимает голову и прислушивается. Раздается второй залп. Сцена пустеет почти мгновенно.
Трубецкой (хватаясь за голову). Эта кровь на мне... Господи... Это же я их всех убил!.. (Падает без чувств, остается лежать на сцене.)
Занавес.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Во дворце. Наконец-то на главном парадном портрете мы видим изображение императора Николая I. За столом сам Николай Павлович, Мария Федоровна, Александра Федоровна.
Мария Федоровна. Но ты не можешь оставить такое наглое преступление безнаказанным...
Александра Федоровна. Это будет просто несправедливо! Весь этот ужас, который мы пережили... Нельзя не наказывать преступников!
Николай Павлович. Наказание нужно, конечно, но... Прежде чем наказывать, надо узнать вину каждого. Следственная комиссия уже начала работу.
Мария Федоровна. Сколько человек привлечено к следствию?
Николай Павлович. Бенкендорф говорил, больше пятисот.
Александра Федоровна. Но это же ужасно!
Мария Федоровна. Да, это почти катастрофа.
Николай Павлович. Сейчас арестовывают всех подозреваемых. Думаю, по-настоящему виноватых не так уж много. Может, половина, а может, и того меньше...
Мария Федоровна. И все же главные зачинщики должны быть сурово наказаны. Ведь это еще и пример для остальных. Пример того, как нельзя поступать.
Николай Павлович. Да, матушка... Но милость выше даже справедливости. Этому нас учит наша вера. Мне бы не хотелось начинать, как начал Петр Великий.
Александра Федоровна. Его жестокость была оправданна! Ему тоже грозила смерть, как и нам!
Мария Федоровна. Да, он никогда не бывал жестоким без причины.
Николай Павлович. И все же миловать он тоже умел.
Мария Федоровна. У тебя трудная задача. Но я верю, что ты сможешь пройти между Сциллой и Харибдой...
Входит адъютант.
Адъютант. Ваше величество! Великий князь Михаил Павлович и генерал Бенкендорф прибыли для доклада!
Николай Павлович. Да, конечно, немедленно зовите! Простите, мои дорогие дамы, у нас еще не решены очень важные вопросы...
Женщины встают, прощаются, уходят. Входят Михаил Павлович
и Бенкендорф.
Бенкендорф. Ваше величество...
Михаил Павлович. Брат...
Николай Павлович подходит, здоровается.
Николай Павлович. А знаешь, Миша, какое самое великое чудо произошло с нами?
Михаил Павлович. Какое?
Николай Павлович. Мы с тобой во всей этой заварушке остались невредимы, брат!
Михаил Павлович. И это дает надежду, что мы еще нужны...
Николай Павлович. Теперь к делу. Сколько всего подследственных?
Бенкендорф. Пятьсот семьдесят девять.
Николай Павлович. Не многовато ли?
Бенкендорф. Виновными будут признаны не все. Но возникает вопрос, ваше величество. Даже несколько вопросов. Что делать с теми, кто состоял в Союзе благоденствия, но не перешел в Союз спасения?
Николай Павлович. Этих освободить. И выдать всем оправдательные аттестаты.
Бенкендорф. Слушаюсь. Члены комиссии спрашивают, каковы должны быть главные пункты обвинения. Желание введения конституции?
Николай Павлович. Нет.
Бенкендорф. Освобождение крестьян?
Николай Павлович. Нет, конечно! Верховная власть сама это планирует.
Бенкендорф. Составление планов будущих общественных преобразований?
Николай Павлович. Нет, и не это. Любой честный гражданин имеет право размышлять о судьбах отечества.
Михаил Павлович (недоуменно). Тогда что же, брат?
Николай Павлович. Введение в России республиканского правления и связанное с республикой физическое уничтожение правящей династии. Физическое уничтожение! Никакое убийство, особенно убийство невинных детей, не может быть оправдано никакой целью. Пример несчастной Франции должен нас хоть чему-то научить... Теперь спрошу я. На основании чего люди привлекаются к следствию?
Бенкендорф. Нужно не менее двух свидетельств изобличенных членов тайного общества о том, что этот человек тоже состоял в заговоре.
Михаил Павлович. Или участвовал в вооруженных выступлениях.
Николай Павлович. Да, правильно, не менее двух... Это хорошо... И вот еще что... Я хочу, друзья мои, чтобы вы поняли: лучше помиловать десять виновных, чем казнить одного невиновного. Это главное. Вы понимаете меня?
Михаил Павлович. Да, ваше величество, понимаем. Хотя, признаюсь, согласиться с этим порой очень нелегко.
Бенкендорф. Да, ваше величество, весьма нелегко.
Николай Павлович. Власть вообще тяжкая ноша. Но если уж мы взялись за гуж... Где находятся арестованные?
