Есть в Москве странная организация — комиссия по решению вопросов регулирования объектов культурного наследия. И работают в ней не менее странные люди. Вот, к примеру, Виталий Петрович Ф. На днях ему исполнилось шестьдесят. Мужчина он полный, даже слегка тучный, в неизменном двубортном костюме, бортами своими скрывающий разные тучности. Ходит он медленно, шатко и валко, от одного кабинета к другому. И чего странного? А вот невозможно было увидеть Виталия Петровича на улице. Его день начинался так: он просыпался, одевался и спускался по лестнице на подземную парковку, которую очень удобно построили прямо у него под домом. На парковке Виталий Петрович шел к своей машине, садился в нее и лихо доезжал до другой подземной парковки, которую очень удобно построили прямо под местом его работы. Там он поднимался на лифте на четырнадцатый этаж и шел по коридору до своего кабинета, который очень удобно располагался прямо напротив лифта. Этот порядок нарушался примерно раз в неделю, когда кончался бензин, тогда Виталий Петрович делал небольшой крюк к заправке. Он не бывал на улице не из-за страха или других неприятных эмоций, а просто потому, что не было нужды. В самом деле, за покупками ходила Гульбахор, помощница его жены, она же иногда забирала письма и посылки с почты. Сантехнические и прочие бытовые вопросы решал Алижонджан. Вся рабочая документация была доступна в электронном виде и находилась на ноутбуке, который Виталий Петрович всегда держал при себе. Зачем же ему было тратить время, расхаживая по улицам, когда он мог потратить его гораздо эффективнее — на заседаниях комиссии или просто отдыхая дома?

Виталий Петрович занимал в комиссии почетное место председателя с момента ее создания — чуть больше двадцати лет — и, конечно, гордился своей работой. Она заключалась чаще всего в том, чтобы решить, можно ли снести тот или иной дом, а на его месте построить новое комфортное жилье или офисные человейники. Он называл себя городским доктором: ветхие трущобы определялись под снос, а на их месте росли новые, блестящие здания, поражающие воображение своей высотой, формой и цветом, как говорил чрезвычайно гордый Виталий Петрович: «Оздоровлялась сама городская ткань!»

Стоит заметить, что «оздоровление городской ткани» почти всегда встречало сопротивление градозащитников и прочих неравнодушных граждан. Особенно общественность возмутил факт сноса ткацкой фабрики 1890 года постройки. Снаружи фабрика действительно производила гнетущее впечатление: это было двухэтажное вытянутое здание с очень грязными окнами и трухлявыми дверями, с него давно осыпалась штукатурка, обнажая крошащийся кирпич. Внутри же располагалось настоящее инженерное чудо. В 1930 году здание фабрики передали под нужды трамвайного депо. Был устроен ремонтный корпус, пробита стена, установлены ворота, к ним подвели рельсы — и тут у строителей возникла проблема: для нормальной работы ремонтникам требовалось залезать под трамвай, а значит, в полу надо было сделать углубление, иначе ремонт был бы невозможен. Пол, однако, не поддавался никоим образом ни киркам, ни ломам, ни даже динамиту. Для решения этой проблемы был приглашен инженер, чье имя затерялось в истории. Он предложил проломить потолок, открыв пространство второго этажа в нескольких местах, а на первом поставить удивительно сложную металлическую конструкцию, с помощью которой трамвай можно было бы поднять вверх, — так у рабочих на первом этаже появлялся доступ к приводу и мотору, а на втором, через пробитые в полу отверстия, — к пантографу. Его замысел был осуществлен, конструкция работала на ура, и, что удивительно, она дошла до наших дней в полной сохранности! Ну, дошла бы, но Виталию Петровичу показали фотографии фасадов, он, конечно, ими не впечатлился, а дальше смотреть не стал. Решение было однозначным: снос. Этот случай сразу же получил огласку, двое не самых известных в городе изобретателей даже опубликовали открытое письмо с требованием оставить городу инженерное чудо. Письмо, как и огласка, конечно, не помогло, Виталий Петрович даже гордился тем, что не пошел на поводу у общественности и помог избавить город от рушащегося непонятно чего.

