Годы с 1905-го по 1911-й были довольно успешны для Владимира Ильича Ленина (1870–1924) и группировавшихся вокруг него «революционеров». Однако успехи эти в значительной мере зависели от криминальных «талантов» другого большевистского авторитета — Леонида Борисовича Красина (1870–1926).

После победы Ленина над «товарищами» из Большевистского центра, возглавлявшегося как раз Красиным, казалось бы, мечта Владимира Ильича о единоличном контроле над большевистской партией и ее финансами сбылась. Однако теперь заботы о постоянном пополнении партийной кассы ложились лично на него. И тут выяснилось, что интриги против однопартийцев и персональное руководство требуют немного разных «талантов», которыми новоиспеченный единоличный лидер не обладал в полной мере. Разругаться с каждым, кто хоть в чем-то не согласен с «единственно верной линией», — это пожалуйста, а вот проявить личную храбрость и увлечь собственным примером — от этого, батенька, увольте...

К тому же возникли новые обстоятельства: грабежи, аферы и зарубежные скандалы в исполнении большевиков и их марионеток привлекли повышенное внимание охранного отделения Департамента полиции Министерства внутренних дел Российской империи, что не замедлило отразиться на составе руководящих кадров «революционеров»-ленинцев. Об этом подробнее.

В январе 1912 года в Праге состоялась VI (Пражская) конференция РСДРП, созванная большевиками. В ней приняли участие 18 человек, из которых 14 прибыли из России, а четверо, в их числе Ленин, были эмигрантами.

Все национальные организации, а также персонально приглашенные Г.В. Плеханов и М.Горький приглашение на конференцию отклонили на том основании, что ее созывают исключительно сторонники Ленина.

Объявив ЦК РСДРП, избранный на V съезде (1907 год), завершившим свое существование, в отсутствие конкурентов большевики «избрали» новый ЦК в составе: В.И. Ленин, Г.Е. Зиновьев, Ф.И. Голощекин, Д.М. Шварцман, С.С. Спандарьян, Г.К. Орджоникидзе и Р.В. Малиновский.

В дни работы конференции в состав ЦК были кооптированы И.С. Белостоцкий и И.В. Сталин (1878–1953), а позднее Я.М. Свердлов (1885–1919) и Г.И. Петровский (1878–1958).

Однако, помимо осуществления ленинских «желаний», один из эпизодов Пражской конференции ярко демонстрирует уровень «секретности» большевистских планов, которые никогда не являлись «закрытой книгой» для охранного отделения.

Дело в том, что на указанной конференции в ЦК избирается Роман Вацлавович Малиновский (1876–1918), член РСДРП с 1906 года, о котором нужно непременно рассказать более подробно. С 1910 года Малиновский был агентом московского охранного отделения, а с 1912 года — Департамента полиции, по кличке Портной, получавшим за свои «неоценимые» услуги оплату в размере 700–800 рублей в месяц, что равнялось жалованью министра и генерал-губернатора.

Более того, уже после Пражской конференции Малиновский, как член профсоюза металлистов, был избран от Московской губернии депутатом Государственной думы IV созыва, которая начала свою работу 15 ноября 1912 года.

«В состав Думы — 442 депутата — прошла фракция социал-демократов из 13 человек, немедленно поделившаяся на «так называемые на революционном языке того времени “шестерку” и “семерку”» (48, 233)[1].

При этом меньшевиков представляли семь депутатов, а большевиков, вопреки названию, шесть. И председателем большевистской «шестерки» стал как раз Малиновский.

Возвращаясь к событиям Пражской конференции, отметим, что, согласно воспоминаниям участника конференции А.К. Воронского, опубликованным в 1929 году, инициатором избрания в ЦК Малиновского являлся сам Ленин.

«Еще за несколько дней до закрытия конференции, — вспоминал Воронский, — среди ее участников оживленно обсуждался вопрос о составе Центрального комитета. Ленин настаивал на введении в него Малиновского. Русские делегаты его отводили... Узнав о нашем сговоре, Ленин убеждал нас, как он выражался, “голоснуть” за Малиновского: его надо провести в Думу, у него связи, он рабочий. Кой-кого из нас Ленину удалось перетянуть на свою сторону, но большинство было против Малиновского и за своего кандидата. Мы посчитали свои голоса: провал Малиновского казался обеспеченным» (10, 27).

Получив информацию о раскладе сил, Ленин усилил давление, использовав «персональную обработку». И в итоге победил.

Воронский: «Вечером по секрету стало известно, что избран Малиновский. Все были удивлены» (10, 27).