Михаил Павлович. В Петропавловской крепости. Но на завтра я приказал собрать их всех в зале заседаний Зимнего дворца.
Николай Павлович. Для чего?
Бенкендорф. Мне нужно задать им тот самый вопрос, о котором мы с вами говорили. Один решающий вопрос, ваше величество. Я немедленно доложу вам о результате.
Николай Павлович. Что ж, Бог в помощь.
ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Большой зал в Зимнем дворце, где заседает следственная комиссия по делу декабристов. За столом следователей никого. В зал по одному вводят арестованных (нужно создать ощущение максимальной массовости — сюда привезли почти всех подследственных). И вот они собрались, расселись. Ждут. Входят генерал Бенкендорф и его адъютант.
Пауза.
Бенкендорф. Господа! Мы собрали здесь большинство из вас, причем состоятельное большинство, чтобы задать вам один-единственный вопрос. Я задаю его вам от имени государя императора. Поскольку вы утверждаете, что поднялись за освобождение крепостных и конституцию, про это и будет мой вопрос. Сейчас те из вас, кто дал своим крепостным свободу, но не выгнал на улицу, а отпустил с землей и посильной помощью, пусть поднимут руку! По указу его величества дело против таких будет немедленно прекращено. Человек поступает по своим убеждениям, по своей совести. И сначала он сделал то, что мог сделать лично, — отпустил своих собственных крепостных. Итак, я жду поднятых рук! Я жду, господа... Так что, среди вас таких нет никого? Но это странно. Я-то своих крепостных отпустил в Лифляндии в шестнадцатом году, а в Тамбове — в восемнадцатом. Все вышли с землей и с начальными средствами. Я еще и подати в казну за всех заплатил! И мне не надо было выходить на площадь и протестовать против властей, чтобы отпустить на волю своих собственных крепостных! Так что же, неужто ни одной руки не поднимется?
Пестель. Довольно, граф! Вы сами знаете, что это пустой разговор.
Бенкендорф. Да, Пестель, теперь я вижу, что пустой. Ваше дело никак не подходит под разряд политических. А потому судить вас будут военным уголовным судом как бунтовщиков и изменников отечества.
Они с адъютантом выходят. Входят надзиратели, начинают разводить
собравшихся.
Голоса арестованных. Рылеев, вы здесь?
— Да, тут.
— А где Трубецкой?
— Опять его нет!
— Как всегда, как всегда.
— Глубоко же он спрятался.
— Пестель, а как вы здесь?
— Да вы же на юге, Пестель!
— Я арестован там накануне вашего мятежа
в Питере...
— Вот это совпадение!..
Надзиратель. Господа, господа!.. Прекратите разговоры... Это строго запрещается!
Все расходятся.
ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ
Каземат в Петропавловской крепости. По камере ходит Трубецкой. Он уже не тот щеголеватый полковник, которым был еще недавно. Щеки покрыты короткой щетиной. Он ходит, все время что-то бормоча себе под нос, размахивая руками, с кем-то мысленно разговаривая. Звучат шаги многих людей, глухие голоса. Трубецкой замирает и прислушивается. Голоса и шаги приближаются к его камере. Звук ключа в замке. Трубецкой в напряжении ждет. Открывается дверь. Входят надзиратель, Николай Павлович, Михаил Павлович, Бенкендорф.
Долгая пауза.
Надзиратель. Арестованный Трубецкой, ваше величество!
Трубецкой опускается на колени и стоит, опустив голову. Николай Павлович делает к нему шаг и стучит пальцем по его лбу.
Николай Павлович. Да, вот и Трубецкой... Что было в этой голове?.. Что в этом сердце было?.. И это полковник гвардии!.. И это князь Трубецкой! Наследник великого рода! С какого века идет твой род?
Трубецкой. С четырнадцатого, ваше величество. С Куликовской битвы.
Николай Павлович. С четырнадцатого века? Полтысячи лет беспорочного служения России! Ты предал десятки поколений своих предков! Ты всю славную историю России предал! И ты связался с такой дрянью, с таким отребьем... А ведь я сейчас могу тебя расстрелять! Что мне делать с тобой, Трубецкой?
Трубецкой. Жизнь!.. Только жизнь оставьте, ваше величество! Умоляю только о жизни!
Николай Павлович. Ты теперь так ценишь свою жизнь? А чужие жизни ты не ценил? Жизнь моих детей ты собирался отобрать без всякой их вины? Про себя, про свою беременную жену я уж и не говорю... Где он был во время бунта?
Бенкендорф. Он не вышел на площадь, ваше величество.
