На юго-востоке Москвы, в окружении спальных районов раскинулся Кузьминский парк. Большая зеленая клякса на карте города, напоминающая по форме кувшин с пойманным в него осьминогом, или, как сказали бы японцы, такоцубо[1].

Толстые щупальца западной части вытянулись в сторону центра. Кажется, дай им волю, они бы и до Красной площади доползли. Но времена, когда в сердцах городов шумел дикий лес, давно прошли. Теперь это царство камня и металла, и деревья здесь — гости.

Потому тусклые от времени, но еще крепкие редуты кузьминских хрущевок из года в год сдерживают натиск растительности. Их тихий, но живой шепот и горящие по вечерам «глаза» не оставляют природе ни шанса на успех.

Единственное, что дозволено парку, — изредка выбрасывать в соседние районы протуберанцы бульваров и аллей. Но и те спустя пару кварталов утрачивают свою природную силу, превращаясь в обычные московские улицы.

Зато на востоке парка деревья растут без ограничений аж до самых Котельников. Если бы не МКАД, режущая зеленый массив надвое, то Кузьминки вполне могли бы считаться лесом.

Если входить в парк с юга, со стороны Люблино, нельзя не заметить большой, коренастый дуб. Он стоит на пригорке, неподалеку от насыпи метрополитена.

Когда я был совсем маленьким, отец привозил меня сюда в колясочке и читал по памяти начало из поэмы Пушкина «Руслан и Людмила»:

У лукоморья дуб зеленый,

Златая цепь на дубе том:

И днем и ночью кот ученый

Все ходит по цепи кругом.

Кругом все дышало весной. Запах сырой земли щекотал ноздри. На кустах акации набухали почки. А откуда-то сверху доносился гогот диких гусей.

Я задирал голову. Сквозь сплетение голых веток проступала бездонная синева. Воображение мигом рисовало мне и леших, и русалок, и загадочные следы на дорожках парка...

Одно не укладывалось у меня в голове — это слово «лукоморье». Я уже знал, что такое море. Но не понимал, при чем здесь лук. Казалось, будто огромная луковая масса плещется вокруг дуба. В памяти всплывало, как мама большим кухонным ножом режет репчатые головки и слезы наворачиваются на глаза.

— Ты чего плачешь? — спрашивал папа.

Я принимался объяснять, но еще не знал столько слов. Получалось совсем по-детски. Отец смеялся и ерошил мне волосы.

Вдруг от проходящего под насыпью поезда начинала трястись земля.

— Что это?! — вздрагивал я.

— То тридцать витязей прекрасных чредой из вод выходят ясных, и с ними дядька их морской, — улыбался папа.

Когда я немного подрос, родители стали сильно ругаться. Мама обвиняла отца, что он мало зарабатывает и совсем не уделяет время семье. Несколько раз она внезапно собирала вещи и уезжала со мной к бабушке. Там меня кормили сладким и разрешали играть в компьютер.

Мама говорила, что у папы появилась другая тетя, которой он отвозит все деньги, и поэтому нам их постоянно не хватает. Зачем папе другая тетя, я тогда не знал, но догадывался, что это очень плохо.

Однажды папа поздно возвращался с работы. Мама сказала, что он пьяный, и мы не стали его впускать.

— Сынок, открой дверь, — просил папа, стоя на лестничной клетке.

— Нет! Ты пьяный! Уходи! — кричал я и смеялся.

Папа ушел.

И следующие пару лет в Кузьминском парке я не бывал. Мама предпочитала «выгуливать» меня на детской площадке возле дома.

* * *

Через парк протекает река Чурилиха. Она берет начало в районе Перово, но в верхнем своем течении заведена в коллектор. Покорно несет она свои юные, вешние воды сквозь глухую тьму бетонных труб, без всякой надежды увидеть солнце...

Наверху гудят поезда, шуршат машины, играет музыка, женщины втыкают в асфальт острые каблучки. А внизу — тишина, покой и только бурые ручейки стекают со стен коллектора... И вот, попадая в парк, река наконец сбрасывает бетонные оковы.

В месте ее выхода на поверхность образовалось небольшое болотце. Какой-то шутник воткнул посреди трясины российский триколор. Однако со временем русло реки расчистили, и болотце исчезло. А флаг России остался и стоял так много месяцев, пока работники парка не нашли ему место получше.

Ниже по течению, на Чурилихе, устроен каскад прудов: Верхний Кузьминский, Нижний Кузьминский, Шибаевский и Люблинский. Они тут с незапамятных времен. Первый, вероятно, возник еще тогда, когда некто Кузьма соорудил в здешних местах мельницу. Отсюда, кстати, и название — Кузьминки.

В Смутное время мельницу сожгли, и местность опустела. Лишь по прошествии полувека в Кузьминки вернулись люди. А в начале восемнадцатого столетия Петр I пожаловал эти земли Строгановым, которые построили здесь усадьбу.

Первый русский император и сам приезжал в Кузьминки. Никто, правда, не знает, запускал ли он на реке Чурилихе свой знаменитый ботик. А вот я запускал! И не один.

Дело было так. Когда мне стукнуло пять, чтобы восполнить недостаток мужского воспитания, из деревни в срочном порядке выписали дедушку. Он был еще не слишком старый и спокойно гулял со мной по шесть-семь километров каждый день.

Мы пересекали насыпь, входили в парк и шли вдоль Чурилихи до Шибаевского пруда. Потом поворачивали обратно. Я любил эти прогулки, потому что дедушка рассказывал много всего интересного из своей жизни, а в конце — неизменно покупал мне «сникерс».

Однажды он вспомнил, что в детстве у них в деревне была игра: мальчишки мастерили из палок кораблики и пускали их по реке, потом бежали вдоль берега до ближайшего моста и смотрели, чей будет первым. Разрешалось также «вести огонь из береговых батарей», проще говоря — кидать камни в корабли противника. Хотя в случае особо метких попаданий война всегда могла перерасти в «наземную фазу».

Когда дедушка рассказал мне об этой детской забаве, я загорелся идеей попробовать. Вот только берега у Чурилихи скользкие и болотистые, далеко по ним не убежишь. Но мы все же нашли метров десять сухого пространства и начали запускать корабли.

Конечно, дедушка мне поддавался, и я почти всегда у него выигрывал. Чтобы было интересней, мы стали формировать целые флотилии. Я придумывал кораблям названия, ставил их на рейд, а когда по реке плыла какая-нибудь случайная ветка — отправлял флот на перехват.

На тех десяти метрах берега мы создали целый мир. Каждая бухточка и каждый мыс получили свое название. В наиболее удобных местах образовались фортеции. В них хранились «боеприпасы» для обстрела вражеских судов. А в ближайших кустах я устроил склад из палок, которые натаскал сюда со всего парка.

Но вскоре нашей забаве пришел конец. Я забежал слишком далеко и угодил в прибрежную топь. Дед насилу меня вытащил. После этого мама и бабушка строго-настрого запретили нам гулять в Кузьминках.

Сколько я ни просил, сколько ни уговаривал деда хотя бы еще разок сходить в парк позапускать кораблики, он оставался непреклонен. Слово «наших женщин» было для него законом.

Зимой дедушка поскользнулся и сломал шейку бедра. Его положили в шестьдесят восьмую городскую больницу. Потом кто-то из его фронтовых друзей похлопотал, и дедушку перевели в госпиталь для ветеранов. Мы с мамой навещали его каждое воскресенье, а потом возвращались домой через парк...

Узловатые силуэты спящих деревьев чернели на фоне снега. Торчали из сугробов сухие стебли камыша. Утки грудились в полынье возле дамбы, и маленькая рыжеволосая девочка кормила их хлебом.

Мы свернули на знакомую дорожку и пошли вдоль бетонного забора.

— Мам, а что там? — спросил я, указывая на забор.

— Гиблое место, — нахмурилась мама. — Говорят, в советские годы там был скотомогильник. Туда закапывали животных с сибирской язвой.

— А что такое сибирская язва?

— О, это страшная болезнь! Сначала ею заболевают животные: лошадки, козочки, коровки — ну а потом и люди.

— Она лечится?

— Не особо. Большинство заболевших умирает в страшных муках.

— Ой! — испугался я. — Зачем же мы тогда здесь ходим?

— Ну а где нам еще ходить? — усмехнулась мама.

На следующее утро я обнаружил возле пупка прыщик и решил, что это она и есть — сибирская язва! Никогда я еще не был так близок к смерти, как в тот день.

Я лег, скрестил руки на груди и сказал бабушке, что в детский сад больше не пойду. Узнав причину, бабуля чуть не лопнула со смеху. Она намазала прыщ кремом и сказала, что маленькие дети сибирской язвой не болеют.

Я был спасен! Страшная болезнь обошла меня стороной. Хотя было и немножечко обидно, ведь в тот день все-таки пришлось идти в садик.

* * *

Когда мне исполнилось шесть лет, меня отправили в школу. Первые три года я проучился в районной, но она оказалась не очень, и мама перевела меня в центр образования. Он находился в нескольких кварталах от дома, и каждое утро мне приходилось ехать до него на троллейбусе.

