Бабочки
(триптих)

1

То ли бабы, то ли бабочки —
танцевальные тела.
Прикоснешься: стуки-палочки —
мама дочку родила.
Потому как двум капустницам
веселее «над» и «за».
Не пытайся, не получится
завернуть туда глаза,
где с распущенными косами,
огибая сосен ряд,
белой стайкой в жаркой просини
дочки-матери летят.


2

Баба-бочка летает как бабочка,
если есть мотылек с нею рядом,
попадающий в Евино яблочко
со второго ли, с первого взгляда.
Потому-то большого, богатого
мужа нужного, мужа-мужлана
заслоняет всегда тень крылатая
Казановы и Дон Жуана.
Это грешное небопадение —
рая весточка, ада отсрочка.
И хотя бы на час, на мгновение
закружит над землей баба-бочка.


3

Так вот устроено в мире по-разному —
золотошвейки и кружевницы
над саблезубыми и углеглазыми
штопают воздух, стирают границы
прошлого с будущим. Время не кончится —
вечно над сварой земною роится
сдвоенных крыльев цветных разносортица.
Может, однажды, задрав морды-лица,
все саблезубые и углеглазые
с роем эльфическим пересекутся.
Что будет дальше?..
Возможно по-разному
в неповторимом саду эволюций.


Коммуналка

О, коммуналка — десять камер!
Что там, за гипсовой стеной?
Курчавый юнкер (тот, что камер-)
шалит с пейзанкой молодой?
Или опричник злой Малюта
на дыбу вздернул свой портрет —
и вот скрипит твоя каюта
и ходит ходуном паркет.

Что там, за стенкой? Что угодно
представь себе — и будешь прав.
Там день за днем и год за годом
кунсткамера, чудес конклав.
Но даже в чудеса не веря
и зная, что все это вздор, —
живи, не открывая двери
в холодный черный коридор.


(Сейчас...)

На цыпочках ушли слова. Два выдоха и ночь в окошке,
в стакане серебрятся ложки, за черной рамой сон-трава.
Растаяли дела (точь-в-точь как и вчера). Заснула речка
без задних ног. Луну колечком за щеку сунув, дремлет ночь.

И ветра длинная вожжа свой узел развязать не может.
Лежит, висками сон прижав к подушкам, пара теплокожих —
                   простая пара «он — она»... Слова ушли, века иссякли.
А вся огромная страна, ужатая до слезной капли,
дрожит в углу закрытых глаз и вниз вот-вот, сминая лица, покатится...
                                                                          Кто любит вас?
Кто этому не даст случиться?


Расселение

Ад — это другие...
Ж.-П. Сартр

Это коммунальная, коммунальная квартира...
Группа «Дюна»


Мы живем раздельно, но чуток все вместе.
Нашей коммунальной лет, наверно, двести.
Тарасюк, Кантария, Шацы, Комаровы —
все немного живы и чуть-чуть здоровы.

В мае прям за окнами зацветет акация,
будет революция или реновация.
Пуща Беловежская, ну а нам тем пуще —
мы с утра до полночи все в народной гуще.

Если расселение, мы единогласные.
Только есть сомнения — малые, но разные.
Мы ж слегка сиамские, отдели попробуй
Шаца от Кантарии или Комаровой.

Тарасюк пьет белую, а у всех веселие.
Это же закончится после расселения?
Ну да что о частностях. Облаков наплывы.
Потихоньку счастливы, понемногу живы.

Если революция или реновация,
станем суетиться мы, станем разъезжаться.
Все уже по-тихому вяжут скарб в дорогу,
чтобы если встретиться, то потом — у Бога.


* * *
В тот час, когда под купами растений
любая лавочка — боярские хоромы,
себя уже не отличишь от тени —
сутулы оба, плоски, монохромны.
Наперсником витрин, реклам и окон,
тем соглядатаем, что внеположен жизни,
но остается зорким телескопом,
пересекаешь, не нуждаясь в визе,

границы парков, переулки лета,
асфальт мостов, текущих через речку.
И, не сличимый ни с одним предметом,
не знаешь — кто ты для случайных встречных.
Оно и лучше, полуночный город
не любит узнавать себе подобных.
Другое дело — отблеск семафора,
июльский ветер, запах смуглой сдобы

у ресторана... Оставайся оком,
иглой, скользящей по пластинке жизни
к ее финалу, одиночкой-богом,
что создал всё и оказался лишним.


* * *
Утро. Дача. На веранде пусто.
В золотом луче стоят пылинки.
Стул плетеный, на ажурной спинке
старый плащ. Закрытый томик Пруста.
Человек ушел, уехал, умер.
Человека нет, осталось утро —
книга, стул, сверкающая пудра
в утреннем луче... Осталось в сумме
все, за вычетом того, кто умер, вышел,
выехал, исчез. И так внезапно...
Может, он бы и хотел назад, но
только каплей может стечь по крыше.


* * *
Когда ты юный коммерсант,
когда с тобой апломб и рейтинг,
фортуна, бешенство, талант
и яхта белая на рейде
вечнолазурных островов
с десятком плоских топ-моделей,
когда твои тринадцать слов
бьют в яблочко тринадцать целей,
я говорю: «Твоя взяла...»
Но шляпу не приподнимаю,
а складываю два крыла
и на столетье засыпаю...