К тридцати трем годам Лиза сменила три машины, столько же мужей-изменщиков и несколько психологинь-мошенниц.

Лиза чувствовала слишком длинным носом мужское предательство. Вот и сегодня, принюхавшись к Валере, поняла: ей изменили. И это было так просто узнать.

В первые два года брака Валера возвращался домой уставшим, молчаливым, в липкой мускусной оболочке. Сегодня вечерний уклад скучающего тридцатилетнего предпринимателя неожиданно поменялся: Валера преобразился в улыбчивого олимпийского бога, был непривычно говорлив и сладко мироточил чужой ванной.

— Там такая жара. Ну вообще, — начал Валера, но Лиза оборвала его поцелуем.

«Чужие женские тюбики. Чистота и особое отношение к себе этой неизвестной мрази. И не стоят тюбики на входе ванночного бортика, а наверняка имеют отдельный белый шкаф. И плитка в ванной той — ну, наверно, свежая, белая...»

Удивившись, Лиза вновь потянулась к губам мужа, но это уже был не поцелуй: Лиза вполсилы тыкнула носом в Валерин небритый подбородок. Вновь та чужая чистота. Точно что-то с кем-то...

Лиза, сделав шаг назад, посмотрела на Валеру с кривой улыбкой: зарождающаяся вибрация сомнений шла по ее бледно-голубому стеклу глаз. Может, она ошиблась? Нет: черное в зрачках Валеры стало неприлично обильным (того гляди, выльется кляксами из глазниц), а на высоком лбу выступили островки едва заметной блестящей пены.

Изменил...

— Какая у тебя красивая рубашка, — не своим голосом сказала Лиза. — Я ее уже и не помню.

— Ты ее сегодня гладила, — ответил Валера и потянул манжет к своему лбу.

— Да? — Остановила запотевшую Валерину ладонь, потянула к своим губам. — Я думала, вчера гладила, а ты... Ты ведь гладил сегодня?

Пальцы Валеры отдавали тонкими запахами цветов.

— Вчера гладил.

— А! Все дни перемешались... В одном флаконе...

Она неестественно развернулась к кухне, оступилась под руки мужа, но отстранилась, уверенно пошла к столу.

— Ты в порядке, Лиз?

Смущенный Валера скинул с ноги ботинок.

— Просто голова немного кружится. Жара такая. Как в ванне какой с кипятком...

— Да, — пискнул Валера и от этого незнакомого, тревожного «да» потянул пальцы к своим сухим губам. Был он похож в этот момент на провинившегося школьника.

Запах на Валериных пальцах лежал кремовый, подслащенный, мягко ласкал нос. Что-то с белыми цветами, с ванилью и сандалом, с пудровыми нотами, предвещавшими развод и дележ имущества. Валера знал, что Лизе эти запахи были незнакомы: она предпочитала носить на тонких шее и запястьях густые тропики, яркий ягодный шлейф.

Валера издал тревожный смешок, постарался вновь уйти в вечернюю будничность. Он, как и прежде, задорно говорил о работе, заботах, ах, какая погода, лето, какое все-таки лето, и сегодня даже без «прилетов», но, увидев сжатую Лизину улыбку, обложил гранитом ранние кавказские морщины, вот чтоб лицо как ни в чем не бывало, дескать, да, устал, дела, а что поесть, постарался в каждое свое движение вложить уверенность, но не получилось — за разговорами Валера не заметил, что стоит в центре кухни в одном ботинке.

Страх скрутил живот, секундная тревожная волна ударила в голову, аж дернулся неуклюже и так же неуклюже отбросил от себя ботинок в коридор. Теперь у Валеры было не лицо победителя, а изученная морда циркового тигра, который обмочился на арене. Но собрался, натянул внутренний стержень — и вновь улыбка, как на свадьбе.

Лиза же — пенка на теплом молоке. Лиза же — маслянистая радужная пленка, затянувшая черную лужу — теперь уже бывшего любимого мужчину.

Сейчас ее превосходство было наигранным, однако позволяло заглушать внутренний вопль женщины, которую предали. Она старалась скрыть внутреннее волнение, побороть в себе накатывающие удушающие волны ненависти, но выдала себя: лишь в свою тарелку налила борщ, неожиданно для Валеры плюхнулась на его место — напротив телевизора.

— А мне?!

— Ах да! — Спокойно поднялась и пошла к плите. — Жара сильная, и от плиты тоже. И замаялась как-то. Прости.