Уроки заканчивались в два часа, но я не спешил возвращаться домой, ведь, как говорила бабушка, у мамы должна быть «личная жизнь».

Сначала я думал, что «личная жизнь» — это такие конфеты, и искал их по всему дому. Наконец в маминой косметичке обнаружилось несколько квадратиков из фольги, в которых лежало что-то круглое и похожее на жвачку. Я вскрыл один из них и достал лакомство. Но жвачка оказалась несладкой. Я поморщился и выплюнул ее на пол. В общем, мамина «личная жизнь» пришлась мне не по вкусу.

Потом, правда, выяснилось, что «личная жизнь» это вовсе не конфеты, а дядя Рустем, который приходил к маме по вечерам. Это был высокий, поджарый мужчина с вечно смеющимися черными глазами. Мама называла его Рустик и поила чаем.

Иногда он оставался у нас до утра. В такие ночи из маминой комнаты доносились странные звуки. Один раз мне даже показалось, что мама кричит. «Наверное, дядя Рустем ее обижает!» — мелькнула в голове мысль. Я вскочил с кровати и побежал защищать маму.

Распахнул дверь, включил свет. Мама и дядя Рустем лежали голые на диване.

— Ну ты чего встал? — буркнула мать, натягивая на себя одеяло.

— Описался, наверное, — усмехнулся дядя Рустем.

На лице матери проскочила едва заметная улыбка. Но мама быстро взяла себя в руки.

— Помолчи! — строго сказала она мужчине и ткнула его локтем в живот.

— Ты кричала. Мне показалось, что тебя обижают, — пробормотал я.

— Ну что ты, дорогой! — улыбнулась мама. — Все нормально. Иди спать.

— Точно?

— Конечно!

— И свет не забудь выключить, — кинул мне в спину дядя Рустем.

— Что ты опять?.. Сами выключим... — прошептала мама, хихикая.

Я погасил свет, прикрыл за собой дверь и вернулся в свою комнату со странным чувством, будто постарел.

С тех пор дядя Рустем меня возненавидел. Он постоянно надо мной насмехался, придирался по мелочам, а когда мы оставались наедине, мог даже отвесить больную оплеуху. Мама на это внимания не обращала. Она говорила, что дядю Рустема нужно слушаться, потому что он взрослый.

Через некоторое время дядя Рустем и вовсе переехал к нам. Он работал на дому, поэтому целыми днями торчал в квартире. Мама препоручила ему все хозяйственные заботы, а сама вышла в офис.

Едва я появлялся на пороге, как дядя Рустем набрасывался на меня и загружал какой-нибудь скучной домашней работой: пылесосить ковры, мыть посуду, протирать окна на балконе... Он говорил, что «солдат» всегда должен быть при деле, хотя сам в армии никогда не служил.

Одним словом, домой я возвращаться не спешил. Вместо этого мы с другом ходили в зал игровых автоматов. Не тех, конечно, в которые играют взрослые. «Однорукие бандиты» нас в то время не интересовали. А других, детских автоматов, с помощью которых за десять рублей можно было погонять на машинке, пострелять в зомби или, глядя в запотевший перископ, пустить торпеду по вражескому авианосцу.

Сразу после уроков мы брали в буфете пару пирожков и выбегали на улицу. Возле метро «Кузьминки» — переходили через Волгоградку, затем садились на семьдесят четвертый троллейбус и ехали одну остановку до кинотеатра «Высота».

Раньше это был настоящий кинотеатр, без всяких примесей. Сколько замечательных фильмов я впервые здесь посмотрел! «Звездные войны», «Властелин колец», «Гарри Поттер» — эти и подобные им картины нельзя посмотреть дважды.

Сразу за кинотеатром находилась большая железная арка, обозначавшая вход в Кузьминский парк. От нее в глубь зеленого массива шла длинная широкая аллея. На той аллее во все времена тусовались старички и старушки. Кто-то пел песни, кто-то играл в шахматы, кто-то читал газету или просто разговаривал. Они наверняка и сейчас там. Не те же самые, конечно, но очень похожие.

Мы с другом доходили по аллее до небольшого пустыря, на другой стороне которого шумел парк аттракционов. В центре этого пустыря по импровизированной трассе, огороженной рядами покрышек, рокоча, носились багги.

Однако такие развлечения были нам тогда не по карману, и мы спешили в небольшой деревянный павильон, расположенный чуть правее. В нем-то и находился игровой зал.

Здесь всегда было шумно и людно. Гремела музыка, цокал аэрохоккей, гудели гонки, стрекотали и взрывались шутаны. Сжимая в кармане брюк сэкономленный на обеде полтинник, я медленно направлялся к кассе. Бородатый дяденька с уставшим видом принимал у меня денежку и отсчитывал пять заветных жетонов.

Друг стоял поодаль, контролируя ситуацию. Тут главное было не нарваться на старшаков, а то мигом лишишься и бабок, и жетонов.

После мы бежали играть, и эти полчаса счастья сполна окупали мне все невзгоды.

Жетоны быстро заканчивались, но мы не спешили уходить, ведь удовольствие заключалось не только в том, чтобы самому поиграть, но и в том, чтобы посмотреть, как играют другие. Мы присоединялись к толпе таких же ребятишек и терлись возле автоматов до тех пор, пока дяденьке за кассой это не надоедало. Он выгонял нас из зала с криками: «Да сколько можно?! Идите уже домой уроки делать!»

Друг действительно уходил домой. Я же до вечера шатался по парку. Потом садился на троллейбус и ехал восвояси.

В один из таких дней я спустился к Шибаевскому пруду и расположился на бревнышке возле самой воды.

Был май. Погода стояла чудная. Солнце по-летнему припекало, отчего еще больше хотелось каникул.

Но до каникул оставалось целых две недели. А стерва математичка обещала в понедельник контрольную, на которой опять будут ее дебильные дроби. Нужно было срочно готовиться.

В общем, мысли мои метались между каникулами и дробями, и я никак не мог определиться, радоваться мне или грустить. Бывают такие пограничные состояния. Тебе вроде и хорошо, но на душе духота какая-то...

Вдруг мое внимание привлек темный прямоугольник, завалившийся за бревно. Оказалось, это книга.

Я взял ее в руки, покрутил, пощупал. Небольшая, в твердом переплете, с крысами и солдатами на обложке. Название мне ни о чем не говорило. Какое-то «Метро-2033».

Вообще, я не любил читать. То, что задавали нам на уроках литературы, читал неохотно и редко вдумывался в смысл прочитанного.

У нас была хорошая молодая учительница, которая всячески пыталась привить нам любовь к книгам. Но во всех ее литературных затеях участвовали в основном только девочки. Пацаны на уроках отмалчивались, занимались своими делами и думали, как бы поскорее слинять.

Однажды, устав от нашей пассивности, учительница напрямую спросила, почему мальчики не хотят обсуждать произведения. Кто-то из нас набрался храбрости и ответил:

— А чего тут обсуждать? Переливаем из пустого в порожнее...

Учительница покраснела и принялась что-то яростно доказывать. Но было уже поздно. Фраза ушла в народ.

Короче, к литературе я тогда относился весьма скептически. Но случайно найденная в парке книжица — это что-то необычное. Я решил заглянуть внутрь и прочитать пару страниц...

Контрольную по математике я феерически завалил. Маме даже пришлось ходить в школу и договариваться о пересдаче. Но зато теперь всякий раз, когда я оказываюсь в том месте, на берегу Шибаевского пруда, в памяти неизменно всплывает компания мужчин с автоматами в тоннеле, вокруг костра и крохотный цуцик, тянущийся к огню.

* * *

Я окончил школу и поступил в институт. По этому поводу отец прислал мне из Японии, куда уехал преподавать русскую словесность, новенький велосипед. Это был легкий, но прочный гравел байк[2] с усиленной рамой и рулем-бараном.

В детстве своего велосипеда у меня не было. В деревне я ездил на дедушкином «Спутнике», а в городе, если улыбалась удача, катался на великах маминых ухажеров. Но ухажеры со временем пропадали. Вместе с ними исчезали и велосипеды. Так и дожил я почти до совершеннолетия без собственного двухколесного друга.

Зато когда велосипед у меня все-таки появился, я стал кататься на нем почти каждый день. Приходя домой после института, пулял куда подальше осточертевший рюкзак, переодевался в спортивное и, сунув в уши плеер, мчался в парк.

Под вечер народу в Кузьминках всегда было много, особенно по берегам Шибаевского пруда. Чтобы не натыкаться на прохожих, я брал влево и углублялся в разветвленную сеть тропинок и дорожек, оплетающих парк.

Слабое закатное солнце застревало в плотных кронах деревьев. В густом, вязком полумраке мерцали огоньки сигарет. Светились экраны мобильных телефонов. Со стороны пикниковой зоны тянуло дымом и шашлыком.