После этого в среде градозащитников и неравнодушных граждан Виталий Петрович получил прозвище Куб. Как самому Виталию Петровичу потом объяснила его секретарша Леночка, прозвище было выбрано не случайно: дело в том, что как-то раз в начале двадцатого века один знаменитый художник-авангардист решил, что идеальный квадрат — это символ смерти, а за ним эту идею подхватил один архитектор, но поскольку архитектура — трехмерное искусство, квадрат стал кубом. И вот Виталий Петрович внезапно для себя оказался символом смерти. Виталий Петрович вообще не любил авангард, градозащитников и всех прочих причастных. «Квадраты, кубы, три дэ... тьфу! Нет бы радоваться, что я ради их же собственного блага очищаю городской культурный слой от скучных коробок, а они... они... смерть!..» — ответил он тогда Леночке.

В общем, общественность не любила Виталия Петровича, зато его очень любили всевозможные строительные компании, поскольку он позволял им заполучить ценнейшие участки практически в центре города и возводить на них здания практически без ограничений по высоте или застраиваемой площади участка. Зная о любви, которую питали к нему застройщики, Виталий Петрович не мог не любить их в ответ.

* * *

Однажды вечером, после очередного заседания комиссии, Виталий Петрович попросил Леночку принести ему бумаги по следующим объектам, судьбу которых ему предстоит решить. Девушка зашла к нему в кабинет, и Виталий Петрович, почувствовав, что у него очень устали глаза, попросил ее зачитать с листа. Она начала:

— На заседании от десятого октября двадцать четвертого будет рассматриваться вопрос о снятии статуса объекта культурного наследия с целью последующего сноса и облагораживания территорий следующих объектов: квартал деревянной малоэтажной застройки по улице Ногина, дома № 3, 7, 11, дом № 25 по улице Василия Перова, а также башни Московского Кремля: Тайницкая, Первая Безымянная и прилегающие к ним участки кремлевской стены.

— Погодите-ка... — Виталий Петрович подумал, что ослышался. — Кремль? Выдающийся пример фортификационных сооружений? Древняя твердыня, ставшая самим символом России всех времен? — Виталий Петрович сам удивился своим пафосным формулировкам.

— М-м... — Леночка замялась и пробежала глазами по листу еще раз. — Да, участок на Кремлевской набережной.

— Ну-у, это уже как-то неприлично. — Виталий Петрович задумался. — Пускай ко мне завтра, перед заседанием, зайдет представитель компании-застройщика, мне надо с ним это обсудить.

* * *

На следующий день в кабинет Виталия Петровича постучался молодой человек с квадратной челюстью и портфелем в руках. Он выждал пару секунд и, не дожидаясь ответа, зашел:

— Добрый день!

Виталию Петровичу сразу же не понравилось, как важно молодой человек это сказал.

— Я представляю строительную компанию «СПИК». Вы назначили мне встречу вчера. — Молодой человек протянул руку.

Виталий Петрович замялся, но пожал ее.

— Ну, чем вы сегодня меня порадуете? — спросил Виталий Петрович с толикой неприязни: пронзительно высокий голос и манера речи молодого человека не вызывали у него ничего, кроме раздражения, хотя обычно представители легко находили к нему подход.

— Сразу перейду к делу. Мы предлагаем снести башни Тайницкую и Первую Безымянную, а также части стен Кремля, к ним примыкающие. Параллельно с этим из государственной собственности в частную переводится участок Тайницкого сада. Таким образом, освобождается сектор, имеющий форму прямоугольника со сторонами девяносто на двести метров. Рельеф на участке разравнивается до уровня Кремлевской набережной. Далее на участке возводятся два жилых здания высотой не менее четырехсот метров.

Молодой человек сделал тут паузу, и Виталий Петрович воспользовался ею:

— А чем же так плохи башни, что вы их предлагаете сносить? Знаете-с, для сноса причина нужна, по-другому никак нельзя. — Что-то в собственных словах неожиданно задело Виталия Петровича. Раздражение сменилось плохо скрываемой злостью.

— Ах да, ну смотрите. — Молодой человек разложил на столе бумаги. — Это копия описи Московского Кремля 1667 года, составленная по приказу царя Алексея Михайловича. Я зачитаю выдержку: «Тайницкая башня. На ней своды целы. А на башне чулан деревянной, рубленой, а в чулане часы. Да на той же башне две избы поставлены деревянныя. А сказал часовой мастер, что он поставил те избы на свои деньги, и поставил, не бив челом, без указу. А меж тех изб и чулана, где часы стоят, сенишко, а в сенишках отход, а из отходу сиречь свод на стену идет моча, и оттого своду будет поруха». — Молодой человек читал, пытаясь подражать древнерусскому говору.

