Откуда брались деньги у партии большевиков? Сколько их было, если хватало не только на революционную деятельность, не только на финансирование многочисленных партийных съездов и конференций в самых дорогих странах Европы, но и на комфортную жизнь высшего и среднего эшелона большевистского руководства в «загнивающих», согласно К.Марксу, странах Запада?

Для ответа на этот вопрос советским историкам пришлось придумывать байки о «партийных взносах русских пролетариев», что являлось чистейшей выдумкой: не существует заслуживающих доверия свидетельств того, что какие-то значительные суммы, собранные рабочими хоть какого-нибудь завода или фабрики, перевозились за границу, зато в наличии большое количество фактов выплат со стороны заграничных «революционеров» рабочим — например, за участие последних в забастовке или очередной манифестации. Да еще глухо сообщать о «добровольных взносах» фабриканта Саввы Морозова и пожертвованиях «пролетарского писателя» Максима Горького, он же Алексей Максимович Пешков (1868–1936).

Однако при ближайшем рассмотрении вырисовывается совсем другая картина. Да, существовали некоторые пожертвования богатых людей, хотя их «добровольность», как мы увидим на примере того же Саввы Морозова, была весьма относительна. Да, существовали отчисления в партийную кассу от гонораров Горького, самые крупные из которых сопровождались настоящими скандалами. Но все перечисленное было лишь каплей в море большевистских финансов.

Самые главные поступления в копилку «товарища» Ленина, как мы сможем убедиться, обеспечивало то, о чем не только советские, но и некоторые западные страдающие левизной историки отчаянно стеснялись говорить.

На практике большевистская касса пополнялась с помощью террора, грабежей, афер, убийств, а также финансирования со стороны иностранных разведок.

Сразу оговоримся, что, кроме большевиков, терроризмом и грабежами занимались и другие партии и фракции, боровшиеся с существовавшим в Российской империи государственным устройством. Однако никто, даже знаменитые социалисты-революционеры (эсеры) не могли сравниться с большевиками-ленинцами в криминальной эффективности.

И еще одно: масштабы поступления средств в большевистскую кассу чередовались относительными провалами и резкими всплесками. «Провальным» можно назвать период вплоть до конца 1904 года. Зато в период с 1905-го по 1911-й дела у «товарища» Ленина и его партии шли весьма и весьма неплохо.

Но обо всем по порядку.

Начнем с личных свидетельств Владимира Ильича Ульянова, более известного как Ленин (1870–1924), касающихся финансового благополучия его партии в 1904 году.

Так, 31 января Ленин пишет из Женевы Г.Кржижановскому: «У нас нет денег. ЦО заваливает нас расходами, явно толкая нас к банкротству, явно рассчитывая на финансовый крах, чтобы принять экстренные меры, сводящие ЦК к нулю. Две-три тысячи рублей необходимы немедленно и во что бы то ни стало. Непременно и немедленно, иначе крах через месяц полный!»[1] (12, Т. 46, 351).

2 ноября он же пишет из Женевы А.Богданову: «Вообще денежный вопрос самый отчаянный... Надо приложить все усилия, чтобы достать большой куш. Теперь только за этим дело, все остальное есть. Но без куша неизбежно такое невыносимое, томительное прозябание, какое мы ведем здесь теперь. Надо разорваться, но достать куш» (12, Т. 46, 396).

А теперь о том, как большевики достали тот самый «куш».

Начнем с сотрудничества с иностранной разведкой, которая проявила интерес к «революционному» движению в России после начала Русско-японской войны (январь 1904 — август 1905 года) и чей интерес нашел отклик в самых разных (хотя и не во всех) антиправительственных партиях.

От лица японской разведки в Европе действовал полковник Акаси.

Для справки: Мотодзиро Акаси (1864–1919). В 1889 году окончил Высшую военную академию Императорской армии в Токио. Учился в Германии. В январе 1901 года назначен военным атташе во Франции. В августе 1902-го становится военным атташе в России, прибыл в Санкт-Петербург 1 ноября 1902 года. С началом Русско-японской войны назначен военным атташе в Стокгольме, активно работает на японскую разведку.

Через Акаси финансировались финские, польские и кавказские сепаратисты в России. В июле 1904 года Акаси встречается в Женеве с теоретиком марксизма и видным деятелем российского и международного социалистического движения Г.В. Плехановым (1856–1918), а также с молодым лидером большевистской фракции РСДРП В.И. Лениным (1870–1924).

Акаси через ряд посредников финансирует проведение Парижской и Женевской конференций революционных и оппозиционных партий, а также проведение в жизнь их решений.

11 сентября 1905 года, после заключения Портсмутского мирного договора между Японией и Российской империей, Акаси отозван в Японию. После отчета о проделанной работе он вновь назначается военным атташе в Германии. Однако в 1906 году в России было опубликовано исследование «Изнанка революции. Вооруженные восстания в России на японские средства», в котором освещалась деятельность Акаси. После публикации этой информации в европейских газетах Акаси отозван в Японию.

За свои заслуги перед Японией Мотодзиро Акаси был удостоен титула барона, в 1913 году произведен в генерал-лейтенанты, в апреле 1914-го назначается заместителем начальника Генерального штаба Японии, а в 1918 году генерал-губернатором Тайваня.

Здесь необходимо упомянуть, что деятельную помощь в борьбе с русским самодержавием полковнику Акаси оказывал финский авантюрист, писатель и по совместительству революционер Конни (Конрад Виктор) Циллиакус (1855–1924).

Интересно, кстати, что названный Циллиакус в течение десяти лет путешествовал по миру и три года (1894–1896) прожил в Японии. По возвращении в 1898 году в Финляндию организовал издание газеты «Свободное слово», а затем стал одним из организаторов финляндской Партии активного сопротивления. С 1902 года через свою газету пропагандирует идею объединения усилий крупнейших оппозиционных партий.

В феврале 1904 года с Циллиакусом знакомится полковник Акаси. Японский разведчик предлагает финскому революционеру свою помощь и через некоторое время получает от того положительный ответ...

В сентябре-октябре 1904 года прошла Парижская конференция, которая была, по сути, совещанием «революционных» и оппозиционных партий России для выработки плана борьбы с русским самодержавием.

Организаторами конференции были полковник Акаси и Конни Циллиакус. Среди участников, помимо прочих, находим представителей партии социалистов-революционеров (эсеров) во главе с В.М. Черновым (1873–1952) и Е.Ф. Азефом, «Союза освобождения» с П.Н. Милюковым (1859–1943), Польской социалистической партии (ПСП) с Юзефом Пилсудским (1867–1935), Грузинской партии социалистов-федералистов с Георгием Деканозовым (Деканозошвили) (1869–1910) — отцом будущего видного деятеля советских спецслужб и дипломата Владимира Георгиевича Деканозова (1898–1953).

Надо отметить, что представители РСДРП, давшие предварительное согласие на участие в конференции, в последний момент отказались от участия. Г.В. Плеханов (1856–1918), бывший на тот момент безусловным авторитетом в социал-демократической партии и представлявший фракцию меньшевиков, заявил Циллиакусу, что хочет сохранить независимость по отношению к военным противникам царского правительства, то есть к Японии. Что же касается более сговорчивого руководителя большевиков Ленина, то у него, вопреки смысловой нагрузке названия его фракции, еще не было того «партийного веса», чтобы изменить решение Плеханова.

Печально знаменитым результатом сотрудничества японской разведки и российских «революционеров» стало так называемое Кровавое воскресенье. Трагедия 9 января 1905 года была не чем иным, как кровавым эксцессом, целенаправленно спровоцированным эсерами и, по мере возможности, сравнительно ничтожными на тот момент силами большевиков.

Сейчас не является секретом, что «мятежного попа» Г.Гапона (1870–1906) — организатора рабочей манифестации — направляли революционеры, получавшие щедрую финансовую подпитку от Акаси.

Целью провокаторов было попытаться устроить вооруженное восстание в столице империи, что в условиях идущей в то время Русско-японской войны объективно играло на руку врагам России.

Однако трагедия в Санкт-Петербурге 9 января 1905 года, вопреки планам «революционеров», не вылилась в вооруженное восстание. Тем не менее наличие десятков жертв вызвало взрыв возмущения по всей России. С точки зрения японской разведки и российских радикалов, эту ситуацию можно и нужно было использовать в полной мере.

Уже в начале февраля 1905 года в Париже состоялась очередная встреча Акаси и Циллиакуса с эсерами Ф.Волховским (1846–1914) и Н.Чайковским (1851–1926), на которой речь шла о ближайших планах революционеров в условиях разгоравшейся революции. Центральной задачей по-прежнему являлось вооруженное восстание в России, во главе которого, по мысли японца и финна, должна была встать партия эсеров (ПСР) как самая многочисленная, организованная и «боевая» из всех российских революционных партий. Датой проведения вооруженного восстания был намечен июнь 1905 года, однако прежде, по мнению участников февральского собеседования, представителям революционных партий следовало вновь встретиться, чтобы скоординировать будущие действия.

«В результате этой дискуссии, — сообщал Акаси, — при подготовке конференции оппозиционных партий, на которой предстояло выработать план усиления движения к лету, мы решили в полной мере использовать имя Гапона» (30, 104).

12 февраля Акаси телеграфирует из Парижа в Токио:

«Обстановка в России неожиданно ухудшается. Посему нет сомнения, что своей цели — свержения русского правительства — мы непременно добьемся... Поэтому нам следует продолжать поддерживать нынешнее оппозиционное движение, чтобы ослаблять правительство; в июне мы попробуем раздуть всеобщее движение [восстание] под руководством социалистов-революционеров. Это движение определит судьбу и оппозиционных партий. Мы просим японское правительство увеличить субсидирование, дабы вполне обеспечить успех.

По моим подсчетам, необходимо 440–450 тысяч иен, которые следует выплатить в начале мая; выплаты можно произвести и в два этапа» (30, 105).

Итог «рассуждений» Генштаба Японии был вполне благоприятным для Акаси и российских революционеров. Было очевидно, что чем хуже будет внутреннее состояние Российской империи, тем лучше будет для Японии.

Тем временем в Европе российские «революционеры»-эмигранты, не брезгуя даже мелочевкой, старались заработать на трагедии в Санкт-Петербурге.

Вот свидетельство профессионального «революционера» П.Н. Лепешинского (1868–1944), также обитавшего в те тревожные дни в сытой Швейцарии.

Получив известия о трагических событиях 9 января 1905 года в Петербурге, П.Н. Лепешинский рассказал обо всем своей жене, тоже большевичке, Ольге Борисовне Лепешинской (урожденной Протопоповой) (1873–1961) — будущему биологу, академику Академии медицинских наук СССР (1950) и лауреату Сталинской премии первой степени (1950), признанной многими специалистами лжеученой:

«— На... вот... читай... — прерывающимся голосом произношу я, бросая ей газету, и сам опускаюсь на стул.

Она прочла и тоже разволновалась: и всплакнула, и затанцевала на босу ногу, и прокричала ура... У нее тотчас родилась в голове идея: во что бы то ни стало опередить меньшевиков и эсеров, пока те еще будут раздумывать, что им предпринять, и обойти как можно скорее и как можно больше кварталов с подписным листом: “На русскую революцию”. Для этого нужен только бланк с партийной печатью. Наша экспедиция его, конечно, выдаст. Нельзя только терять времени: ни четверти часа, ни минуты, ни секунды.

Она быстрее, чем при пожаре, одевается, бежит в экспедицию, получает подписные листы, прихватывает двух-трех сподручных большевиков (или большевичек), и вот уж они мчатся по улице, заходя из дома в дом...

Обегав в течение 2–3 часов главнейшие фешенебельные улицы Женевы, жена успела собрать по подписке около двух или трех тысяч франков. Когда спохватившиеся меньшевики вздумали было пуститься по ее следам с намерением тоже постричь немножко женевскую буржуазию, было уже поздно. Недоумевающий буржуа очень подозрительно встречал новых пришельцев и заявлял, что у него уже были русские революционеры и он уже отдал свою дань сочувствия русской революции» (13, 207).

Не здесь ли корни эпизода с «сыновьями лейтенанта Шмидта», столь гениально отраженного Ильфом и Петровым в их «Золотом теленке»?

Кстати, продолжение истории «женевских денег» для большевиков имело примерно то же завершение, что и официальная советская версия похождений «великого комбинатора» Остапа Бендера.

В отместку за большевистские происки на улицах Женевы меньшевики объявили общий митинг русских эмигрантов, собравший «колоссальную толпу слушателей».

На этом митинге сумели выступить ораторы от всех фракций, включая Воинова (Луначарского), получившего инструкции лично от Ленина. Однако меньшевики никому не уступили пальму первенства, что привело к вполне прогнозируемому финалу.

П.Н. Лепешинский:

«На наше требование отдать нам из общей кассы причитающуюся нам по договору долю сборов с митинга меньшевики реагировали насмешливым отказом.

— Зачем же, — получили мы в ответ ироническую фразу, — и ваша доля, и наша доля — все это пойдет на общее дело революции... Можете быть совершенно спокойны на этот счет...» (13, 211).

Пришлось Ленину с подельниками удовлетвориться теми крохами, что собрала жена Лепешинского. Можно с известной долей осторожности предположить, что не все «две или три тысячи франков» пошли на пиво и колбаски для вождей, а что-то было все-таки истрачено на борьбу с «кровавым режимом» Романовых.

Выполняя договоренности, достигнутые на встрече в Париже в феврале 1905 года, «эсеры обратились к Гапону с просьбой помочь организовать новую межпартийную конференцию с непременным участием в ней социал-демократов. Гапон откликнулся... «открытым письмом» ко всем революционным партиям. Большевики устами Ленина, который специально встречался с мятежным попом в середине февраля, с готовностью поддержали новое межпартийное начинание. В принципе против практического сотрудничества с эсерами не стали возражать и меньшевики» (30, 114).

В итоге в апреле 1905 года прошла так называемая Женевская совместная конференция революционных партий России.

В конференции участвовали 11 революционных партий. После того как меньшевики во главе с Плехановым отказались от участия, делегация большевиков во главе с Лениным стала единственным представителем РСДРП, получив свою долю финансирования, полагавшуюся каждому участнику. Вообще, именно в этот период времени Владимир Ильич становился совершенно самостоятельным игроком на российском политическом поле.

Отметим здесь, что «инициатива видного немецкого марксиста Карла Каутского о слиянии двух фракций РСДРП на этой почве не нашла поддержки у большевиков. Ленин и его сторонники последовательно добивались самостоятельного и отдельного от меньшевиков представительства на будущем форуме» (30, 115).

Настолько самостоятельным, что на конференции большевистский вождь позволил себе поскандалить. Возмутившись явным перевесом на форуме эсеров, Ленин потребовал удалить представителей Латвийского социал-демократического союза, существовавшего якобы только на бумаге. Когда ленинский протест отклонили, он придрался к отсутствию ряда социал-демократических партий, сделав вид, что не знает, что на предложение об участии в конференции эти партии ответили отказом. Затем мишенью стала финляндская Партия активного сопротивления, которая, по мнению Ленина, не являлась социалистической (30, 118).

В итоге 3 апреля, на второй день работы конференции, представители большевиков, Латвийской СДПР, Бунда и Армянской социал-демократической рабочей организации покинули зал заседания.

Для чего этот конфликт понадобился Ленину? Ведь с уходом сразу четырех партий единый фронт против российского правительства рухнул. Это с одной стороны. Но с другой, устроив скандал, Ленин подчеркнул свои претензии на собственную руководящую роль теперь уже во всем антиправительственном действе.

Историк Д.Павлов: «Женевская межпартийная конференция сыграла важную роль в установлении временного альянса российских партий. Главную цель его явные и тайные вдохновители видели в том, чтобы организовать серию вооруженных акций в России и тем самым дестабилизировать внутриполитическое положение в стране. Центральное значение в этом плане придавалось вооруженному восстанию в Петербурге, которое должно было начаться летом 1905 года. Для его подготовки Акаси и Циллиакус привлекли Азефа, который не только был посвящен во все подробности, но и должен был возглавить “Объединенный комитет” (или “Объединенную боевую организацию” — ОБО) для подготовки приемки оружия в России и руководства восстанием» (18, 230–231).