Большая ложка выскользнула из Валериной тарелки, звонко шлепнулась на нагретый солнцем линолеум.

Ели молча. Валера неестественно потел над остывающей тарелкой, а Лиза, ковыряясь в борще, поглядывала в телевизор. Шел обычный выпуск «Часа суда»: обезумевшая от соседей бабка сокрушалась — квартиранты сверху залили самогоном; она требовала выселить соседей и выплатить ей большую компенсацию. «Мой муженек-покойничек вот таков же, таков же!» — кричала бабка.

— Мне больше про измены нравится в этом шоу, — сказала Лиза.

— Самогоном там, да? — дернулся к экрану Валера, лишь бы не видеть восклицательные знаки в Лизиных глазах. — Это ж сколько самогона нужно, чтобы залить? Литров сто, наверное. Я бы выпил сейчас. Дойду, наверное, до «наливайки». Я разом...

— Давай я схожу. Все равно по мелочи нужно нам, — ответила Лиза.

Она поцеловала Валерин пульсирующий лоб, спокойно обулась в его красные шлепанцы и, выйдя, хлопнула дверью. Тут же вернулась и извинилась: сквозняк.

Валера посмотрел на закрытые окна. В кухне будто бы еще сильнее давила духота.

В большой комнате он открыл балконную дверь, лег на диван. Принюхался к плечу, поднес к носу пальцы. Они пахли цветами и той женщиной. Вспомнил, как несколько часов назад наскоро обливался из кухонной раковины, пока та женщина полоскалась в душе. Хотел убежать раньше, чем она выйдет из ванной, ведь стыдно и как-то нелепо дал слабину, отказался от жены, о которой грезил со школы, отказался от Лизы ради форм, понимания и ложного прошлого, ради этой чужой, но и такой родной приятной улыбки. Однако та женщина вышла первой и, застав встревоженного Валеру с брюками в руках, указала на душ, что-то говорила, смеясь по-доброму, но Валера уже не слышал, ноги его уверенно касались холодного кафеля ванной, а он представлял, что эта вода, которой смоет сейчас блуд, подступит к самому горлу и убьет.

«Господи, пусть сейчас бахнет с улицы, как это часто бывало в этом году. Пусть не только снесет большую комнату с той бабой, но и проломит до предела эту ванную, чтобы и меня убило быстро, и не было бы нужды ехать домой к Лизе и нервно потеть....

Ладно, это глупости. Надо быть мужчиной, брать то, что тебе нравится, и уж тем более брать, когда ты нравишься и все взаимно.

Улыбка у этой бабенки — ну верная породистая собака лезет тебе в рот. Она не стесняясь накрывает своими палочками-ладошками твою ладонь. Эти прикосновения, взгляд и формы Моники Беллуччи. Плывешь от всего, как восьмиклассник-девственник.

Она — это Лиза много лет назад. Но не такая, как сегодня. Красота Лизы огрубела с теми тремя мужиками или еще черт пойми с кем. А ты ждал, все ждал, пока освободится местечко, а как освободилось — получил лишь год счастья, а дальше скуку и стареющую, сварливую Лизу.

Верно, может, отец сказал: “Подбираешь объедки...” Не, дурак. Отец дурак. И не буду я с ним дальше общаться, а буду с Лизой, посмотрю на нее иначе после всего случившегося.

А что было с той? Так ничего не было. Не пойман голым — какие претензии?»

С улицы раздался отдаленный взрыв. Валера дернулся на диване, но тут же попытался уйти в дрёму. Потом прикинул, куда мог прилететь снаряд: по звуку — километров за десять от дома. Где-то там — картонный цех Валеры, а там и вторая смена, семнадцать человек, среди которых беспокойный, не вовремя запивший от разрыва с новой подружкой молодой стажер Семенов. За него Валера больше всего переживал.

— Семенов, к нам прилетело? — спросил по телефону Валера.

— Нет, — отозвался Семенов.

— Куда? Далеко?

Семенов молчал. Валера предположил: стажер вновь пьян и не хочет выдавать себя рублеными хмельными фразами.

В прошлую пятницу Валера, раздав распоряжения по офису и цеху, уехал на тайную встречу с той смешливой женщиной, однако после телефонного звонка вернулся в цех: уснувший на башне из палет[1] Семенов нелепо разбился. Правда, приехав на место, встревоженный Валера увидел иную картину: пьяный кареглазо-лучезарный Семенов, корча в заплетающихся анекдотах юношескую морду, лишь немного хромал на правую ногу, с азартом симпатичного подлеца показывал смеющимся цеховым мужикам и бабам синеющую часть своего заднего пухлого места. От наигранных «виляний» задком немногочисленная девичья часть цеха краснела, лишь одна из автоматчиц хохотала: тем же вечером ее видели в курилке, на коленях у Семенова.