Трубецкой. Я не выходил! Не выходил! Я осознал уже тогда!.. Я понял, что мы ошибались! Это страшная, роковая ошибка! Я не мог обманывать солдат. Никого не мог обманывать. Господи... Эта пролитая кровь и на мне тоже.
Михаил Павлович. Но он один из главных в их обществе. И даже назначен бунтовщиками военным диктатором.
Николай Павлович. Диктатор... Диктатор Трубецкой... Диктатор Пестель... Все хотят быть диктаторами. Все хотят диктовать. Как же вас всех Бонапарт околдовал!.. Идемте дальше по этому беспросветному коридору, генерал.
Бенкендорф. Слушаюсь. (Делает знак надзирателю.)
Вся процессия идет к выходу.
Трубецкой. Ваше величество!.. Позвольте мне хотя бы надеяться на вашу милость!..
Николай Павлович. Этого я тебе не могу запретить... Бывший князь Трубецкой.
ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Следствие над мятежниками. Есть здесь люди, с которыми мы уже знакомы, есть, что называется, среднестатистические декабристы. Кто-то из них называет себя, кто-то остается безымянным. Кто-то, по причинам многолюдности этого сюжета, может играть и нескольких человек. Пожалуй, только Пестель, Рылеев, Трубецкой, Каховский и Якубович всегда остаются только сами собой. Учтем, что эта широкая палитра взглядов и настроений заговорщиков вполне достоверна и даже документальна. Откуда-то из глубины и темноты звучат голоса дознавателей, задающих вопросы. Каждый новый вопрос задается другим голосом: у следствия много дознавателей.
Голос. Назовите себя!
Рылеев. Отставной подпоручик Рылеев.
Голос. Какое место занимали в обществе?
Рылеев. Один из основателей и руководителей Северного общества.
Голос. Где вы учились?
Рылеев. Я... У меня домашнее образование.
Голос. Владеете языками?
Рылеев. Только... Только некоторыми и со словарем.
Голос. Откуда почерпнули революционные идеи?
Рылеев. Я... Я читал книгу «Сокращенная библиотека», составленную господином Железниковым.
Голос. И решили эти рассказики взять в руководство к реальному действию?
Рылеев. Истории были очень... Очень вдохновительные...
Голос. Вы понимали, что ваш бунт повлечет жертвы?
Рылеев. Нет, нет! Никаких жертв не предполагалось! Жертвы были нами исключены! У нас был подробный план бескровного переворота. Князь Трубецкой должен был принять начальство над войсками на Сенатской площади. Но он не явился на площадь, вот в чем дело... Он не явился, и потому начались беспорядки, потому и кровь пролилась. А она не должна была пролиться, не должна была!
Голос. То есть во всем вы вините Трубецкого?
Рылеев. Если бы он пришел... Тогда кровь бы не пролилась! Все произошло бы четко и быстро, по-военному. Нет, кровь не пролилась бы.
Голос. Вы были на площади до конца?
Рылеев. Никак нет! Когда я не встретил там Трубецкого, я побежал искать его, чтобы он принял командование.
Голос. И уже не вернулись?
Рылеев. Но там... Там началась артиллерийская пальба.
Голос. Понятно.
Рылеев. Но у меня есть важнейшее сообщение!
Голос. Говорите.
Рылеев. Почитаю долгом своей совести и честного гражданина...
Голос. Честного гражданина?
Рылеев. Так точно! Почитаю долгом предупредить его величество, что на юге, в полках возле Киева, тоже есть тайное общество! Руководит им полковник Пестель, а это очень, очень опасный заговорщик... И властям надо взять срочные меры, дабы и там не вспыхнуло восстание!
Голос. Откуда вам это известно?
Рылеев. Два общества связаны между собой уже много лет.
Голос. Назовите себя!
Бестужев. Штабс-капитан Александр Бестужев.
Голос. Какое место занимали в обществе?
Бестужев. Место? Наверное, рядового члена общества.
Голос. Вы являетесь писателем Марлинским?
Бестужев. Являлся...
Голос. Вы понимали, что бунт ваш повлечет кровопролитие?
Бестужев. Никак нет. В день действия Трубецкой, избранный нами диктатором, должен был ждать все наши войска на площади и принять над ними командование. Но... он по неизвестной нам причине не явился. Это имело на всех нас и на солдат решительное влияние.
Голос. В чем именно?
Бестужев. Люди с маленькими эполетами, как я, не решались взять на себя команду над полками. Да и нужного авторитета среди солдат мы не имели. Оттого и возникли такие ужасные беспорядки. Только оттого.
Голос. Вы сами явились с повинной во дворец?
Бестужев. Так точно. Я пришел на следующее утро и подробно изложил все цели и планы общества.
Голос. Известно, что вы часто общались со Сперанским. На какие темы?