Для справки: Азеф Евно Фишелевич (Евгений Филиппович) (1869–1918) — революционер-провокатор, работал одновременно и на Боевую организацию эсеров, и на Департамент полиции, что позволяло ему не только обогащаться, но и посредством реализации различных хитроумных комбинаций щекотать себе нервы. Как глава Боевой организации участвовал в убийстве великого князя Сергея Александровича, как агент Охранного отделения сдал полиции множество революционеров. В 1908 году был разоблачен как провокатор и едва унес ноги от разъяренных бывших однопартийцев, укрывшись под чужим именем в Германии.

Но вернемся в 1905 год, когда Евно Фишелевич еще успешно продолжал свою опасную игру.

Впервые о затеянной Циллиакусом доставке оружия различным революционным организациям Азеф сообщил Л.А. Ратаеву (1857–1937) — начальнику Особого отдела Департамента полиции, заведующему заграничной агентурой — в письме от 9 февраля 1905 года и, вероятно, настолько заинтересовал этим своего полицейского шефа, что в дальнейшем весьма подробно информировал его обо всех шагах финского «активиста». К тому же сообщение Азефа совпадало с информацией, приходившей в охранное отделение по другим каналам.

Однако, когда план стал приобретать более или менее реальные очертания, Азеф, следуя своей обычной манере, начал постепенно сокращать количество «отпускаемой» информации, используя столь же свойственный ему прием полуправды.

Историк Инаба Чихару: «Постоянно находясь под угрозой разоблачения, Азеф, однако, никогда не был до конца откровенен ни со своим полицейским начальством, ни с соратниками по партии, ни с японцем и его ближайшим окружением. В той или иной степени он умудрялся всех их водить за нос. Так, отлично зная Акаси и даже получая от него значительные суммы, в феврале-марте 1905 года в своих донесениях Ратаеву Азеф упорно “наводил” полицию на Циллиакуса, указывая на его японские связи, но не говорил ни слова о своих собственных контактах с японским полковником. Но с конца апреля 1905 года, когда планы закупки оружия и его переправки в Россию стали приобретать более или менее конкретные очертания, Азеф постепенно перестал информировать своего полицейского шефа о Циллиакусе, вероятно, опасаясь быть скомпрометированным в революционных кругах и одновременно не желая лишаться возможных японских “доходов”» (30, 158–159).

По оценке японского полковника, итоги Женевской конференции позволяли смотреть на развитие революционной ситуации в России с большим оптимизмом.

«Женевская конференция, — доносил Акаси в Генштаб 12 апреля 1905 года, — вынесла решение возложить на русского царя ответственность за прошлые и будущие кровопролития... Большой бунт должен начаться в июне, так что оппозиция прилагает все новые и новые усилия, чтобы приобрести оружие и взрывчатку. День восстания еще не назначен, но будет безопаснее переправить оружие морем» (30, 120–121).

Окончание работы конференции по времени совпало с решением Токио выделить крупные средства на финансирование русской революции.

Теперь разберемся, что позволило большевикам за время, прошедшее после Парижской конференции 1904 года, прибавить амбиций столь явно.

Дело в том, что в конце января 1905 года Петербургский городской комитет РСДРП создал Боевую техническую группу (БТГ), чтобы руководить борьбой против правительства. Первым руководителем БТГ был Н.Е. Буренин (1874–1962).

Хотя вначале группа была не слишком активна, сам факт ее наличия поднимал Владимиру Ильичу настроение. И самое ближайшее будущее вполне оправдало его ожидания.

С 12 (25) апреля по 27 апреля (10 мая) 1905 года в Лондоне прошла встреча руководства большевистской фракции, громко названная III съездом РСДРП.

Присутствовало 24 делегата с решающими голосами и 14 с совещательными. Все делегаты были представителями фракции большевиков. Прочие фракции РСДРП на съезде отсутствовали. Сей факт привел к тому, что позднее, решением V съезда РСДРП 1907 года, лондонским посиделкам большевиков было отказано в официальном статусе съезда РСДРП.

Тем не менее свои локальные задачи большевики решили. Прежде всего избрали ЦК в составе: В.Ленин, А.Богданов, Л.Красин, Д.Постоловский (Александров) и А.Рыков.

Между членами ЦК обязанности распределились так: Ленин — ответственный редактор Центрального органа (ЦО) и председатель ЦК за границей (кроме того, создавалось Заграничное бюро ЦК, секретарь — Н.К. Крупская). Богданов — ответственный редактор и организатор всей литературной части в России. Рыков и Постоловский — партийно-организационная работа в России. Красин — ответственный финансист и «транспортер» (1, 110).

Заметим еще, что вскоре ЦК был разделен на две части: одно бюро ЦК — для работы за границей, другое бюро — для работы в России. Это второе носило название Русское бюро ЦК РСДРП и находилось в Петербурге. В его первом составе: Богданов, Постоловский и Красин.

После лондонской встречи большевистского руководства БТГ перешла под контроль ЦК, связь с которым осуществлял Леонид Борисович Красин, ставший вскоре единственным реальным руководителем группы. На этом поприще Красин, имевший вполне легальный статус инженера, развернулся вовсю.

Для справки: Красин Леонид Борисович (1870–1926) родился в Кургане Тобольской губернии, в семье полицейского чиновника. Окончил Александровское реальное училище в Тюмени. В 1887–1891 годах учился в Санкт-Петербургском технологическом институте. Сотрудничал с марксистским кружком Брусенева. За участие в студенческой демонстрации арестован и исключен из института. В 1895 году по делу Брусенева в очередной раз арестован и приговорен к ссылке, высылки в которую дожидался в тюрьме.

Биограф Леонида Красина Тимоти О’Коннор пишет: «Пока Красин сидел в тюрьме, он сам, брат Герман, мать Антонина Григорьевна — все хлопотали об изменении места его пребывания в ссылке: вместо Вологодской губернии на Иркутск. В феврале 1895 года Леонид Борисович принял присягу на верность императору Николаю II. В прошении на имя министра внутренних дел он писал, что страдает хронической болезнью дыхательных путей, которая может обостриться в сыром и холодном климате Яренского уезда, и что в Иркутске он скорее сможет получить медицинскую помощь, к тому же там живет его семья. Герман ходатайствовал за брата перед властями Петербурга, а Антонина Григорьевна перед генерал-губернатором Иркутска» (17, 34–35).

Герману и Антонине Григорьевне удалось убедить власти. 31 марта 1895 года Леонида Борисовича освободили из тюрьмы. И последний, как и подобает настоящему революционеру, тут же забыл о собственной недавно принятой присяге.

Осенью 1897 года Харьковский технологический институт принял Красина на третий курс химического факультета. Продолжая обучение, он продолжал и участие в студенческих волнениях. Это обернулось тем, что, окончив институт в июне 1900 года, Красин получил диплом только год спустя.

И опять же задержка не помешала Красину, получив приглашение от бывшего однокурсника по Петербургскому технологическому институту Классона выехать из Харькова в Баку для работы в только что созданном акционерном обществе «Электросила».

В конце июня того же 1900 года Леонид Борисович приезжает в Баку, где руководит постройкой электростанции «Электросила», а заодно организовывает крупную нелегальную типографию «Нина», на которой печатается газета «Искра».

Необходимость добывать деньги для «Нины» побуждала Красина совершать нестандартные шаги.

«Немалые деньги добывались путем организации музыкальных и вокальных вечеров и показов спектаклей в домах нефтепромышленников и торговцев. На них, как правило, приходили богатые покровители всяческих искусств, каждый из которых платил за вход по 50 рублей, вовсе не зная, куда пойдут деньги. Однако Красин организовывал вечера, концерты и спектакли не только для избранной публики, но и для многочисленных аудиторий, приглашая артистов из других городов. Здесь нелишне вспомнить о двух бенефисах в Баку в январе 1903 года В.Ф. Комиссаржевской, причем одно из выступлений состоялось в доме начальника полиции. Актриса заработала для подпольной прессы несколько тысяч рублей. Кроме того, Красин устраивал аукционы, организовывал чтение лекций, проводил лотереи...» (17, 51).

Говоря здесь о легальных финансах, надо заметить, что еще летом 1902 года видный деятель российского и германского социал-демократического движения Израиль Лазаревич Гельфанд, более известный как Александр Парвус (1867–1924), основал агентство, которое занималось охраной авторских прав российских литераторов. Одним из таковых был М.Горький (1868–1936), чьи произведения произвели фурор в Европе. Успех настолько вдохновил Парвуса, что тем же летом 1902 года он рискнул совершить краткую нелегальную поездку в Россию. На берегу Черного моря, в районе Севастополя, Парвус и Горький заключили соглашение: Горький поручал Парвусу оберегать свои авторские права в Европе, за что Израилю Лазаревичу полагалось 20% от суммы, вырученной по каждому контракту. Самого Горького устроила одна четверть от оставшегося, остальное же должно было передаваться в кассу большевистского крыла РСДРП (22, 165).

Вскоре на подмостках театров Германии с большим успехом прошла пьеса Горького «На дне», которая только в Берлине выдержала более 500 постановок.

Позднее, однако, выяснилось, что никто, кроме Парвуса, никаких денег не получил. По жалобе Горького в начале 1908 года дело о мошенничестве Парвуса рассматривал третейский суд в составе видных германских социал-демократов А.Бебеля, К.Каутского и К.Цеткин. Парвус был морально осужден. Этот скандал заставил его перебраться сначала в Вену, а затем и вовсе в Турцию, где летом того же 1908 года был свергнут султан Абдул-Хамид II.

Вышесказанное демонстрирует явную преувеличенность рассказов советских историков об огромных инвестициях Горького.

Возвращаясь к Красину, отметим, что Леонид Борисович пошел на контакт с конкурирующими «революционными» организациями. Кроме «Искры», в типографии «Нина» печатали газету «Южный рабочий», а с сентября 1901 года — газету на грузинском языке «Брдзола» (Борьба). Передовая статья первого номера последней принадлежала двадцатидвухлетнему Иосифу Джугашвили. Эта статья является первой известной политической работой И.В. Сталина (1878–1953).

В 1904 году Красин через посредство старого революционера Н.М. Флёрова устанавливает связь с Горьким, который к тому времени уже был в дружеских отношениях с крупным предпринимателем и меценатом Саввой Тимофеевичем Морозовым (1862–1905).

В результате усилий Горького Красин входит в окружение Морозова, переезжает летом 1904 года из Баку в Орехово-Зуево, где руководит модернизацией электростанции на фабрике Саввы Тимофеевича.

Перебравшись ближе к центру Российской империи, что облегчало «общение» с ЦК, и став во главе БТГ, Красин добивается значительных успехов.

Историк Т.О’Коннор: «Одной из причин переподчинения БТГ ЦК являлась необходимость распространения ее деятельности за пределами Петербурга. Красин создал по всей империи обширную сеть организаций, занятых производством, покупкой, транспортировкой и хранением взрывчатки и оружия. БТГ имела прочные связи с социал-демократами Москвы, Киева, Урала, Закавказья и Прибалтики, снабжая их вооружением и готовя к восстанию против правительства» (17, 74).

Но особо важным «оперативным районом» стала Финляндия, имевшая во многих отношениях исключительное положение в Российской империи, где Охранное отделение так и не сумело наладить такой же полномасштабный и эффективный контроль, как в других регионах. Высокопоставленные финские чиновники, включая полицейских и таможенников, сочувствовали освободительному движению. В частности, заместитель полицмейстера Гельсингфорса (Хельсинки) оказывал революционерам неоценимые услуги, предупреждая о готовящихся арестах и способствуя переправке через границу людей и нелегальных грузов.

Гельсингфорс вообще стал важнейшим центром деятельности БТГ, а ее главной опорной базой — Гельсингфорсский университет. Через своих людей в университете БТГ отправляла и получала корреспонденцию, используя секретные коды, шрифты и симпатические чернила, добывала паспорта и другие документы для выезда за границу, устраивала конспиративные квартиры для размещения революционеров на пути из Западной Европы в Россию и обратно.

БТГ доставила в Петербург «северным путем» из Финляндии довольно значительное количество взрывчатки и огнестрельного оружия. Однако для масштабного вооруженного восстания всего этого было недостаточно.

Надо сказать, что Красин непрерывно совершенствовал технику конспирации: все члены БТГ имели клички и пользовались такой системой связи, при которой арест одного из них не должен был повлечь провала всей группы.

Сам Леонид Борисович, дорожа своим легальным положением, пользовался сразу несколькими кличками: Никитич (самая известная), Финансист, Зимин, Винтер, Иогансен, Николаев, а также Лошадь — из-за своей непреодолимой тяги к тотализатору.

Однако совершенствовалась не только конспирация. Не довольствуясь закупками динамита в Финляндии, Красин приказал химикам наладить производство взрывчатки в самом Петербурге.

Леонид Борисович располагал превосходными экспертами по вопросам взрывчатых веществ. Одним из членов боевого технического бюро в «старой столице» был знаменитый руководитель Московской обсерватории профессор Павел Карлович Штернберг, другим — будущий нарком образования и член Политбюро Андрей Бубнов, ходивший в «боевых технических» акциях под кличкой Химик (6, 45).

В дополнение к этому еще в начале 1905 года в Болгарию отправился М.Н. Скосаревский (партийная кличка Омега), химик по образованию, чтобы получить консультацию у известного анархиста и мастера по изготовлению бомб Наума Тюфекчиева, жившего в Македонии. В мае Скосаревский вернулся в Петербург с необходимыми светокопиями, таблицами, графиками и инструкциями по производству бомб в чугунной оболочке. БТГ немедленно организовала производство ручных гранат по модели Тюфекчиева, названных «Македонец» (так в тексте русского перевода; такая ручная граната называлась «Македонка». — Ю.Б.) (17, 73).

Большевик Николай Буренин пишет о деятельности БТГ в Петербурге: «Мы решили открыть на Малой Охте, в одном из переулков, сплошь заселенном кустарями-ремесленниками — столярами, мебельщиками, гробовщиками, сапожниками, — мастерскую “по производству фотографических аппаратов”. На деле в этой мастерской изготовляли не фотографические аппараты, а динамит, пикросилин, гремучую ртуть» (5, 58–59).

В июле 1905 года БТГ была реорганизована и разделена на две подгруппы: «химическую», занятую производством взрывчатки, и «техническую», которой поручались доставка, транспортировка и хранение оружия, а также обучение дружин для вооруженного восстания (17, 73).

Сам Красин работал над усовершенствованием стрелкового оружия. Так, «он модернизировал знаменитую винтовку Браунинга, приспособив ее для боевых действий в условиях города. Для опробования новой взрывчатки и оружия БТГ нуждалась в полигоне. Игнатьев предоставил для этих целей свое поместье близ Гельсингфорса, где иногда сам Красин лично испытывал новые образцы бомб и стрелкового оружия, прежде чем запускать их в производство» (17, 75).

Кстати, упомянутый Игнатьев (кличка Григорий Иванович) был сыном известного петербургского ветеринарного врача М.А. Игнатьева (1850–1919), получившего за свои заслуги чин действительного статского советника и правовой статус потомственного дворянства, и активно использовал имение своих родителей Ахи-Ярви, расположенное на финляндской границе, в целях БТГ (20, 131).

Бомбы и «адские машины» от БТГ были столь хороши, что эсеры были поражены качеством большевистских взрывных устройств.

Созданные техниками БТГ бомбы использовались большевиками не только для проведения терактов, но и, путем продажи «коллегам», для пополнения партийной кассы, что в сочетании с «иностранными инвестициями» давало неплохие результаты.

Общая сумма средств, которыми в 1905 году располагала большевистская организация, была очень значительной. Так, не кто иной, как Красин заявил профессору М.М. Тихомирову, скептически относившемуся к возможности собрать достаточное количество денег для вооружения боевиков: «Да совсем не в деньгах дело! У нас их столько, что я мог бы на них купить не жалкие револьверы, а самые настоящие пушки. Но как их доставить, где спрятать? Вот в чем дело» (7, 287).

Действительно, проблема была уже не в деньгах, их нужно было обратить в оружие и доставить его в Россию. А главное, и самое болезненное, — разделить между революционными организациями.