Виталий Петрович передвинул степлер и вздохнул.

— Так вот, мы нашли схожий случай в вашей практике: два года назад рассматривался вопрос о сохранении бывшей типографской фабрики «Заря», вы тогда вынесли решение о сносе, поскольку в здании более двадцати лет производилась работа со свинцовыми чернилами — следовательно, свинец впитался в стены...

— Говорите быстрее, у меня много дел. — Виталию Петровичу хотелось побыстрее закончить разговор.

— Ну смотрите же, в описи сказано, что внутри башни было сооружено отхожее место, а значит, что там было? Правильно! Ам-ми-ак. — Молодой человек чеканил каждый слог. — Аммиак еще более токсичная вещь, чем свинец, и мы имеем все основания утверждать, что башню невозможно от него очистить, сами не хотим сносить, но вы же понимаете, другого выхода нет... — Тут он выдержал паузу. — Надо вычистить там все от токсинов, а они уже впитались в кирпичи. — Молодой человек как-то неестественно улыбнулся. — Сами не рады, но как же по-другому?

Виталий Петрович посмотрел в бумаги, которые молодой человек оставил на столе. Он нервно сжал правую руку в кулак и сразу же разжал. «Казалось бы — Кремль! Как же можно позволить снести целых две башни ради какой бы то ни было прекрасной высотки? А может... Ну все-таки башенки же самые невзрачные, вон у одной даже названия нет... Не станут же в самом сердце Москвы воздвигать что-то недостойное красоты великого города? Пусть бы даже и пришлось чем-то пожертвовать. А может...» — судорожно думал он, но вслух сказал только:

— Хм, а по поводу Первой Безымянной что? Тоже аммиак?

— Нисколько! Ровно наоборот, там только порох был, но это неважно! — Молодой человек заговорил с гордостью: вот они — самые запоминающиеся переговоры в его жизни! Вот сейчас он устроит, возможно, главное преобразование московского центра. — В ее случае искажен первоначальный замысел архитектора. Видите ли, Первую Безымянную не раз сносили и восстанавливали. Последний раз ее полностью снесли в 1812 году, а потом восстановили около 1831-го. На протяжении двадцатого века она не раз подвергалась реконструкциям, последняя проходила с 1973-го по 1981-й. На этих основаниях мы никак не можем утверждать, что она обладает большей ценностью, чем, например, панельный дом, не так ли? — Последнее предложение молодой человек произнес с особенным нажимом, практически переходя на фальцет.

Виталию Петровичу поплохело. Может, высокий голос молодого человека его добил, может, одолели сомнения, так или иначе, он понял, что не сможет сейчас дать четко аргументированного решения, которого требовала ситуация.

— Знаете, зайдите ко мне завтра, мне надо подумать, — неуверенно сказал Виталий Петрович.

— Это значит — вы согласны? — На лице молодого человека промелькнула улыбка.

— Это значит — зайдите ко мне завтра! — отчеканил Виталий Петрович.

* * *

Сразу же после злополучной встречи Виталий Петрович спустился к своей машине. Мысли о кремлевских башнях не покидали его — все никак не находилось решения этой замысловатой задачки: «Но я же за последние двадцать лет никому не отказывал в сносе! Надо держаться своей репутации. Или...» Ход его мыслей прервал скрежещущий звук, который донесся из-под капота машины, когда он попытался ее завести. Виталий Петрович попробовал еще и еще, но машина наотрез отказывалась заводиться. Спустя двадцать минут и один звонок механику Виталий Петрович понял, что он не сможет уехать из здания комиссии в течение следующих двух часов. Он было хотел остаться в машине и подождать механика — тот  уже мчался к нему с деталью, без которой машина никак бы не завелась, — но не смог. Ему очень хотелось есть, ведь обычно к этому времени он был дома, где его любимая жена подавала его любимый ужин. Голод заставил покинуть машину и устало пойти к ближайшему магазину.