Бестужев. На темы будущего государственного устройства. Если нужно более подробно, я готов...
Голос. Пока достаточно.
Голос. Назовите себя.
Оболенский. Поручик князь Евгений Оболенский.
Голос. Какое место занимали в обществе?
Оболенский. Место?.. Не знаю... Наверное, самое среднее.
Голос. Где вы были четырнадцатого декабря?
Оболенский. На площади.
Голос. Вы знали, что будет кровопролитие?
Оболенский. Никак нет. От князя Трубецкого мы ожидали общего плана действий и команды каждому из нас. Но он отсутствовал на площади, и мы от него ничего не получили. Потому во всем произошел полнейший беспорядок.
Голос. Но ведь вас выбрали в замену Трубецкому? Ведь вас назначили прямо на площади новым диктатором?
Оболенский. Я не запомнил, что там было в этой суматохе.
Голос. У нас есть показания ваших сообщников, что именно вы ранили штыком генерала Милорадовича, когда он пытался уговорить солдат.
Оболенский. Это получилось случайно. Совершенно случайно! Я только хотел слегка уколоть лошадь генерала, чтобы она не закрывала нам общей картины, но лошадь дернулась, штык неловко соскользнул и... Совершенно случайно я слегка задел графа Милорадовича этим неловким ударом. Но я не имел никакого сознательного намерения принести генералу вред!
Голос. Мы это еще проверим... Вы были старшим адъютантом генерала Бистрома. О чем вы с ним вели разговоры в свободное время?
Оболенский. Мы с ним почти не говорили на отвлеченные темы. Почти... Разве иногда... Но основные разговоры были исключительно по службе.
Голос. Назовите себя!
Якубович. Капитан Якубович.
Голос. Для чего вы прибыли в столицу с места службы на Кавказе?
Якубович. По двум причинам... Первая причина: я прибыл залечить свои боевые раны, полученные мною в бою от горца. Это было сделано по моему прошению с высочайшего разрешения. Лечили меня профессор Буяльский и доктор Арент. Сделали две жесточайшие операции, вынимали куски кости и свинца. Пять месяцев я страдал сильнейшими болями... Кстати, обо всем этом существуют официальные документы.
Голос. А какова вторая причина?
Якубович. Все эти месяцы я старался донести до сведения покойного императора Александра свою невиновность в одном деле, за которое из гвардии был незаслуженно переведен в армию. И наконец просьбы мои увенчались успехом! 12 ноября я переведен в лейб-гвардии Уланский полк с назначением в Грузию к месту службы.
Голос. Вы были на площади 14 декабря?
Якубович. Так точно! И не только был, но по повелению государя императора пытался уговаривать бунтовщиков отстать от их гибельного намерения! Правда, в этом действии я никак не преуспел...
Голос. Вы были членом общества?
Якубович. Никак нет! И могу сказать, что презираю всякие тайные общества, всех иллюминатов, а также и франкмасонов в придачу! К тому же все масонские общества в России запрещены еще покойным государем. Я одиночка и, как одиночка, готов на многое, но ходить в стаде я не собираюсь!
Голос. Ваши сообщники единогласно показывают, что вы имели целью убийство императора Александра, а когда он умер внезапно, вы возжелали убить ныне восшедшего на трон императора Николая и часто об этом говорили.
Якубович. Но, господа... Говорить можно что угодно, но на самом деле я добивался перевода из армии в гвардию!..
Голос. Вы были знакомы с графом Милорадовичем?
Якубович. Не накоротке.
Голос. О чем у вас бывали разговоры?
Якубович. Он поддерживал меня в моем желании вернуться в гвардию. Впрочем, и другие темы мы обсуждали. Если нужно более подробно...
Голос. Пока достаточно.
Якубович. Но я бы хотел сказать еще...
Голос. Мы слушаем.
Якубович. Наша цель была благо отечества! Да, мы неправильно поняли это благо, и потому нас постигла неудача. Но надо же предостеречь и будущих смельчаков, у которых не хватает разумения! Я готов принести себя в жертву!
Голос. Что вы имеете в виду?
Якубович. Я молод... Виден собой... В армии я известен всем как храбрец... И если меня расстреляют публично на площади, перед памятником Петру Великому, думаю, на молодых фантазеров это произведет нужное отрезвляющее впечатление. Я готов, господа, на такую жертву!
Голос (после паузы). Мы передадим государю императору ваше пожелание.
Якубович. Благодарю!
Голос. Назовите свое имя.
Каховский. Поручик Петр Каховский.
Голос. Вы первым написали покаянное письмо государю. В этом письме вы обвинили Александра Бестужева в убийстве графа Милорадовича. Император за ваше кажущееся чистосердечие разрешил содержать вас в крепости лучше, чем остальных.