Но на этом чудеса Пражской конференции не закончились.

В состав ЦК был кооптирован Сталин. И это интересный факт, если учесть, что сам Иосиф Виссарионович на конференции не присутствовал, в ее работе участия не принимал и в списках для избрания в ЦК не баллотировался (10, 25).

И еще одно характерное событие: инициатором появления Сталина в ЦК являлся как раз «провокатор» Малиновский. Ему, благодаря своему влиянию на Ленина, удалось уговорить последнего поспособствовать продвижению Сталина.

А вот иллюстрация того, насколько важен был Сталин, или Коба, для Ленина в те годы.

Письмо Ленина Зиновьеву от июля 1915 года:

«Посылаю Вайнкопа. Верните тотчас. Что с ними делать? Они явно влияют. Ругать не стоит — промолчать лучше, кажись?

Посылаю Коллонтайшу. Верните. Вот это баба дельная!

Посылаю статью о Соединенных Штатах. Возвращать не надо. Если не согласны, телефонируйте (сами или с Зиной, или с Шкловским) тотчас мне.

Не помните ли фамилию Кобы?

Привет!» (14, Т. 49, 101).

Или вот письмо Ленина Карпинскому от ноября 1915 года: «Большая просьба: узнайте (от Степко или Михи и т.п.) фамилию Кобы (Иосиф Дж.....?? мы забыли). Очень важно!!» (14, Т. 49, 161).

С.М. Заворотнов пишет: «Как известно, забывчивостью и провалами памяти Ильич не страдал. А вот фамилию Кобы — Джугашвили, — члена Центрального комитета партии большевиков, кооптированного в ЦК за выдающиеся заслуги перед партией, взял да и просто забыл» (10, 33).

А еще Ленин до последнего не верил в сотрудничество Малиновского с охранным отделением. Более того, судебно-следственная комиссия ЦК РСДРП в составе Ленина, Зиновьева и Ганецкого отвергла обвинения Малиновского в провокаторстве.

В.М. Молотов (1890–1986): «Когда до революции был разоблачен провокатор Малиновский, депутат Государственной думы, большевик, член ЦК РСДРП, лучший оратор у большевиков, Ленин не поверил... Меньшевики сообщили нам, что он провокатор. Мы не поверили, решили: позорят большевика... А он выполнял все поручения большевиков и в то же время был агентом царской охранки, проваливал организации, выдавал большевиков полиции...» (56, 177–178).

Отношение Сталина к обвинениям против «продвинувшего его в ЦК» Малиновского однозначно отрицательное. Вот доказательство: «На страницах меньшевистской газеты “Луч” появилась заметка, публично обвинявшая Малиновского в провокаторстве. И хотя автором заметки, подписанной буквой “Ц”, был меньшевик Циоглинский, большевики решили, что “Ц” означает Цедербаум. По воспоминаниям Л.О. Дан — урожденной Цедербаум, — “к ней на квартиру пришел, добиваясь прекращения порочащих Малиновского слухов, большевик Васильев (Джугашвили)”» (35, 300).

Удивительно, не правда ли?

Однако в любом случае можно уверенно говорить, что в течение 1912 и 1913 годов вся деятельность ЦК и большевистской фракции в Государственной думе находилась под «колпаком» Департамента полиции.

Антибольшевистская деятельность Малиновского прервалась в январе 1914 года, когда он был уволен из числа сотрудников полиции по требованию товарища министра внутренних дел В.Ф. Джунковского (1865–1938). Заметим, что биография Джунковского включает его арест агентами ВЧК в сентябре 1918 года, сотрудничество с ведомством Ф.Э. Дзержинского (1877–1926), участие в печально знаменитой контрразведывательной операции «Трест» по выявлению монархистов и антибольшевиков, проводившейся ВЧК-ГПУ-ОГПУ в 1921–1927 годах. И тем не менее расстрел в феврале 1938 года на Бутовском полигоне. Имелись ли «деловые» контакты Джунковского с «революционерами» до прихода последних к власти в России, доподлинно не известно.

Что же касается дальнейшей судьбы Р.В. Малиновского, то в мае 1914 года Роман Вацлавович сложил с себя депутатские полномочия и уехал за границу, после чего был исключен из РСДРП «за дезертирство».

С началом Первой мировой войны Малиновский вступил в русскую армию, воевал, был ранен и попал в плен. Ленин писал ему в лагерь для военнопленных достаточно теплые письма (впервые опубликованные лишь в 1995 году в сборнике «В.И. Ленин. Неизвестные документы. 1891–1922»). В 1917 году Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства доказала тесные свя-зи Малиновского с охранным отделением.