В плеере монотонно бормотал «Повелитель мух» Уильяма Голдинга. Мрачное, сухое повествование стягивало душу в гангренозный узелок. И вот уже будто наяву мелькали меж деревьев детские силуэты — маленькие, худощавые фигурки, вымазанные белой и красной глиной, а огромная, облепленная мухами свиная голова ухмылялась из темноты...

На третьем курсе, после летней сессии, меня привлекли к работе в приемной комиссии. Я регистрировал документы, формировал личные дела и заносил информацию об абитуриентах в базу данных института.

В паре со мной работала первокурсница с факультета журналистики — тучная, рыжеволосая, с тихим грудным голосом и усталым взглядом. Ее звали Таня. Мы стали общаться, вместе ходили на обед и неожиданно сблизились.

— Вот я смотрю на тебя, — спросила однажды Таня, — и не могу понять, почему у тебя до сих пор нет девушки.

— Хм, не знаю. Наверное, не встретил еще ту самую...

Ответ был донельзя банален, но, кажется, Тане он понравился. Она прищурила правый глаз и едва заметно улыбнулась.

— А почему ты спрашиваешь?

— Не знаю, — пожала плечами девушка. — Просто интересно. Обычно в этом возрасте уже у всех есть отношения.

Я почувствовал легкий укол. Как будто отсутствие девушки делало меня каким-то неполноценным. Но Таня произнесла это так естественно и непринужденно, что заподозрить ее в намерении уязвить было трудно.

— А у тебя есть парень?

— Нет.

Я облегченно выдохнул.

— Встречалась с одним. Еще в школе. Но мы расстались.

— Почему?

— Не сошлись характерами.

«Теперь твоя очередь говорить банальности», — мысленно усмехнулся я.

— Он был слишком высокого о себе мнения и плохо ко мне относился.

— То есть как плохо?

— Ну, мог ни с того ни с сего наорать или даже ударить...

— Серьезно? Он тебя бил? — удивился я.

— Да, бывало, — грустно ответила Таня.

— А почему же ты сразу не ушла?

— Не знаю. Думала, что смогу исправить.

— Да уж, не знал, что такое бывает. Все-таки двадцать первый век на дворе.

— Ну, вот так.

Она замолчала. Я понял, что ей тяжело об этом вспоминать, и поспешил сменить тему:

— А в каком районе ты живешь?

— В Кузьминках. А что?

— О, так мы же с тобой соседи!

— Правда?

— Да! Я из Люблино... Слушай, а у тебя есть велик?

— Есть.

— Как ты относишься к тому, чтобы покататься вместе на выходных?

— Можно, — согласилась девушка.

В субботу мы списались и договорились встретиться возле Влахернской церкви. Она находилась в самом центре парка, так что нам обоим было удобно до нее добираться. Я быстро собрался, подкачал колеса у велика и выехал навстречу Тане.

Это было мое первое в жизни свидание, и меня немного потряхивало. Мысли в голове путались. Невыносимо чесался нос.

Впрочем, в парке стало чуть полегче. Звонкие крики детей и запах свежескошенной травы действовали на меня успокаивающе.

«Все-таки интересная эта Таня, — подумал я. — Вроде ни о чем. Пухлая, как медвежонок, и лицо не сказать чтобы красивое. Но чем-то она все-таки цепляет... Да и жалко ее. Сразу видно, что бывший ей попался конченый. — Я переключил скорость и поднялся в горку. — Давно пора найти себе девушку. Таня в целом неплохой вариант. Такие, как она, обычно самые верные. Может, и вправду с ней замутить?..»

Я представил себе, как мы вместе отдыхаем в Турции: лежим вечером у моря на шезлонгах, слушаем шелест волн, смотрим, как играет на поверхности воды лунная дорожка. Потом идем в отель, целуемся в лифте, а добравшись до номера, падаем на большую двуспальную кровать и до утра занимаемся любовью под отголоски восточных песен...

Внезапно мне наперерез вылетел скейтбордист. Я ударил по тормозам. Колодки яростно завизжали. Парень остановился и с испугом взглянул в мою сторону.

Я сделал движение рукой, мол, все нормально, проезжай. А у самого — чуть сердце из груди не выпрыгнуло.

«Да уж, чё-то я размечтался... Надо поаккуратней». Грёзы о Тане и Турции отошли на второй план.

Чтобы сократить путь, я свернул на улицу Заречье, пронзающую парк насквозь, и уже через пятнадцать минут был на месте. До встречи с Таней оставалось еще полчаса.

Прислонив велик к чугунной боковине, я опустился на скамейку метрах в тридцати от церкви. Дневная жара постепенно спадала. В воздухе роилась мошка. Из кроны ветвистой липы щебетал вечерний дрозд.

От нечего делать я стал рассматривать мраморную колоннаду под куполом храма. В багряных лучах заходящего солнца она казалась розовой, как на морозе.

Влахернскую церковь я знал хорошо. Когда-то давно мать каждое воскресенье таскала меня сюда на службу. В этот же храм ходил со своей семьей и дядя Володя, мамин младший брат. Он занимал какую-то должность в приходе, а во время богослужений пел на клиросе.

После причастия мы все вместе гуляли в парке. Дядя Володя рассказывал историю усадьбы...

Обосновавшись в Кузьминках, Строгановы привезли сюда самую ценную свою реликвию — список Влахернской иконы Божьей Матери, пожалованный им за верную службу царем Алексеем Михайловичем.

Влахернский образ Божьей Матери написан самим апостолом-евангелистом Лукой еще при жизни Богородицы. Долгое время эта икона находилась в Константинополе и была особо почитаема среди верующих. Византийские императоры даже брали ее с собой в военные походы.

После падения Царьграда образ оказался на Афоне, а в середине XVII века икону преподнесли в дар московскому царю.

В России с нее сделали несколько списков. Один из них и получили Строгановы.

Специально для иконы купцы возвели в усадьбе деревянную церковь, которую со временем перестроили в камне.

В 1757 году баронесса Анна Строганова вышла замуж за князя Михаила Голицына и образ Пречистой Девы взяла с собой. Вместе с ним во владение Голицыных перешла и вся усадьба Кузьминки...

Со временем мамино увлечение религией прошло, и мы перестали ходить в храм. С тех пор я бывал внутри Влахернской церкви лишь однажды, на отпевании дяди Володи.

Мне было лет двенадцать, когда его не стало. Бабушке позвонили из милиции и сказали, что нашли труп. Они с мамой быстро собрались и помчались в Текстильщики, после развода дядя Володя снимал там комнату в коммуналке.

— Разрыв сердца, — сказала мама, вернувшись. — Пришел с работы. Почувствовал себя плохо. Прямо в одежде лег на кровать и умер. — Мать тяжело вздохнула. — И главное, вся ночь прошла, а никто даже не заметил. Благо сосед утром зашел удлинитель спросить. А так и два, и три дня мог пролежать. Всем пофиг.

— Как же так, мам? Ему ведь и сорока не было.

— Э-э-эх, — махнула рукой мама. — На нервной почве, все на нервной почве. Тяжело он развод переживал. Очень тяжело. Эта Наташка... Тварь! Все соки из него выжала! Из квартиры выгнала, с детьми видеться не давала. Суд этот похабный из-за алиментов учинила. Вот и не выдержало сердце у братика...

Хоронили дядю Володю в старой выцветшей афганке с маленькой серебряной медалью на синекантованной серой ленточке.

— А почему не в костюме? — спросил кто-то из родственников.

— Он сам так хотел, — ответила бабушка. — Чтобы «пацаны» его на том свете узнали...

Гулкий удар колокола вернул меня в реальность. Строгий, тугой звук, словно масляное пятно, поплыл над парком.

— Эй, о чем задумался? — окликнул меня чей-то звонкий голос.

Я обернулся и увидел Таню. Она прислонила свой велосипед к белому столбику ограждения и шла ко мне.

— Да так...

— Я тебе «Привет, привет!», а ты словно и не слышишь.

— Прости! Вспомнил кое-что...

— И чего же ты вспомнил? — заулыбалась девушка.

— Ничего особенного.

— Да лан, расскажи. — Таня плюхнулась рядом со мной на скамейку.

— Вспомнил, как дядьку хоронили.

Девушка прыснула со смеху. Однако, не заметив на моем лице улыбки, нахмурилась:

— Подожди... Ты серьезно?

— Вообще-то да.

Повисла длинная пауза.

— Блин, ну извини, — краснея, сказала Таня. — Я не знала...

— Ничего.

— Умеешь ты, конечно, темы для разговора выбирать.

— Погнали лучше кататься! — предложил я.

Мы сели на велики и поколесили в сторону пруда. Перед мостом свернули налево и, проехав пару десятков метров вдоль берега, остановились на небольшой полянке. Отсюда открывался замечательный вид на расположенное за прудом длинное бежевое здание с величественным крыльцом, колоннадой и роскошными чугунными конями.

— Тебе здесь нравится? — спросил я у Тани.

— Да, — улыбнулась девушка, — раньше люди умели создавать вокруг себя красоту.

— Это правда. Хотя, по сути, вся эта красота создана за счет рабского труда крепостных.

— Ну и что?! Зато есть на что посмотреть... Хотел бы жить в таком? — Таня ткнула пальцем в бежевое здание.

