Псков в шатре голубых небес, и солнышко по-вешнему припекает, хотя уже пришла матушка-зима, и со дня на день зазвенят морозы, завоют в печной вьюшке метели. Но пока серебрится в солнечном свете река Великая, сияют купола, маковки и кресты старинных храмов, а на каменных стенах Крома[1] являются вещие словеса древнего писателя Нестора, старинного писателя Димитрия Ростовского и в озаренном воображении оживают псковские святыни, видится великий князь Игорь Рюрикович и равноапостольная княгиня Ольга, матерь града сего, величаво запечатленная в слове, цвете и камне.

Гляжу завороженно на Великую реку и вижу на речном берегу у веси Выбудской князя Игоря в охотничьем кафтане, с луком, искусно изогнутым, с колчаном стрел, и хочется князю перебраться на другой берег, богатый дичью. И высмотрел князь юношу, плывущего на лодке, окликнул и вот, умостившись в лодке, узрел, что вовсе и не юноша на веслах, а юница, девица-краса, русая коса, и красу ни пером описать, ни в сказке сказать. «Красота Ольги уязвила сердце Игоря <...> и он начал прельщать ее словами <...>. Блаженная же Ольга, уразумев помыслы Игоря <...> пресекла беседу его, обратившись к нему, точно мудрый старец, с таким увещанием»[2]: «Не прельщайся, видев мя юну девицу и уединену, и о сем не надейся, яко не имаши одолети ми; аще и невежда есмь, и вельми юна, и прост обычай имам, яко же мя видиши, но обаче разумех, яко поругати ми ся хощеши и глаголаши нелепая, его же не хощу и слышати. Прочее же внимай себе и останися таковаго умышления; дондеже юн еси, блюди себе, да не одолеет ти неразумие, и да не постражеши зло некое; останися от всякаго безакония и неправды, аще сам уязвен будеши всякими студодеянии, то како можеши неправду возбранити и праведно судити державе твоей?..»[3]

Смутился князь, устыдился, а вернувшись в великокняжеский терем, затосковал по Ольге, девице премудрой, и вещий Олег привез деву в жены князю Игорю. Писатель Нестор в Повести временных лет поминает великое событие: «В лѣто 6411. Игореви възрастъшю, и хожаше по Олзѣ и слушаше его, и приведоша ему жену от Плескова именемь Ольгу».

Но Плесков — эдак в древности величали Псков — о ту пору был лишь посельем, а городом стал по Промыслу Божию и деянию блаженной Ольги, княжеской первохристианки. Красиво поведала о сем псковская поэтесса Ларина Федотова: «...объезжала великая княгиня Ольга свои владения... День клонился к вечеру. Утомленная Ольга спешилась с коня и подошла к берегу реки Великой. Темные тучи на небе проносились так низко, что казалось, вот-вот зацепят макушки деревьев... Внезапно ветер стих, точно удивленные, замерли деревья, а спешившие с севера тучи замедлили свой бег и расступились, уступая место яркому золотистому свету, который тремя лучами пролился с небес на землю. Там, где у слияния двух рек — Великой и Псковы — высился каменистый мыс, поросший могучими столетними деревьями, свет трех лучей пересекся. Пораженная этим чудным видением, Ольга воскликнула: “На этом месте будет храм Святой Троицы и град велик, славен и во всем изобилии!”

На лад старинный звать его
                                                    Плесков,

Он и теперь звенит колоколами.

Наш древний Псков из памяти веков

Глядит пятью большими куполами».

Высока и горделива любовь псковичей к великой княгине Ольге, былой жительнице села Выбуты: на реке Великой левая протока — Ольгины Слуды, правая — Ольгины Ворота; в Ольгином граде — Ольгинский мост, Ольгинская набережная с часовней в честь святой Ольги; в окрестностях — Ольгин ключ, где умывалась равноапостольная, и Ольгино поле, и Ольгин камень.

В дни торжеств, посвященных 1100-летию изначального упоминания Пскова в летописи, город изукрасился двумя памятниками: произведение выдающегося русского скульптора Вячеслава Клыкова, изваявшего святую Ольгу — Елену в святом крещении в Царьграде — в ее апостольском величии. А в скульптуре работы Зураба Церетели княгиня Ольга — святая воительница.