Осенью 1918 года, освободившись из германского плена, Малиновский добровольно приехал в Петроград в надежде на снисхождение.

Портной предстал перед следственной комиссией Верховного революционного трибунала при ВЦИКе. Следователи так торопились, что даже не установили его настоящую фамилию и вообще обстоятельства биографии. Решением Верховного трибунала ВЦИК он был расстрелян “в 24 часа”» (10, 40).

Но вернемся в 1912 год. Удивительные события январской Пражской конференции отнюдь не прекратили грызню внутри РСДРП. Более того, теперь распри не ограничивались противоборством исключительно большевиков и меньшевиков.

Через два месяца в Париже состоялось совещание представителей группы «Вперед», большевиков-примиренцев, меньшевиков-партийцев, «Голоса социал-демократа», «Правды» и заграничного комитета Бунда, которые обсудили выпущенное новым Центральным комитетом извещение о состоявшейся конференции и ее решениях, решили не признавать произведенного переворота и приглашали все партийные организации к протесту и созыву действительно общепартийной конференции. «Все эти организации вели против ленинцев горячую агитацию; особенно настойчиво выступал против них в своей “Правде” Троцкий» (48, 231).

24 марта 1912 года Ленин пишет из Парижа сестре Анне: «Среди наших идет здесь грызня и поливание грязью, какой давно не было. Все группы, подгруппы ополчились против последней конференции и ее устроителей, так что дело буквально до драки доходило на здешних собраниях» (14, Т. 55, 323).

Отчего же в партии царила такая обстановка? Ответ напрашивается сам собой: после распада ленинского союза с Красиным и многочисленных скандалов финансовые потоки, подпитывавшие кассу большевиков, стали стремительно сокращаться, что вызывало искреннее недовольство «пламенных борцов за народное счастье».

В итоге в августе 1912 года в Вене состоялась еще одна конференция, под председательством Троцкого. На ней присутствовали 29 делегатов. Они осудили ленинскую Пражскую конференцию как фракционную. На заседаниях было констатировано плохое положение дел на местах. Разгорячившийся Мартов назвал Ленина и его сообщников «политическими шарлатанами», что вызвало бурю эмоций.

Такое развитие событий даже вынудило Ленина «задуматься над собственным поведением». В ноябре 1913 года он пишет в редакцию «Правды»: «Надо во что бы то ни стало впятеро спустить тон, стать легальнее, смирнее. Это можно и должно... И назначить свою цензуру. Ради бога, сделайте это, иначе вы губите дело зря» (14, Т. 48, 217–218).

Еще два характерных письма Ленина Кузнецову Н.В. (настоящее имя Сапожков Н.И.) от 26 января 1914 года:

«Здесь дела испортились. Один перебежал уже к примиренцам — так что теперь большинства нет и все выйдет по гнилому примиренчеству...

Оттуда пишут, что плохи дела с “Правдой” — денег нет. Тираж меньше. Дефицит. Прямо беда» (14, Т. 48, 255).

«Дорогой друг! В Париже больше не буду. План издания национального реферата — ничего не выйдет.

Повторяю: ни копейки ни на что, кроме бюллетеней ЦК...» (14, Т. 48, 255).

Однако вот это ленинское «ни копейки ни на что» совершенно не устраивало коллег Владимира Ильича по «революции».

20 июня 1914 года в Брюсселе прошло заседание Интернационального социалистического бюро.

«РСДРП была представлена делегатами от Центрального комитета партии, Бунда, партии социал-демократов Польши и Литвы, социал-демократии Латышского края, редакции “Правды” и “Нашей рабочей газеты”, “семерки” и “шестерки”» (48, 248–249).

Делегация большевистского ЦК во главе с Лениным представила письменный доклад, в котором предлагалось объявить всех, кто не признает ЦК, стоящими вне партии — «и тогда получится естественное единство».

«Доклад подвергся горячей критике. Выступавший против него среди прочих Плеханов заявил открыто, что главная причина непримиримости Ленина заключается в том, что он не желает выпустить из своих рук партийных денег, часть которых им была захвачена “воровским способом”»  (48, 249).

В итоге никакого объединения с большевиками-ленинцами достигнуто не было. Более того, все враждебные ленинскому ЦК течения составили «3-й июльский блок», не успевший сыграть в дальнейшем значительной роли из-за разразившейся Первой мировой войны.

Положение дел в Российской империи в 1913 — первой половине 1914 года поистине служило поводом для зависти многих других развитых стран (см. статью «Государь — великий, оклеветанный» // Москва. 2023. № 7).