Валера тогда отвесил Семенову подзатыльник, вышел на высокие тона, дескать, таз сломал бы — почти инвалид, за тебя отвечай, студент, грозил выгнать, а потом... Он увидел в случившемся персональный знак, до конца не ясное, но предостережение. Будто бы некая сила дала понять Валере: сегодня с той женщиной ты мог совершить дорогую для себя глупость, но тебя спас бедовый Семенов. Валере даже стало жаль этого забавного парнишку, который в первую неделю стажировки неплохо управлялся со станком, иногда подменял ребят в других сменах, мог починить основную линию без помощи бывалых. Если бы позже не разогревал спиртным грусть по ушедшей бывшей — смог бы уже через месяц быть в штате и получать полный оклад. А так — молодой, ясное дело. Юношеская слабохарактерность была знакома Валере: сам таким «в эмоцию» проживал свои двадцать лет.

Сегодня же, выходя на встречу с той женщиной, Валера заметил с порога, как Семенов уронил палету. Дерево брякнуло звуком железа, что на секунду Валере показалось странным. Вновь будто знак, но Валера не обратил на него внимания: мысленно он уже обнажал бюст копии молодой Лизы.

— Опять пьяный? — продолжил по телефону Валера.

— Да. Так получилось.

— Семенов, уволю.

— Принял.

— Ладно... Едь домой и отлежись. Завтра с утра выходи.

Они попрощались. Валера задремал.

Через полчаса разбудил телефонный звонок: Лизина машина въехала в стену секс-шопа.

* * *

Лиза любила позу. Принюхавшись к измене, трижды за жизнь делилась болью с фонарными опорами и жирным бетоном стен. Она не могла принять измену, а внешний мир принимал ее попытку греха. Руль в уверенных руках, средняя скорость, удар — и купленный очередным муженьком дешевенький китайский седан оттаскивали в хронику происшествий. Далее шрамы, потеря осетинской красоты, а потом и денег в дележке редкого общего имущества. Будет ли так с Валерой — она еще не знала. Просто лежала с пробитой головой и проклинала подушку безопасности.

«Завершить бы все наверняка и без злой брехни после. В себе искать ответ на измену мужа — прыгать в пропасть, признать собственную никчемность или — еще хуже — выгородить себя. А вот смертельная авария... Ее разыграй. Легче и незачем уже все это или еще что там? Нечто нейтральное и обеляющее тебя, дуру. Такого не скажешь о прыжке... О прыжке с подоконника невыплаченной ипотеки или выпитой через тревожно-слезливый “ик” разноцветной аптечной химии. Нельзя. Нельзя и еще раз нельзя...

Господи, хоть бы прилетело на “бошку”: разорвало бы вэсэушным снарядом. Какие позор и боль. Но нельзя. Нельзя...

Столько раз уже и все равно на одни и те же грабли. Жить сложно, непонятно, больно и уже поздно. Вся красота позади, а впереди — черт пойми что и кто. И зачем? Хотя есть ради чего, наверное, жить: наивность и легкость — это мое настоящее. Еще вот крепкая, несмотря на кормление, грудь-двоечка. Спичечная талия, уходящая в огонь ног. Мужикам нравится, но каким и зачем? Шило на мыло меняй: посмотрит-облизнется всякая мразь с пивным пузом и шуточками этими дурацкими под водочку с селедочкой, а счастья там не будет, а будут те же измены, а может, и тумаки мне по морде.

А родители что? Да ничего. Что им помнить обо мне? Звонок, увиделись, повспоминали всю гниль...

Где-то ребенок был, но был ли? Не помню. Не хочу помнить ту потерю...»

Валера нашел эту запись в Лизином ноутбуке. Так узнал, что в одном из прошлых браков Лиза потеряла ребенка. Об этом не стал говорить с женой, понимая, что, если начнешь — ускоришь движения супруги в ее персональный чернозем. А что Лиза могла это сделать — в этом Валера больше не сомневался.

Вообще, лучше о таком не говорить, и уж тем более не нужно ругаться с женой из-за других ее тайн. Вот онлайн-интрижки — это самое мерзкое. Узнав, что Лиза смотрит стримы улыбчивых вебкам[2]-мальчиков, Валера от обиды разбил ноутбук жены.