— Строго говоря, в нем никто особо и не жил, — ответил я. — Это же конный двор. Конюшня, если по-простому.

— Правда? — удивилась девушка. — А я всегда думала, что это и есть усадьба.

— Не-е-е, господский дом стоял на этом берегу. Правда, в начале двадцатого века он сгорел, так что сейчас на его месте новострой. Его отсюда не видно из-за деревьев. — Я обернулся и махнул рукой в сторону зарослей.

— Печалька.

— Согласен.

— Откуда ты все это знаешь?

— Дядька рассказывал. Он здесь работал.

— М-м-м-м, — качнула головой Таня.

— Кстати, еще интересный факт. Такие же, как здесь, чугунные кони стоят на Аничковом мосту в Петербурге.

— Оу, Питер!..

— Композиция называется «Укрощение коней». Она символизирует победу разума над силами природы.

— А мне кажется, что иногда силам природы стоит брать верх над разумом.

Таня кокетливо улыбнулась, и по спине у меня пробежала приятная дрожь.

Мы поехали дальше. Ободренный вниманием Тани, я продолжил рассказывать про усадьбу...

Голицыны всерьез взялись за обустройство своего нового имения. Всю вторую половину XVIII века в Кузьминках кипела стройка. Князь Михаил Михайлович переделал господский дом, отреставрировал старую мельницу, обновил флигели, беседки и пристани на Верхнем Кузьминском пруду. Однако сложившуюся еще при Строгановых планировку Голицын менять не стал, оставив это дело своему младшему сыну Сергею.

Во время войны 1812 года имение разорили французы. На восстановление пригласили знаменитого архитектора Доменико Жилярди. Он реконструировал Кузьминки в едином стиле, придав усадьбе композиционную стройность. Так что к середине XIX века Кузьминки достигли своего наивысшего расцвета...

Справа, возле берега, показалось круглое каменное сооружение, напоминавшее древний алтарь. На входе мордами к пруду лежала парочка чугунных львов.

— Это Львиная пристань, — пояснил я. — Видишь, на противоположном берегу такая же.

Мы остановились, и Таня с интересом стала осматривать причал.

— При Голицыных здесь можно было сесть в лодку и переправиться на другую сторону. Там находился парковый павильон «Пропилеи». Жилярди построил его в дорическом стиле, в виде двухъярусной колоннады. Считалось, что это лучшее место для тайных свиданий влюбленных...

— Хм, прикольно, — ответила Таня. — Я даже не знала. Поехали туда!

— Да там нечего смотреть. Колонны были деревянные и не сохранились. Сейчас на их месте просто лес.

— Ну все равно! — Бровки девушки сложились домиком. — На обратном пути заедем.

— Хорошо-хорошо! — усмехнулся я, и мы двинулись дальше.

— А это что? — Таня махнула рукой на обнесенную сеткой-рабицей полуразрушенную постройку.

— О-о-о! Это гордость усадьбы! Померанцевая оранжерея.

— Что-то не похожа она на гордость.

— Сейчас — да. Но при Голицыных здесь выращивали экзотические фрукты и ягоды, продажа которых приносила большой доход. Их даже выписывали в Зимний дворец и подавали на стол императору.

— Оу, правда?! От таких историй мне чё-то тоже есть захотелось...

— В теории, если выехать из парка, — засуетился я, — здесь неподалеку есть «KFC».

— Класс! Я не против.

Мы с Таней протянули до конца пруда и свернули налево, к выходу. Затем проскочили мимо парочки длиннющих девятиэтажек и аккурат возле съезда на Волгоградку увидели небольшое серое зданьице с красной вывеской «KFC».

Внутри аппетитно пахло курочкой. Я накупил кучу разных вкусняшек, и мы пристроились в дальнем углу, возле окна.

Общаться с Таней было легко и весело. Какую тему ни затронь, девушка всегда находила, что ответить. Оказалось, что она тоже любительница почитать. Хотя литературные вкусы у нас сильно разнились. В то время как я зачитывался Стругацкими, Оруэллом и Олдосом Хаксли, она предпочитала Дэна Брауна и Стивена Кинга. А еще Таня очень любила книжки про маньяков. Правда, в основном про иностранных, типа Зодиака или Джека-потрошителя. Наши доморощенные душегубы ее почему-то не интересовали.

Заболтавшись, мы совсем не заметили, как пролетело время. Я глянул в смартфон. Было уже без пятнадцати девять. Позднее июльское солнце почти ушло за горизонт.

— Ну что, поехали? — предложил я. — А то скоро стемнеет.

— Я темноты не боюсь, — улыбнулась Таня, поднимаясь из-за стола. — И вообще, я ночной зверек.

— Прямо как princesse nocturne[3]?

— Кто это?

— Да была тут одна. Евдокия Голицына. Жена князя Сергея Михайловича. Формально — одна из хозяек здешней усадьбы.

— Почему формально?

— Ну, она здесь особо не жила. Ей больше нравилось за границей или в Петербурге. Вообще, их брак с Голицыным оказался неудачным. Через пару лет они разъехались.

— Печально... А из-за чего?

— Не сошлись характерами, — усмехнулся я. — Евдокия была взбалмошной и себялюбивой женщиной. Простоватый и некрасивый Голицын казался ей неинтересным... Муж, конечно, предпринимал попытки сблизиться, но все без толку.

Таня неопределенно хмыкнула:

— Зачем же они тогда вообще поженились?

— Идея свадьбы принадлежала Павлу I. А императорам в те времена не принято было перечить.

— Как, еще раз, ее звали? Принцесса ноктюрн?

— Да, переводится как «принцесса ночи».

— А я думала, что-то связанное с музыкой, — улыбнулась Таня. — Откуда такое необычное прозвище?

— О, это интересная история! По легенде, когда Евдокия была маленькой, цыганка нагадала ей, что она умрет после заката. С тех пор девушка боялась ночной поры. Она спала днем, а ближе к полуночи принимала гостей. У нее был целый салон в Петербурге, куда нередко захаживал даже сам Александр Сергеевич Пушкин.

— Прикольно!

— Это точно... В общем, женщина была неординарная. Во всех смыслах.

Мы вернулись обратно в парк. На вечерние аллеи упали душные сумерки. Среди распаренных деревьев, как в горячей ванне, гулял едва заметный ветерок. Он разносил по округе пряный аромат смолы и хвои.

Над прудом, ловя последние отблески заходящего солнца, курилась малиновая дымка. Играла вдалеке музыка. В кустах возле самого берега журчали тихие шепотки.

— Ну что, поехали по домам? — предложил я.

— А как же место тайных свиданий?! — возмутилась Таня. — Ты обещал!

— Ах да! Точно! — улыбнулся я.

Перебравшись через небольшую плотину, мы помчались вдоль пруда в ту часть парка, где когда-то давно находились «Пропилеи».

Внезапно высоко-высоко в чернеющем небе взгрохотнул гром. Крупные дождевые капли застучали по листьям.

— Бли-и-ин! Дождик! — охнула Таня.

— Езжай за мной! — крикнул я. — Тут недалеко есть беседка!

Мы свернули на узкую тропинку, ведущую сквозь чащу. В густой, непролазной тьме дорогу было едва видно. У Тани, как назло, отказал фонарь. Мне пришлось ехать рядом и подсвечивать ей путь. Пару раз я чуть не влетел из-за этого в кусты, но все обошлось... Вскоре мы выбрались на грунтовку, и ехать стало намного проще.

Добравшись до беседки, мы бросили велосипеды и забежали внутрь. В этот момент дождь, словно почувствовал, хлынул с еще большей силой. Начался настоящий ливень.

— Фух! Повезло! — сказал я, приглаживая мокрые волосы.

— Ага, — усмехнулась Таня и мило сморщила носик.

Мы присели где посуше и огляделись. Вокруг беседки толпились худенькие березки. Тараща на нас свои черные глазки, они словно спрашивали: «Ну что вы, человеки, опять прячетесь? Это же просто дождь! Разве можно бояться дождя?!»

Таня вытянула руку и набрала пригоршню воды, а потом резко плеснула в меня.

— Э-э-эй! — возмутился я.

Девушка засмеялась и сделала это снова.

— Хватит! — Я придвинулся к ней вплотную и осторожно перехватил ее руку.

Наши взгляды пересеклись. В глазах девушки играли лукавые огоньки. Ее теплое дыхание скользнуло по моей щеке.

В груди яро заколотило сердце. Откуда-то из глубины потихоньку стала подниматься волна возбуждения.

— Можно?..

— Да целуй уже! — нетерпеливо произнесла девушка, и я впился ей в губы, неумело, по-юношески, но вместе с тем настолько нежно, насколько только был способен.

С этого дня мы с Таней «официально» стали встречаться. После работы я провожал девушку домой, а по выходным мы вместе гуляли в парке, ходили в кино, ели мороженое, катались на велосипедах.