Английский драматург, переводчик и публицист, известный также как путешественник и военный корреспондент (в том числе освещавший боевые действия на Русско-японской войне), Морис Бэринг (1874–1945) писал весной 1914 года: «Не было, пожалуй, еще никогда такого периода, когда Россия более процветала бы материально, чем в настоящий момент, или когда огромное большинство народа имело, казалось бы, меньше оснований для недовольства»; «У случайного наблюдателя могло бы явиться искушение воскликнуть: да чего же большего еще может желать русский народ?» (26, 115).

Рассказы советских историков о том, что это царское правительство втянуло Россию в ненужную ей войну, как обычно, не соответствуют действительности.

Война действительно России была не нужна, вот только решение о ее начале принималось не в Петербурге, а в Берлине.

«После ухода с политической арены Бисмарка перед правительством России уже не стояло выбора, отсидеться ли в изоляции, или ввязаться в большую политику со всеми вытекающими отсюда последствиями. Этот выбор сделала за Россию Германия, и выбирать оставалось лишь одну из двух дорог: выступить против Германии в одиночестве или же действовать совместно с Францией, а возможно, и с Англией. Ответ на вопрос, поставленный под таким углом, напрашивается сам собой. Если только Россия не готова отказаться от имперского величия, не готова свернуться до границ Московской Руси XVII века и превратиться в германскую колонию, ей следует координировать свои военные планы с планами других западноевропейских стран» (27, Кн. 1, 221).

Все вышесказанное суммирует и подтверждает такой лежащий на поверхности факт: 1 августа 1914 года именно Германия объявила войну России, не оставив последней никакого, даже сугубо теоретического, выбора.

Огромная масса людей заполнила Дворцовую площадь. Когда Николай и Александра вышли на балкон Зимнего дворца, толпа опустилась на колени. Николай поднял руку, попытался говорить — передние ряды затихли, однако позади возбуждение было столь велико, что его слова потонули в шуме. Потрясенный Николай склонил голову, и в этот момент толпа запела царский гимн:

Боже, Царя храни!

Сильный, державный,

Царствуй на славу, на славу нам!..

Эффект был необыкновенным. Государь и государыня рука об руку стояли на балконе и плакали вместе с толпой.

Посол Франции в России Ж.-М. Палеолог (1859–1944): «Для этих коленопреклоненных тысяч собравшихся в этот момент царь действительно был самодержцем: военным, политическим и религиозным правителем своего народа, абсолютным господином их душ и тел» (23, 243).

Председатель III и IV Государственной думы М.В. Родзянко (1859–1924), которого невозможно заподозрить в положительном отношении к императору Николаю II, пишет о том дне, когда был оглашен манифест о войне с Германией: «Огромная толпа собралась перед Зимним дворцом. После молебна о даровании победы государь обратился с несколькими словами, которые закончил торжественным обещанием не кончать войны, пока хоть одна пядь русской земли будет занята неприятелем. Громовое “ура” наполнило дворец и прокатилось ответным эхом в толпе над площадью. После молебствия государь вышел на балкон к народу, за ним императрица. Огромная толпа заполнила всю площадь и прилегающие к ней улицы, и, когда она увидела государя, ее словно пронизала электрическая искра, и громовое “ура” огласило воздух. Флаги, плакаты с надписями: “Да здравствует Россия и славянство” склонились до земли, и вся толпа, как один человек, упала перед царем на колени. Государь хотел что-то сказать, он поднял руку, передние ряды зашикали, но шум толпы, несмолкавшее “ура” не дали ему говорить. Он опустил голову и стоял некоторое время, охваченный торжественностью минуты единения царя со своим народом, потом повернулся и ушел в покои» (34, 91–92).

На площади Родзянко спросил нескольких рабочих, каким образом они оказались здесь, если незадолго до этого бастовали и чуть ли не с оружием в руках предъявляли экономические и политические требования. Рабочие ответили: «То было наше семейное дело. Мы находили, что через Думу реформы идут очень медленно. Но теперь дело касается всей России. Мы пришли к своему царю, как к нашему знамени, и мы пойдем с ним во имя победы над немцами» (34, 92).

Но «семейным делом» это было в России, у эмигрантов-«революционеров» были куда как другие цели, дела и заботы.

Первая мировая война застала Ленина на даче в Поронине, куда семья Ульяновых приезжала из Кракова для длительного летнего отдыха.

На другой день после вступления Австрии в войну с Россией — 7 августа 1914 года — жандармский вахмистр, производя у Ленина поверхностный обыск, заявил, что на следующий день ему придется направиться в ближайшую тюрьму, в местечко Новы-Тарг.