Тут, естественно, не обошлось без «революционных разборок». Так, Циллиакус предлагал передать львиную долю выделенных Токио средств на организацию вооруженного восстания, покупку оружия и доставку его в Россию эсерам. Поляки, грузины и финны шли следом. Большевикам, по плану Циллиакуса, не доставалось ничего (30, 124).

Ленин, разумеется, был глубоко возмущен таким отношением собратьев по антиправительственной деятельности. Несмотря на это, «караван двинулся в путь».

«Покупать вооружение было тяжелой задачей, — вспоминал позднее Акаси. — Главным образом потому, что каждая партия предпочитала свой вид оружия. Рабочие по составу партии, как социалисты-революционеры и польские социалисты, не любили ружья. Напротив, финны и кавказцы, в рядах которых было много крестьян, отдавали предпочтение именно им». Действительно, купить десятки тысяч винтовок и револьверов, миллионы патронов к ним и несколько тонн взрывчатых веществ так, чтобы об этом никто не узнал, было весьма непросто. Еще сложнее было нелегально доставить все это из Западной Европы в Россию» (30, 133–134).

Именно из-за технических сложностей вооруженные восстания в России начались не летом, а лишь зимой 1905 года. Да и зимние боевые акции стали возможными в основном потому, что Акаси в полной мере проявил свой талант агента разведки, который был в дальнейшем столь щедро вознагражден японским правительством.

Чтобы представить, о какого масштаба поставках идет речь, расскажем, например, о покупке 15 тысяч винтовок Веттерли, незадолго до описываемых событий снятых с вооружения швейцарской армии, и двух с половиной миллионов патронов к ним. Все это было приобретено агентами Акаси непосредственно на армейском складе в Базеле.

В интересах конспирации все расчеты были произведены наличными, причем в качестве покупателя выступал Г.Деканозов, которому Акаси загодя выдал необходимую сумму (30, 135).

В соответствии с контрактом перед отправкой оружие и боеприпасы сотрудники швейцарского арсенала упаковали самостоятельно. В середине июля, вновь смазанные и запакованные в 2500 ящиков, эти винтовки по железной дороге Бо (агент Акаси. — Ю.Б.) переправил из Базеля в голландский порт Роттердам. Предприятие было сопряжено с большим риском — в случае разоблачения таможенные службы Швейцарии и Голландии имели все основания изъять этот груз. Скрытно переправить его было невозможно уже по одному тому, что для его перевозки понадобилось восемь железнодорожных вагонов. Но удивительным образом все обошлось (30, 135–136).

Следующим шагом было приобретение кораблей для перевозки смертоносного груза в Россию. Основной «грузовик» был куплен в Великобритании. Им стал пароход «Джон Графтон», покупку которого за соответствующие деньги оформил на себя лондонский виноторговец Роберт Дикенсон. Кроме того, были приобретены две яхты — «Сесил» и «Сизн» (30, 138–139).

«Треть винтовок и чуть более четверти боеприпасов, — сообщает Акаси, — предполагалось направить в Россию через Черное море, а остальные — в Балтику. С помощью торгового агента фирмы “Такада и Ко” и некоего англичанина эта часть оружия (по разным данным, 15,5–16 тыс. винтовок, 2,5–3 млн патронов, 2,5–3 тыс. револьверов и 3 тонны взрывчатых веществ) была перевезена сначала в Роттердам, а затем в Лондон, выбор которого как места базирования... объяснялся слабой работой здесь русской полиции. Сразу же стало ясно, что ранее купленные паровые яхты “Cecil” (“Сесил”) и “Sysn” (“Сизн”) слишком малы для транспортировки этого груза. Поэтому в экспедиции им была отведена вспомогательная роль, а при посредстве делового партнера “Такада и Ко” Уотта был приобретен главный перевозчик оружия — 315-тонный пароход “Джон Графтон”. Сразу же после покупки пароход был формально перепродан доверенному лицу Чайковского — лондонскому виноторговцу Р.Дикенсону, который в свою очередь 28 июля передал его в аренду американцу У.Мортону, при этом “Джон Графтон” был переименован в “Луну”. Стремясь еще больше запутать возможную слежку, устроители предприятия с помощью того же Уотта купили еще один пароход — “Фульхам”, который должен был вывезти оружие из Лондона и в море перегрузить его на борт бывшего “Джона Графтона”. Став собственностью некой японской фирмы, “Фульхам”, также получивший новое название (“Ункай Мару”), был снабжен документами, удостоверяющими его плавание в Китай» (18, 244–245).

Приготовления к плаванию удалось завершить к концу июля 1905 года. Смертоносный груз планировалось выгрузить в нескольких пунктах, в том числе близ Выборга. По плану организаторов, после выгрузки оружие следовало распределить между финскими, латышскими и эсеровскими боевиками, часть его должна была достаться рабочим из гапоновских организаций.

Зная о закупках на японские деньги оружия за границей, а также о том, что Ленину не удалось выговорить «долю малую» для большевиков, Красин подключился к охоте на груз «Джона Графтона».

Т.О’Коннор: «Красин попытался сделать так, чтобы вся партия оружия попала в руки большевиков. По его просьбе Буренин и Горький встретились в Финляндии с Гапоном, объяснили ему, насколько большевики нуждаются в оружии, и убедили передать их партии весь груз парохода. Красин рассчитывал направить судно к побережью Эстонии, где Литвинов приготовил ямы, чтобы спрятать оружие, прежде чем везти его в Петербург» (17, 76).

Заметим, что этот замысел Леонида Борисовича, удайся он, неминуемо привел бы к прямой конфронтации не только с японской разведкой в лице полковника Акаси, но и с финскими, а главное, с эсеровскими боевиками — предполагаемыми получателями груза. Но — не случилось.

И еще обстоятельство: большевикам особенно трудно было рассчитывать на щедрость эсеров — главных бенефициаров операции японской разведки — после вышеупомянутой апрельской выходки Ленина на Женевской конференции. А нужда в оружии была несомненной, несмотря на все успехи красинской БТГ.

После нескольких неудачных попыток выйти на след «Джона Графтона» большевики вновь «раскололи» Гапона, который пообещал передать им часть смертоносного груза. Однако Рутенберг, которого эсеры направили в Петербург для организации встречи «Джона Графтона», не доверял Гапону и в последний момент лишил того доступа к информации о передвижении корабля.

Забегая вперед, сообщим, что «неуязвимый» священник Георгий Гапон был убит на даче близ станции Озерки в марте 1906 года боевиками-эсерами под руководством того самого Пинхуса Моисеевича Рутенберга (1878–1942), будущего лидера сионистского движения и создателя Американского еврейского конгресса, который помогал «мятежному попу» организовывать Кровавое воскресенье 9 января. Вполне возможно, что сдача Гапоном большевикам планов перевозки столь значительной партии оружия послужила дополнительным мотивом для убийства. Но скорее приговор был приведен в исполнение, что называется, по совокупности...

Еще одними незапланированными претендентами на оружие выступили финские «активисты», действовавшие без ведома Циллиакуса и решившие самостоятельно принять груз и распределить его по собственному усмотрению.

Известия обо всей этой революционной грызне дошли до Акаси, написавшего позднее в связи с этим: «Я очень тревожился, вполне ли понял капитан, где именно ему следует выгружаться» (30, 171).

26 июля 1905 года «Джон Графтон» покинул Великобританию и 28-го числа бросил якорь в голландском Флиссингене. В тот же день старая (английская) команда сошла там на берег, а ее место занял новый экипаж. Это были 20 человек, в основном финны и латыши (30, 171).

Трюмы «Джона Графтона» были еще пусты. Его будущий груз ждал на пароходе «Фульхам».

На следующий день, 29 июля, суда встретились близ британского острова Гернси, где прямо в открытом море оружие и взрывчатка были перемещены на «Джон Графтон». Из-за шторма разгрузка-погрузка заняла полных три дня.

«Освобожденный от опасного груза “Фульхам” был тут же формально перепродан японской компании и под именем “Ункай Мару” отправлен подальше — в Китай. А “Джон Графтон”, нагруженный оружием и боеприпасами, 1 августа двинулся в противоположном направлении — на север, имея конечным пунктом назначения Балтийское море. Формально корабль путешествовал уже как “Луна”, но старое название было замазано на его борту наспех и отлично читалось» (30, 172).

Промежуточная остановка парохода была назначена на 14 августа в Копенгагене. Туда же из Англии направились и обе яхты, имея на своем борту небольшой дополнительный груз оружия. Однако из-за волнения на море «Джон Графтон» прибыл в столицу Дании лишь в 20-х числах августа.

23 августа 1905 года революционеры потеряли яхту «Сесил», которая подошла к Выборгу и была обнаружена и задержана береговой охраной (30, 174–175).

Что же касается второй яхты, «Сизн», то она с самим Циллиакусом на борту направлялась в Стокгольм, где финн рассчитывал забрать 300 маузеров и 200 винтовок, привезенных туда из Гамбурга, и встретиться с Акаси (30, 175).

Тем временем 9 (22) августа 1905 года в американском Портсмуте начались мирные переговоры делегаций России и Японии.

Невзирая на достигнутые успехи, Япония находилась в крайне затруднительном положении. Несмотря на одержанные победы, силы японской армии были близки к истощению. Понесенные японцами потери — а они, напомню, значительно превышали потери русских войск — было невозможно восполнить. Экономика страны была на грани полного развала.

В ходе переговоров Япония сняла все неприемлемые для России требования, и 23 августа (5 сентября) 1905 года Портсмутский мирный договор был подписан. Подписание договора было воспринято японским обществом как унижение и вызвало в Токио массовые беспорядки, в ходе которых «была сожжена резиденция министра внутренних дел, разгромлены 13 церквей, было ранено 500 полицейских и солдат. Количество раненых мятежников оценивается приблизительно в 2 тысячи, убитых — 17, арестованных — в 2 тысячи, обвинения были предъявлены 308 человекам» (2, 370).

Разъяренная толпа разгромила более половины всех полицейских участков города. Мало похоже на празднование победы в войне, не правда ли?

Как бы там ни было, с этого момента Токио потерял всякий интерес к вооруженному восстанию в России и к русской революции вообще. 11 сентября 1905 года Генштаб отозвал Акаси домой, и 18 ноября японский полковник покинул Европу. Таким образом, его миссия, длившаяся все 19 месяцев Русско-японской войны, завершилась.

Итак, Русско-японская война закончилась. Вот только остановить однажды запущенный механизм доставки оружия в Россию японский разведчик Акаси был уже не в состоянии.

В конце августа «Джон Графтон» двинулся в путь из Дании, вошел в Балтийское море, а затем и в его Ботнический залив. Часть оружия была выгружена 4 сентября в районе Кеми, а 6 сентября близ Якобстадта (финский Пиетарсаари).

Вечером того же дня пароход подошел к острову Ларсмо, где отгрузил на ожидавший его катер до тысячи винтовок и значительное количество патронов. Все это было очень непросто с неопытным экипажем и в дурную погоду. Кроме того, в распоряжении капитана Нюландера не было подробных карт этой малопосещаемой части Балтийского моря. В результате ранним утром 7 сентября, уже на пути на юг, у островка Орскар, «Джон Графтон» налетел на каменистую отмель. Команда попыталась переместить оставшийся груз на соседние острова, но это оказалось ей не под силу. Из трюмов удалось извлечь только взрывчатку. На следующий день, 8 сентября, по приказу Нюландера корабль был взорван (30, 182–183).

Члены экипажа бежали в Швецию. Оружие и боеприпасы, спрятанные на островах, стали легкой добычей полиции.

К концу октября 1905 года жандармами было конфисковано 9670 винтовок Веттерли, около 4000 штыков к ним, 720 револьверов Вебли, около 400 000 винтовочных и порядка 122 000 револьверных патронов, около 192 пудов (более 3 тонн) взрывчатого желатина, 2000 детонаторов и 13 футов бикфордова шнура (18, 253).

Красин прокомментировал финал истории «Джона Графтона» так: «Наша техническая группа была привлечена к этому делу в его конечной стадии, когда исправить сделанные грубые ошибки уже не было никакой возможности» (11, 94).

О месте разгрузки яхты «Сизн» точных данных нет, однако понятно, что небольшой арсенал, размещенный на ее борту (300 револьверов и 200 винтовок), никакой ощутимой роли в «вооружении пролетариата» сыграть, конечно, не мог.

Более удачно для противников Российского государства сложилась судьба еще одного корабля-перевозчика, зашедшего, так сказать, с другого фланга Российской империи.

Пароход «Сириус» водоизмещением почти 597 тонн был куплен в Голландии на японские деньги по заданию Деканозова в конце августа или в начале сентября 1905-го Христианом Корнелисеном, голландцем по происхождению и анархистом по убеждениям. Корнелисен впоследствии стал и капитаном корабля.

На борт судна было загружено порядка 8500 винтовок Веттерли и более миллиона патронов к ним.

«22 сентября 1905 года, никем не замеченный, “Сириус” с документами обычного торгового парохода вышел в плавание из Амстердама. Двигался он нарочно не спеша, по пути посещая промежуточные порты якобы с коммерческими целями. В течение всего октября корабль кружил по средиземноморским портам и только в ноябре вошел в Черное море. Несмотря на противодействие пограничников, в течение пяти дней, с 25 по 29 ноября, “Сириус” благополучно опустошил свои трюмы в поджидавшие его в море баркасы в районе Батуми, Поти, Анаклии и Гагры» (30, 187–188).

Впрочем, «опустошить трюмы» полностью не удалось. Подойдя к финальной точке в Гаграх, «Сириус» попал в непогоду.

К ночи, когда три «революционных» баркаса отправились к кораблю, поднялась буря. Два из них дошли только на рассвете, третий сбился с пути и погиб. Сдав две трети груза, корабль ушел в море (9, 30).

Уцелевшие баркасы надеялись разгрузиться в заранее условленном месте, однако, подхваченные сильным ветром, очутились в порту и вынуждены были разгружаться на людном пляже.

Большая часть смертоносного груза была доставлена на берег и унесена прочь, когда прозвучал непреднамеренный выстрел, произведенный одним из грузчиков. На выстрел прибежали жандармы, таможенные досмотрщики, были вызваны казаки. Завязалась перестрелка, в результате которой были ранены казак и двое рабочих. Стражей и казаками были конфискованы 31 ящик винтовок, по 20 штук в каждом, и 54 ящика патронов. Был задержан и один из баркасов (9, 30–31).

Однако эта неприятность не испортила настроения капитану «Сириуса».

«Вся страна была в полном восстании, — вспоминал Корнелисен, — и в гавани царила лихорадочная деятельность. Все шло удачно, и скоро получились доказательства, что посылка оружия произвела сильное действие» (18, 261).

Что касается самого парохода, то 15 января 1906 года «Сириус» благополучно вернулся с Кавказа в Амстердам.

Разумеется, помимо «водных приключений», у российских антиправительственных партий существовали и другие пути поставок оружия из-за границы. Известно, что в период с весны 1904 по конец 1905 года только через Финляндию в Россию революционерами было ввезено более 15 000 винтовок и ружей, около 24 000 револьверов и большое количество патронов, боеприпасов и динамита (28, 36).

Что касается большевиков, то по закупке и транспортировке оружия в Финляндии усиленно работали ближайший помощник Красина Н.Е. Буренин и А.М. Игнатьев. По части взрывных веществ — Грожан и «Чорт» (Богомолов) (23, 23).

И если в начале года революционный террор носил выборочный характер, то уже к середине года, а особенно к его концу, благодаря деятельности большевистской БТГ и целого арсенала оружия, доставленного в Россию из-за границы, настоящий кровавый вал накрыл граждан империи.

В октябре 1905 года в Москве началась забастовка, которая переросла во Всероссийскую политическую стачку, объединившую почти два миллиона участников. Стачка сопровождалась ростом числа террористических актов по всей стране.