Выйдя на улицу, Виталий Петрович замер. За последние двадцать лет он ни разу не вдыхал такой чистый воздух. Ветер ласкал лицо и как-то даже волновал душу Виталия Петровича. Наконец он оказался на тесной улочке с узкими тротуарами и теснящимися вдоль нее жилыми домами. Внезапно Виталий Петрович понял, что не знает, как выглядит здание, в котором он проработал столько лет. Поднял взгляд, и... оно показалось ему уродливым: запылившийся вентфасад[1] вот-вот был готов облететь, типовые окна, холодно отражающие городской пейзаж, не давали никакого представления о том, что творится внутри, легковесные пластиковые двери были все в царапинах.

Виталию Петровичу мгновенно захотелось оказаться подальше от места своей работы, и он направился в ближайшую арку с мыслью: «Арки созданы для того, чтобы под ними проходить. Видишь арку — иди в нее». К тому же сквозь нее Виталий Петрович увидел неяркий неоновый свет, который принял за вывеску магазина. По другую сторону от арки оказался двор, заполненный деревьями и цветущими кустами, но там не оказалось никакого магазина. Свет исходил от ультрафиолетовой лампы: кто-то из жильцов повесил ее над растениями, которые выращивал на подоконнике. Немного побродив там, Виталий Петрович понял, что из этого двора нет никакого другого выхода, кроме арки, через которую он сюда попал. Он прислонился к заборчику и задумался, ему очень не хотелось снова смотреть на здание комиссии по решению вопросов регулирования объектов культурного наследия.

Пересилив себя, он направился к арке и вышел из нее, закрыв глаза. Вслепую, чувствуя тротуар под ногами и пытаясь не сойти с него на проезжую часть, Виталий Петрович пошел по улице. Открыл глаза уже в совершенно другой обстановке: вокруг него раскинулись красивые дореволюционные дома. Не без удовольствия Виталий Петрович заметил, что может определить примерную дату постройки каждого из них. Вдалеке он заметил огромную башню песочного цвета с высоким шпилем, на котором гордо восседала медная звезда. Однако вид на башню ему перекрыло маленькое красное строение, форма которого показалась Виталию Петровичу неказистой.

Виталий Петрович ускорил шаг. Ему все сильнее хотелось увидеть огромную высотку. Наконец он вышел то ли на площадь, то ли в сквер, обычно он называл такие места «скверщадь». Прямо перед ним раскинулось огромное десятиполосное шоссе, по которому туда-сюда носились автомобили. Их шум совершенно не понравился Виталию Петровичу. Внутри машины гораздо приятнее, чем снаружи. За дорогой высился небоскреб, который Виталий Петрович безошибочно определил как дом Министерства путей сообщения — сталинскую высотку на Красных Воротах.

Слева от высотки стоял доходный дом, по высоте достающий до ее боковых крыльев. Старый московский тучерез стоял здесь, как бы напоминая, что высотность — это не привилегия современных зданий, что более ста лет назад архитекторы и инженеры придумывали вещи, поражающие воображение не менее, чем спиковские чудовища. Чуть правее на улицу острым углом выходило здание с часовой башней. Как будто вырезанное из серого мрамора, оно производило невероятный эффект. От автобусной остановки, с которой на него смотрел Виталий Петрович, оно казалось строго прямоугольным, но стоило сделать всего два-три шага в сторону, как обнаруживалось, что ни одна его сторона не пересекалась с другой под прямым углом. Виталий Петрович был заворожен. Еще вчера он бы назвал это здание скучным, поскольку на его фасаде не было ни одной мало-мальски цепляющей детали. Но сегодня Виталий Петрович столкнулся с ним лицом к лицу и не мог не чувствовать восторга, с восхищением рассматривая его сложную геометрию.

Виталий Петрович жадно осматривал все вокруг, он, казалось, мог бы смотреть на эту панораму вечно, но наконец, оторвавшись от того, что было прямо перед ним, повернулся назад. Сзади, скрытый за деревьями, высился красный павильон метро. От размышлений о красоте павильона Виталия Петровича отвлек незнакомец, одетый в темный костюм старого покроя.

— Добрый день. Любуетесь? — спросил незнакомец.

Приятный, интеллигентный. Сероватая кожа на вытянутом лице, обвисшие усы.