Ленин, как и следовало ожидать, не обнаружил в те дни ни хладнокровия, ни мужества. Его и Крупскую раздирал страх, что в военное время легко могут «мимоходом укокошить». «Мы с Ильичем, — вспоминала Крупская, — просидели всю ночь, не могли заснуть, больно было тревожно» (7, 324–325).

8 августа 1914 года Ленин и Зиновьев, как подданные враждебного государства, были арестованы австрийской полицией по подозрению в шпионаже. Однако все страхи оказались напрасными.

«За них немедленно вступились влиятельные лица из австрийских и польских социалистических кругов, в числе прочих — Яков Ганецкий (известный также как Фюрстенберг), служащий предприятия Парвуса и близкий соратник Ленина. Пятью днями позже губернатор Галиции получил во Львове телеграмму из Вены, в которой ему рекомендовали не задерживать Ленина, поскольку он был “врагом царизма”. 19 августа военный прокурор Кракова телеграфировал в суд города Новы-Тарг, где Ленин содержался под арестом, приказывая немедленно его освободить. 1 сентября Ленин, Крупская и ее мать выехали по пропуску, полученному от австрийской полиции, из Вены в Швейцарию на австрийском военном почтовом поезде — необычном для простых подданных враждебной страны виде транспорта. Зиновьев с женой последовали за ними через две недели» (27, 47).

Сыграло свою роль и заступничество одного из лидеров австрийских социал-демократов Виктора Адлера (1852–1918), известного своей разноплановой помощью Александру Парвусу (Израилю Лазаревичу Гельфанду) (1867–1924) и Льву Давидовичу Троцкому (Бронштейну) (1879–1940) еще в «революционном» 1905 году.

«Уверены ли вы, — спросил Адлера австрийский министр внутренних дел, — что Ульянов враг царского правительства?» — «О да, — ответил тот, — более заклятый враг, чем ваше превосходительство» (7, 325).

Кстати, еще один «русский революционер» — Н.И. Бухарин (1888–1938), арестованный в Тироле австрийской полицией, был сразу же освобожден, когда отрекомендовал себя сторонником Ленина.

Итак, 8 августа Владимир Ильич был арестован, а 19-го уже вышел на свободу, после чего на семейном совете было решено уехать в Швейцарию. В этом, как уже говорилось, семейству Ульяновых помогла австрийская полиция. Впрочем, непосредственным паролем для беспрепятственного въезда трех российских подданных в швейцарскую столицу послужило упоминание Лениным имени... «социал-шовиниста», «агента швейцарского буржуазного правительства» Германа Грейлиха (2, 79).

Приведенные «ярлыки» ранее были навешаны на Грейлиха самим Лениным.

Однако вот письмо Владимира Ильича Виктору Адлеру от 5 сентября 1914 года, в котором имя «социал-шовиниста» и «буржуазного агента» воссияло новыми красками:

«Уважаемый товарищ! Благополучно прибыл со всем семейством в Цюрих. Legitimationen (документы. — Ю.Б.) требовали только в Инсбруке и Фельдкирхе: Ваша помощь, таким образом, была для меня очень полезна. Для въезда в Швейцарию требуют паспорта, но меня впустили без паспорта, когда я назвал Грейлиха. Наилучшие приветы и наилучшая благодарность.

С партийным приветом

Ленин (В.Ульянов)» (2, 79).

Таким образом, 5 сентября Ленин и Крупская прибыли в Берн — почти совершенно без денег.

Однако местные «товарищи» тут же познакомили Владимира Ильича с известным швейцарским социалистом «немецкого происхождения» Карлом Моором. Активное участие в социал-демократическом движении сей господин успешно сочетал с регулярными докладами о сути и перспективах деятельности местных социалистов австрийскому и германскому генеральным штабам. В этих последних структурах Моор был известен по кличке Байер. К слову, она стоит под многими донесениями о положении в России и о деятельности большевиков во главе с Лениным (41, 206).

В общем, Моор выручил Ленина с деньгами, однако последний поддерживать контакты со швейцарским «товарищем» предпочитал через большевика Г.Л. Шкловского. Не желал Владимир Ильич публично афишировать свои контакты с Байером. Однако в случае нужды товарищ Байер всегда был поблизости.