Постепенно я начинал испытывать то, с чем до этого никогда не сталкивался. Не любовь, нет... Любовь, острая, как приступ аппендицита, бывала и раньше. А вот чувство взаимности, ощущение, что не только ты любишь, но и тебя любят в ответ, — с этим я соприкоснулся впервые.

Через несколько недель у нас с Таней случилась первая близость. Мама уехала на выходные с очередным хахалем, и квартира осталась в моем полном распоряжении.

— Поехали ко мне, — предложил я после очередного похода в кинотеатр.

— А я думала, уже никогда не пригласишь, — улыбнулась она в ответ.

Было за полночь, и в вагоне метро мы оказались одни. Она взяла мою руку и сунула себе под футболку. Я почувствовал ее бархатную кожу и ребристую паутинку бюстгальтера.

Казалось, поезд шел бесконечно долго... Наконец — наша станция! Прохладный ночной воздух заставил меня немного успокоиться. Но лишь на время... Мы добрались до дома и прошмыгнули в подъезд.

Казалось, лифт ехал бесконечно долго... Шуршащие ключи, поцелуи, непослушные джинсы, которые никак не хотели сползать. Наконец свежестеленная постель, сладкий аромат Таниных духов и волосы, водопадом упавшие мне на лицо...

— А теперь у меня к тебе всего один вопрос, — заулыбалась Таня, когда я в сладостном изнеможении откинулся на подушку. — Сколько девушек у тебя было?

— Разве это важно?

— Нет. Просто интересно.

Мне было неловко признаться, что Таня у меня первая.

— Ну, было пару раз, — соврал я. — Но давно и не по-серьезке...

— Хм...

— А у тебя? — спросил я в ответ.

— Что?

— Сколько парней у тебя было?

— Ты у меня второй. — Таня приподнялась и чмокнула меня в щеку.

Внизу живота вновь что-то зашевелилось.

— Я еще хочу.

— Опять? — удивилась девушка.

— Угу, — кивнул я и бросился целовать ее в шею...

Шло время. Работа в приемной комиссии закончилась, и я решил подыскать себе подработку. Вакансия курьера оказалась как нельзя кстати. Гибкий график и ежедневные выплаты — что еще нужно студенту?

Днем я развозил на велике заказы, а по вечерам переписывался с Таней. У меня была мечта — заработать нам двоим на отдых в Турции.

Однажды вечером Таня подозрительно долго не отвечала на мои сообщения. Это было странно, потому что обычно девушка реагировала почти мгновенно. Прошел час, два, три... Я уже начинал беспокоиться.

Вдруг от нее мне пришел «кружочек». Девушка шла по улице с каким-то хлыщом. Она извинилась, что долго не отвечала: просто встретилась со школьными друзьями и не заметила, как быстро пролетело время.

А что это за чел с тобой? _23:42

Ты ревнуешь?_23:44

Нет. _23:44

Но интересно было бы знать,

с кем это ты гуляешь в 12 часов ночи. _23:45

Минут пятнадцать ответа не было. В голову полезли неприятные мысли. Но потом Таня снова прислала видео. На этот раз уже из дома.

— Ты все-таки ревнуешь... — улыбаясь, произнесла она. — Этот «чел» мой школьный друг. Мы с ним дружим с первого класса. Он просто проводил меня до подъезда, потому что поздно и страшновато идти по улице одной. К тому же мы живем в соседних домах... Но вот так... — Таня приспустила бретельку майки. — Так я делаю только с тобой.

Я выдохнул. Нежная теплота разлилась по телу.

«Действительно... — подумал я. — Если она встречалась со школьными друзьями, нет ничего удивительного, что один из них проводил ее до подъезда. Тем более они соседи. Я бы тоже так поступил».

Хорошо, любимая! Я тебе верю)) _00:12

Спокойной ночи)) _00:12

Спокойной) _00:13

С каждым днем мои чувства к Тане становились все сильнее. Я уже подумывал сделать ей предложение. Но мне хотелось, чтобы все было красиво, ведь такая девушка, как Таня, заслуживала только самого лучшего.

Воображение рисовало, как мы в Турции, на яхте. У нас романтический ужин при свечах. Вдруг я встаю на одно колено, достаю из-за пазухи кольцо: «Таня, ты будешь моей женой?» Она вскакивает, прижимает ладони ко рту... Затем, набрав в легкие воздуха, произносит: «Я согласна!» Вне себя от радости, я надеваю ей на палец кольцо, мы целуемся, долго и страстно, как в первый раз, а потом всю ночь смотрим на звезды! И в душе у каждого горит маленькая звезда!..

Взвесив все за и против, я решил, что для реализации такого грандиозного плана нужно взять небольшой кредитик. В банке мне кредит не одобрили: все-таки работа курьером не лучшее подтверждение платежеспособности. Пришлось обратиться в микрофинансовую организацию. К тому же условия оказались более чем заманчивыми: три месяца без процентов. Так что, по сути, это даже не кредит, а ссуда.

Получив деньги, я сразу приступил к поиску отелей. Задача была непростая, ведь до этого за границей я почти не бывал. Только один раз, когда мне было лет четырнадцать, папе удалось уломать маму отпустить меня на весенние каникулы к нему в Японию.

Та поездка была чем-то совершенно удивительным. Настоящая страна чудес без тормозов! Мы гуляли по Токио, ели рамен. В районе Акихабара[4] папа купил мне PSP[5], о котором я мечтал всю среднюю школу.

А еще мне крупно повезло. Мой приезд совпал с периодом цветения сакуры, и по всей стране проходил праздник ханами[6]. Отец с коллегами из Токийского института русского языка организовали небольшой пикничок в парке Синдзюку-гёэн[7]. Мы сидели под сакурой, пили зеленый чай и разговаривали о литературе.

Коллеги отца интересовались, какие книги читают современные русские школьники. Я с удовольствием рассказал им про «Метро-2033», про серии «S.T.A.L.K.E.R.» и «Этногенез», которыми у меня была заставлена вся комната.

— А как же Пушкин, Достоевский, Толстой? — удивились японцы.

— Эти? Ах да... Их тоже приходится читать, — с грустью ответил я. — В школе заставляют.

В последний день папа повез меня смотреть на Фудзияму. Священная гора, казалось, обладала гипнотическими свойствами. Я не мог оторвать глаз от заснеженной вершины, вокруг которой, словно молочная пенка, плавали редкие облака.

На обратном пути отец сказал, что мне снова крупно повезло. Погода в этой части Японии очень облачная, и вершину Фудзиямы редко удается рассмотреть.

Когда самолет, который уносил меня обратно в Москву, выруливал на взлетную полосу, мне вдруг показалось, что за спиной остается целый мир. Мир, которого я никогда больше не увижу. Настоящий конец света!..

Но то было совсем другое. В Японию я летал к папе. Можно сказать, на все готовое. Теперь же мне предстояло самому организовать поездку: выбрать и забронировать отель, купить билеты на самолет, заказать трансфер из аэропорта. Можно было, конечно, взять готовый тур, благо в Турцию их было завались. Но я почему-то считал, что устроить путешествие самостоятельно выйдет намного дешевле.

В тот самый момент, когда я уже собирался написать Тане о своих грандиозных планах, девушка прислала мне неожиданное сообщение.

Привет. У меня беда! Умерла мама. _12:02

В ближайшие несколько дней я, возможно,

не смогу отвечать. _12:03

Какой кошмар! Держись. _12:04

Как это случилось? _12:04

Ночью стало плохо. Вызвали скорую.

Оторвался тромб. Спасти не успели. _12:07

Ужас! Может, помощь какая

нужна? Давай я приеду! _12:08

Да не, чем ты поможешь? Мы с папой

с самого утра в больнице. Уже

разговаривали с похоронным

агентством. Они все сделают. _12:09

Только дорого очень. Вот сейчас

думаем, где деньги взять. _12:10

Давай я тебе перекину!

У меня есть немного. _12:08

Не дожидаясь ответа, я открыл банковское приложение и перевел Тане все, что откладывал на Турцию.

«Если у твоей девушки беда, — рассудил я, — то надо помочь. Это поведение настоящего мужчины! А деньги — ерунда! Заработаю. И кредит тоже отдам. Фигня вопрос!»

Я отправил. Проверь.

Должны были прийти. _12:15

Да, пришли. Так много?

Откуда у тебя столько? _12:17

Чепуха. Заработал. _12:18

Спасибо тебе огромное! _12:19

Надеюсь, помогут оплатить похороны. _12:21

Прошла пара недель. Мы с Таней почти не переписывались. Я понимал, что девушке сейчас нелегко, поэтому старался не доставать ее своими сообщениями. Но вместе с тем мне хотелось как-то поддержать, подбодрить Таню. Я собрался с духом и решил ей позвонить.

Таня ответила не сразу. Ее грудной голос в трубке казался таким далеким, что я едва его узнал.

— Алло.

— Таня?

— Привет.

— Привет! Как ты?

— Ну, не очень. Вот стараюсь все это пережить.

— А ты не хочешь встретиться? Тебе было бы полезно немного развеяться.

— Слушай... Мне сейчас нужно побыть одной. Я понимаю, ты мужчина, тебе хочется. Но я сейчас в таком состоянии, что мне вообще из дома выйти трудно. Лежу целыми днями, в стенку смотрю.