— Дорогая, я твой ноутбук сломал. Купил тебе новый.

— Спасибо. Наверное...

«Этого MILF_Hunter_6969 с “кубиками” да с экрана хочет, а меня такого, ну не самого урода, не хочет. Ну виноват, но так, чтобы... Ну-ну».

Валера считал, что им нужно завести ребенка. Да, вокруг не пойми что, а по земле, к которой Валера прикручен своим картонным цехом, хоть и бьют хаотично снаряды, но можно все поменять, уехать подальше и тогда уже рожать. А там и старые обиды, подлости забудутся...

Лиза так не считала и ребенка от Валеры уже не хотела. Она хотела иного, и далеко не от вебкамщиков.

Забросив офисную работу и окопавшись на кухне, она пыталась опровергнуть сказанное врачом. Ставила перед собой то пиалку с чернеющим медом, то тарелки с нарезанными лимоном, чесноком и луком, наливала в стопки различный алкоголь. Удостоверившись, что не чувствует запахов, выкатывала на стол парфюмерные тюбики. Подносила к носу один цветастый флакон за другим, осторожно выдавливала содержимое тюбиков, внюхивалась, морщилась, но запахов «здесь и сейчас» вновь не было. После аварии она потеряла не только мужа, но и обоняние.

Этот факт озлобил ее, забрал силы, делал то агрессивной и властной, то бездейственной и подавленной. Мир ароматов, даже тех, что не нравились Лизе, теперь был лишь в ее воспоминаниях. Она вроде бы и чувствовала запахи, но ей казалось, что вещи не наполнены ими в «моменте» и теперь пусты.

Она помнила запах своего тела, запахи любимых блюд и вещей, но главное — запах чужой женской ванны и сладких духов, которые остались на Валере в тот вечер. И как бы она ни желала найти в воспоминаниях естественный, родной запах мужа, ей это не удавалось. Она ложилась в кровать будто бы с той мразью. Отсюда потеря душевного покоя, выжженные эмоции и неприятие постельной близости с Валерой.

— Ты виноват в этом, — говорила Лиза. — Если бы не шлялся — жили бы.

Валера молча принимал такие слова. Он смотрел на увядающую жену, а сам вынашивал страшное. Он говорил себе, что так, как он хочет поступить, поступать не нужно, и так, возможно, прощения не добьешься, а уж здоровья для Лизы — так и подавно. Он не мог теперь уйти от жены или сделать еще нечто разрушительное, о чем мечтал. Нечто, что в первую очередь убьет его, Валеру, но, возможно, спасет Лизу.

Да и он, Валера, такое в одиночку не сделает. Нужен проверенный человек, который после всего будет молчать, а лучше пропадет без вести.

Да и не то, наверно, время для такого...

Все как-то некстати и разом для Валеры: та женщина, проблемы с Лизой, а потом и шальной снаряд, прилетевший в склад готовой продукции. Тогда цеховые мужики разбежались, а в искореженное помещение склада полез только молодой Семенов: вывозил на погрузчике палету за палетой. И получил по козырьку «кары» упавшим железом крыши. Благо только руку посекло до кости. Весь в крови, обматывался футболкой, а сам в ожидании скорой легко шутил: «Не только у меня крышу снесло, ха-ха-ха!»

Цеховые мужики тоже потом смеялись, а девки, до того хмурые и неприветливые для мужских похотливых обитателей цеха, преобразились, пялили на семеновское накачанное тело шальные глаза: в них вглядись — и увидишь бабий восторг и киношные романтические сцены.

Валера неожиданно представил, что Семенов мог бы быть тем виртуальным MILF_Hunter_6969, на которого Лиза периодически спускала небольшую часть семейного бюджета. От этой мысли Валера покрылся красными пятнами. Ему вдруг представилось, что Лиза, эта стареющая, болеющая нежность, довольная и голая лежит в кровати с Семеновым, гладит его мощную, твердую грудь, смеется от семеновских шуток, а смех тот не делает глубокими Лизины морщины, а, напротив, разглаживает их. Глаза же теперь игриво блестят, а улыбка Лизы приобретает естественный, утерянный с годами юношеский контур, которого Валера давно не видел.

От этой придумки лицо Валеры побагровело. Захотелось ударить Семенова. И в этот миг он решился на то, о чем давно помышлял, но боялся воплотить.

— Быстро ты бывшую забыл, — злобно сказал он.