Так, именно Моор поручился перед властями Швейцарии за высланных из Австрии Ленина и Зиновьева, после чего оба получили право на проживание в стране. В течение 1915 года Моор неоднократно вносил по 100 швейцарских франков залога для продления пребывания Владимира Ильича в Швейцарии. В середине января 1916 года Ленин обратился к властям Берна с просьбой продлить ему вид на жительство без внесения денежного залога. Известно, что данное прошение написал Моор, а Ленин лишь дополнил и подписал его.

Кстати, последний из известных контактов Моора с большевистскими лидерами на финансовой почве до их прихода к власти произошел в сентябре 1917 года, когда он передал ЦК РСДРП(б) крупную сумму денег. Их происхождение Моор официально объяснил неожиданно полученным наследством. Его он действительно получил, только не «неожиданно», а в 1908 году. «Наследство» же 1917 года Моору вручил представитель германского Генерального штаба для последующей передачи руководству большевистской партии (41, 208).

Интересно, что в ноябре 1921 года несколько обнищавший к тому времени Моор приехал в Москву, где стал ходатайствовать о возвращении ему тех сумм, которыми он снабжал заграничное бюро ЦК большевиков. Дело растянулось на целых шесть лет, в течение которых Моор испытал немало унижений. Получив с помощью Бухарина в конце концов требуемое, Моор навсегда уехал из «первого в мире рабоче-крестьянского государства». Почти всеми забытый, последние годы жизни он провел в одном из берлинских санаториев, где и скончался 14 июля 1932 года (41, 213).

Приведем здесь еще один из многочисленных примеров «забывчивости» Ленина по отношению к тем, кто помогал финансировать большевиков.

14 ноября 1914 года сидевший на строгой финансовой диете Владимир Ильич пишет по поводу 3000 крон, полученных РСДРП от Шведской социал-демократической партии еще в 1907 году, во время V (Лондонского) съезда:

«Насчет долга шведам ни я, ни Надежда Константиновна решительно ничего не помним. Но я вполне мог и не знать или забыть. Поэтому какое-либо письмо, любезное, благодарственное и направленное к тому, чтобы сей долг был “пожертвован”, было бы очень хорошо...

Письмо от меня я бы не советовал двигать (пойдут “фракционные” дрязги!!!)...» (14, Т. 49, 27).

Чтобы оценить финансовое положение большевистской партии в целом после начала Первой мировой войны, обратимся к свидетельствам А.Г. Шляпникова (1885–1937), большевика с 1903 года, первого народного комиссара труда РСФСР (1917–1918), верного «ленинца», благополучно расстрелянного в сентябре 1937 года.

Со второй половины 1914-го и до лета 1916 года связь между Лениным и Шляпниковым была почти ежедневной. Активно переписывался последний также с Крупской и Зиновьевым (59, Т. 1, 9).

Шляпников: «Петербургский комитет, а с ним и думская фракция постановили отправить меня в качестве их представителя за границу. Денег у наших организаций было тогда очень мало, и на мою работу за границей смогли ассигновать всего 25 рублей» (59, Т. 1, 65).

Вечером «одного из последних дней сентября 1914 года» Шляпников миновал русско-финскую границу и жандармский контроль паспорта. Заглянув по дороге в Мустамяки, к проживавшему там Каменеву, двинулся в Стокгольм, а затем и далее.

«Ассигнованных» 25 рублей явно не хватало, а дополнительно из Петербурга ему лишь «однажды» выслали 100 рублей с рекомендацией «устраивать все своими средствами». Приходилось влезать в долги. Так, ЦК шведской социал-демократической партии одолжило Шляпникову 400 крон, да «у некоторых товарищей удавалось перехватывать около этого, малая толика поступала от нашего заграничного ЦК» (18, 30).

Отсутствие денег сильно тормозило и революционную работу. Так, в Швеции Шляпников установил контакт с местным профсоюзом транспортных рабочих. Представитель последних, «большой поклонник английского Союза транспортных рабочих, тред-юнионист по виду и по характеру» Карл Линдлей, оказал русскому революционеру большое содействие в организации связи с Финляндией.

Шляпников: «У него были знакомства с рыбаками и моряками по всему Ботническому заливу, и мне удалось выяснить возможность устройства транспорта путем контрабанды через залив, которую можно было поставить очень широко, требовались только деньги. Сообщил об этом П[етербургскому] комитету и думской фракции, но от них получил грустное известие, что такой суммы (по тогдашнему курсу) — рублей 300–500 в месяц они дать не в состоянии» (59, Т. 1, 69–70).

Такое положение с финансами вынудило «товарища» Шляпникова на время законсервировать свои контакты с контрабандистами. До получения первого «транша» от «революционного купца 1-й гильдии» господина-«товарища» Парвуса.