Историк А.Гейфман: «За один год, начиная с октября 1905-го, в стране было убито и ранено 3611 государственных чиновников... К концу 1907 года число государственных чиновников, убитых или покалеченных террористами, достигало почти 4500. Если прибавить к этому 2180 убитых и 2530 раненых частных лиц, то общее число жертв в 1905–1907 годах составляет более 9000 человек. Картина поистине ужасающая. Подробная полицейская статистика показывает, что, несмотря на общий спад революционных беспорядков к концу 1907  года (года, в течение которого, по некоторым данным, на счету террористов было в среднем по 18 ежедневных жертв), количество убийств оставалось почти таким же, как в разгар революционной анархии в 1905 году. С начала января 1908 года по середину мая 1910 года было зафиксировано 19 957 терактов и революционных грабежей, в результате которых погибло 732 государственных чиновника и 3051 частное лицо, а 1022 чиновника и 2829 частных лиц были ранены» (8, 31–32).

17 (30) октября 1905 года был опубликован Манифест об усовершенствовании государственного порядка, который предоставлял политические права и свободы: свободу совести, свободу слова, свободу собраний, свободу союзов и неприкосновенность личности.

Однако революционеры уже почувствовали запах крови.

Террористические акты не прекратились после опубликования Манифеста 17 октября 1905 года, гарантировавшего соблюдение основных прав человека для всех граждан России и предоставлявшего законодательную власть Государственной думе.

«Наихудшие формы насилия проявились только после опубликования Октябрьского манифеста, когда действия радикалов, направленные на ослабление государства вплоть до его падения, превратили страну в кровавую баню... Были дни, “когда несколько крупных случаев террора сопровождались положительно десятками мелких покушений и убийств среди низших чинов администрации, не считая угроз путем писем, получавшихся чуть ли не всяким полицейским чиновником... бомбы швыряют при всяком удобном и неудобном случае, бомбы встречаются в корзинах с земляникой, в почтовых посылках, в карманах пальто, на вешалках общественных собраний, в церковных алтарях... Взрывалось все, что можно было взорвать, начиная с винных лавок и магазинов, продолжая жандармскими управлениями (Казань) и памятниками русским генералам (Ефимовичу в Варшаве) и кончая церквами”» (8, 29–30).

«Что касается правительственных служащих, то здесь террор проводился без особого разбора, и его жертвами становились полицейские и армейские офицеры, государственные чиновники всех уровней, городовые, солдаты, надзиратели, охранники и вообще все, кто подпадал под весьма широкое определение “сторожевых псов старого порядка”. Из 671 служащего Министерства внутренних дел, убитого или раненого террористами в период между октябрем 1905-го и концом апреля 1906 года, только 13 занимали высокие посты, в то время как остальные 658 были городовыми, полицейскими, кучерами и сторожами. Особенно распространилось среди новых профессиональных террористов обыкновение стрелять или бросать бомбы без всякой провокации в проходящие военные или казачьи части или в помещения их казарм» (8, 58–59).

Видя, насколько потрясли Россию теракты, не мог не включиться в сие разрушительное движение и большевистский главарь Ленин.

Вот конкретная его рекомендация: «Начинать нападения, при благоприятных условиях, не только право, но прямая обязанность всякого революционера. Убийства шпионов, полицейских, жандармов, взрывы полицейских участков, освобождение арестованных, отнятие правительственных денежных средств для обращения их на нужды восстания — такие операции уже ведутся везде, где разгорается восстание, и в Польше, и на Кавказе, и каждый отряд революционной армии должен быть немедленно готов к таким операциям» (12, Т. 5, 342).

Как видим, Владимира Ильича мало беспокоила определенно анархическая природа таких действий, и он настоятельно просил своих сторонников не бояться этих «пробных нападений»: «Они могут, конечно, выродиться в крайность, но это беда завтрашнего дня... десятки жертв окупятся с лихвой» (8, 131).

В сентябре 1905 года Ленин открыто призывает создавать отряды террористов и забрасывать города Российской империи бомбами:

«Число таких отрядов в 25–75 человек может быть в каждом крупном городе, и зачастую, в предместьях крупного города, доведено до нескольких десятков. Рабочие сотнями пойдут в эти отряды, надо только немедленно приступить к широкой пропаганде этой идеи, к образованию этих отрядов, к снабжению их всяким и всяческим оружием, начиная от ножей и револьверов, кончая бомбами, к военному обучению и военному воспитанию этих отрядов.

К счастью, прошли те времена, когда за неимением революционного народа революцию “делали” революционные одиночки-террористы. Бомба перестала быть оружием одиночки-бомбиста... Широкое применение сильнейших взрывчатых веществ — одна из очень характерных особенностей последней войны. И эти, общепризнанные теперь во всем мире, мастера военного дела, японцы, перешли также к ручной бомбе, которой они великолепно пользовались против Порт-Артура. Давайте же учиться у японцев!» (12, Т. 11, 269–270).

Говоря о нападениях на собственных граждан в условиях внешней агрессии, Ленин не скрывает своего ликования: «Вдумайтесь в эти сообщения легальных газет о найденных бомбах в корзинах мирных пароходных пассажиров. Вчитайтесь в эти известия о сотнях нападений на полицейских и военных, о десятках убитых на месте, десятках тяжелораненых за последние два месяца. Даже корреспонденты предательски буржуазного “Освобождения”, занимающегося осуждением “безумной” и “преступной” проповеди вооруженного восстания, признают, что никогда еще трагические события не были так близки, как теперь» (12, Т. 11, 270–271).

Что было далее, известно: декабрьское вооруженное восстание в Москве и наведение порядка железной рукой П.А. Столыпина (1862–1911), вызвавшее бурное негодование революционеров всех окрасов и мастей по всему миру.

Мы же отметим, что роль большевиков в истории 1905 года, в частности их очевидное стремление к сотрудничеству с японской разведкой, пополнение партийной кассы самыми грязными способами, а также участие в кровавом терроре, направленном в том числе против рядовых граждан Российской империи, надолго стала одним из главных партийных секретов...

Несмотря на поражение открытого вооруженного выступления, «революционеры» вообще и большевики в частности не опустили рук.

26 февраля 1906 года два десятка латышских боевиков совершили налет на филиал Российского государственного банка в Гельсингфорсе. Организатором экса выступило большевистское руководство в Петербурге, а непосредственное планирование происходило в самом Гельсингфорсе, при участии Николая Буренина. Некоторые из налетчиков были арестованы, но большинству удалось скрыться в Швеции, унеся с собой около 10 000 золотых рублей (6, 25–26).

Крепло и взаимовыгодное взаимодействие БТГ с эсерами-максималистами. Так, в марте 1906 года последние ограбили Московский банк взаимного торгового кредита, захватив 875 000 рублей (17, 82).

12 (25) августа было совершено покушение на премьер-министра Российской империи П.А. Столыпина. После взрыва на казенной даче Столыпина на Аптекарском острове в Санкт-Петербурге погибло на месте 27 человек, более 100 были ранены. Сам Петр Аркадьевич не пострадал буквально чудом.

В обоих случаях эсеры-максималисты использовали оружие, полученное от БТГ, а часть захваченных в ходе ограбления денег передавали Красину.

Все это дало основание Ленину написать: «Интересующее нас явление есть вооруженная борьба. Ведут ее отдельные лица и небольшие группы лиц... Вооруженная борьба преследует две различные цели, которые необходимо строго отличать одну от другой... борьба эта направлена, во-первых, на убийство отдельных лиц, начальников и подчиненных военно-полицейской службы. Во-вторых, на конфискацию денежных средств как у правительства, так и у частных лиц. Конфискуемые средства частью идут на партию, частью специально на вооружение и подготовку восстания, частью на содержание лиц, ведущих характеризуемую нами борьбу. Крупные экспроприации (кавказская в 200 с лишним тысяч рублей, московская 875 тысяч рублей) шли именно на революционные партии в первую голову, — мелкие экспроприации идут прежде всего, а иногда и всецело на содержание “экспроприаторов”» (12, Т. 14, 4).

В апреле 1906 года в Стокгольме собрался IV съезд РСДРП, на котором присутствовало 112 делегатов с решающими голосами от 57 организаций. По фракционной принадлежности: 62 голоса принадлежало меньшевикам и 46 большевикам. Этот съезд был назван объединительным, так как на нем произошло формальное объединение фракций меньшевиков и большевиков. Однако объединение это не стало реальным.

Человеком, который оказывал всяческую поддержку большевикам в Швеции, был известный анархист Хинке Бергегрен (1861–1936).

«Художник Вальдемар Бенхард, друг Хинке Бергегрена», но отнюдь не его безоглядный почитатель, описывает его «поразительную внешность» так: «Черные как смоль борода и волосы, темные, живые глаза за поблескивающими стеклами очков, ровные белоснежные зубы. Именно это лицо, слегка окарикатурив, гениальный график Оскар Андерсон изобразил в виде самого дьявола...» (6, 20).

Вот этот Бергегрен отвечал за размещение делегатов IV съезда РСДРП, который проходил в Стокгольме в апреле-мае 1906 года. В числе других шведский «дьявол» встретил и «товарища» Сталина. Не только встретил, но и заселил в расположенную в центре Стокгольма гостиницу «Бристоль», впрочем, весьма захудалую (6, 77).

Однако присутствие будущего «вождя всех народов» не помогло большевикам. На стокгольмском съезде они оказались в меньшинстве. В новый ЦК избрали семь меньшевиков и только трех большевиков.

«К руководству партийной газетой “Социал-демократ”, любимого детища Ленина, пришли одни меньшевики» (6, 84).

Один из ближайших сподвижников Ленина Г.Е. Зиновьев (Радомысльский) (1883–1936) свидетельствует: «Большевикам ничего не оставалось, как подчиниться, так как они были в меньшинстве, а рабочие требовали единства. Но на деле Объединительный съезд нисколько не объединил большевиков с меньшевиками, и на деле мы уехали из Стокгольма двумя отдельными фракциями. В ЦК взяли несколько наших товарищей, как мы тогда говорили, — заложниками. Но в то же время на самом съезде большевики составили свой внутренний и нелегальный в партийном отношении Центральный комитет. Этот период в истории нашей партии, когда мы были в меньшинстве и в ЦК, и в Петроградском комитете и должны были скрывать свою сепаратную работу, был для нас очень тяжелым и мучительным... Положение было такое, словно две партии действовали в рамках одной» (16, 12).

Как следствие, в мае 1906 года Ленин вместе с двумя своими тогдашними ближайшими соратниками, руководителем БТГ Леонидом Красиным и Александром Богдановым (настоящая фамилия — Малиновский, кличка — Вагнер) (1873–1928), тайно организовал внутри Центрального комитета РСДРП (в котором преобладали меньшевики) небольшую группу, ставшую известной под названием Большевистский центр (БЦ), специально для добывания денег для большевистской фракции. Существование этой группы скрывалось не только от царской полиции, но и от других членов партии. Это означало, что БЦ был подпольным органом внутри партии, организующим и контролирующим экспроприации и различные формы вымогательства.

Вскоре, продолжая практику БТГ, Красин «создал вокруг БЦ даже не трест, а целый сложный комбинат всевозможных тайных лабораторий, мастерских, типографий и пр., обслуживавших не только большевистские, но и иные, совсем не социал-демократические “боевые предприятия”» (16, 13).

Красин лично организовал более сотни ограблений, или экспроприаций — «эксов», проведенных большевистскими группами боевиков (17, 82).

Исполнители так называемых «эксов» набирались в среде наименее культурных, но рвущихся к «настоящим делам», а заодно и заработкам, молодых людей. Зачастую исполнителями становились и откровенные бандиты.

А.Гейфман: «На всей территории Империи они грабили почтовые отделения, билетные кассы на железнодорожных вокзалах, иногда грабили поезда, устраивая крушения. Кавказ в силу своей особой нестабильности был наиболее подходящим регионом для подобной деятельности. “Большевистский центр” получал постоянный приток необходимых средств с Кавказа благодаря одному из наиболее верных Ленину на протяжении всей жизни людей — Семену Тер-Петросяну (Петросянцу), человеку с нестабильной психикой, известному как Камо — кавказский разбойник (так прозвал его Ленин). Начиная с 1905 года Камо при поддержке Красина (который осуществлял общий контроль и поставлял бомбы, собранные в его петербургской лаборатории) организовал серию экспроприаций в Баку, Кутаиси и Тифлисе. Его первое грабительское нападение произошло на Коджорской дороге недалеко от Тифлиса в феврале 1906 года, и в руки экспроприаторов тогда попало от семи до восьми тысяч рублей. В начале марта этого же года группа Камо напала на банковскую карету прямо на одной из людных улиц Кутаиси, убила кучера, ранила кассира и скрылась с 15 000 рублей, которые они немедленно переправили большевикам в столицу в винных бутылках» (8, 163).

Большевистскому центру, а вовсе не ЦК, как это следует из «официальной» версии истории партии большевиков, была подчинена и Уральская боевая организация Я.М. Свердлова (1885–1919). И все меньшевистские «осуждения и запрещения» не имели для свердловцев ни малейшего значения.

Более того, и само подчинение уральских головорезов БЦ было лишь формальным. В действительности вся уральская область была подчинена лично Свердлову.

Историк В.Шамбаров:

«И кстати, хотя Яков Михайлович был связан с большевистским боевым центром, но в свои структуры включал и членов других партий: эсеров, анархистов, максималистов. Какая разница-то? Главное — чтобы человек был подходящим. Способным без промаха и без колебаний послать пулю в ближнего, швырнуть бомбу, заложить заряд взрывчатки. Так что некоторые дружины числились “сводными”, многопартийными. А “лесные братья” были вообще беспартийными головорезами.

И “дело” пошло. Оружие поставлялось из-за границы — бельгийские браунинги, маузеры, “партизанские” облегченные винтовки. Текли боеприпасы, доставалась взрывчатка — ее и на Урале хватало, для горных работ использовалась» (32, 74).

Особой стороной деятельности боевиков были грабежи, или, как их называли, «эксы» — экспроприации. Грабили кассы, конторы, нападали на транспорт с деньгами. Бомб и патронов не жалели, случайные люди гибли десятками.

К примеру, летом 1907 года 12 вооруженных «лесных братьев» напали на пассажирский пароход «Анна Степановна Любимова», принудили поставить судно на якорь, убили матроса, полицейского, военнослужащего, одного из пассажиров, тяжело ранили капитана парохода и легко двух пассажиров, после чего похитили более 30 000 рублей.

Показательна и история договора о «сотрудничестве», который в 1907 году военно-техническое бюро ЦК РСДРП, состоявшее из большевиков, заключило с пермской «дружиной» некоего Лбова.

«Последняя именовалась Пермским революционным партизанским отрядом, но в действительности занималась грабежами и разбоем на Урале. По договору, составленному “на бланке ЦК”, но без ведома последнего, большевики обязывались поставить Лбову транспорт оружия. Деньги, 10 000 рублей, были получены большевиками вперед, но оружие доставлено не было. Сам Лбов был пойман и повешен; но один из его “дружинников”, по прозвищу Сашка Лбовец, приехал в Париж требовать деньги обратно. Разыгрывается очередной конфликт.

Сашка Лбовец выпускает прокламацию, обвиняя большевистский центр “в присвоении денег, принадлежащих лбовцам”. Ленин резко обрушивается на лбовцев. Специальная комиссия производит расследование; она выносит постановление вернуть деньги дружине» (15, 257).

На добытые деньги содержались местные боевые школы. Кроме того, Уральский областной комитет издавал три газеты: «Солдат», «Пролетарий» и газету на татарском языке. Деньги шли на содержание школы боевых инструкторов в Киеве, школы бомбистов во Львове, на “держание границ” (Финляндия и Западная Россия) для провоза литературы и прохождения связных и боевиков. Кроме того, финансировались поездки делегатов на различные партийные сборища за границу.

В целом же «к 1907 году лишь немногие могли отрицать, что все увеличивающееся число “борцов за свободу” в союзе с уголовниками занималось бандитизмом и грабежами большей частью не по политическим мотивам, а исключительно для удовлетворения своих низменных инстинктов» (8, 226–227).

Отвлекшись от внутрироссийского «революционного» террора, сообщим, что весной 1906 года Горький, актриса Мария Федоровна Андреева (1868–1953) (о которой речь впереди) и приданный им в помощь Буренин прибыли в США для сбора средств в кассу РСДРП.