— Да-а, — растерянно протянул Виталий Петрович. — Никак не могу понять, что мне напоминает это сооружение. Вам как кажется, что это?

— Ну... — Незнакомец усмехнулся. — Мне форма этого, как вы выразились, сооружения понятна лучше, чем многим. Посмотрите, это же тоннель. Вход в метро в форме перспективного тоннеля, разве не остроумно?

— Конечно-конечно, — сразу согласился Виталий Петрович. — А почему это вам форма понятна лучше, чем многим? Вы исследователь?

Незнакомец помедлил с ответом. Он посмотрел сначала на павильон, потом на Виталия Петровича, потом обратно на павильон.

— Нет, я архитектор, — ответил он наконец, закуривая сигару. — И мне довелось проектировать этот самый павильон.

— Но позвольте... — Виталий Петрович дернулся. — Павильон построили более девяноста лет назад! Это же первая очередь Московского метрополитена, ее открыли в 1935 году! Не утверждаете ли вы, что вам сто с лишним лет?

— О нет, что вы, нисколько! — Незнакомец улыбнулся. — Мне всего-то шестьдесят. Просто я давным-давно умер. С архитекторами иногда такое случается: мы умираем, а потом возвращаемся к своим постройкам, чтобы проверить, что с ними происходит. На Красных Воротах, например, с моим зданием все хорошо. В Москве вообще со мной хорошо обращаются, за исключением Лубянки, может быть.

Виталий Петрович молча вытаращился на незнакомца. Несмотря на то что сказанное мертвым архитектором никак не могло быть правдой, Виталий Петрович сразу же ему поверил. Такая встреча легко могла стать ценнейшим источником знаний для любого искусствоведа, и все-таки она произошла именно с ним, Виталием Петровичем Ф., человеком, который никогда не любил искусство первой половины тридцатых и полагал, что архитекторы того времени сошли с пути настоящей архитектуры и ударились в скучную, некрасивую авангардную истерию. Незнакомец тем временем продолжал говорить:

— Вы знаете историю этой площади? Я, например, досконально ее изучил, перед тем как строить этот павильон. В начале XVII века здесь поставили триумфальную арку в честь победы Петра I под Полтавой. А в 1927-м ее снесли. Совсем. Но в моем павильоне остался образ той арки. Неспроста же он красный и полукруглый. Поскольку этот павильон — вход в метро, я не мог не использовать мотив тоннеля. Да, кстати, в конструкции я использовал элементы тюбинга — отделки перегонных тоннелей. Правда, символично? Когда пассажиры входят в вестибюль, они одновременно с этим входят в тоннель. — Архитектор помедлил и спросил: — А что вам напоминает форма моего вестибюля?

— Ракушку! — выпалил Виталий Петрович.

Действительно — полукруглый павильон, вырастающий из земли, выглядел именно как ракушка, но, услышав объяснения мертвого архитектора о том, как сложно складывалась форма павильона, Виталий Петрович подумал, что ракушка — это слишком очевидно. Должно же быть какое-то более изящное объяснение?

— Правильно. — Архитектор довольно кивнул головой. — А что делают ракушки, если приложить их к уху?

— Из них слышно море, — заговорил Виталий Петрович очень быстро. — Море слышится из-за того, что форма раковины усиливает звук крови, которая проходит через кровеносные сосуды!

— Именно так! А кровь метрополитена — это у нас... — Архитектор будто бы играл в викторину с Виталием Петровичем.

— Поезд!

— Несомненно! Вслушайтесь, вслушайтесь, дорогой Виталий Петрович! И вы услышите!

Виталий Петрович прислушался. И услышал! Он услышал утробный рык, который эхом раздавался по тоннелям глубоко под землей. Земля под ногами Виталия Петровича зашаталась. Казалось, мощь поезда, проезжающего прямо под ним, многократно усиливается через раковину павильона, превращаясь в ощущение, по силе сравнимое с землетрясением. Виталий Петрович окинул взглядом площадь. Похоже, только они с архитектором чувствовали эту силу. Ни один человек, проходящий по площади, даже не пошатнулся, в то время как Виталий Петрович с трудом удерживался на ногах.

— Скажите, какого цвета мое здание?

— Красного! — прокричал Виталий Петрович.