— Но это же ненормально. Надо как-то выводить себя из этого депресняка.

— Да, я понимаю. Но пока так. Давай возьмем небольшую паузу. Ты не против?

— Если тебе это необходимо, то конечно. Просто знай, что я тебя люблю и всегда готов прийти на помощь.

— Я это знаю, спасибо.

— Напиши, как немного отойдешь.

— Хорошо.

Мы закончили разговор, и я почувствовал себя опустошенным. Больно было оставлять Таню в таком состоянии. Но я ничем не мог помочь. Нужно было время, чтобы рана от потери матери зарубцевалась.

Я стал больше работать. Каждый день развозил по десять–двенадцать заказов. Выходил даже в дождь, чтобы поймать «повышенный спрос». Это помогало мне немного отвлечься. К тому же скоро нужно было отдавать кредит.

Работа курьером местами оказалась даже увлекательной. Я заезжал в такие уголки, в которые сам никогда бы не забрался.

Однажды мне пришлось битый час пилить на велосипеде из Печатников в Орехово-Борисово. Клиент, узнав о таком «подвиге», даже пожал мне руку.

В другой раз меня занесло в Вешняки. Там мне открыла дверь шикарная блондинка в нижнем белье, при виде которой я едва не почувствовал себя подростком.

Еще был случай, когда клиент минут пятнадцать не отвечал на звонки, и мне разрешили забрать заказ себе. Прекрасный в тот день выдался обед.

Но за всеми этими приключениями я не переставал думать о Тане. Каждый вечер я заходил на ее страничку ВКонтакте и просматривал наши общие фотографии.

«Как же я по тебе скучаю, милая», — вертелось в голове.

Но внезапно все изменилось. От Тани пришло одно сообщение:

Привет. Мне кажется, наша пауза слишком

затянулась. Нам было хорошо вместе

какое-то время, но теперь все иначе.

Мы слишком разные. Тебе наши отношения

особо не нужны. В общем, я все обдумала

и решила, что нам пора расстаться.

Прощай! _19:26

Сказать, что я был потрясен, — ничего не сказать. Это было как удар под дых.

«Как? Зачем? Почему? — вопросы в голове появлялись один за другим, но у меня не было на них ответов. — Она даже не сочла нужным встретиться и поговорить. Решила расстаться сообщением в Телеграме, словно я для нее не человек, а какой-то левый NPC[8]».

Я впал в ступор и просидел так до глубокой ночи. Тупое, вязкое непонимание охватило меня. Чтобы прийти немного в себя и собраться с мыслями, я сел на велик и помчался в Кузьминский парк.

Темные ночные аллеи встретили меня тишиной и прохладой. Высоко в небе меж сосновых шапок мигали холодные звезды.

Я остановился на мосту, разделяющем Верхний и Нижний Кузьминские пруды. Справа мерцал ночной подсветкой конный двор, слева тускло светилась колокольня Влахернской церкви.

Я бросил велик и приблизился к краю моста. На металлической оградке висели свадебные замочки, недаром это место называют мостом влюбленных. Все окрестные молодожены после загса спешат сюда.

Вдруг откуда-то, словно из-за спины, послышался тихий голос:

— Глупый маленький мальчик... Ничего-то ты не знаешь.

Я молчал.

— Неужто ты считаешь, что ты умней меня?.. Ты нам не нужен. Ты лишний. Понял?.. Мы хотим позабавиться здесь... Понял? Мы хотим здесь... позабавиться.

Я резко обернулся. В густой болотной тьме что-то сверкнуло — огромная свиная голова на палке зявила на меня свою пасть.

«Такоцубо», — сказали бы японцы. А у нас говорят «разбитое сердце»[9]. Я достал телефон, открыл диалог с Таней и написал одно короткое слово: «ОК», — после чего навсегда заблокировал переписку.

Лишь спустя пару лет мне на глаза попалась ее страничка в Инстаграме, и я узнал, что буквально через месяц после нашего расставания Таня вышла замуж за того самого «школьного друга», который провожал ее до подъезда. На фотографии Таня в белоснежном подвенечном платье и ее «школьный друг» в багрово-красном пиджаке целуются на том самом мосту влюбленных между Верхним и Нижним Кузьминскими прудами.

А еще оказалось, что Танина мама вовсе не умерла. Она была на свадьбе, выглядела вполне здоровой и искренне радовалась за дочь.

* * *

Во второй половине XIX века усадьба Кузьминки заслуженно считалась одним из красивейших мест Подмосковья. Однако после отмены крепостного права содержать такое большое имение стало невыгодно, и Голицыны сдали территорию усадьбы под дачи.

Кто только не побывал в Кузьминках в ту пору! Из соседнего Люблино захаживал сюда Ф.М. Достоевский. К коллегам в земскую больницу приезжал А.П. Чехов. Здесь же, на даче у сестры, жил некоторое время В.И. Ленин.

Вскоре вокруг усадьбы образовался целый дачный поселок. Он просуществовал до начала 60-х годов XX века, когда район Кузьминки официально вошел в состав Москвы и на его территории началось массовое строительство хрущевок.

Сама же усадьба после революции была национализирована и передана Институту экспериментальной ветеринарии. Здесь проводились исследования особо опасных заболеваний животных, таких, как ящур, чума свиней, сибирская язва...

* * *

Студенческие годы давно прошли. Я работал в офисе, на должности, которую все почему-то писали неправильно.

— Не юрисТконсульт, а юрисконсульт, — объяснял я в банке, больнице, налоговой... — Да, без буковки «т»... Не знаю. Такие правила русского языка... Вы не ту букву «т» убрали. «Юристконсуль» — это что-то из фармацевтики... Давайте я сам напишу!

Работа скучная и однообразная. Но стресса на ней — хоть отбавляй. Вообще, я заметил, что чем глупее работа, тем больше на ней требуется нервов. Глупые люди часто переживают по пустякам.

Личная жизнь у меня тоже не клеилась. Было несколько попыток, но все они заканчивались ничем. В конце концов мне это надоело, и я перестал переживать.

Со временем мне даже понравилось жить «соло». Романтические отношения с посторонним человеком казались теперь чем-то чуждым и ненормальным, а пожелания коллег найти наконец «вторую половинку» вызывали гомерический смех.

Впрочем, были в одинокой жизни и некоторые затруднения. В свое время Таня сыграла для меня роль Мариетты[10] из романа Гари «Обещание на рассвете», и теперь кровь кипела в моих жилах, не давая спокойно спать по ночам. Благо приличная зарплата позволяла решать эту проблему, не прибегая к продаже домашних ценностей.

Особенно жажда эротических приключений одолевала меня в начале осени, когда по тротуарам вились желтые листья, а у метро стояли разноцветные волонтеры с предвыборными листовками и плакатами. В один из таких раннеосенних дней я проснулся со стойким желанием сходить налево.

Был выходной, и чувство спокойной свободы приятно щекотало мысли. Я сварил себе кофе, открыл специальный сайт и принялся выбирать «фею»[11]. Одна анкета мне понравилась. Я посмотрел оценки, почитал комментарии и решил, что можно сгонять. Тем более ехать было совсем недалеко. Фея принимала в Кузьминках.

Сонная диспа[12] на телефоне лениво назвала адрес, и минут через сорок я уже был на месте. Пристегнул велосипед к ограждению, а сам присел на лавочку возле подъезда. Традиционное для здешних мест пятнадцатиминутное ожидание пролетело незаметно, и меня пригласили внутрь.

Я поднялся до четвертого этажа и остановился на лестничной клетке. Одна из дверей тихонько отворилась. На пороге появилась миловидная узбечка с осиной талией и плотной, наливной грудью. Она загадочно улыбнулась и поманила меня за собой.

В комнате курилась интимная полутьма. Легкий сквознячок покачивал плотно задернутые синие занавески. Широкая двуспальная кровать под мятой простыней возбуждала воображение.

В углу на узкой тахте сидел огромный плюшевый медведь — вероятно, подарок какого-нибудь аленяки[13]. Чуть выше, на стене, красовалась лубочная картинка с изображением приморского пейзажа.

— Наличка? Перевод? — спросила фея на ломаном русском.

Я достал из кармана три синенькие купюры и протянул ей.

— Угу, — кивнула женщина и полезла в шкаф за чистым полотенцем.

— Душ? — с вопросительно-утвердительной интонацией произнесла она.

Это тоже была традиция, которую не следовало нарушать. И хотя перед выходом я тщательно вымылся, тем не менее принял от феи полотенце и проследовал в ванную.

Наскоро ополоснувшись, я вернулся в комнату. Красотка уже разделась и была в полной боевой готовности.

— Ложись, жоним[14]! — улыбнулась она.

Я покорно плюхнулся на кровать и расслабился. Фея была прекрасна, за окном шумели машины, а синие занавески покачивались, ничего не означая...

Уходя, я чмокнул милашку в щечку, сбежал по лестнице и выпорхнул из подъезда. Настроение было просто замечательное! Солнышко сияло, дети весело носились вокруг качелей, большой рыжий кот растянулся под скамейкой и довольно урчал.