Площадные ваятели увековечили в камне православную княгиню, что яко солнце взошла над языческой Русью; но и псковские писатели, прошлые и нынешние, с коими довелось беседовать, на все лады воспели в прозе и поэзии равноапостольную Ольгу и Ольгин град. Скажем, у Валерия Мухина в книге «Русский дух» вычитал эдакое четверостишие:

Почему не улетели,

Христарадничать пошли?

Неужели в самом деле

Лучше Пскова не нашли?

* * *

Давным-давно взбрела в память блажь посетить древние святокняжеские города, в богатырской мощи, в самобытной красе которых краса и мощь русского народа. Лелеял в душе сокровенную блажь, но коль в кармане блоха на аркане, то возлагал надежды лишь на казенное попечение. И вдруг, словно Промыслом Божиим, казна расщедрилась и одарила грешного путешествием во Владимир и Муром, в древнее поселье святорусского богатыря Илии Муромца, очерк о котором ныне довожу до ума. А свершилось путешествие благодаря попечению Иркутского дома литераторов, где и собирается по красным дням писательское братство.

А через месяц — путешествие в Псков... Загадалось же путешествие года два назад, когда мой роман «Боже мой...» удостоился премии имени Николая Лескова «Очарованный странник». На премиальной церемонии познакомился я с Игорем Смолькиным-Изборцевым, учредителем сей премии, председателем Псковского писательского содружества, автором двадцати книг прозы и публицистики, лауреатом многочисленных литературных премий. О творчестве сего писателя прочел яркое слово Елены Крюковой: «...есть писатели, для которых строительство души, и собственной, и читательской, есть каждодневное, трудное, непрестанное, подлинное строительство храма. И храм этот они строят каждую минуту, каждую секунду своей жизни; они, вместе с этим возведением храма духовного, словесного, строят, выстраивают и себя; это и есть та пресловутая работа над собой, грешным, путь от греха — к Богу, строительство уже не просто души — судьбы. Таков писатель Игорь Смолькин-Изборцев. Один из самоцветов в сокровищнице современного православного, Святым Духом исполненного, родного, наполненного любовью и верой Русского Слова».

Вот с Игорем Смолькиным-Изборским по-дружески и договорились, что однажды я навещу Псков, и по сему поводу сочинил я челобитное послание в Ассоциацию союзов писателей и издателей России, кою возглавляет известный российский прозаик Сергей Шаргунов. И не зря бил челом: благодаря ассоциации и погостил в Пскове, где Игорь, поклон ему сибирский, договорился о трех встречах с тамошними книгочеями. Впрочем, книгочеи — громко речено, ради красного словца, но, может, после встреч и добавятся души в читательском мире.

А до псковского гостевания, уточняя время, темы бесед, писал я записки в ассоциацию Марии Базалеевой, которая о ту пору читала мою книгу «Не родит сокола сова», что весьма неожиданно для столичной жительницы. Впрочем, в былые лета у избранных городских жителей, и даже столичных, до вечного покоя светилась в душе сокровенная любовь к патриархальной Руси, к полям и лугам, к хлебородным пашням, к миру пахотных крестьян. А посему былые горожане любили, да и поныне любят повествования, где звучит мудрая и живописная старосельская речь. Вспомним «Калину красную» Шукшина, «Последний поклон» Астафьева, «Привычное дело» Белова, «Прощание с Матёрой» Распутина; вспомним и романы Личутина... Ведал и я читательский интерес к своим старосельским сказам, кланялся читателям за мужество, ибо чтение эдакой прозы, насыщенной древним и вечно юным народным образом, не утеха, а творчество, но, слава Богу, читатели мои обладали творческим даром, словно отсулённым свыше.

Эдаким читательским даром обладает и Мария Базалеева, благодаря чему, похоже, и сподобился я гостить в Ольгином граде. Во Пскове встретил и сопровождал Игорь Изборцев, открывала же мои литературные вечера Надежда Еременко, сотрудница ассоциации, и — благодарный поклон ей — в свободные часы настойчиво приобщала меня к величавой красе святорусского города, воплощенной в древних храмах, башнях, крепостных кремлевских стенах. Сподобились мы посетить и Псково-Печерский монастырь с его пещерами, где, предав Богу душу, упокоились насельники святой обители. Изрядно, с любовью поведал о монастыре, о городе и коренной псковский житель писатель Игорь Изборцев.