Каховский. Я так благодарен их величеству...
Голос. Но ваши соучастники единодушно показали, что в Милорадовича стреляли именно вы!
Каховский. Нет!.. Разве?.. Я... Я не помню, у меня что-то с памятью...
Голос. Придется вспомнить. Вы также смертельно ранили полковника Стюрлера, и он вскоре скончался.
Каховский. Я... Я вправду не помню...
Голос. А еще кинжалом вы ранили офицера из свиты императора.
Каховский. Не знаю... Не знаю... Ничего не знаю!..
Голос. Еще до бунта вы много раз на собраниях в присутствии ваших соучастников говорили, что нужно не философствовать, а резать, резать без пощады.
Каховский. Но это была не программа, нет. Это был просто художественный образ.
Голос. Однако вы убили двоих и ранили одного. Это тоже художественный образ?
Каховский. Я совершенно ничего не помню...
Голос. Кто вдохновил вас на вольнодумство и бунт?
Каховский. Стихи Рылеева. Рылеев — талантливый поэт... Его «Думы» вдохновляли нас всех...
Голос. А в чем же были ваши личные убеждения?
Каховский. Я любил читать истории про древних греков и римлян. А еще я очень любил читать о революциях и переворотах в Европе. Я считал, что наступает век свободы, и мы не должны отстать от других, более просвещенных наций. Я хотел стать настоящим героем, оставить имя свое в истории.
Голос. А может, вам просто нравилось убивать?
Каховский. Нет, как можно! Я не знаю... Я абсолютно ничего не помню!
Голос. Назовите себя.
Пестель. Полковник Вятского пехотного полка Павел Пестель.
Голос. Вы родственник Ивана Борисовича Пестеля?
Пестель. Я его старший сын.
Голос. Кем вы являлись в Южном тайном обществе?
Пестель. Я его основатель и главный руководитель. Впрочем, как и Северного.
Голос. Вы планировали стать диктатором, если бы мятеж был успешным?
Пестель. Но я не видел вокруг никого, равного себе по знаниям и характеру. Стать диктатором был мой долг.
Голос. Вы автор «Русской правды»?
Пестель. Да.
Голос. Почему вы дали своему сочинению такое название?
Пестель. Я хочу возрождения древней русской вольности, потому и назвал свою конституцию, как назывался первый русский свод законов Ярослава Мудрого.
Голос. Что вы изучали?
Пестель. Что изучал? Все, что мне было интересно. Языки, математику, тригонометрию, военную тактику и стратегию, мировую и русскую историю, философию. Но главное — политическое устройство и конституции самых разных государств. У меня на этот счет большая библиотека на различных языках. К тому же я бывал во многих странах, а в Германии учился.
Голос. Вы какие знаете языки?
Пестель. Все основные европейские.
Голос. Какое учение вы взяли за основу своего политического сочинения?
Пестель. Все — и ни одного предпочтительно. Считаю, что использовать можно все полезное, но идти России надо своим путем.
Голос. И это путь республиканский?
Пестель. Несомненно. Зависеть великой нации от воли одного человека или даже одного семейства слишком унизительно. Да и опасно, учитывая, что этот человек может быть кем угодно по своим качествам. К тому же в последний век враждебная Европа играла в русской политике слишком большую роль, причем изнутри. Ну да вы это знаете даже лучше меня.
Голос. Какого государственного устройства вы хотели?
Пестель. Жесткое унитарное республиканское государство. Никаких федераций и конфедераций. Россия — государство свободного русского народа. Я уж не упоминаю такой дикости, как крепостное право, которое надо было отменить лет сто назад.
Голос. Государство русского народа... А что же другие народы, живущие в России?
Пестель. Они входят в русский на правах младших и любимых братьев. И постепенно сливаются с русским народом через язык, христианскую религию и русскую культуру. Великую религию и великую культуру, хочу напомнить... А потому никакого греха и унижения в том, что высшая культура поднимает до себя все остальные. Столица новой России — в Нижнем Новгороде как реальном географическом и экономическом центре государства, удаленном от границ и безопасном. К тому же в Нижнем — пересечение всех торговых путей Европы и Азии. И наконец, именно из Нижнего поднялись против поляков наши освободители гражданин Минин и князь Пожарский.
Голос. Вы как будто пытаетесь передать и внушить нам свои убеждения...
Пестель. Отчего же нет? Никакое слово не пропадает бесследно в этом мире!
Голос. Слова должны быть подкреплены силой!
Пестель. Слова сами по себе сила. Слова — это идеи, а идеи правят миром. Вспомните хотя бы Платона.
Голос. Но если в России республика, то... Мне даже трудно произносить...