Российский историк социал-демократ Б.И. Николаевский (1887–1966): «Эта поездка была организована большевиками. Главным ее инициатором был Л.Б. Красин, но уже в период организации этой поездки (март 1906 года) действовал Объединенный ЦК РСДРП, в который входили и большевики, и меньшевики; и Горький ехал в Америку, имея письма к Американской социалистической партии, официальное — от этого ЦК, и личное — от Ленина, который был тогда одним из двух представителей РСДРП в Интернационале. Фактическим организатором поездки был большевик Н.Е. Буренин, один из активных работников большевистской центральной Боевой группы, выбранный для этого Красиным» (16, 21).

Кампания эта проводилась как общая кампания всех групп РСДРП, причем особенно важную роль играли, с одной стороны, ежедневная еврейская газета «Форвертс» и, с другой стороны, нью-йоркская группа содействия РСДРП. «Форвертс» в то время фактически проводила политическую линию Бунда, а группа содействия, хотя и включала в свой состав также и большевиков, возглавлялась определенными меньшевиками (М.Роммом, Д.М. Рубиновым и др.), которые проводимые в фонд Горького сборы поддерживали и организовывали как сборы в пользу всей партии (16, 22).

Нью-йоркские газеты подробно описывали приезд Горького. Одна из газет сообщала: «Буря энтузиазма приветствовала Максима Горького... Русский писатель и революционер Максим Горький высадился вчера с парохода под громкие приветствия тысяч своих соотечественников. В течение нескольких часов они ждали его под дождем. Встреча эта затмила собой прием, который был оказан борцу за свободу Венгрии Кошуту и создателю единой Италии Гарибальди, когда они прибыли в Америку. Писатель-революционер призывает американскую нацию помочь русскому народу в его борьбе за свободу! Поддержим этот призыв!» (5, 87).

В мае 1906 года Красин написал Горькому и Андреевой письмо: «Характеризуя Большевистский центр как единственный партийный орган, свободный от “иллюзий” конституционализма и рассчитывающий на реальную силу маузеров, пулеметов и бомб, Красин предложил Горькому с Андреевой внести в фонд ЦК лишь малую толику собранных средств, а все остальные деньги передать большевикам на закупку оружия» (17, 85).

Все получилось согласно его рекомендации, хотя и несколько не в том размере, на какой надеялся Красин: в июле Андреева переправила ему 50 000 рублей, и еще некоторые суммы поступили в конце лета — начале осени (17, 85).

Николаевский подтверждает, что средства, собранные в Америке, поскольку они попали в руки Буренина, были отправлены не общепартийному ЦК, а в кассу БЦ (16, 22).

Итак, «поездка в Америку» принесла «50 000 рублей» и «еще некоторые суммы», что было скорее символическим жестом, чем реальной помощью.

Давайте сравним с далеко не самым «результативным», но, пожалуй, самым известным «революционным» ограблением, которое произошло 13 (26) июня 1907 года в Тифлисе. Посреди дня, в 11 часов, на Эриванской площади был забросан бомбами транспорт казначейства. Погибли двое городовых и трое казаков плюс еще трое сопровождавших, а 16 прохожих были ранены. Так называемая экспроприация — а по сути, банальный разбой — была совершена большевиками под руководством Камо (Тер-Петросяна) и Кобы (Сталина). Этого факта всегда стеснялись советские «историки» — очень уж не хотелось им признавать, что во главе СССР долгое время стоял грабитель банков.

Хотя есть свидетельства, что личная заслуга Сталина непосредственно в этом ограблении слегка преувеличена.

Л.Д. Троцкий (1879–1940) свидетельствует: «Политические противники явно преувеличивали эту сторону деятельности Сталина; рассказывали, как он лично сбросил с крыши первую бомбу на площади в Тифлисе с целью захвата государственных денег. Однако в воспоминаниях прямых участников тифлисского набега имя Сталина ни разу не названо. Сам он ни разу не обмолвился на этот счет ни словом. Это не значит, однако, что он стоял в стороне от террористической деятельности. Но он действовал из-за кулис: подбирал людей, давал им санкцию партийного комитета, а сам своевременно отходил в сторону. Это более соответствовало его характеру» (27, 58).

В заявлении ЦК, посвященном ограблению в Тифлисе, говорилось: «ЦК заявляет, что РСДРП ни в коем случае не может быть признана ответственной за тифлисскую, равно как и за другие экспроприации. На последнем съезде партии была принята резолюция, категорически запрещающая экспроприации. ЦК расследует до конца данное дело, и если будет констатировано нарушение резолюции партии, то партия примет к провинившимся самые энергичные меры, согласно резолюции съезда» (16, 49).

Как бы то ни было, но и взятые во время тифлисского экса 250 000 рублей были, по сути, каплей в море. Тем более что только 150 000 рублей, бывшие в мелких купюрах, большевики сумели использовать.

После тифлисского ограбления 13 июня 1907 года Камо в конце лета доставляет указанные 150 000 рублей в Петербург, а оттуда переправляет их в Куоккалу, где находились Ленин, Богданов и Красин. Однако, несмотря на непосредственное присутствие Владимира Ильича, контроль над добычей берет в свои руки именно Красин.

Остальные «тифлисские» 100 000 рублей были в крупных купюрах по 500 рублей. Номера этих банкнот были сообщены русским правительством во все банки, и размен их в Российской империи представлял большие трудности. Зашив деньги в жилет, большевик М.Н. Лядов вывез их за границу, где их предполагалось без труда разменять в заграничных банках. Поскольку было очевидно, что после первого же размена русское правительство разошлет списки украденных номеров еще и за границу, решено было произвести обмен одновременно в нескольких городах Европы. В первых числах января 1908 года по инициативе Красина такая операция действительно была проведена в Париже, Женеве, Стокгольме, Мюнхене и других городах. Однако неожиданно для большевиков она закончилась провалом: все большевики, явившиеся в банки для размена, были арестованы. Среди арестованных были известные в кругах социал-демократии люди, например будущий нарком иностранных дел М.М. Литвинов (Валлах) (1876–1951). При аресте в Париже у Литвинова нашли двенадцать похищенных в Тифлисе пятисотрублевок. Попался и будущий нарком здравоохранения Н.Александров (Н.А. Семашко) — дальний родственник Г.В. Плеханова (28, 8).

Причина провала разъяснилась лишь после революции. Среди привлеченных к разработке плана размена был большевик Яков Абрамович Житомирский (партийный псевдоним — Отцов), доверенный человек Ленина по делам большевистских групп в эмиграции 1903–1904 годов, являвшийся одновременно главным осведомителем заграничного филиала Охранного отделения в Париже. Через Житомирского Департамент полиции был в курсе всех приготовлений Красина к размену и заблаговременно снесся с полициями европейских государств (28, 9).

Среди «товарищей» по РСДРП наиболее непримиримо в отношении большевиков был настроен Плеханов.

После ареста Литвинова и других Плеханов предложил «кликнуть клич» о сплочении для борьбы во имя «торжества социал-демократических принципов над большевистским бакунизмом».

ЦК поручил расследование скандала Центральному заграничному бюро (ЦЗБ), в котором преобладали меньшевики.

Большевики, естественно, с самого начала чинили расследованию всяческие препятствия и изо всех сил старались запутать дело. Их лидеры отказывались от дачи каких-либо объяснений, давали уклончивые ответы или сами переходили в атаку.

«Особенно ожесточенную кампанию против ЦЗБ и характера ведения им расследования вел Алексинский, в то время особенно близкий Ленину» (16, 53).

А вот «гениальный» большевистский замысел, который лопнул, и опять благодаря все тому же агенту Охранного отделения.

«Одна из тщательно спланированных крупных акций особенно интересна. Кроме Камо, который приобрел такую “блестящую” репутацию в результате тифлисской экспроприации, что все члены большевистской фракции во главе с Лениным восхищались им и превозносили до небес, лишь Красин и Литвинов знали о приготовлениях к этому грабежу. План, разработанный Камо и Красиным, министром финансов “Большевистского центра”, предусматривал небывалую экспроприацию государственного банка, которая должна была принести 15 миллионов рублей в банкнотах и в золоте. Из-за физического веса предполагаемой добычи большевики решили взять только 2–4 миллиона рублей и уничтожить остальное. По их расчетам, этот акт должен был обеспечить фракцию средствами на пять или шесть лет. После экспроприации большевики собирались публично заклеймить подобную практику и тем спасти лицо партии, хотя Камо недвусмысленно заявил, что в случае удачи “будет убито так много людей, как во всех предыдущих эксах, вместе взятых, по меньшей мере человек 200”. Этот план, однако, полностью провалился: в конце 1907 и начале 1908 года в результате информации, полученной Охранным отделением от Якова Житомирского, одного из его лучших заграничных агентов, полиции Германии и других западноевропейских стран удалось арестовать несколько человек, в том числе Камо и Литвинова» (8, 165–166).

Кстати сказать, когда вслед за февральскими событиями 1917 года в руки большевиков попали документы парижской агентуры Департамента полиции, разоблачающие Житомирского, он сумел спастись от мести бывших «товарищей», уехав в Южную Америку.

Для справки: Семен Тер-Петросян (Петросянц) (1882–1922), слабо знавший русский язык, слово «кому» произносил всегда как «камо», отсюда Сталин дал ему прозвище Камо, которое и закрепилось за ним навсегда (1, 180).

Т.О’Коннор: «Выезжая в Закавказье, Красин часто встречается с Камо, снабжает его бомбами. После того как Камо покинет Кавказ, он сохранит связь с Красиным и личную преданность ему» (17, 93).

В августе 1907 года, побывав после тифлисского ограбления у Ленина и Красина в Куоккале и скрываясь от российской полиции, Камо уезжает в Германию.

Однако 9 ноября 1907 года по наводке Житомирского немецкая полиция провела обыск в квартире Камо в Берлине. Были найдены революционная литература, оружие, а также чемодан с двойным дном, заполненный взрывчаткой. Все указывало на подготовку какого-то преступления на территории Германии, достаточно лояльно относившейся до этого момента к российским эмигрантам.

Этот факт вызвал праведное возмущение Плеханова.

«Читали ли вы о берлинской истории? — писал он Мартову еще 9 декабря 1907 года, немедленно же после получения первых сообщений об аресте Камо. — Дело так гнусно, что, право, кажется, нам пора разорвать с большевиками» (16, 51).

И хотя окончательного разрыва между фракциями внутри РСДРП в итоге не произошло, арест Камо дал повод для не менее опасных для большевиков разногласий — между Леонидом Борисовичем и Владимиром Ильичем.

Красин и Богданов хотели использовать часть тифлисской добычи, чтобы вызволить Камо из заключения. Красин чувствовал себя обязанным прийти на помощь своему верному соратнику. Кроме того, Камо слишком много знал о боевых группах большевиков, и Красин не хотел, чтобы эта информация стала достоянием полиции. Но Ленин категорически отказывался дать согласие на такое использование денег (17, 102).

А.Гейфман:

«Некоторые лидеры экстремистов, несомненно знавшие о связи психических заболеваний с насилием, привлекали к террористической деятельности эмоционально неполноценных лиц, которых медицинские эксперты того времени признавали “безусловными дегенератами”. Партии часто старались снабдить таких новых боевиков подходящей идеологией, хотя и ограничивались азами революционной догмы.

Личность Камо представляет яркий пример человека, чье умопомрачение стало катализатором жажды насилия, в ситуации того времени принявшего революционную форму. В детстве его постоянно избивал властный отчим, что, в придачу к множеству других неприятностей, могло стать примером того, что Камо страдал от обилия не находящих выхода страстей, тревог и импульсов и не мог действовать в нормальной обстановке. Даже в самые ранние годы своей революционной карьеры, до ареста в Берлине осенью 1907 года, он был неуравновешенным и буйным человеком. Находясь в германской тюрьме, он был подвергнут всестороннему психиатрическому обследованию и признан душевнобольным. Несмотря на заверения большевиков, что Камо притворялся сумасшедшим, чтобы избежать депортации, несомненно, что ему удалось уверить врачей в своей болезни именно потому, что он и был действительно серьезно болен. В то время даже его партийные товарищи (в том числе сам Ленин, которого Камо боготворил) понимали, что он был психически ненормален и нуждался в стационарном лечении» (8, 233).

Напомним, что в конце 1909 года Камо был выдан России как неизлечимый психиатрический больной, а уже в 1911 году он бежал из тифлисской психиатрической больницы, чтобы вновь сойтись с большевиками.

Кроме «эксов», большевистская касса пополнялась и из других нестандартных источников. В качестве примера позволим себе рассказать историю, начавшуюся несколькими годами ранее, но получившую развязку именно в 1905-м.

Это история упоминавшегося Саввы Тимофеевича Морозова.

Савва Тимофеевич (1862–1905) происходил из старообрядческой купеческой семьи, получил блестящее образование, в 1885–1887 годах изучал химию в Кембриджском университете, одновременно знакомился с организацией текстильного дела на английских фабриках.

С 1886 года он директор-распорядитель Товарищества Никольской мануфактуры «Саввы Морозова сын и Ко», созданной в 1873 году его отцом, Тимофеем Саввичем Морозовым.

Савва Тимофеевич, отличавшийся огромной работоспособностью, очень быстро проявил себя как талантливый предприниматель, заботящийся не только о прибыли, но и о своих работниках.

Став во главе предприятия, он сразу же выделил значительную сумму на возведение новых казарм для рабочих, оборудованных водоснабжением, отоплением и электричеством. Бесплатными квартирами смогли пользоваться более семи с половиной тысяч рабочих и членов их семей. С двенадцатичасового рабочего дня фабрики Морозова перешли на девятичасовой при существенном повышении оплаты труда. Для женщин-работниц была введена оплата по беременности. Перспективные молодые рабочие за счет мануфактуры отправлялись на учебу в технические вузы России и за границу.

В 1888 году состоялось венчание Саввы Тимофеевича Морозова и бывшей жены его двоюродного племянника Зинаиды Григорьевны. Однако их брак был несчастным, не слишком скрашивало ситуацию даже рождение четверых детей.

Обладая значительным состоянием, Морозов широко занимался благотворительностью. Был, например, почетным членом Общества пособия нуждающимся студентам Московского университета.

Но самые значительные, в том числе роковые, события в жизни Саввы Тимофеевича последовали за большой помощью, оказанной им Московскому Художественному театру. Став инициатором строительства нового театрального здания в Камергерском переулке, Морозов удостоился следующих слов от Станиславского: «...внесенный вами труд мне представляется ПОДВИГОМ, а изящное здание, выросшее на развалинах притона, кажется сбывшимся наяву сном... Я радуюсь, что русский театр нашел своего Морозова, подобно тому как художество дождалось своего Третьякова».

Помогая Художественному театру, Савва Тимофеевич становится его завсегдатаем. А затем и поклонником актрисы МХТ Марии Андреевой, пользовавшейся славой первой красавицы русской сцены. В 1901 году между предпринимателем-меценатом и актрисой завязался бурный роман.

Однако Андреева, будучи, по отзывам современников, женщиной истерической, склонной к авантюрам и приключениям, оказалась связанной с большевиками и даже добывала для них деньги.

«Товарищ Феномен», как называл ее Ленин, сумела заставить раскошелиться на нужды революции и крупнейшего российского капиталиста. Савва Тимофеевич регулярно жертвовал большевикам некие весьма значительные суммы.

В частности, именно Морозов частично финансировал издание газеты «Искра», на его средства учреждены первые легальные большевистские газеты «Новая жизнь» и «Борьба».

Морозов, кроме того, жертвовал деньги на политический Красный крест, на устройство побегов политзаключенных из тюрем (в организации побега большевиков из Таганской тюрьмы участвовала Андреева), на литературу для местных большевистских организаций, закупал меховые куртки для отправляемых в ссылку. С абсолютной уверенностью можно сказать, что без Андреевой субсидий Морозова большевики бы не получали (28, 17).

Кстати, именно Андреева познакомила Савву Тимофеевича с М.Горьким, чьи пьесы начиная с 1902 года ставятся в МХТ. Она же в декабре 1903 года знакомит Морозова с Красиным. Знакомство произошло на даче у Горького в Сестрорецке, близ Петербурга.

Сам Красин вспоминал: «Савва всегда немного терялся при встречах со мною наедине. Не то он боялся предъявлений каких-либо очень далеко идущих требований, не то он стеснялся своей оппортунистической либеральной линии, видя перед собой активного революционера, который каждый день может попасть в тюрьму, в Сибирь, на каторгу» (11, 110).