Творческие встречи начались с областной библиотеки имени Валентина Курбатова, который, сколь помнится, частенько гостил в Иркутске, будучи близким другом и воспевателем Валентина Распутина. В сокрушительные девяностые писательский мир раскололся на два враждебных лагеря: на плачущих по рабоче-крестьянской и царской империи, жаждущих ее возрождения, и на клянущих империю, уподобляя державу, и царскую, и советскую, тюрьме народов, при сем алчно взирая на Запад. И Валентин Курбатов, миротворец, миролюбец, в Иркутске был равноценным знаменем в обоих лагерях. А в лета сурового идейного противостояния Астафьева и Распутина по-дружески гостил у Виктора Петровича и Валентина Григорьевича.

Но вернемся в областную библиотеку, где началась моя беседа о деревенской прозе, озаглавленная строчкой из стихотворения Николая Рубцова «Люблю до вечного покоя»... Надежда Еременко поведала о моем творчестве, и я, в согласии с темой, толковал о деревенской прозе, что осчастливила русскую классическую литературу, подарив талантливые сочинения Бориса Шергина, Федора Абрамова, Василия Шукшина, Виктора Астафьева, Евгения Носова, Василия Белова, Валентина Распутина, Владимира Личутина. К деревенщикам примыкала и добрая дюжина писателей, чьи избранные сочинения порой не уступали и произведениям выше упомянутых писателей.

Деревенскую прозу предрек Федор Достоевский еще в 1871 году. В то лето он пишет Николаю Страхову: «А знаете — ведь это все помещичья литература. Она сказала все, что имела сказать (великолепно у Льва Толстого), — но это в высшей степени помещичье слово было последним. Нового слова, заменяющего помещичье, еще не было...» Та же мысль в «Дневнике писателя» (1876): «...литература нашего периода кончилась. <...> ...когда народ... твердо станет... он проявит своего Пушкина...» И народ проявил своего Пушкина: через полтора столетия в русскую литературу вошли певцы крестьянского мира, словно певчие в храм искусств. Вначале по-деревенски робко и стеснительно — лапотники же, деревенские катанки, — а в семидесятые, восьмидесятые во всю отчаянно-печальную удаль явилась в русском искусстве деревенская проза.

Сразу по окончании библиотечной встречи, подписывая книги, беседовал я с Валерием Мухиным и Александром Себежанином, собратьями по ремеслу, писателями Пскова, и те вручили мне свои книги и в придачу сушеных ельцов под пиво. Покаюсь, передарил ельцов Владимиру Личутину, когда гостил у того в Переделкине. Мир тесен, словно деревня: и Владимир Костров, царство небесное рабу Божию, бывший сосед Личутина, с которым Владимир играл в шахматы, писал о лирике Валерия Мухина: стихи его «лишены столь модного ныне лукавства и суемудрия. В них живут столь любимые Пушкиным простодушие и пасторальная ясность, что возвышает душу русского человека, постоянно сотрясаемую судорогами властных модернизаций».

На библиотечном вечере среди слушателей встретил псковскую поэтессу Виту Пшеничную, чьи светлые стихи читал ВКонтакте, и даже, помнится, выписал четверостишие:

Опять ветра заголосили...

Но чем тревожней, тем светлей

Мне думается о России,

О тихой Родине моей.

* * *

Следующая встреча — гимназисты двадцать восьмой Псковской гимназии, где изучаются основы православной культуры; и тема встречи: «Илия Муромец — образ русского народа». Тема мне близкая, родная, любимая, ибо еще в девяносто первом году прошлого века в сборнике «Яко богиню землю нареки» увидел свет мой очерк «Святая Русь не пуста стоит. К 800-летию со дня преставления преподобного Илии Муромца». Российский люд о ту пору еще читал книги, и мой сборник публицистики — не прозы — вышел тиражом пятьдесят тысяч — богатырский тираж по нынешним летам, когда прозаические книги в губерниях печатают в лучшем случае тысячным тиражом, а поэтические — сотню либо две.