Домой не хотелось. Я отстегнул велосипед и не спеша покатил в парк.

В плеере душевно бормотало что-то из Хемингуэя. Кажется, «Острова в океане». Воображение неторопливо рисовало картину: узкая береговая коса между гаванью и открытым морем, качаются на ветру казуариновые деревья, белый куб дома высится над обрывом. Уже немолодой Томас Хадсон прохаживается по длинным песчаным пляжам острова Бимини в ожидании приезда троих своих сыновей. Они прибудут со дня на день. Мужчина хотел забрать детей на все лето, но бывшая жена отпустила их только на пять недель. «Пять недель — не так уж и мало, — успокаивает себя отец. — Если можно провести их с теми, кого любишь и с кем хотел бы всегда быть вместе...»

Я миновал Есенинский бульвар, пересек улицу Юных Ленинцев и въехал в парк — в самую гущу желтеющей зелени. Зашуршала под колесами листва, затрещали мелкие ветки, в лицо пахнуло подопрелой свежестью осеннего леса.

Бойкая тропинка вывела меня к Щучьему пруду. Затянутый тусклой ряской, припорошенный палыми листьями, он создавал ощущение чего-то заброшенного и печального.

Вокруг прогуливались мамочки с колясками. Одна из них остановилась и движением, похожим на то, как опытные огородники проверяют подвязку помидоров, поправила над люлькой капюшон.

«Эка идиллия!» — усмехнулся я и свернул на асфальтированную дорогу. Здесь перешел на последнюю звездочку[15], и велосипед помчал так, что потоком встречного воздуха у меня едва не сорвало кепку.

Вскоре мимо пролетел домик-музей Паустовского, а еще метров через пятьсот я выскочил на мост влюбленных.

Вспомнилось, как много лет назад я приперся сюда в три часа ночи после того рокового сообщения от Тани. Стоял как дурак, вглядывался в черные воды реки Чурилихи и слушал загадочный голос из темноты.

Позже я никак не мог понять, что же это был за голос. Какое-то время мне казалось, будто со мной говорил неупокоенный дух одного из животных, зарезанных когда-то давно в корпусах ветеринарного института.

Но потом до меня дошло. Скорее всего, то был звук моего собственного плеера. Он, наверное, включился в кармане и запустил плейлист с «Повелителем мух» Уильяма Голдинга.

Эх, каким же глупым я был в те годы. Чего стоит одна эта история с кредитом. Надо же было додуматься — влезть в долги, чтобы свозить бабу в Турцию! Потом выяснилось, что я чего-то там не дочитал в договоре, и мне выставили счет на полмиллиона! Я уже собирался бросать учебу и в срочном порядке устраиваться на полноценную работу, иначе из той долговой ямы было не выбраться. Выручил отец. У него нашлись кое-какие сбережения, и он не раздумывая внес за меня всю сумму.

Я обогнул Верхний Кузьминский пруд и решил ехать дальше, на восток. Там за небольшой насыпью лежала длинная светлая просека. Она, словно трассер, прошивала парк насквозь.

По просеке широким шагом шли линии электропередачи. Справа и слева виднелись плоские крыши многоэтажек. Сухая трава покачивалась на ветру. На другой стороне тянулись в небо вечнозеленые сосны.

«Красота! — подумал я, глядя на раскинувшийся передо мной простор. — Тут бы и лечь костьми... А что, место людное, но в то же время тихое и светлое, как в раю... Жаль только, хоронить в парке не разрешают. Да плюс еще электричество это дурацкое. Вдруг на покойников оно тоже действует?!»

В плеере — один из сыновей Томаса Хадсона подцепил на крючок гигантского марлина. Более шести часов мальчик вел борьбу с рыбиной, постепенно выбирая из воды леску. Ему удалось подтянуть марлина совсем близко, так, что огромная лиловая спина меч-рыбы уже просматривалась сквозь толщу океана. Но в последний момент марлин сорвался и ушел в глубину...

...За просекой парк становился гуще и безлюднее. Здесь гуляли только жители окрестных районов да старички из госпиталя для ветеранов. Большая часть людей досюда просто не доходила, так что гонять в этой части парка на велике было одно удовольствие.

Первое время, заезжая сюда, я постоянно путался и плутал. Все дорожки тут казались одинаковыми, а очевидных ориентиров практически не было. Но со временем я изучил это место вдоль и поперек. Теперь, где бы я ни очутился: у центральной детской площадки, или на экотропе, или рядом с обшарпанным бетонным забором Военной академии — я всегда знал, где нахожусь. А потому место это сделалось для меня совсем родным. Можно сказать — родиной.

Я часто размышлял над тем, что же такое родина. В детстве мне казалось, что это такая женщина в красном балахоне, за которую обязательно нужно идти в атаку и умирать.

Чуть повзрослев, я узнал, что та женщина — это всего лишь образ с плаката военных лет. На самом деле понятие родины намного шире и глубже. Это вся страна, с ее природой, историей, культурой и самое главное — людьми!..

Людей я тогда знал плохо. Когда же узнал, решил, что родина может обойтись и без них. И действительно, люди переменчивы. Ты думаешь, что перед тобой один человек, а он уже совсем другой. А родина... Родина — это такое место, куда через сто лет вернешься и не заплутаешь.

Оставив справа КПП академии, я пересек небольшую автодорогу и углубился в заросли бузины. Здесь было уже совсем дико. Это третья, и самая крупная, часть парка мало отличалась от настоящего леса.

Пару лет назад где-то тут, в самой чаще, я обнаружил удивительное местечко. Вокруг небольшой коряги в хаотичном с виду порядке стояло два десятка цветных ваз. Некоторые из них были битые, другие ничего, почти как из магазина.

Вазочки — красные, синие, желтые, зеленые — блестели и переливались, словно самоцветы. А когда сквозь плотные кроны деревьев пробивался легкий ветерок, некоторые из них, что поцелее, начинали тихонько посвистывать в такт листве... Похоже, это было место, где собирались окрестные растаманы[16].

Увы, когда на следующий год, весной, я снова приехал в эту часть парка, коряги и разноцветных ваз уже не было. Может, полиция накрыла притон, а может, и сами растаманы решили передислоцироваться. В любом случае удивительное место исчезло. Все, что от него осталось, — это россыпь цветных стекляшек, втоптанных в черную грязь.

Впереди показался песчаный холм, исчерченный следами от велосипедов. Здесь находилась дёрт-площадка[17], где ребята прыгали с трамплинов. Сам я тоже несколько раз пытался, но велосипед у меня был неподходящий. После парочки падений я это дело бросил. Все-таки экстремальные виды спорта явно не мое.

Сразу за дёрт-площадкой начинался глухой забор с растянутой поверх него сеткой. Где-то за ним располагалось стрельбище. Я остановился, снял наушники и прислушался. Невдалеке раздался отрывистый клёкот винтовки.

«Стреляют, — с недовольством отметил я и свернул на тропку, что шла левее. — Лучше держаться подальше от чертова забора. А то мало ли что... Береженого Бог бережет...»

Тем временем в романе, который я слушал, радость летних недель постепенно пошла на убыль, как во время смены течений за отмелью, когда в узком проливе, ведущем в открытое море, затевается отлив. Наступил день, когда старенький гидроплан Сикорского, описав круг над домом, сел в заливе и Томас Хадсон подвез к нему на шлюпке своих мальчиков.

— До свидания, папа, — сказали они. — Нам было очень хорошо. Ты не беспокойся о нас. Ничего с нами не случится.

Дверь гидроплана задраили, и остались только лица за стеклами окошек. Самолет поднялся на легком ветру, сделал круг в воздухе и, уродливый, медлительный, ровно пошел своим курсом через залив...

...Тропинка убегала в глубь леса. Кругом теснился светлый березняк. То тут, то там возникали живописные полянки — самое место для семейных пикников.

Внезапно дорога, по-ужиному извернувшись, нырнула в заросли крапивы. Один из стеблей, как заправский фехтовальщик, сделал ловкий выпад и больно ужалил меня в запястье.

— Блин! — выругался я и сбавил ход. «Но ничего, — подумал. — Говорила бабушка: “В небольших количествах крапива даже полезна. Витамин C”».

Покружив немного меж деревьев, я выехал к МКАД. Впереди показались здание заправки и массивный профиль пешеходного путепровода.

По другую сторону трассы тоже был парк, вернее, небольшая его часть. Но ехать туда не хотелось. Поэтому я развернулся и отправился на юг, где в самом конце лесного массива располагалось небольшое, заросшее камышом озеро.

Это место пользовалось дурной славой. В советские годы здесь размещался военно-химический полигон Красной армии. На нем отрабатывались приемы ведения боевых действий в условиях применения химического оружия. Звездокрылые советские самолеты проходили над лесом на бреющем и распыляли в воздухе боевые отравляющие вещества. А внизу — затянутые в костюмы химзащиты, нацепив на лица противогазы, шли в атаку на условного противника бойцы РККА.