Пестель. Не трудитесь, я понимаю, о чем вы. Да, всю нынешнюю династию я предполагал уничтожить физически. И не только тех ее членов, что находятся в России или Польше. Нужно было найти и уничтожить во всей Европе тех, кто мог претендовать на реставрацию русского трона.
Голос. И детей уничтожить?
Пестель. Обязательно. Ведь это наследники, а значит, они особенно опасны.
Голос. Вы и сейчас так думаете?
Пестель. А разве что-то изменилось за эти несколько месяцев?
Голос. Имели ли вы личные контакты с высшими сановниками государства?
Пестель. Зачем? Эти люди мне глубоко неинтересны! Сибариты, погрязшие в наслаждениях... Люди, превращающие в деньги или власть свою прошлую славу... О чем с ними можно говорить? О модных балеринках или очередных орденах? Эти люди — шлак, которым можно только мостить дороги.
Голос. Вы сами участвовали в Наполеоновских войнах?
Пестель. Я начал их в Бородинской битве, где был тяжело ранен. Отцу даже сообщили, что я погиб. Но я выжил, хотя и с трудом. Потом снова встал в строй и был адъютантом главнокомандующего войск коалиции графа Витгенштейна. И все годы занимался военной разведкой. Я многое тогда узнал...
Голос. Что именно?
Пестель. Многие нововведения французской революции остались в силе и после реставрации их монархии. Из этого я сделал главный вывод...
Голос. Какой же?
Пестель. Революция оказалась не так дурна, как о ней говорили.
Голос. Вы имеете в виду французскую революцию?
Пестель. Пожалуй, и ее тоже.
Голос. Но любая революция влечет многие жертвы. Вас они не пугали?
Пестель. Нет. Меня ни чужие, ни свои жертвы не пугают. Этот мир вообще стоит на жертве, как нам известно из догматов нашей общей веры.
Голос. Вы понимали, чему подвергали себя? Какой смертельной опасности? И не только себя, но и товарищей своих?
Пестель. Это зависело от исхода дела. Когда исход удачный, то какая в том опасность?
Голос. О чем вы?
Пестель. Убийцы Павла Первого пришли к власти и стали высшими сановниками России. Мы всего лишь пошумели и покричали, а те сделали настоящее дело.
Голос. Так вы ни в чем не раскаиваетесь?
Пестель. В чем мне должно раскаиваться? Я еще ничего не успел совершить. Я даже на площади не был. Меня арестовали на юге накануне столичного мятежа. Вот что мне обиднее всего... Накануне!
Голос. Говорят, ваш любимый герой Наполеон?
Пестель улыбается, но ничего не отвечает.
ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ
Во дворце. За столом Николай Павлович, Михаил Павлович, Александра Федоровна, Мария Федоровна, Бенкендорф.
Бенкендорф. У комитета есть сложные вопросы, ваше величество, по которым нужно верховное определение. Они находятся в вашей компетенции, государь.
Николай Павлович. Говорите, генерал.
Бенкендорф. Многие заговорщики показывают, что имели тесные сношения с Милорадовичем, Сперанским, Бистромом, некоторыми другими сановниками и что эти люди обещали им свою поддержку в случае успеха бунта.
Николай Павлович. Сперанского и Бистрома, а также других, вам известных, введите в состав суда. Пусть сами судят тех, в кого вселяли преступные надежды.
Бенкендорф. А что с Милорадовичем?
Николай Павлович. Не надо его трогать. Пусть он останется в памяти народа героем двенадцатого года. Я не хочу чернить его образ. И потом... Он сейчас уже перед другим Судом... Пусть там судят этого запутавшегося человека. А нам остается только молиться за него... Еще какие вопросы, Александр Христофорович?
Бенкендорф. Кроме преступных связей с нашими сановниками, бунтовщики говорят о подобных контактах с иностранными посольствами.
Николай Павлович (резко). Эту тему не поднимать, документы засекретить. А может быть, и уничтожить. Сейчас нам не нужны никакие обострения с недавними союзниками. Которые, кстати, в любой момент могут стать неприятелями. И не стоит их провоцировать... Что еще?
Бенкендорф. Уже полвека в России не применяется смертная казнь. Как вы прикажете поступить?
Николай Павлович. Вы задаете самый тяжелый вопрос...
Александра Федоровна. Тяжелый вопрос? Но есть же правосудие, ваше величество!
Мария Федоровна. И правосудие требует возмездия! Миловать можно только раскаявшихся преступников! Мы должны и в этом брать пример со Спасителя! Он помиловал на кресте только раскаявшегося разбойника.
Александра Федоровна. Я полностью согласна с матушкой! Вы сами говорили, что среди бунтовщиков есть абсолютно закоренелые преступники!