— Так вам спасибо, — ответил Семенов.

— Молодец, но осторожнее с нашими бабами. Их мужики тебе навешают.

— Это проблема баб. Сучка не захочет... Ну поняли, да?

— Смелый. Премию большую хочешь?

— Ну.

— Тогда сделай одну работу. По твоему профилю.

Семенов спросил о деталях, а Валера лишь сдержанно улыбался, говорил, что еще не время, что, как только заказчик будет готов, он все расскажет, а сам то с грустью, то с радостью смотрел на этого активного пацана, ставшего для него неким талисманом на счастье, а может, и на горе.

Глядя же на разрушенный склад, Валера понял, что эта потеря — повод уехать с Лизой в более спокойное место. Но прежде нужно отправить жену на отдых.

* * *

Лиза впервые приехала в Судак без Валеры. Затащив тяжелый чемодан в одноместный номер пансионата, вышла на оживленную набережную. Пройдя мимо громких торговцев, предлагавших фрукты, пряности, вино и сувениры, она спустилась к песчаному пляжу. Оливково-коричневая полоса отдыха плотно набивалась сбрасывающими кожу бронзоватыми людьми.

Тоска. В воздухе нет сладких южных нот, и уж тем более нет той морской ноты, которой Лиза всегда радовалась. Муж — дурак. Он будто бы специально решил поиздеваться над ней: отправил на тот отдых, где не будет прежнего градуса курортной жизни, милых сердцу и желудку удовольствий, ощущения легкости. Не пойдет кругом голова от съеденного, выпитого, увиденного. Отправил Валера страдать ее, лишенную запахов, больную, в подвергаемый обстрелам Крым, а сам, поди, вновь с той цветочной мразью. Конечно, с той, а может, еще с какой, менее вонючей, но точно не один.

Вновь проявила слабость, бесхарактерность, поверила в ложную заботу. Понадеялась, что поездка сделает сильнее, а может, и свершится нечто знаковое, как было в Судаке два года назад: тогда она встретила школьного знакомого, ставшего позже мужем, — Валеру.

Спрятав за кремовой капелиной[3] сделанное по случаю поездки черное каре, Лиза переоделась в оранжевый сплошной купальник и медленно зашагала к теплой воде. Августовское море неспешно нагревалось, солнце, чуть уходя за двадцать градусов, практически сразу же оставляло мягкий загар. Судя по некоторым отдыхающим, которые пренебрегли на пляже защитными кремами, был риск получить легкий ожог, а потом и болезненную кожу цвета крымского хереса. Лизе показалось, что это будет кстати для нее. Ей хотелось пусть и незначительной, но физической боли, которая, как думалось Лизе, перекроет боль душевную.

— Какой у вас оранжевый купальник. Необычно и красиво, — услышала Лиза со спины юношеский мягкий голос.

Обернулась, но того, кто говорил, не увидела: не было прямого взгляда, а люди вокруг — в движении. Мужчины и женщины не смотрели на нее с интересом, а те, что останавливали свой взгляд, тут же отворачивались, будто видели не красивую, изящную, пусть и не совсем молодую женщину, а сожженную проказой старуху.

Через час она сидела в номере пансионата. Запустила на телефоне своих вебкам-мальчиков, без интереса следила, как ее любимчик, одетый сегодня в белую приталенную рубашку, рассказывал, что поедет отдыхать в «Дубая». От вида этого мускулистого, но глупого мальчишки Лиза фыркнула. Как она раньше не замечала, что он — лишь красивое тело, приглашающая к потере денег игривая оболочка, за которой лишь «Дубая»...

— Мы встретимся! Еще встретимся! — С улицы — тот юношеский голос, который она слышала на пляже.

Выйдя на балкон, Лиза увидела, как молодой, коротко стриженный брюнет, одетый в цветастые шорты и белую футболку, провожал высокую, худую девушку. Та, отвлекаясь от его слов о «встретимся», поправляла то облегающее бежевое платье до колен, то длинные волосы цвета красного дерева. Была она выше на голову, а лицо ее, карамельное, морщилось от тоски.

Лизе показалось, что между ними, такими непохожими, явно что-то было, а теперь пришло время расставаться. Ей представилось, что его лицо похоже на лицо человека, которого увидишь разве что в заводском закопченном цеху, лишенное тонких черт, было в самых главных, скрытых местах той девушки. Та же косилась на желтое такси, трогала длинными пальцами губы, морщилась, а может, даже плакала, Лиза не рассмотрела с третьего этажа, но та девушка явно испытывала к этому парню добрые чувства.