В конце того же 1903 года Андреева становится гражданской женой Горького, который к тому времени считался близким другом Саввы Тимофеевича. Для Морозова это становится страшным ударом.

Но Савва Тимофеевич словно жил по законам русской литературы, где страдание от любви и потакание стервам и истеричкам почиталось за добродетель. Даже после того, как Андреева и Горький стали жить вместе, Морозов продолжал трепетно заботиться о Марии. Когда она на гастролях в Риге попала в больницу с перитонитом и была на волосок от смерти, ухаживал за ней именно Морозов.

Еще он завещал Марии Андреевой страховой полис на случай своей смерти на 100 000 рублей, гигантскую по тем временам сумму.

А вот это стало роковой ошибкой.

15 апреля медицинский консилиум нашел у Морозова «тяжелое нервное расстройство» и рекомендовал уехать лечиться за границу, подальше от Андреевой, Горького, революции и революционеров (28, 18).

Следуя совету специалистов, Морозов вместе с женой Зинаидой Григорьевной и в сопровождении личного врача уехал во Францию, в Виши.

Однако перед отъездом Савва Тимофеевич допускает еще один просчет.

После ареста ряда членов большевистского ЦК Красин вынудил Савву Морозова выдать ему приказ о срочном выезде в Баден, на фабрику «Броун Бовери», где была заказана турбина для ореховской электростанции.

Красин: «Вероятно, лишь скрепя сердце, но Савва должен был согласиться на мое предложение... Оставаться мне в Москве значило быть выслеженным и попасть в ту же Таганку, где сидели остальные цекисты» (11, 111).

Видимо, этот эпизод стал последней каплей, переполнившей чашу терпения Морозова. Одновременно «приказ о срочном выезде» стал для убийцы пропуском за границу.

Историк Ю.Фельштинский о Морозове: «К этому времени по многим совпадающим свидетельским показаниям он навсегда отказал большевикам в дальнейшем финансировании. Еще в середине апреля, перед самым отъездом во Францию, Морозов окончательно рассорился с Горьким. Ранее того, в начале февраля, в присутствии Зинаиды Григорьевны он отказал в деньгах Красину на организацию Третьего съезда РСДРП. Вторично приехав к Морозову в конце апреля, уже в Виши, Красин снова получил отказ. “Нет! Нет и нет! Денег для вас, милостивые государи, больше у меня нет”, — услышала из другой комнаты Зинаида Григорьевна обрывок разговора. На следующий день Морозов с женой переехали в Канны» (28, 18–19).

Здесь, на берегу Средиземного моря, в номере «Ройял-отеля», 13 (26) мая 1905 года, в возрасте 43 лет, Савва Тимофеевич, согласно официальной версии, застрелился.

Сам Красин утверждал: «...последний взнос был лично мною получен от С.Т. [Саввы Тимофеевича] за два дня до его трагической смерти» (11, 85).

Однако другие свидетельства опровергают это заявление. Так, Зинаида Григорьевна вспоминала, что около их дома во Франции постоянно отирались некие подозрительные личности. Когда 13 мая в апартаментах Морозова прогремел выстрел, Зинаида Григорьевна вбежала в комнату мужа и обнаружила его с простреленным сердцем. Через распахнутое окно она заметила убегающего человека.

Рядом с телом убитого французская полиция нашла две записки. В одной было написано: «Долг — платежом. Красин» (28, 13), а в другой — посмертное обращение Саввы Тимофеевича, в котором он просил никого не винить в его смерти. Личный врач Морозова с удивлением отметил, что руки убитого были аккуратно сложены на животе, глаза закрыты. Доктор сомневался, что самоубийца мог это сделать без посторонней помощи. До конца своей жизни Зинаида Григорьевна не верила в самоубийство мужа и утверждала, что в Каннах Морозова посещал Красин.

Полицейского расследования в полной мере не было произведено по настоянию матери погибшего: «Я не хочу. Это шум международный. Никакого шума. Я не хочу. У Саввушки было плохое сердце. И он умер. Всё» (28, 11).

И еще соображение, очень значительное, если задуматься: Савву Тимофеевича похоронили на Рогожском кладбище. Самоубийцу староверы на Рогожском кладбище не похоронили бы.

Уже через неделю с небольшим Горький предъявил к оплате полис на 100 000 рублей. Существует версия, что родственники Морозова опротестовали право Андреевой распоряжаться полисом, но проиграли. Однако есть и свидетельство, что оплата была произведена беспрепятственно, по распоряжению матери Саввы Морозова.

«Выплатить — и никаких скандалов, и всё. Я не хочу никаких, никаких разговоров» (28, 12).

Так или иначе, через три года после этого, в 1908 году, в журнале «Былое» появилась статья Плеханова, в которой было написано: «Пора спросить Алексея Пешкова, куда он дел 100 000 рублей, цену жизни Саввы Морозова» (28, 12).

Кстати, после октябрьского переворота 1917 года Мария Андреева была назначена комиссаром театров и зрелищ Петрограда и пяти прилегающих губерний. В 1926 году бывшая актриса получила правительственное назначение в Берлин, где ее задачей стала реализация реквизированных в России художественных и культурных ценностей, включая имущество разграбленных и уничтоженных церквей. Опекал Андрееву полпред СССР во Франции и Великобритании Леонид Красин...

Не устояв перед искушением, расскажем о продолжении истории семьи Морозовых. И вновь погрузимся в чисто большевистскую атмосферу брачных афер и шантажа. Рассказав о судьбе Саввы Тимофеевича, поговорим и о его племяннике. Это тоже неплохо иллюстрирует всеядность ленинцев.

Историк Б.В. Соколов: «Большевикам удалось получить значительную часть наследства сочувствовавшего им мебельного фабриканта и племянника С.Т. Морозова Николая Павловича Шмита методами, которые больше пристали брачным аферистам. Сам Шмит был арестован по делу о Декабрьском вооруженном восстании в Москве и покончил с собой в тюрьме в феврале 1907 года» (24, 94).

Вопреки рассказам жены Ленина Н.К. Крупской (1869–1939), Шмит в тюрьме никаким физическим пыткам не подвергался. Охранка никогда бы не посмела применить подобные приемы к члену семьи Морозовых.

Так же как не было после смерти Шмита никакой «большой политической демонстрации», на чем настаивали советские историки (7, 301).

Собственно, существуют большие сомнения и в том, что Н.П. Шмит покончил с собой.

В представлении прокурора московского окружного суда говорится: «13 февраля 1907 года, около 6 часов утра, в изоляторе № 5 московской тюремной больницы обнаружен без признаков жизни политический арестант Николай Шмит, обвиняемый по статье 100 ст. улож. уголовного за участие в вооруженном восстании в гор. Москве в декабре 1905 года; на шее покойного усмотрены две резаные раны в области сонной артерии...» (21, 469).

Вот что пишет в своих воспоминаниях видный «революционер» А.И. Рыков (1881–1938): «Он [Шмит] начиная с 1905 года все время оказывал всяческое содействие нашей партии. <...> Он вооружил большинство рабочих своей фабрики и передал правление своей фабрикой рабочему комитету. Благодаря участию главным образом рабочих его фабрики произошли во время декабрьского восстания 1905 года известные события на Пресне. <...> И до сих пор остается невыясненным вопрос, покончил ли он жизнь самоубийством в Бутырской тюрьме или же был убит наемным убийцей. В последние дни в тюрьме до отправления меня этапом в Архангельскую губернию ему было предложено идти на поруки. Но через пять дней после этого предложения он был найден мертвым в одной из башен Бутырской тюрьмы» (28, 21–22)

Более осведомленная Крупская пишет, что Шмита «зарезали» в тюрьме, но «перед смертью он сумел передать на волю, что завещает свое имущество большевикам» (28, 22).

Как это предусмотрительно — успеть составить завещание в пользу ленинской организации как раз перед тем, как тебя зарежут!

Кстати, «убедил» Шмита завещать партии свое состояние не кто иной, как Леонид Красин (17, 106).

Понятно, что никакого официального завещания в пользу нелегальной партии не существовало и существовать не могло. Однако эта байка дала «моральное обоснование» большевистской брачной афере, о которой ниже.

И еще одно. Борьба за деньги Шмита стала одной из непосредственных причин развала БЦ.

Т.О’Коннор: «С одной стороны, за наследством охотились Красин, Богданов и Горький, с другой — им при помощи В.К. Таратуты хотел завладеть Ленин. Таратута, активный член Одесского и Бакинского комитетов РСДРП, сыграл в этом деле ключевую роль. В ноябре 1905 года он приехал в Москву, где познакомился со Шмитом, а чуть позже стал ухаживать за его младшей сестрой Елизаветой... В июне 1907 года Ленин добился избрания Таратуты в ЦК» (17, 106).

«Этого Таратуту Ленин взял под свое особое покровительство с того момента, когда выяснилось, что Таратута сможет сыграть большую роль в деле получения наследства Шмита, и на Лондонском съезде именно Ленин провел Таратуту в члены ЦБ и в кандидаты в общепартийный ЦК. В истории партии это был вообще единственный случай, когда в центральное учреждение избирали человека, против которого несколько раз возбуждалось обвинение в его связях с полицией; поэтому вполне естественно, что его кандидатура вызвала серьезные возражения особенно среди большевиков, которые лучше других были знакомы с биографией Таратуты. Но Ленин бросил на чашу весов весь свой авторитет и настоял на избрании» (16, 35).

После смерти Шмита оказалось, что правами на его наследство обладают его 15-летний брат и две сестры — Екатерина и Елизавета.

Первым делом было решено вынудить юношу отказаться от своей части наследства в пользу сестер. Удалось обтяпать дельце все тому же ленинскому любимцу Таратуте.

«Так, на первой же встрече представителей БЦ (Ленина, Красина, Таратуты) с братом Шмита и его адвокатами весной 1907 года в Выборге Таратута “резким, металлическим голосом” заявил, что устранит всякого, кто будет мешать получению денег. Ленин “дернул Таратуту за рукав”, а среди петербургских адвокатов молодого Шмита “произошло какое-то замешательство”. Через несколько дней после этой встречи адвокаты сообщили, что брат Шмита от своих прав на наследство отказывается в пользу двух сестер» (28, 24).

Интересно, что это единственное описание, где Ленин лично участвует в подобного рода «разборках». Очевидно, что подобное времяпрепровождение показалось ему малоприятным. Интеллигентское происхождение наложило на «вождя пролетариев» свой неизгладимый отпечаток, и он охотно спихнул подобные акции на помощников, сосредоточившись на идеологическом обосновании необходимости таковых.

Так или иначе, установив наследниц, вездесущий Виктор Таратута (Арон Шмуль Рефулов) с ведома партии ухаживал за одной из них — Елизаветой. После обретения ею дополнительной части наследства — в декабре 1907 года — Виктор уговорил ее эмигрировать с ним в Париж.

Очарованная своим ухажером, да еще и ожидая от него ребенка, Елизавета была согласна немедленно передать свое состояние большевикам, но, будучи несовершеннолетней, не могла этого сделать.

Тогда решено было устроить ей «фиктивный брак, чтобы она попала под опеку “мужа”, который передал бы партии полученное наследство. Елизавета Павловна согласилась» (5, 173).

Начались поиски «мужа», которым официально не мог быть замешанный в ограблениях и налетах Таратута. Первым кандидатом стал его «коллега» Буренин, однако затем ситуация изменилась.

«Выбор пал на Александра Михайловича Игнатьева, потому что положение его очень этому благоприятствовало. Отец его был генерал, действительный статский советник, помещик, дворянин, и женитьба с внешней стороны была совершенно оправданна. Александр Михайлович выехал в Женеву. На заседании, на котором присутствовал Владимир Ильич Ленин, “смотрели жениха”. Несмотря на его протесты (“Я привык к боевой деятельности, разрешите мне не жениться!”), вопрос был все же решен положительно» (5, 173).

Начались переговоры с Елизаветой Петровной. Виктор Таратута — ее возлюбленный — старался никого не допускать к ней, указывая, что должен охранять ее спокойствие, ссылаясь главным образом на то, что она беременна и ей неудобно официально венчаться в церкви. Однако Елизавета Павловна при личном свидании дала свое согласие на все, что от нее требовалось, и было решено венчаться в Париже, в русской посольской церкви (5, 173–174).

Ленин принимал в этом деле живейшее участие. Александр Михайлович должен был периодически являться к нему и рассказывать обо всех подробностях (5, 174).

В итоге недавно испеченный потомственный дворянин Игнатьев, не состоявший ни в розыске, ни под надзором русской полиции, и беременная Елизавета обвенчались под пристальным наблюдением Таратуты и специально присланного большевика Михайлова, известного в подполье как Дядя Миша.

Для видимости на имя Александра Михайловича была снята и хорошо обставлена квартира в четыре-пять комнат, а Виктор Таратута числился «другом дома», что для Парижа было вполне естественно.

Кстати, родившийся впоследствии младенец получил фамилию Игнатьев.

Сложнее оказалось со второй сестрой. Съевший уже собаку на сводничестве Ленин и ей подобрал мужа — адвоката Андриканиса, который, казалось бы, совсем недавно также сотрудничал с большевиками и был близок к Красину. Но большие деньги произвели в пламенном революционере волшебную перемену, побудив его попросту начхать на «чаяния пролетариата».

«Андриканис убедил свою несовершеннолетнюю жену Екатерину, что гораздо лучше шмитовский капитал оставить себе и безбедно жить на него в славном городе Париже. По этому поводу Ленин продиктовал Инессе Арманд письмо, где отмечалось, что “одна из сестер, Екатерина Шмит (замужем за господином Андриканисом), оспорила деньги у большевиков. Возникший из-за этого конфликт был урегулирован третейским решением, которое было вынесено в Париже в 1908 году при участии членов партии социалистов-революционеров... Этим решением было постановлено передать деньги Шмита большевикам”. Но Андриканис в итоге передал партии Ленина только незначительную часть наследства, а когда ему стали грозить партийным судом, заявил о выходе из партии» (24, 94).

Интересен комментарий Ленина к проведенной им удачной «амурной» афере.

«— Но каков Виктор! — возмущался этой женитьбой один из знакомых Ленина. — Ведь это подло по отношению к девушке!

— Тем-то он и хорош, — улыбаясь, возразил Владимир Ильич. — Что ни перед чем не остановится. Вот вы скажите прямо, могли бы вы за деньги пойти на содержание к богатой купчихе? Нет? И я не пошел бы, не мог бы себя пересилить. А Виктор пошел. Это человек незаменимый» (14, 90–91).

А вот еще о морали в понимании Ленина: «Когда при Ленине поднимался разговор о том, что такой-то большевик ведет себя недопустимым образом, он иронически замечал: “У нас хозяйство большое, а в большом хозяйстве всякая дрянь пригодится”» (3, 64).

Другой пример. В 1904 году один из большевиков просадил партийные деньги в публичном доме («лупанарии»). Ленин отреагировал следующим образом: «Если Икс пошел в лупанарий, значит, нужда была, и нужно полностью потерять чувство комичности, чтобы по поводу этой физиологии держать поповские проповеди» (14, 90).

Добавим, что истраченная сумма в реальности оказалась не слишком большой, что и позволило Владимиру Ильичу не лишиться «чувства комичности».

И еще — ленинское крылатое: «Партия не пансион благородных девиц... Иной мерзавец может быть для нас именно тем и полезен, что он — мерзавец» (16, 36).

Любители коммунизма, дабы доказать, что в политике нет места общепринятой морали, постоянно приводят фразу, якобы сказанную в 1939 году президентом США Франклином Рузвельтом о никарагуанском диктаторе: «Сомоса, может быть, и сукин сын, но это наш сукин сын».

Не совсем понятно, зачем такое «низкопоклонство перед Западом». Для оформления мыслей гораздо лучше цитировать собственных вождей. Тем более что право первенства явно за «товарищем» Лениным.

Добавим и свидетельство «второго человека» в сталинском СССР — В.М. Молотова (1890–1986): «Уже в 1918 году Ленин свое “моральное кредо” революционера откровенно изложил в беседе с М.Спиридоновой: морали и нравственности в политике не бывает, а есть лишь целесообразность» (31, 572).

