Вольною песней. Поэтическое обозрение журнала «Москва» (2024. № 11–12)

Александр Львович Балтин родился в 1967 году в Москве.
Впервые опубликовался как поэт в 1996 году в журнале «Литературное обозрение», как прозаик — в 2007 году в журнале «Florida» (США), как литературный критик — в 2016 году в газете «Литературная Россия».
Автор 84 книг (включая Собрание сочинений в пяти томах) и свыше 2000 публикаций в более чем 150 изданиях России, Украины, Белоруссии, Башкортостана, Казахстана, Молдовы, Италии, Польши, Болгарии, Словакии, Испании, Чехии, Германии, Израиля, Эстонии, Якутии, Дальнего Востока, Ирана, Канады, США.
Лауреат и победитель многочисленных конкурсов, проводимых в России и за рубежом.
Член Союза писателей Москвы
Поэтическое обозрение журнала «Москва» (2024. № 11–12)
* * *
Две подборки легли в содержательные недра 11-го номера «Москвы», но обе достойны рассмотрения.
Евгений Эрастов, выстраивая образный строй стихотворения, точно растит плодоносный сад, замирает с восторгом перед величием мироздания, раскрывающегося в каждом миге:
В чуткий час, когда замолкнут птицы,
Но в саду по-прежнему тепло,
В окна бьются бабочки-ночницы,
Бьются головами о стекло.
Как ты непонятно, мирозданье!
Кто нам может точный дать ответ,
Почему мучнистые созданья
Все летят, летят на яркий свет?
Летнее дежавю разворачивается тонкими слоями: нежно выписывается образ вновь открывающегося летнего мира:
Вот она, лета нежнейшая милость, —
Лезет сквозь землю шальная трава.
Не от росы ли коса затупилась?
Лишь одуванчики косит едва.
Космос Эрастова — теплый, равнодушию не найдется в нем места.
Принимать мир и судьбу — какая б она ни была — великий дар, и, просвеченный лучами строк, дар оный словно отражается в поэтических зеркалах:
Причелин и наличников резьбу
И деревенек русских городьбу,
Средь зарослей черники мох
наждачный
Мне повезло увидеть, и табу
Я наложил на пошлую борьбу
И жалобы на подлую судьбу —
Моя судьба была весьма удачной.
Удачность судьбы подтверждается выделкой и качеством стихотворений.
«Русская зима» развернется в поэзии Елены Величко тайной и ощущением грядущего — непременного; возможно, внутри него и разгадка наиважнейшего... как поет весть верлибра:
Тянется проводами,
Путями железнодорожными,
Трудной судьбою,
Революцией,
У которой только начало.
Зеркало покрылось
Трещинами-узорами
Так, что целого не разглядеть.
Райское проявится, мерцающее русской стариной, словно тень Китежа, никак не всплывающего из-под метафизических вод:
Самый западный город,
Где я бывала, —
Киев небесноверхий.
Самый северный город,
Где я бывала, —
Новгород столповидный.
Мой окоём ограничен
Древнею Русью —
Ставнями с дивным
Исконно райским узором.
Орнаменты верлибров Елены Величко — интеллектуально-душевные узоры: туго стянутые, много интересных открытий таящие в себе.
* * *
Последний в этом году номер журнала «Москва» открывается энергичным, сталью блещущим стихотворением Дмитрия Филиппова:
Не садились за руль бугатти,
Не сидели в кафешках Ницц,
Только знаете... не испугать их
Ни свинцом, ни жужжаньем «птиц».
Не из стали, не из титана
Появлялись они на свет.
Если рана, то, значит, рана.
Если смерть... Ну так, значит, смерть.
Вибрируют натянутые нити, смерть, заглядывающая в строки, заглядывает в реальность мира, не объясняя своего предназначения.
Вероника Гоголева исследует подоплеку действительности, в парадоксальных сближениях находя отсветы сложности бытия, которое проживает человека в не меньшей мере, нежели он проживает жизнь:
Пьянящее вино.
Гнетущая вина.
За каждым «да» есть «но»,
И нет надежды на...
Вот то, что нам дано:
Есть он, и есть она.
Кирпичики из «но» —
Берлинская стена.
Тамара Краснова-Гусаченко, организуя стих густотой правды жизни, рисует картины плотно и четко и, повествуя о деревенском дурачке, юродивом, словно выводит формулы правильного житья...
В нашей деревне юродивый жил.
— Йох! — с придыханием он
говорил,
С торбой своей по поселку ходил,
Все что-то прятал да хлеба просил...
В жизни он больше не мог ничего,
Так и прозвали все Ёхом его.
Впрочем, каково бы ни было — путь его, вектор известен, и сквозная тоска финала сильно задевает мерой сострадания читательское сердце:
А растопило сугробы весной —
Все увидали: помилуй же Бог,
С торбой своею сидел под сосной,
Видно, замерзший нечаянно Ёх.
Тут спохватились: а как его звать?
Имя какое на крест написать?
Так и поставили в желтый песок
Крестик с дощечкой:
«Любимый сынок».
Крестик виден; боль слоится и плывет по волнам сознания...
Вести верлибров Галины Щербовой играют афористичностью, давая тонкие и точные формулы выводов — из онтологического опыта, наработанного поэтом:
мы любим друг друга
как животные
но мы не всегда бываем животными
иногда мы бываем людьми
и тогда
друг друга
не любим
Исследуя код «русскости», Руслан Воробьёв выстраивает лесенку стиха — светового порядка: будто незримая лестница метафизического хрусталя, ведущая к подлинности неба:
Одарена
вольною песней,
шелестом плакучих ив,
трезвоном с воскресных колоколов.
Одарена
печалью лет,
тоской по тем,
кого уж не вернуть,
любовью к тем,
кто защитит ее.
Со временем играя, Екатерина Картавцева создает созвучия, нервно вибрирующие современностью, той, какую, хочешь ли, нет, приходится пропускать через себя, примиряясь с ней. В том числе — стихом:
Время вышло покурить.
Вышло время.
Дверь забыло затворить,
Сучье племя...
На плите от сквозняка
Пламя бьется...
Мы бы заперли пока,
Так вернется!
Много поэтической яркости в предложенном номере, много словесного разнообразия, прекрасного, как бесконечные оттенки декабрьского снега.