Девушка обняла его, затем, не оборачиваясь, села в машину. Такси покатило к выезду, а он смотрел на автомобиль, покуда тот не скрылся за воротами. После повернулся в сторону пансионата, увидел Лизу. Она улыбнулась ему по-доброму, парень же отвел глаза и, сутулясь, пошел в сторону выезда.

* * *

Коротко стриженного брюнета звали Коля. Мужская часть пансионата сдержанно отзывалась о нем: мутный полукачок, вроде бы студент, знать местное мужское общество не желает, с вульгарными девками не вяжется, а дует «синьку» в одну «каску», чудак.

Женская часть пансионата добавляла, что Коля приехал десять дней назад, на процедуры и на основной пляж не ходил, предпочитая им вино и пешие прогулки в сторону гор. Он, выходя из Судака в простой панаме, откупоривал бутылку крымского портвейна и шел к мысу Меганом. Возвращался только к ужину, наскоро ел и, поднявшись на второй этаж, пропадал с винной тарой за дверью своего номера.

В первый день Лиза увидела, что в обеденном зале Коля сидит за столом один. Угрюм, а может, просто так пьян, что лицо искажено не болью или сожалением, а именно выпитым. К нему пытались подсесть две улыбчивые девушки, но он им отказал кивком. Девушки лишь смущенно пожали плечами и сели за Лизин стол.

— Бабу все свою красноволосую забыть не может, — начала полушепотом первая.

— Таких баб — уж лучше без баб, — говорила вторая в полный голос, будто бы специально, чтобы Коля слышал. — Лучше б она тогда сиганула с горы. Нет, вызвался спасать ее. Спасатель хренов.

Услышав «спасатель», Коля посмотрел на тех двух холодно, с животной улыбкой, а встретившись взглядом с Лизой, смущенно отвернулся, повозил несколько секунд ложкой по полупустой тарелке, а потом спешно, чуть пошатываясь, ушел.

Подруги удивленно переглянулись, а потом посмотрели на Лизу: ее довольное лицо загоралось здоровым румянцем.

«Что-то есть в этом парне. Не держит моего взгляда будто бы. Ну совсем как Валерка в школьные годы. Мальчик еще. Сколько ему? Двадцать? Двадцать два? И что та красноволосая? Такая могла бы охмурить здесь любого мужика, а взяла этого мальчика, которому еще можно играть старшеклассников в “Ералаше” — до того юное, простое, смешное лицо».

Она поняла, что симпатична Коле, а он, видимо никогда не имевший дело с женщинами за тридцать, робел от ее вида.

Она вспомнила, как здесь на нее смотрели мужчины. Они делали это без удовольствия, всем своим взглядом показывая, что Лиза — ну не меньше, чем бракованный манекен, с которого обильно слезает краска. И хоть надень платье с самым глубоким вырезом, накрась губы красным, пошло строй глазки этим молодым, старым, женатым, разведенным и пьющим — их не удивишь и не дождешься от них внимания. А Коля... Тогда, в обеденном зале, он не просто смотрел в ее глаза, — он, милый подлец, несколько секунд рассматривал ее грудь.

Что-то утраченное, некогда приятное из прошлой жизни стало щекотать Лизины ребра. Ей вспомнились первые встречи с бывшими мужьями, трепет первых поцелуев, тихие соловьиные трели в ее груди. Все это было как в сопливом кино, с той лишь разницей, что бывшие не имели киношной мужской красоты, а больше походили на хорошо отмытых, немного манерных приматов. Они брали не красотой, не умом, а простой силой, которая проявлялась в каждом движении, поступке.

Коля был внешне похож на них.

Засыпая в своем номере, Лиза представляла, как завтра она найдет случайный повод для беседы с Колей. Он, конечно, не сможет от нее отвертеться. Ей казалось, что она сильнее, напористее. Что эту «высоту» она легко возьмет. Ну а дальше...

Поздний звонок от Валеры. Он был слишком разговорчив, даже, возможно, пьян. Тянул Лизе милости, от которых у юных девчонок сладость на сердце.

Лиза подумала, что ее муж наполнен чужой женщиной.

— Все хорошо у меня. Море еще не цветет.

— Конечно! Только август, Лиз!

— Ты приедешь ко мне?

Сказав это, она тут же закрыла ладонью рот. Вот это зря из нее выпало! Не нужно ему сюда ехать!