Кстати, историю, подобную истории сестер Н.П. Шмита, приводит в своих воспоминаниях Красин: «Однажды к нам в Питер явилась молодая девушка и заявила о сочувствии партии и желании передать в собственность партии доставшееся ей по наследству небольшое имение где-то на юге России. Ввиду несовершеннолетия жертвовательницы пришлось прибегнуть к несколько сложной комбинации, а именно — предварительной выдаче ее замуж и продаже имущества уже с разрешения мужа» (11, 86–87).

О дальнейшей судьбе девушки Красин сообщает следующее: «Жертвовательница эта — Федосья Петровна Кассесинова — и посейчас состоит в рядах нашей партии, занимая скромную должность шифровальщицы в одном из наших торговых представительств. Муж ее, к сожалению, погиб, сражаясь за республику на сибирском фронте» (11, 87).

Остается надеяться, что Федосья Петровна Кассесинова (1888–1965), известная в партии позднее как Фаня Черненькая, не слишком сожалела о содеянном во времена наивной юности.

Безусловно, лидеры меньшевиков понимали, что Ленин оперирует огромными экспроприированными суммами, поскольку на один лишь контролируемый большевиками Петербургский комитет им выдавалось по тысяче рублей в месяц. В то же время бюджет всего ЦК РСДРП, в котором преобладали меньшевики и которому теоретически подчинялась фракция большевиков, в плохие месяцы мог составлять всего сотню рублей.

«Большей частью нескончаемые разногласия между большевиками и меньшевиками в эмиграции не затрагивали теоретических вопросов; по словам Бориса Николаевского, историка и участника революционных событий, “за бушующими спорами о философии марксистского материализма и эмпирической критики стоял материализм другого свойства: деньги”. Меньшевиков особенно раздражал тот факт, что Ленин и другие большевистские лидеры использовали экспроприированные фонды в первую очередь для поражения своих внутрипартийных противников в эмигрантских склоках, или, по словам Николаевского, “для приобретения власти над партией”» (8, 168).

«Улучшению отношений двух фракций не способствовали и такие случаи, как, например, история с видным большевиком Литвиновым, который послал двух грузинских террористов в штаб-квартиру РСДРП с требованием вернуть сорок тысяч рублей, полученных в результате экспроприации и уже потраченных Центральным комитетом, угрожая тем, что в противном случае грузины “укокошат” одного из членов ЦК» (8, 169).

Интересные события на тему отношения к эксам происходили в мае-июне 1907 года на V съезде РСДРП в Лондоне, который предоставил возможность меньшевикам открыто критиковать большевиков за их «бандитскую практику».

Изначально планировалось, что V съезд пройдет в Копенгагене, однако датское правительство запретило проведение непонятного сборища. Перенести съезд в соседние Швецию или Норвегию не удалось. И тогда съезд был перенесен в Англию.

Российская и итальянская социалистка Анжелика Исааковна Балабанова (1877–1965) (приятельница молодого Бенито Муссолини в его бытность «пламенным социалистом») вспоминала:

«Делегаты из России были уже в пути в Данию, а так как они путешествовали нелегально, без багажа и по большей части без средств, то ситуация была серьезной. Русские съезды, в отличие от съездов, проводимых другими народами, часто длятся неделями, а размещение и кормежка более трехсот делегатов на протяжении этого времени, не говоря уж об их дорожных расходах, увеличенных сложностью перемещения съезда в Лондон, представляла собой огромную проблему. Она была неразрешима без дополнительной помощи от каких-нибудь более многочисленных партий. И в этот момент я получила телеграмму от организаторов съезда с указанием поехать в Берлин с целью поиска финансовой помощи у сильной немецкой социал-демократической партии.

Наконец я приехала в Лондон с чеком на солидную сумму, подписанным Паулем Зингером, казначеем немецкой партии...» (4, 78).

Поучаствовали в финансировании съезда и английские промышленники.

Красин больше всех остальных видных большевиков мешал Ленину играть главную роль в партии большевиков в 1904-м и в годы так называемой революции 1905–1907 годов.

Т.О’Коннор пишет: «Пожалуй, в то время Красин был единственным серьезным конкурентом Ленина, несомненно превосходившим его в умении руководить практической революционной работой. Авторитет Красина среди большевиков был завоеван сопряженной с большим риском деятельностью в условиях революционного подполья — опыт, по сути, неведомый эмигранту Ленину» (17, 57).

Во взаимоотношениях внутри БЦ неизбежно наступил кризис.

Ленин был слишком авторитарной натурой, чтобы надолго ограничивать себя ролью хотя бы и первого, но все же только одного среди трех равноправных членов правящего триумвирата (16, 37).

На Лондонском съезде (май-июнь 1907 года) состав БЦ был расширен, и Ленин использовал это в своих интересах — произвел подбор кадров, лично с ним связанных и лично ему преданных, чтобы ослабить свою зависимость от остальных членов «коллегии трех».

Отсутствие на съезде Красина ему помогало, ибо главной трудностью на пути Ленина к этой цели был не Богданов, а Красин.

Николаевский: «Последний, конечно, не мог конкурировать с Лениным в способности намечать основную линию большой политики и последовательно вести ее сквозь сложный переплет всевозможных запутанных отношений. Но он обладал весьма живым, оригинальным и гибким умом, умел давать остроумные формулировки и создавать хитроумные комбинации, сыпал меткими определениями, которые прилипали к людям и событиям. Своими огромными связями в мире ученых, писателей и артистов, среди технической интеллигенции, даже в торгово-промышленных кругах, большевики эпохи первой революции были обязаны прежде всего Красину, который умел импонировать в любом обществе — от Саввы Морозова до Веры Комиссаржевской, а исключительный его организаторский талант позволял ему на ходу закреплять новые знакомства, включая каждое из них на надлежащее место в широко разветвленной, но прочно слаженной организационной сети» (16, 39).

На Красине лежала военная, боевая работа, а также заботы о финансах: расходы БЦ были огромны, он должен был не только содержать весь огромный центральный аппарат фракции, но и почти полностью покрывать бюджет Петербургской организации большевиков, а также помогать важнейшим из организаций в провинции. Добывание денег на покрытие всех этих нужд лежало почти исключительно на Красине, который был министром финансов БЦ (16, 40).

19 мая 1907 года съезд принял антибольшевистскую резолюцию, утверждавшую, что «партийные организации должны проводить энергичную борьбу против партизанских действий и экспроприации» в любой форме и что «все специализированные боевые отряды... должны быть распущены» (8, 170).

По требованию ЦК после V съезда создается комиссия во главе с будущим наркомом иностранных дел Г.В. Чичериным (1872–1936) (тогда меньшевиком), которая производила расследование большевистских эксов. Комиссия Чичерина очень скоро установила, что большевики не только стоят за кровопролитным ограблением в Тифлисе, но и что Камо подготавливает взрыв известного банка Мендельсона в Берлине, чтобы экспроприировать для Ленина на этот раз иностранную валюту. Комиссия установила также, что агенты большевиков нацелены на приобретение специальной бумаги для производства фальшивых банкнот, причем некоторое количество такой бумаги уже направлено в Куоккалу (Финляндия). Курьер вручил бумагу председателю Технического бюро ЦК Красину, которого он узнал по фотографии (1, 184–185).

Однако Владимира Ильича мало заботили подозрения и обвинения меньшевиков, путь к его единоличной власти в партии пролегал по дороге, устланной звонкими монетами, хрустящими кредитными билетами и лужами крови. Через эти последние Владимир Ильич переступал, даже не поморщившись.

«То, что подобная деятельность будет продолжаться, можно было понять уже на самом съезде. На Ленина не произвели никакого впечатления призывы Мартова к возрождению чистоты революционного сознания. Он слушал их с неприкрытой иронией. Если широко рассказывавшийся анекдот верен, во время чтения финансового отчета, когда докладчик упомянул о крупном пожертвовании от анонимного благодетеля Икса, Ленин саркастически заметил: “Не от икса, а от экса”» (8, 170).

Тем временем разложение, которое экспроприации вносили в народные массы вообще, а в ряды рабочих организаций в особенности, было настолько велико, что отрицательное отношение к ним проникало и в среду большевиков.

И это понятно. С точки зрения рабочих, одно дело — идти за людьми, провозглашающими светлые идеалы сказочного общества, и совсем другое — за обычными налетчиками, грабителями, убийцами.

Что же касается самих большевиков...

Николаевский: «Строгая фракционная дисциплина, которая этими последними была установлена, не позволяла этому отрицательному отношению вырваться наружу. Но на Лондонском съезде вскрылись его размеры... Целый ряд видных большевиков во время закулисных переговоров заявляли, что они не могут открыто выступить с осуждением той практики, которая до сих пор применялась их лидерами, так как многие из них разделяют ответственность за это прошлое, но что они будут бороться против ее применения в будущем, настаивая лишь на предании забвению того, что было в прошлом, так как постановка вопроса о прошлом только обострит отношения» (16, 30).

Проект резолюции, предложенный комиссией от четырех делегаций (меньшевики, польские социал-демократы, Бунд и латыши), на заседании 1 июня 1907 года был принят большинством в 170 голосов (против 35 и 52 воздержавшихся). Для общего настроения съезда характерно не только это огромное большинство (66%) высказавшихся против партизанских выступлений; едва ли не еще более показательно, что лишь совсем ничтожное меньшинство (всего 13,6%) открыто проголосовало против резолюции, то есть защищало практику партизанских нападений (16, 30–31).

Делегаты-большевики в подавляющей массе оказались среди воздержавшихся. Среди них К.Е. Ворошилов, А.П. Смирнов (тогда один из лидеров Петербургской организации), С.Г. Шаумян...

В начале марта 1908 года финская жандармерия задержала в Териоках одного из революционеров, найдя при нем документы, компрометирующие Красина. Последний вынужден был пойти на крайние меры, организовав налет одного из боевых отрядов на полицейский участок, в результате которого документы были возвращены (17, 99).

И тем не менее в том же месяце Красин был арестован вместе с одним из участников БТГ на даче в Куоккале, и препровожден в Выборгскую тюрьму.

Попытка организовать побег сорвалась. Но Красина спасла медлительность царской бюрократической машины. По финляндским законам его выдача могла состояться лишь после получения обвинительного постановления из петербургского суда, но по тем же законам задержание какого-либо лица в тюрьме без обвинительного заключения допускалось лишь в течение месяца. Случилось так, что это заключение поступило в Финляндию через несколько часов после того, как финляндский сенат вынес решение об освобождении Красина (10, 11).

Таким образом, Красин был освобожден на 31-й день.

Губернатор, с симпатией относившийся к революционерам, даже вручил ему заграничный паспорт, посоветовав скорее покинуть страну (17, 101).

Т.О’Коннор: «Красин считал, что Ленин, прежде поддерживавший его из соображений политической выгоды, теперь предал своего бывшего союзника. На протяжении почти 10 лет, начиная с их открытого разрыва в 1908 году и до примирения в 1918 году, Красин относился к Ленину с нескрываемым недоверием, подозрительностью и даже враждебностью» (17, 112).

Возможно, Красин даже подозревал, что это кто-то из «товарищей» Ленина выдал его финским жандармам. Так или иначе, не желая испытывать судьбу и не теряя времени, Леонид Борисович выехал в Западную Европу.

После этого приключения Красин отходит от активной политической деятельности. Во время его поездок в Париж он отклоняет предложения обретавшегося там Ленина об участии в партийной печати (10, 12).

Что же касается самого Ленина, то в обстановке непрекращающихся трений с меньшевиками, после размолвки с Красиным, он пошел еще на один конфликт, уже внутри собственного «штаба».

Николаевский: «Ленин, который обычно хорошо понимал важность финансовой базы для успешной политической работы и нередко шел на компромиссы, лишь бы обеспечить эту базу, на этот раз совершенно непреклонно держал курс на разрыв с Богдановым — конечно, превосходно понимая, что это будет одновременно разрывом не только с Красиным, то есть министром финансов БЦ, но и с Горьким, которого Ленин очень высоко ценил и сотрудничеством с которым крайне дорожил, и со многими другими видными представителями “старой гвардии” большевизма» (16, 61–62).

«Причина этой крайней непримиримости Ленина полностью понятной будет лишь после того, как мы установим, что как раз в это время новые союзники Ленина, шедшие на смену старым большевикам типа Богданова и Красина, заканчивали в Москве работу по реализации первой части наследства Шмита, что должно было принести кассе БЦ около 190 тысяч рублей в совершенно полноценной валюте, не требующей никакого риска при размене» (16, 62).

В результате обострения конфликта на верхушке большевистской фракции Ленин получал столь желанный, фактически единоличный контроль над наследством Шмита.

И все равно даже после вступления во владение деньгами Ленин не мог чувствовать себя спокойно. Над обеими группами — его и Красина–Богданова — «страшной угрозой продолжало висеть расследование об экспроприаторской деятельности БЦ», проводимое Центральным заграничным бюро, которое к этому времени вплотную подошло к вопросу о личной роли в этом деле двух последних персонажей.

«Открытый раскол большевистской фракции, какими бы спорами он ни был формально замаскирован, сделал бы неизбежным вынесение на суд общепартийных центров вопросов, связанных с подлинными причинами этого раскола, и мало-мальски гласное обсуждение этих причин необходимо привело бы к жестокому политическому и организационному расколу всего большевистского крыла партии, к дискредитации всей его политической деятельности, к личной дискредитации его лидеров, к какой бы из внутренних группировок они ни принадлежали. Этого, конечно, не хотел никто из них — Ленин даже меньше Богданова. Рвать друг с другом открыто они не могли и должны были продолжать вместе тащить тяжелую колымагу ответственности за прошлое» (16, 68).

В такой обстановке Ленин провел совещание БЦ, на котором была формально ликвидирована старая «тройка», а ей на смену была избрана новая «финансовая комиссия» БЦ, в состав которой вошли Зиновьев, Крупская, Котляренко, Таратута и Житомирский.

Естественно, не стали слишком тушеваться и Красин с Богдановым.

Полицейские источники говорят, что в то время группа Ленина обвиняла Красина в том, что он «самовольно удержал 140 тысяч рублей «фракционных денег, полученных от тифлисской экспроприации» (16, 69).

Особой остроты этот конфликт достиг в начале 1909 года, причем на заседании коллегии БЦ 23 февраля. «Зиновьев, Каменев и Таратута (Ленин на этом заседании отсутствовал) “принесли готовую резолюцию”, в которой Богданов и Красин “объявлялись присвоителями партийного имущества и клеветниками”, подлежащими исключению из фракции» (16, 69).

Однако публично обвинить Красина и Богданова в присвоении «имущества фракции», которое на самом деле являлось имуществом всей партии РСДРП, да еще и добытым запретным путем, оказалось затруднительно.

В итоге Красин и Богданов, попросту говоря, послали ленинцев подальше, отказавшись дать новой финансовой комиссии отчет в расходовании сумм, поступивших в БЦ от тифлисской экспроприации.

«Острота личного раздражения Богданова и Красина против Ленина в тот момент определялась тем, что они его поведение считали лично непорядочным» (16, 70).

Итак, подводя итог этой цепи конфликтов среди большевистской верхушки, мы можем констатировать: «основное, что взорвало “коллегию трех” — это руководящее ядро БЦ 1906–1907 годов, — а затем и весь БЦ, то есть старый большевистский блок эпохи революции 1905 года, было не чем иным, как спором на почве дележа “темных денег”, которые попали в распоряжение этого БЦ» (16, 73).

Ю.Фельштинский: «Ленин хотел контролировать деньги единолично... И когда Красин с Богдановым отказались подчиняться диктату Ленина, последний легко нашел политические разногласия для столь необходимой ссоры. Понятно, что Ленин никогда не пошел бы на разрыв с Богдановым и, особенно, Красиным, если бы это не было выгодно с финансовой точки зрения» (28, 27).

Практически единоличный контроль над партийными средствами тут же благотворно сказался на образе жизни не только самого Ленина, но и всей его семьи.