Начало Первой мировой войны стало для Израиля Лазаревича радостным событием.

Э.Хереш: «Парвус презирал социалистический пацифизм и не одобрял национальные чувства и патриотизм, охвативший всю Европу, а также многих из его соотечественников, находящихся в ссылке. Парвус не сомневался, что Германия, развязав войну, наконец приведет к краху царскую империю» (54, 93).

В начале 1915 года, используя свои многочисленные связи, Израиль Лазаревич сумел установить контакт с германским Министерством иностранных дел, а затем и с Генеральным штабом.

7 марта 1915 года на стол государственного секретаря (министра иностранных дел) Германии Готлиба фон Ягова (1863–1935) ложится подготовленный Парвусом некий документ, известный как «Меморандум доктора Гельфанда», в котором тот, используя опыт 1905–1907 годов, подробно расписал план по организации революции внутри России и тем самым по выводу ее из войны. Этот план вполне сочетался с задачей обрушения одного из фронтов, в данном случае Восточного, стоявшей перед германским командованием.

Меморандум содержит «все аспекты и обстоятельства, которые Парвус считает необходимыми для достижения своей цели: свергнуть царизм, сократить Россию до территории собственно России и сделать рабочий класс господствующим» (51, 105).

Приведем яркий фрагмент из этого документа:

«Приготовление к массовой забастовке в России.

Следует начать приготовления к политической массовой забастовке в России под лозунгом “Свобода и мир”, с тем чтобы провести ее весной. Центром движения будет Петроград, а в самом Петрограде — Обуховский, Путиловский и Балтийский заводы. Забастовка должна прервать железнодорожное сообщение между Петроградом и Варшавой и Москвой и Варшавой и парализовать Юго-Западную железную дорогу. Железнодорожная забастовка будет преимущественно направлена на крупные центры с большим количеством рабочих сил, железнодорожными депо и т.д. Чтобы расширить область действия забастовки, следует взорвать как можно больше железнодорожных мостов, как это было сделано во время забастовочного движения 1904–1905 годов...

Конференция русских социалистических руководителей.

После тщательного предварительного зондирования важно, чтобы конгресс русских социал-демократических лидеров был проведен в Швейцарии или другой нейтральной стране. В конгрессе должны участвовать:

1) социал-демократическая партия большевиков;

2) партия меньшевиков;

3) еврейская лига (Бунд. — Ю.Б.);

4) украинская организация “Спилка”;

5) польская социал-демократическая партия;

6) социал-демократическая партия Польши;

7) литовская социал-демократическая партия;

8) финские социал-демократы.

Такой конгресс может состояться только в том случае, если удастся заранее обеспечить единогласие в вопросе о начале немедленных действий против царизма.

Конгрессу может предшествовать дискуссия между большевиками и меньшевиками. Возможные добавления к списку участвующих групп: армянская Дашнакцутюн и Хиндшак («Гнчак». — Ю.Б.)» (9, 46–47).

В конце марта 1915 года Парвус получил от Министерства иностранных дел Германии первый миллион марок на озвученные им цели. По его просьбе деньги, «за исключением потерь, связанных с обменом валюты», были переведены в Бухарест, Цюрих и Копенгаген. Кроме того, было аннулировано распоряжение 1893 года, запрещавшее Гельфанду-Парвусу жить в Пруссии. Полиция выдала ему паспорт, который освобождал от всех ограничений (11, 175).

Кроме аванса, были даны твердые гарантии на продолжение финансирования. Так Парвус получил самое главное для будущей революции — деньги.

Дальше возникала еще одна проблема — найти относительно известную оппозиционную партию в России, на которую можно будет сделать основную ставку и которая ради будущей власти пойдет на сотрудничество с врагом, чтобы помочь тому одержать победу в кровавой войне. Причем ни одна из партий националистов (польских, финских и т.д.), при всем к ним уважении, на роль основы не годилась, так как стоявшие перед ними цели были не способны увлечь за собой массу русского народа.

Эта проблема на первый взгляд была трудноразрешима — уж слишком единодушно практически все российские оппозиционеры, включая даже заявленных было в списке Парвуса меньшевиков, встали на сторону царя и правительства в смертельной схватке с центральными державами на фронтах Первой мировой войны.

Но, как известно, в «семье не без урода», в том числе и в семье социалистической. Именно в этот момент на вопрос: «Есть ли такая партия?» — госпожа История ответила: «Есть, есть такая партия!»