Николай Павлович. А что думают члены комитета?
Бенкендорф. Кто-то предлагает казнить семьдесят человек, кто-то — сто... Единого мнения нет.
Николай Павлович. А ты, брат, что думаешь?
Михаил Павлович. Я понимаю, что тебе тяжело... Но тебе не надо быть жестоким. Тебе надо быть твердым, а это совсем другое. И я думаю, что если ты не казнишь никого — это будет сигналом для всех бунтовщиков, всех будущих революционеров. Сигналом о том, что в России слабая власть и можно безнаказанно бунтовать, разрушать и убивать. Если ты собираешься строить крепкое государство — наказания за бунт нужны. И без казней ты тоже не сможешь обойтись.
Николай Павлович. Так, положим, я соглашусь, но сколько?
Михаил Павлович. Может быть, не семьдесят и не сто, но уж во всяком случае человек тридцать.
Николай Павлович. А как вам кажется, генерал?
Бенкендорф. Сейчас все они уже в разряде узников, а узников всегда по-человечески жалко. Наш народ даже называет узников несчастными. Но вспомните только одно: они хотели убить даже детей.
Александра Федоровна. Наших детей, дорогой!
Бенкендорф. И это не может остаться без последствий.
Михаил Павлович. Генерал прав.
Пауза.
Николай Павлович. Когда следствие будет закончено и все улики собраны, мы примем решение о наказаниях. Но думаю, что мы не можем наказать их всех одинаково. Их вина разная, а значит, разным должно быть и наказание.
Мария Федоровна. Без сомнения.
Александра Федоровна. Естественно!
Михаил Павлович. Но наказание должно быть неотвратимым.
ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ
Каземат Петропавловской крепости. Полутьма. На топчане сидит Трубецкой и что-то бормочет. А может, молится? Шаги по коридору, звук ключа в замке. Входят надзиратель и протоиерей Петр Мысловский. Трубецкой, видя их, встает.
Надзиратель. Вот, отец Петр, это, стало быть, Сергей Петрович Трубецкой. Так я вас наедине оставляю?
Протоиерей Петр. Да, конечно. Благодарю.
Надзиратель уходит. Они садятся на топчан.
Пауза.
Протоиерей Петр. Вы просили меня прийти, князь...
Трубецкой. А ведь я, батюшка, уже не князь. Меня уже лишили родового титула. Пятьсот лет с Куликовской битвы, да... Вот, я вас просил прийти... Я... Я хотел с вами... Хотел повидаться... Поговорить... По душам поговорить... Тяжело на душе, батюшка!.. Тяжело на душе!.. Ведь я даже не думал, что такая тоска... А главное — зачем всё, зачем?.. Вот эта бессмыслица меня больше всего убивает!.. Ну что нам не жилось?.. Ведь я князь, я полковник, и я не бедный человек... У меня жена любимая, дети... Зачем все это было нужно таким, как я?.. Ладно, Каховский, он хотел непременно чью-то кровь пролить. Ладно, Якубович, он всю жизнь хотел в героях покрасоваться. Ладно, Пестель, он диктатором был от рождения своего. Но что хотели такие, как я, у которых было все нужное? Этот вопрос меня как червь точит! Зачем это, для чего все было?..
Протоиерей Петр. Может быть, вы с товарищами хотели улучшения каких-то внешних условий жизни народной? Отмены крепостного права, например?..
Трубецкой. Ну да, конечно. И отмены крепостничества, и конституции. Да, мы об этом только и говорили. Но мне вдруг понятно стало сейчас, что все эти разговоры... Какие-то они слишком легкие, что ли... А знаете, Пестель однажды так и сказал: «Это все только декларации, тьфу на них, а нам просто-напросто власть нужна!»
Протоиерей Петр. А для чего вам власть?
Трубецкой (после паузы). Наверное, чтоб улучшить эти самые условия жизни народа.
Протоиерей Петр. Внешние условия?
Трубецкой. Ну да, внешние. А какие еще?
Протоиерей Петр. И это важно, конечно. Я и сам думаю, что с крепостным правом мы сильно запоздали, очень сильно. Но это изменение внешних условий... Принесет ли оно счастье всему народу, князь? И даже больше: принесет ли оно счастье каждому человеку?
Трубецкой. Не понимаю...
Протоиерей Петр. Попробую объяснить... А помните вы, за что иудейские первосвященники нашего Спасителя на казнь Пилату предали? Не забыли вы катехизиса?
Трубецкой. Нет, уже не припомню...
Протоиерей Петр. Они ждали своего царя, который станет вождем и поведет их на Рим, а Христос сказал: «Покайтесь, ибо приблизилось Царствие Небесное...» И еще: «Царство Мое не от мира сего...» И этого они Ему простить не смогли.