Что это? Совесть это сказала?

— Не могу приехать, — отозвался Валера. — Производство, тут этот цех — надо как-то все восстанавливать, продавать, что ли. Прости. Расскажи, как...

Три холодных гудка — и связь пропала. Лиза еще днем слышала, что теперь в Судаке такие обрывы в порядке вещей. По слухам, на одном из ближайших холмов дислоцировалась часть радиоэлектронной борьбы, а рядом выстроились пэвэошники.

Спустя час что-то грохнуло за окном. А следом еще раз, но уже ближе к пансионату. В коридоре зашуршали люди. Лиза расслышала: «Света нет», «Надо спуститься в подвал»...

Навалились неизвестность и страх. В своем городе Лиза привыкла к «бахам» и спокойно на них реагировала, а здесь, на новом месте, ее скрутила паника.

Торопливо одевшись через слезы, Лиза взяла сумочку с документами и осторожно вышла в темноту пустого коридора. Подсвечивая телефоном, добралась до ресепшена, за которым с карманным фонарем стояла администратор.

— Спуститесь в цоколь. Там подвал.

Уже в подвале она рассматривала под тусклой лампой аварийного света постояльцев. Коли среди них не было.

Вновь нахлынуло беспокойство. Ей захотелось позвонить мужу, но что-то дернулось внутри, заставило подняться на ноги и идти в номер Коли. Просто убедиться, что он там, а не где-то в городе: судя по новостям из соцсетей, обломки нескольких сбитых беспилотников упали на жилой сектор, пляж и дорогу, которая вела к Меганому.

Ей все еще было страшно, но этот страх поглощался здоровым беспокойством. Она быстро нашла номер Коли, робко постучалась, позвала по имени, заговорила скороговоркой про бомбежку, а не дождавшись ответа, наудачу толкнула дверь...

В потемках, от которых смердило старыми тапками, она рассмотрела спящего голого Колю. Он, лежа на краю двухместной кровати, спокойно сгущал мрак винным перегаром.

Лиза не поверила. Она еще раз втянула носом эту злую спиртовую ноту, следом разобрала тапочную вонь.

И еще раз.

И еще.

И, подойдя ближе, осторожно наклонившись к лицу Коли, вновь потянула воздух на себя.

То, что было утрачено, теперь заставляло радостно воротить носом. И содержимое Колиного желудка, транслируемое легкими. И ее ладони, пахнувшие почему-то не привычными ягодами и фруктами, а пирожками из обеденного зала. И сквозь открытую балконную дверь — едва уловимый запах ночного остывающего моря, можжевельника, спокойного лавандового поля...

Забыв о взрывах, она, будто не чувствуя себя, забыв все ранее произошедшее, опустилась на другую часть кровати и тихо заплакала. Давилась в кулак, пыталась себя успокоить, но (как ей казалось) выздоровевшее тело желало и плакать, и дрожать, и смеяться, и кричать от радости.

«Я схожу с ума. Я просто схожу с ума. Он проснется и офигеет...»

Коля проснулся еще с первого постукивания в дверь. Делая вид, что крепко спит, он пытался угадать, что будет делать Лиза. Эта странная, не такая, как другие отдыхающие, девушка по-доброму его смутила, а потом и покорила.

«Аж выпало из меня про купальник. Оранжевый, ага. Это призыв почти. Бросается в глаза, а потом и на тебя может. То, что нужно, но...»

Лиза — серьезная цель для Коли. Он понимал: от приятной курортной авантюры не уйти. Были сомнения, но встречи на пляже, а потом под балконом и за ужином убедили: быть интриге, да не простой, а такой, что со всей отдачей, не дежурной, не такой, как с иными девушками и женщинами. Будет все так нежно, в один глубокий страстный глоток, но после... После стыд вырвет кадык...

Боже ты мой, перед ним здоровая женщина, которой он понравился, и ему позволено не просто смотреть в ее голубые, ясные и простые глаза, которые смущают, а целовать их. И осанка, которую она тогда прятала на пляже и на балконе, теперь развернулась в натянутую струну: ему, голодранцу, нормальных женщин не видавших, можно обнажать эту спину, нежно выводить на ней пальцем невидимые узоры. Да-да! Жадно стягивать с нее платье, переходить к белью. Рвать с хохотом то белье. Утопить свой хохот в ее хохоте, в ее поцелуе...

Но то часы, которые пройдут секундами. А потом, когда все завершится, не он уже будет рвать, а его, возможно, будут рвать, над ним будут хохотать...