Об этом свидетельствует сам Владимир Ильич. Так, например, 30 сентября 1908 года Ленин пишет письмо матери из Женевы: «11-го X я буду на три дня в Брюсселе, а потом вернусь сюда и думал бы катнуть в Италию. Почему бы и Мите не приехать сюда?.. Я теперь надеюсь заработать много. Отлично бы было погулять по итальянским озерам. Там, говорят, поздней осенью хорошо. Анюта приедет к тебе, верно, скоро, и ты тогда посылай и Маняшу и Митю» (12, Т. 55, 255).

А вот письмо Ленина от 19 декабря 1908 года сестре А.И. Ульяновой-Елизаровой: «Мы едем сейчас из гостиницы на свою новую квартиру... Нашли очень хорошую квартиру, шикарную и дорогую... Вчера купили мебель для Маняши. Наша мебель привезена из Женевы. Квартира на самом почти краю Парижа, на юге, около парка Montsouris. Тихо, как в провинции... Парижем пока довольны» (12, Т. 55, 264).

Поскольку путешествия по «итальянским озерам» и «шикарные и дорогие квартиры» требовали, чтобы финансовый поток не иссякал, грабежи и убийства в России, за которыми стояли большевики, продолжались.

Одна из наиболее крупных акций была проведена 26 августа 1909 года. Это был налет на почтовый поезд на станции Миасс. Большевики убили семь охранников и полицейских и украли мешки, в которых находилось около шестидесяти тысяч рублей в банкнотах и двадцать четыре килограмма золота. Большую часть добычи они переправили за границу (8, 166).

Впрочем, давление со стороны меньшевиков и отсутствие в «команде» Ленина такого авторитета, как Красин, должны были рано или поздно сказаться.

Так и произошло. На январском 1910 года пленуме ЦК РСДРП в Париже было решено не только распустить БЦ, но и передать крупные денежные средства, добытые большевиками путем мошенничества с наследством фабриканта Н.П. Шмита, в распоряжение тройки доверенных лиц из числа германских социал-демократов: К.Каутского, Ф.Меринга и К.Цеткин. Передачу предполагалось провести в два этапа: половину немедленно, остальное через год (29, 263–264).

Сдав часть суммы, Ленин перед наступлением срока сдачи второй части подал заявление в ЦК о расторжении соглашения. Оставшиеся деньги были положены в банк на личный счет Владимира Ильича, что исключало контроль над средствами со стороны других лиц (29, 264).

Как можно догадаться, сдал Ленин лишь незначительную часть добытого. Но и этих денег оказалось достаточно, чтобы породить в социал-демократической среде разногласия.

Сначала от роли «держателя» денег отказался Меринг. Якобы по болезни. Затем точно так же поступил Каутский, не желая пачкать свое имя грязными делами (29, 264).

В свою очередь и Ленин уже неоднократно пожалел о своем легкомысленном поступке.

27 мая 1911 года сторонник Ленина Н.А. Семашко (псевдоним Александров), являвшийся членом и казначеем Заграничного бюро ЦК (ЗБЦК) РСДРП, по существу, разрушил этот орган, не подчиненный Владимиру Ильичу. Семашко вышел из ЗБЦК, прихватив с собой делопроизводственнные бумаги, а главное — кассу (29, 279).

Не довольствуясь этим, Ленин в июне 1911 года обратился к Каутскому с требованием отдать большевикам те деньги, которые были переданы на хранение германским социал-демократам.

К тому же 10–17 июня Ленин совместно с Каменевым и Зиновьевым провели в Париже совещание членов ЦК, завершившее раскол общепартийных центров. На совещании была организована Организационная комиссия для подготовки партийной конференции, которая должна была стать чисто большевистской.

В декабре 1911 года Л.Д. Троцкий направил К.Цеткин письмо с резким осуждением действий Ленина. ЦК отреагировало выделением Льву Давидовичу дотации на издаваемую последним в Вене газету «Правда». Сумма дотации была смехотворно мала — 150 рублей (400 франков) (29, 264).

По сути, на фоне всех проходивших через ЦК сумм это было прямым издевательством.

И все же можно констатировать, что уже с начала 1911 года все усилия Ленина были направлены не на пополнение кассы большевистской фракции новыми поступлениями, а только лишь на борьбу за «крохи» того финансового пирога, который совсем недавно столь успешно «выпекали» БЦ и лично Красин. В этом смысле стремление Владимира Ильича к единоличному контролю за большевистской кассой сыграло с ним злую шутку, лишив значимой финансовой «подпитки» аж до 1914 года.

Что касается разругавшихся с Лениным «товарищей», то Красин обосновался в Берлине.

Кстати сказать, после 1905 года много большевиков работали в немецких концернах «Сименс-Шуккерт» и «AEG», имевших дочерние предприятия в России и Северной Европе: кроме братьев Леонида и Германа Красиных, это и Арон Циммерман, Вацлав Воровский, Моисей Фрумкин и другие. Красин быстро продвинулся на пост директора российского отделения «Сименс-Шуккерт» и тем самым получил возможность дать должности другим революционерам как за границей, так и в России. Например, на центральную электростанцию России он устроил работать в числе прочих тестя Сталина, Серго Аллилуева, и Глеба Кржыжановского (6, 392–393).

Позднее, уже в конце 1917 года, Владимир Ильич вновь найдет с Леонидом Борисовичем «общий язык». Красин даже поможет Ленину в жестоком противостоянии того с Яковом Свердловым, за что получит место в правительстве Советской России. Но это отдельная тема...

Что же до Богданова, то он в 1911 году вообще сосредоточился на разработке своих идей о новой науке — тектологии, а также на размышлениях о достижении бесконечного омоложения путем переливания «молодой» крови стареющему организму. Этим вопросом в свое время очень заинтересуется «товарищ» Сталин...

Остается привести несколько «не лакированных» характеристик главного «героя» нашего небольшого исторического расследования — В.И. Ленина.

Русский философ и экономист социал-демократ Н.В. Валентинов (1880–1964): «Он никогда не пошел бы на улицу “драться”, сражаться на баррикадах, быть под пулей. Это могли и должны были делать другие люди, попроще, отнюдь не он. В своих произведениях, призывах, воззваниях он “колет, рубит, режет”, его перо дышит ненавистью и презрением к трусости. Можно подумать, что это храбрец, способный на деле показать, как не в “фигуральном”, а в “прямом, физическом смысле” нужно вступать в рукопашный бой за свои убеждения. Ничего подобного! Даже из эмигрантских собраний, где пахло начинающейся дракой, Ленин стремглав убегал. Его правилом было “уходить подобру-поздорову” — слова самого Ленина! — от всякой могущей ему грозить опасности... Призывая других идти на смертный бой, сам Ленин на этот бой, на баррикаду, с ружьем в руках, никогда бы не пошел. Какие бы рационалистические, увесистые аргументы в защиту такой позиции ни приводились — морально и эстетически она все же коробит» (7, 38–39).

Социал-демократ Т.И. Алексинская (1886–1968): «Восприняв марксистскую доктрину с ее безличным методом, мы все-таки искали в вожде человека, в котором были бы соединены темперамент Бакунина, удаль Стеньки Разина и мятежность горьковского Буревестника. Такой живой фигуры не было перед нами; но мы хотели олицетворить ее в лице Ленина. И когда я увидела его впервые в 1906 году на одном из загородных митингов в Петербурге, я была страшно не удовлетворена. Меня удивила не его наружность... а то, что, когда раздался крик: “Казаки!” — он первый бросился бежать. Я смотрела ему вслед. Он перепрыгнул через барьер, котелок упал у него с головы... С падением этого нелепого котелка в моем воображении упал сам Ленин. Почему? Не знаю!.. Его бегство с упавшим котелком как-то не вяжется с Буревестником и Стенькой Разиным. Остальные участники митинга не последовали примеру Ленина. Оставаясь на местах, они, как было принято в подобных случаях, вступили в переговоры с казаками. Бежал один Ленин...» (3, 207).

Видный российский социал-демократ Г.А. Исецкий (псевдоним Соломон) (1868–1934): «Он был большим демагогом... Прежде всего отталкивала его грубость, смешанная с непроходимым самодовольством, презрением к собеседнику и каким-то нарочитым (не нахожу другого слова) “наплевизмом” на собеседника, особенно инакомыслящего и не соглашавшегося с ним, и притом на противника слабого, не находчивого, не бойкого... Он не стеснялся в споре быть не только дерзким и грубым, но и позволять себе резкие личные выпады по адресу противника, доходя даже до форменной ругани» (25, 20).

«Ленин был особенно груб и беспощаден со слабыми противниками: его “наплевизм” в самую душу человека был в отношении таких оппонентов особенно нагл и отвратителен. Он мелко наслаждался беспомощностью своего противника и злорадно и демонстративно торжествовал над ним свою победу, если можно так выразиться, “пережевывая” его и “перебрасывая” его со щеки на щеку. В нем не было ни внимательного отношения к мнению противника, ни обязательного джентльменства. Кстати, этим же качеством отличался и знаменитый Троцкий... Но сколько-нибудь сильных, не поддающихся ему противников Ленин просто не выносил, был в отношении них злопамятен и крайне мстителен, особенно если такой противник раз “посадил его в калошу”. Он этого никогда не забывал и был мелочно мстителен» (26, 455).

Историк Р.Пайпс: «Ленин был абсолютно чужд нравственных колебаний и напоминал римского папу, который, по словам немецкого историка Л.Ранке, был “наделен такой совершенной уверенностью в себе, что муки сомнения или страх перед возможными последствиями его собственных действий были ему абсолютно неизвестны”. Это качество Ленина делало его крайне привлекательным для определенного типа русских псевдоинтеллигентов, многие из которых впоследствии вошли в партию большевиков, поскольку она давала им опору и определенность в эпоху социальных сдвигов и политических катаклизмов. Особенно же оно импонировало молодым полуграмотным крестьянам, покидавшим деревню в поисках работы и попадавшим в чужой, холодный мир промышленного города, где привычные им межличностные взаимоотношения вытеснялись деперсонализированными экономическими и социальными связями. Ленинская партия давала им чувство принадлежности: привлекали ее сплоченность и простота лозунгов» (19, 17).

Подводя итог всему сказанному, констатируем следующий факт: касса большевиков пополнялась с помощью террора, грабежей, афер, убийств, а также финансирования со стороны иностранных разведок. И все это в атмосфере борьбы за первенство на «революционном фронте» с другими партиями и фракциями, а также непрерывной грызни за лидерство и контроль над финансами в самой партии большевиков.

И еще. Мы видели, что в 1904 году дела «товарища» Ленина шли не блестяще. Зато с образованием БТГ, а затем и БЦ финансы большевиков резко увеличились. Относительно успешное время продолжалось до 1911 года, когда ленинское стремление к единоличной власти над партией привело его к разрыву с Красиным. Следующие несколько лет большевистская партия вела сравнительно «скромное» существование. А основная большевистская «сказка» пришлась на Первую мировую войну, когда Германия начала финансирование «ликвидации Восточного фронта» путем развала Российской империи.

Кстати, согласимся, что после всего вышесказанного о методах пополнения партийной кассы уже не вызывает особого удивления готовность большевиков к сотрудничеству с немцами.

Но это отдельная тема...

Литература

1. Авторханов А.Г. Происхождение партократии: В 2 т. Т. 1: ЦК и Ленин. 2-е изд. Франкфурт-на-Майне: Посев, 1981. 174 с.

2. Айрапетов О.Р. На пути к краху: Русско-японская война 1904–1905 гг. Военно-политическая история. М.: Алгоритм, 2014. 496 с. (Сер. «Исторические открытия».)

3. Арутюнов А.А. Ленин: Личностная и политическая биография: В 2 т. Т. 2: Документы. Факты. Свидетельства. М.: Вече, 2002. 480 с. (Сер. «Досье без ретуши».)

4. Балабанова А. Моя жизнь — борьба: Мемуары русской социалистки. 1897–1938. М.: Центрполиграф, 2007. 334 с. (Сер. «Свидетели эпохи».)

5. Буренин Н.Е. Памятные годы: Воспоминания. Л.: Лениздат, 1961. 202 с.

6. Бьеркегрен Х. Скандинавский транзит: Российские революционеры в Скандинавии. 1906–1917. М.: Омега, 2007. 542 с. (Сер. «Загадочная Россия. Новый взгляд».)

7. Валентинов Н.В. Недорисованный портрет. М.: Терра, 1993. 560 с.

8. Гейфман А. Революционный террор в России. 1894–1917. М.: Крон-Пресс, 1997. 446 с. (Сер. «Экспресс».)

9. Георгиевский Г. (Г.П.). Очерки по истории Красной гвардии. М.: Факел, 1919. 110 с.

10. Зарницкий С.В., Трофимова Л.И. Советской страны дипломат: Л.Б. Красин. М.: Политиздат, 1968. 262 с.

11. Красин Л.Б. (Никитич). Дела давно минувших дней. М.: Молодая гвардия, 1930. 112 с. (Сер. «Библиотека историко-революционных мемуаров».)

12. Ленин В.И. ПСС: В 55 т. 5-е изд. М.: Госполитиздат, 1958–1965. Т. 5: Май–декабрь 1901. 550 с.; Т. 11: Июль–октябрь 1905. 590 с.; Т. 14: Сентябрь 1906 — февраль 1907. 564 с.; Т. 46: Письма. 1893–1904. 622 с.; Т. 55: Письма к родным. 1893–1922. 618 с.

13. Лепешинский П.Н. На повороте. М.: Госполитиздат, 1955. 232 с.

14. Майсурян А. Другой Ленин. М.: Вагриус, 2006. 478 с.

15. Никитин Б.В. Роковые годы: Новые показания участника. М.: Айрис-пресс, 2007. 384 с. (Сер. «Белая Россия».)

16. Николаевский Б.И. Тайные страницы истории. М.: Изд-во гуманитарной лит., 1995. 512 с.

17. О’Коннор Т.-Э. Инженер революции. Л.Б. Красин и большевики. 1870–1926. М.: Наука, 1993. 268 с.

18. Павлов Д.Б. Русско-японская война 1904–1905 гг.: Секретные операции на суше и на море. М.: Материк, 2004. 460 с.

19. Пайпс Р. Русская революция: В 2 кн. Кн. 2: Большевики в борьбе за власть. 1917–1918. М.: РОССПЭН, 1994. 584 с.

20. Пролетарская революция: Исторический журнал Истпарта. М.; Л.: Госиздат, 1926. № 1 (48). 670 с.

21. Самоубийство Н.П. Шмита // Красный архив: Исторический журнал. М.; Л.: Госиздат, 1925. Т. 4/5 (11/12). С. 467–471.

22. Сикорский Е.А. Деньги на революцию (1903–1920 гг.). Смоленск: Русич, 2004. 624 с.

23. Смирнов В.М. Финляндия — красный тыл революции 1905 г. // Красная летопись: Исторический журнал. Л.: Ленингр. обл. изд-во, 1931. № 5/6 (44/45). С. 8–29.

24. Соколов Б.В. Любовь вождя: Крупская и Арманд. М.: АСТ-ПРЕСС Книга, 2004. 366 с. (Сер. «Крупская и Арманд».)

25. Соломон Г.А. Вблизи вождя: Свет и тени. Ленин и его семья. М.: Москвитянин, 1994. 56 с.

26. Соломон Г.А. Среди красных вождей. М.: Современник: Росинформ, 1995. 508 с. (Сер. «Осмысление века: Кремлевские тайны».)

27. Троцкий Л. Портреты революционеров. Вермонт: Бенсон, 1988. 416 с.

28. Фельштинский Ю. Вожди в законе. М.: Терра — Книжный клуб, 1999. 358 с. (Сер. «Уголовная история советской власти первой четверти ХХ века».)

29. Фельштинский Ю.Г., Чернявский Г.И. Лев Троцкий: В 4 кн. Кн. 1: Революционер. 1879–1917. М.: ЗАО Изд-во «Центрполиграф», 2012. 448 с. (Сер. «Всемирная история».)

30. Чихару И. Японский резидент против Российской империи: Полковник Акаси Мотодзиро и его миссия 1904–1905 гг. М.: РОССПЭН, 2013. 196 с. (Сер. «Неизвестная революция».)

31. Чуев Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. М.: Терра, 1991. 604 с.

32. Шамбаров В. Свердлов: Оккультные корни Октябрьской революции. М.: Алгоритм: 2013. 462 с. (Сер. «Вожди Советского Союза».)

Окончание следует.