— И снова правильно! Красный цвет — это цвет Москвы. Кремля, церквей, домов и машин — всего в Москве! Так повелось с тех пор, как были построены башни Кремля! Те самые, которые вы, Виталий Петрович, хотите снести!

Виталий Петрович упал. Земля затряслась, шум, уже достигший предела, который человеческое ухо может вынести, стал еще громче. Из вестибюля показались два желтых огня, светивших Виталию Петровичу прямо в лицо.

— Прекратите уродовать мой город, — спокойно сказал архитектор, перекрыв на мгновение чудовищный рокот.

Из вестибюля-тоннеля стремительно выехал синий поезд, мчащийся прямо на упавшего Виталия Петровича. В ужасе он попытался отползти в сторону, но тщетно. Огни смотрели прямо на него. За секунду до столкновения Виталий Петрович заорал и, зажмурившись, закрыл лицо руками... А когда открыл, перед ним ничего не было. Ни поезда, ни шума, ни тряски, ни архитектора.

* * *

На следующий день к Виталию Петровичу вновь постучался представитель компании «СПИК», тот же молодой человек, что и вчера.

— Ну что? — небрежно сказал он, думая, что все уже решено. — Сносим?

— Вы знаете... — Виталий Петрович замялся. — Я, может быть, тоже хотел бы, чтобы в самом центре нашего любимого города появилась высотная доминанта. Но что скажет общественность?

— О, это неважно. — Молодой человек улыбнулся. — Важно только разрешение на строительство. К тому же вас никогда раньше не волновало мнение большинства. Разве я не прав?

— А знаете, да! — по инерции согласился он. — Мы действительно можем...

Тут его прервал знакомый шум. В комнате стало темно. Пол затрещал, а изо всех уголков показались маленькие желтые огонечки. Виталий Петрович потряс головой:

— Мы действительно можем изменить Москву!

— Замечательно! — Молодой человек просиял. Мгновенно открыл портфель и достал лист бумаги. — Просто распишитесь здесь, остальное мы решим сами.

Виталий Петрович уверенно взял лист, который ему протянул молодой человек, занес ручку и — мгновенно исчеркал его, местами даже прорывая бумагу.

— Знаете... Я не думаю, что вы принесли мне хороший проект.

— Но как же? — оторопел молодой человек. — Вы же только что согласились! Как же аммиак? Неужели вы хотите и дальше отравлять наш прекрасный город? А реконструкция? Я же говорил, что башни ценны настолько, насколько ценен панельный дом!

— Никакого аммиака там нет! — Виталий Петрович заговорил громче. — Никто не отравляет город. А реконструкция может означать и бережное восстановление утраченных фрагментов... А панельный дом!.. — Виталий Петрович закричал. — А панельный... А ну-ка, вон отсюда! Если ты еще раз передо мной появишься, «СПИК» не то что в Москве — на Чукотке сарая не построит!

Молодой человек пытался возражать, но Виталий Петрович быстро закончил любые пререкания, запустив в него степлером. Застройщик убежал, а Виталий Петрович сел в кресло, отдышался и позвал секретаршу.

— Виталий Петрович, так что мы делаем с Ногина, 3, 7, 11, и Василия Перова, 25?

Виталий Петрович взял в руки бумаги и внимательно вчитался. Пожалуй, впервые за двадцать лет он так подробно читал проект перед принятием решения. Ему хотелось узнать о трех маленьких деревянных домиках на Ногина как можно больше. А на улице Василия Перова он открыл для себя обветшалый, но от этого не менее красивый модерновый особнячок. Семья, на средства которой был построен особняк, обеднела, но жила там вплоть до революции. Виталий Петрович рассматривал фотографии отца, который сам топил большую печь, потому что у него не осталось денег на прислугу, матери, стирающей одежду в ручье перед домом. И было что-то такое в этой картине обедневших богачей, что Виталий Петрович не смог сдержать улыбку. Эта семья, пробивающаяся через трудные препятствия жизни, восхитила его, а их дом, сейчас полуразрушенный, хранил воспоминания о них. Виталий Петрович влюбился в эти невзрачные, но прекрасные здания. После того как он столько о них узнал, у него и мысли не возникло о том, что их можно снести.

И впредь по решению Виталия Петровича в Москве не снесли ни одного здания.