Ему позволено, да, но, но, но....

Коля потянулся к плачущей Лизе. Они тут же поцеловались.

* * *

Сентябрь пролился мелкими холодными дождями. Дневной воздух душил запахом болотной тины.

Вернувшись из Судака, Коля бросил работу и несвоевременно запил. Сейчас он сидел в полупустом баре, удивлялся, как это в таком маленьком подвале, в котором некогда размещался цветочный магазин, можно сделать «наливайку» и забивать двадцать «квадратов» двумя десятками выпивох. Тесно тут, как в гробу, поди, а жарко и без отопления.

Он пил, общался с барменом, смеялся с его шуток, а внутри резал себя. Стало еще хуже, когда в бар спустился Валера. Коля вздрогнул, а Валера молча, с лицом прокурора опустился на свободный стул, спокойно всмотрелся во вспотевшего Колю.

Молчали. Немая сцена продолжалась, может, минуту, а может, и больше. Коле показалось, что страх не просто отрезвил, а стер время, пространство, уложил в сон и все происходящее — несмешное и ненастоящее, откинься назад — и проснешься.

— Ты какое пиво пьешь? — спросил Валера.

— Любое, — ответил тихо Коля.

— Выпьем и поговорим?

— О чем?

— О твоем таланте, Семенов.

— Да ну. Хрень это все.

— Не скажи. Твой талант вернул мне мою любимую Лизу.

— Как она?

— Живая и настоящая. Молодая будто. Это... Наполненная, вот! Так если сказать...

Валера улыбался, но было видно, что тянул улыбку через силу, для вида. Семенов тоже попытался улыбнуться, но, видимо, так неудачно, фальшиво натянулись губы, что Валера сразу же стал серьезен.

— Я не знаю, как это происходит у тебя... у вас... но одна та поездка — и она ожила, — продолжал Валера. — Не зря я все устроил, позволил вам, ей. Не зря... Больно, но не зря. Теперь можно нам с Лизой и уехать. Теперь только новая жизнь.

Когда в августе Валера попросил Семенова приударить на курорте за Лизой, сказав, что она его знакомая, что ей требуется «немного взбодриться», Семенов играючи принял это предложение. А что, красивая женщина. Можно. Ко всему Валера оплачивал отдых, обещал и денег после. Но главное — Валера доверял Семенову. Правда, не учел, что Семенов хоть и обворожительный пьянчуга, а мозг имеет не с орешек и, как любой молодой человек, активно пользуется соцсетями. Уже в крымском поезде от любопытства нашел Лизину страничку и горько запил на первой же длительной остановке.

«Муж кладет жену под чужого мужика. Немыслимо».

Он приехал на десять дней раньше Лизы. Искал повод, чтобы вернуться, отказаться от этой безумной Валериной затеи, однако крымский воздух, Черное море, уровень отдыха, которого молодой Семенов прежде не знал, пробудили азарт, расслабили.

Он рассуждал просто: позволено, оплачено — значит, и после претензий не будет. Да и, может, не получится: сучка вон не захочет, а крутиться-вертеться и через силу Семенов не сделает...

На третий день в Судаке он стал свидетелем безумия: высокая девушка, отдалившись от туристической группы, пошла к обрыву. Глаза дрожали, красное платье «в пол», босые ноги, которые медленно подводили к скалистой пустоте, помогали раскачивать худое тело, приближать его к прыжку.

Коля перехватил девушку. Следующие семь дней они были вместе и, возможно, даже счастливы. Но это было не настоящее.

Тогда, когда она плакала у такси, просила уехать с ней, он не слушал ее, а чувствовал спиной увлеченный Лизин взгляд, ее энергию, такую, какой прежде не ощущал от женщин. Он понимал, что эти слезы напротив — лишь временная эмоция, которую вытолкнет дорога домой, что та сцена у обрыва — поза, желание, чтобы заметили. Все произошедшее с ними — дозволенная ложь ради того, чтобы не быть одинокими хотя бы неделю. А там, на балконе, Лиза, и это нечто намного интереснее. Это ощущалось еще через оранжевый цвет купальника. Теперь эта сила давила, призывала, побуждала к настоящему безумию. И Семенов шагнул в ту бездну.

— Я пойду, — сказал Валера. — Спасибо тебе еще раз.

Валера оплатил счет Семенова, показал на прощание «викторию». Он не знал, что Лиза и Коля тайно встречаются, что скоро Лиза подаст на развод.