Позже полигон использовался как место захоронения остатков химического оружия и отходов. Что-то сжигали, что-то закапывали, а что-то попросту топили в местном озерце.

И хотя впоследствии в парке несколько раз проводили мероприятия по очистке и дегазации, здесь по сей день можно встретить березы без верхушек, что является верным признаком отравления ипритом.

Постояв немного у озера и понаблюдав за пожилым рыбаком, мирно удившим с берега рыбу, я отправился в обратный путь...

Тем временем в наушниках первая часть романа подошла к концу. Двое младших сыновей Томаса Хадсона разбились в автокатастрофе, а его последний сын, Том-младший, во время Второй мировой стал военным летчиком и тоже погиб...

Я отвлекся от книги и задумался. Меня обогнали двое на велосипедах: мужчина и мальчик лет двенадцати. Мужчина ехал спокойно, даже несколько вальяжно. Мальчик, наоборот, изо всех сил крутил педали, пытаясь опередить отца.

«Интересно, — подумал я, — насколько больно терять детей?.. Так же больно, как не иметь их вовсе?»

* * *

Пришла зима. Все вокруг занесло снегом. Дни стали короткими и бледными, как моль.

С началом коронавируса наш офис перевели на удаленку. Сутками напролет я сидел в квартире, лишь изредка выбираясь на прогулку в парк. Одна из таких прогулок запомнилась мне особенно ярко.

Был январь. Я проснулся на рассвете и решил пройтись до Кузьминок.

Из-за морозов людей в парке было немного. Тем более ранним утром, когда от холода щипало щеки, а дыхание обжигало носоглотку. Но именно в это время лучше всего проявляла себя та строгая красота русской природы, какой не встретишь ни в одной другой стране мира...

Тусклое, восковое солнце поднималось над горизонтом. Дремали вечнозеленые ели. Робко, словно просыпаясь, поблескивал на полянах снег.

Я бродил по утоптанным дорожкам и слушал музыку. Время от времени останавливался и глубоко дышал. Мне нравилось наблюдать, как клубится на морозе выдыхаемый мною пар.

Вокруг царило спокойствие и умиротворение. Но меня не покидало чувство тревоги. Казалось, будто я попал в эпицентр тропической бури, когда шквал на мгновение стихает и сквозь черные грозовые тучи проступает ласковое солнышко, но спустя пару минут ветер резко усиливается и шторм ударяет с новой силой.

«Как часто что-то хорошее, — размышлял я, — оказывается предвестником больших бед. Или даже не что-то хорошее, а просто отсутствие плохого. Неужели никто этого не замечает?»

Мимо меня по сугробам пробежал малыш в красном комбинезоне. Он забежал в самую глубь и плюхнулся в снег.

— Не лежи долго! — закричала ему мать. — Опять простудишься и заболеешь. А ну, иди сюда!

Мальчик послушно встал и подошел к женщине.

— Ты посмотри на себя! Весь извалялся! Сейчас домой пойдем.

— Ну ма-ам! — заканючил ребенок. — Давай еще погуляем.

— Нет.

— Ну ма-а-а-ам!

— Я сказала нет.

Мать схватила мальчика за руку, и они бодро засеменили по тропинке в сторону выхода из парка.

Я присмотрелся к цепочке маленьких следов на снегу и заметил в одном из них что-то алое. Наклонился. Оказалось — красный кленовый листок. Удивительно, что не засох и не потускнел с осени.

Мне вспомнилось, как в «Унесенных ветром» Эшли рассказывал о кровавых следах на снегу — следах обмороженных ног отступающих конфедератов. В армии генерала Ли не хватало обувки, и, когда у солдат разваливались сапоги, им неоткуда было взять новые. «Когда я вижу это, — говорил Эшли, — я понимаю, что всему конец...»

Новые ботинки были у Кеммериха из романа «На Западном фронте без перемен». Но они ему не понадобились. Кеммериху ампутировали ногу, и даже если бы он выздоровел, то все равно смог бы носить только один ботинок. Но он не выздоровел...

Великолепные английские ботинки, со шнуровкой доверху, — мечта любого солдата. Не те ли это ботинки, что изображены на обложке российского издания романа «1984»? По отчетам, в Океании их произвели шестьдесят два миллиона пар. Значит ли это, что война неизбежна?..

Тем временем солнце поднялось достаточно высоко и достигло уровня низких пепельных облаков, которые сплошной пеленой заволокли небо. Все вокруг посерело. День стал хмурым и пасмурным, как жизнь.

Я хотел было развернуться, но потом передумал и зашагал дальше. Прошел мимо закрытого парка аттракционов, миновал череду пустых ларьков, где в доковидные времена торговали пончиками и горячим чаем. Наконец, преодолев длинную широкую аллею, я вышел к кинотеатру «Высота». Здесь сел на семьдесят четвертый электробус и отправился восвояси.

Я вспомнил школьные годы, и на меня нахлынула ностальгия: «Как же быстро летит время! Кажется, совсем недавно я ездил по этому маршруту на троллейбусе и зубрил к урокам стихи Лермонтова. А теперь... Что теперь?.. Вместо троллейбусов — электробусы; вместо шестьдесят восьмой городской больницы — больница имени Демихова. А вместо стихов?.. Да хрен его знает, что вместо стихов».

Ровно через месяц началась война.

* * *

Теперь снова весна — время открывать велосезон. Я сажусь утром в седло и еду в Кузьминский парк. Среди чахлых кустов, у лесных прогалин, на скамейках и в пустых беседках — везде поджидают меня призраки прожитых лет. И книг.

Пересекаю насыпь. Урчит утробно метрополитен. Строгой чредой выходят из рассветной дымки три десятка прекрасных витязей в остроконечных русских шлемах.

Возле двух берез въезжаю в парк и тотчас — вниз, под горку. От быстрой езды на душе весело и свежо.

Тщательно объезжая лужи — «следы невиданных зверей», — качу по широкой лесной дорожке. Справа, под косогором, журчит река. Прячутся под кисельным бережком сестра с братцем, а вокруг кричат-ругаются гуси-лебеди.

Проезжаю родник, летнюю беседку и кормушки для птиц. За столбиком репродуктора отделяется от дороги и уходит, словно в Берендеево царство, едва заметная лесная тропинка. Если пойти прямо по ней, то через полсотни метров выйдешь на берег Чурилихи. Как раз в том месте, где мы с дедушкой запускали кораблики.

Еду дальше в глубь парка. На месте, где стоял бетонный забор и мама пугала меня захоронениями сибирской язвы, теперь — свободно и растет яблоневый сад.

Вскоре деревья заканчиваются. Впереди — пологий берег Шибаевского пруда. Я беру правее и спускаюсь к самой кромке. Из воды поблескивает пламя костра, и компания мужчин с автоматами травит байки про «черных».

Дорожка бежит вдоль пруда и увлекает меня за собой. Летом тут будет не протолкнуться, но пока людей совсем мало. Впереди — небольшой пляж и площадка для волейбола. Колеса вязнут в рыхлом песке. Кажется, что вот-вот он покроется мелкой зыбью и под ногами разверзнется пасть Шаи-Хулуда[18].

Шибаевский пруд заканчивается. Начинается Нижний Кузьминский. Вода в нем временами пенится, и в этой «пене дней» распускаются бледные нимфеи.

Проезжаю рядом с «мостом влюбленных». На нем бесится толпа подростков в белых и красных майках.

Я поворачиваю к конному двору. Проскакиваю мимо мраморной колоннады и скульптурной композиции «Укрощение коней». Бедные животные, они еще не знают, что всю жизнь будут гнуть спину на тяжелой, ломовой работе, а в старости их, как Боксера[19], посадят в фургон и отправят на живодерню.

С разгона взбираюсь на Горбатый мост. Над гладью Верхнего Кузьминского пруда клубится утренний туман. В живописных бухточках плещутся золотые рыбки, и мерцают сквозь толщу воды лиловые спины гигантских марлинов.

Как во сне проплывает мимо меня лесная поляна с мертвым обгорелым деревом посередине. Ствол его изрешечен пулями, кругом валяются отсохшие сучья. А в самых корнях как ни в чем не бывало стоят великолепные английские ботинки — мечта любого солдата.

Повинуясь контуру береговой линии, дорога делает плавный поворот. Я останавливаюсь, чтобы полюбоваться видом.

Весеннее солнышко постепенно припекает, рассеивая туман. Щебечет в прибрежных кустах соловей. Пахнет свежестью и травой.

На другом берегу растет ветвистый дуб. Пожилой мужчина вывез сюда молодого парня в инвалидной коляске. Должно быть, раненый боец СВО из госпиталя для ветеранов.

Парень замечает меня и приветливо поднимает вверх коротенькую культю. Потом, будто вспомнив, одергивает ампутированную конечность и потерянно улыбается — мол, не привык еще.

Я тоже улыбаюсь и машу ему в ответ своей, здоровой рукой. Затем разворачиваюсь, сажусь на велосипед и уезжаю...

Еду по парку, а в глазах — слезы. Наверное, акация зацвела.