Трубецкой. «Покайтесь...» Да, это я помню...
Протоиерей Петр. Знаете, в чем ошибка всех революционеров? Они думают, что измени внешние условия — и человек сразу изменится. И наступит для него счастье. А человек, бедный, в любых условиях будет все ту же ветхую и грешную свою душу в себе носить. Ведь после грехопадения Адама и Евы все наши души грехом заражены. Помните вы об этом?
Трубецкой. Так что же, нет никакого выхода из этой несчастной жизни?
Протоиерей Петр (удивленно). Как же нет? А Христос? А заповеди Его? Да ведь Он и пришел, чтобы нас всех счастливыми сделать! Только услышать Его надо и за Ним пойти! Ведь Царствие-то Божие внутри нас, а не снаружи! И об этом тоже Христос сказал.
Пауза.
Трубецкой. Я вас скоро еще позову. Придете?
Протоиерей Петр. Как же мне не прийти... Я ведь вашим общим исповедником назначен, пока вы в крепости...
Трубецкой. Я позову, как-нибудь обязательно позову.
Протоиерей Петр (встает). Вы только одно поймите и запомните. Ничего случайного в жизни не бывает! И эти ваши злоключения тоже вам не случайно даны. И случились они по воле Божией, без которой и волос с головы человека не упадет.
Трубецкой. Но для чего случились?
Протоиерей Петр. Чтобы обратно к вере вас привести. К вере, которую вы растеряли на жизненной дороге. А без нее ведь никак человеку невозможно. Вам еще приговор надо встретить с сердечной твердостью, а приговор еще впереди... (Уходит, растворяясь в темноте.)
Занавес.
ЭПИЛОГ
На авансцену выходит Трубецкой.
Трубецкой. И вот приговор прозвучал. Всего осуждено было сто двадцать человек. Пятерых повесили, кого-то помиловали, кого-то разжаловали в солдаты. Несколько десятков человек отправили в Сибирь. Врач английского посольства, узнав этот приговор, долго смеялся. Он сказал, что в его любимой и лучшей в мире цивилизованной Англии за такой бунт полетели бы минимум три тысячи голов. Но дикая Московия опять хочет поразить весь мир своей гуманностью.
Мы ожидали, что в Сибири мы все и погибнем... Как Пушкин выразил тогда всеобщее настроение: «Во глубине сибирских руд...» Но когда нас повезли по этапу, нас ждали удивительные открытия! Везде нас встречали как долгожданных гостей! Когда мы приезжали в очередной крупный город на пути в Сибирь, нас встречали с распростертыми объятиями и даже устраивали специально для нас торжественные приемы! И мы вдруг поняли и осознали, что для всех мы не изгои, не преступники — мы национальные герои!
Потом за нами в Сибирь поехали наши жены, и они тоже стали героинями, о них сочинялись поэмы про русских женщин, с них писались портреты. Они назывались теперь женами декабристов и прославились чуть ли не больше, чем сами декабристы.
А через два десятка лет ненавидящий все русское Герцен, когда в Лондоне начал издавать свой «Колокол», поместил на обложку профили пятерых повешенных декабристов как жертв проклятого русского самодержавия... И тогда наша слава стала европейской и даже мировой. Декабристы стали знаменитыми. Да что там знаменитыми — мы стали иконами всех идущих за нами. Герцен объяснил всем, что нам надо не стыдиться своего кровавого бунта, а гордиться тем, что мы восстали против российской тирании. И когда я позже писал свои подробные мемуары, я мог уже избежать излишних угрызений совести. Я мог даже слегка подправить свои воспоминания. Совсем слегка, но весьма существенно. Совесть меня больше не угрызала, нет...
Единственный досадный момент — что где-то в документах и в чужих воспоминаниях остались следы моего испуга в день восстания, следы моей мольбы о сохранении жизни на коленях перед императором, следы моего раскаяния за совершенное... Но декабристам не нужно было раскаиваться! Да, эти следы были лишними для меня, и потому до конца жизни я отказывался встречаться со своими бывшими товарищами. Ведь от любого из них я услышал бы один и тот же вопрос: почему я не пришел на площадь в то роковое утро?..
Впрочем, и эти легкие следы тщательно скрывались и скрываются вот уже двести лет. Декабристы должны оставаться иконой, потому что в мире все так же ненавидят Россию и русских, как и два столетия назад.
Но это пока что человеческий суд и человеческий приговор, хотя и всеобщий. А каким будет тот, последний Суд, на котором не смотрят на лица, а смотрят на каждое сердце человеческое, кто из нас... кто из вас может знать?..
Занавес.
Май–июль 2024