На встрече с православными гимназистами я поведал о том, что Илья Муромец в героическом русском эпосе — обобщенный образ родного народа: пахотный крестьянин по роду-племени и по духу, казак-шлемоносец по ратной службе, оборонитель Святой Руси, защитник вдов и сирот, а на склоне жизни — покаянный инок, замаливающий смертные грехи, скопленные в казачьей вольнице, и в глубокой старости — святой преподобный Илия Муромец, печерский чудотворец, в земле Российской просиявший, чьи нетленные мощи в Дальних пещерах Киево-Печерской святой обители. Сей святой запечатлен в творениях вдохновенных богомазов, покровительный лик его на русских воинских знаменах и в крестьянской устной поэзии, бескрайней и таинственной, яко Божий Мир.

В псковском гостевании особо впечатлила литературная встреча с участниками молодежного клуба Псковской епархии «Трилучье», где я размышлял о русской святости и представлял свою книгу «Накануне великих деяний. Святитель Иннокентий Московский: детство, отрочество, юность».

Изданию книги о святителе сопутствовал воистину Промысел Божий... В 2022 году в кои-то веки, прости мя, Господи, посетил Троице-Сергиеву лавру, где после полудня в Троицком храме помолился у мощей преподобного Сергия Радонежского, светоча земли Русской, а переночевав в паломнической гостинице, утром пришел на божественную литургию в Свято-Успенский собор. В столице гостил я редко, годом да родом, и, грешный, суетный, лишь трижды посетил лавру, к сему по-туристически спешно, успевая лишь помолиться у мощей преподобного Сергия, затеплить свечи в храмах во здравие, за упокой да полюбоваться величием монастырского зодчества. А помянутым летом впервые стоял на божественной литургии в Свято-Успенском соборе. Освоившись, огляделся и обнаружил, что стою вплотную с мощами, а с чьими — не ведаю; но тихо спросил богомольную старуху, и тихо ответила старая: «Святителя Иннокентия Московского». До слез умилила нежданная-негаданная встреча с земляком, уроженцем иркутского села Анга, семинаристом Иркутской духовной семинарии, священником иркутского Благовещенского храма, на закате своего века возглавившего Русскую Православную Церковь и просиявшего в лике святых.

Возвращался я из лавры, потом летел в Иркутск, с отрадной улыбкой поминая литургию, мощи святителя Иннокентия Московского, а в Иркутске позвонили мне из краеведческого музея и предложили для малых отроков и отроковиц сочинить книжку про апостола Сибири и Аляски святителя Иннокентия. Воистину, Промысел Божий...

Усердными трудами книжка «Накануне великих деяний» сочинилась, увидела свет, и, похвалюсь, о книжке лауреат Патриаршей премии Михаил Тарковский писал: «Прекрасный русский писатель Анатолий Григорьевич Байбородин написал очерк об этом великом человеке земли Байкальской, и это совершенно не случайно. <...> В своем очерке А.Байбородин замечательно, ярко и с огромной любовью рассказывает о святителе Иннокентии...»

О сей книжке и толковал я псковским гимназистам, а потом отвечал на вопросы, подписывал книжки. Тем завершилось мое путешествие в Псков, и теперь осталось лишь сказать поклонное слово древнему городу...

* * *

Могучие, приземистые псковские башни — шеломы велиих псковских воев, уставших от вечной брани и окаменевших, а крепостные стены величавого Кремля — Крома по-псковски — в суровых северных камнях таят память о сих богатырях святорусских, оборонявших Ольгин град. 123 раза супостаты осаждали северо-западный форпост древнего русского царства, но псковичи одолевали басурман, к сему Псков обороняли и крепости на дальних подступах: Изборск, Опочка, Вороничи, Печоры, Невель, Остров...

Побеждали псковичи по милости Божией, по молитвам Матери Божией и всех святых, а по преданию, Царица Небесная являлась и въяве, что запечатлели избранные псковские писатели в своих сочинениях. Случилось, польский король Баторий осадил Псков и, озирая могучие крепостные стены, восхищенно воскликнул: «Кроме Парижа, не видел я города, подобного по красоте и обширности. Дай Бог нам взять сей город». Псковичи храбро оборонялись, а когда силы иссякли, с иконой Царицы Небесной крестным ходом пошли к стене и с песнопениями встали там, где поляки тайком прокопали подземный ход и заложили порох. Прозвучал мощный взрыв, проломивший стену, и поляки с ликующими воплями ринулись в город, но уперлись в крестный ход, во главе коего — сама Царица Небесная. Супостаты ушли, город выстоял, а псковские писатели воспели сию победу в прозе и стихах.

Декабрь 2024 года