И действительно, на стороне открытого врага своей страны пожелали выступить большевики. Думается, что такой практичный человек, как Парвус, начиная переговоры с немцами о финансировании будущей русской смуты, уже прекрасно представлял себе, кто именно будет реализовывать его план. Именно Парвус, лично участвовавший в событиях 1905 года в России, не мог не знать о наличии японских денег у так называемых революционеров. А чем германские деньги хуже японских? К тому же Парвус, продолжавший в межвоенные годы контактировать с большевиками, отлично представлял себе всеядность последних, не брезговавших ничем, включая ограбления и брачные аферы, ради лишнего рубля. А тут миллионы и перспектива захвата власти в России!

Расчет Парвуса оказался верен, большевики не обманули его ожиданий.

В середине мая 1915 года Израиль Лазаревич прибыл в Цюрих, где остановился в одном из самых дорогих отелей.

Судя по воспоминаниям свидетелей, он жил в нем как восточный властелин, всячески демонстрируя свое богатство. Его окружали роскошные блондинки. Он предпочитал толстые сигары и увлекался шампанским, частенько выпивая целую бутылку только за завтраком (11, 180).

Где-то в конце мая Парвус в сопровождении своей бывшей любовницы Екатерины Громан неожиданно появился в ресторане, в котором обычно заседали русские эмигранты. Парвус подошел к столу, за которым сидели Ленин, Крупская, Инесса Арманд и Каспаров. После непродолжительной беседы Парвус покинул ресторан вместе с Лениным и Крупской, и они отправились в квартиру на улице Дистельвег, которую те снимали (11, 180–181).

Встречу Парвуса с Лениным и Крупской в Швейцарии в конце мая 1915 года подтверждает большевик Артур Зифельдт, который видел, как Ленин шел с Парвусом к себе на квартиру (52).

Мы останавливаемся подробно на этом эпизоде, так как уже после того, как роль Парвуса в деятельности большевиков перестала быть секретом, многие «историки» бросились утверждать, что лично Владимир Ильич никогда не встречался с Израилем Лазаревичем, как бы бредово это ни звучало.

Добавим, что по итогам переговоров с Парвусом Ленин «теоретически обосновал» свою очередную подлость по отношению к родной стране.

26 июля 1915 года появляется его статья «О поражении своего правительства в империалистической войне»: «Революционный класс в реакционной войне не может не желать поражения своему правительству. Это — аксиома... Революция во время войны есть гражданская война, а превращение войны правительств в войну гражданскую, с одной стороны, облегчается военными неудачами (“поражением”) правительств, а с другой стороны — невозможно на деле стремиться к такому превращению, не содействуя тем самым поражению» (14, Т. 26, 286–287).

Подобно тому как во время Русско-японской войны на японские деньги были проведены Парижская и Женевская конференции, на которых вырабатывался план действий революционеров против русского самодержавия, так теперь на германские деньги были проведены уже новые конференции.

Первая социалистическая конференция состоялась с 5 по 8 сентября 1915 года в деревне Циммервальд (Швейцария). Подобно полковнику Акаси, не присутствовавшему лично на конференциях 1905 года, организатор нынешнего революционного сборища Парвус также пожелал остаться, так сказать, за кадром. Вместо него в Циммервальде витийствовали Ленин и Троцкий.

Всего в Швейцарию прибыли 38 делегатов от 11 стран. Самой представительной была российская делегация: большевики В.Ленин и Г.Зиновьев, Ю.Мартов и П.Аксельрод — от меньшевиков-интернационалистов, Троцкий — от нефракционных социал-демократов, группировавшихся вокруг парижской газеты «Наше слово», В.Чернов (1873–1952) и М.Натансон (1850–1919) — от эсеров.

Чтобы судить о массовости данного мероприятия, напомним, что на V съезде РСДРП в Лондоне в 1907 году присутствовали 343 делегата. Это только от одной партии из одной страны.

«Делегаты, — писал Троцкий, — плотно уселись на четырех линейках и отправились в горы. Прохожие с любопытством глядели на необычный обоз. Сами делегаты шутили по поводу того, что полвека спустя после основания I Интернационала оказалось возможным всех интернационалистов усадить на четыре повозки» (17, 187).

И еще Троцкий: «Дни конференции (5–8) были бурными днями. Революционное крыло, возглавлявшееся Лениным, и пацифистское, к которому принадлежало большинство депутатов, с трудом сошлись на общем манифесте, проект которого был выработан мною. Манифест говорил далеко не все, что нужно было сказать. Но он означал все же большой шаг вперед. Ленин стоял на крайнем левом фланге конференции. По ряду вопросов он оставался в единственном числе внутри циммервальдской левой, к которой я формально не принадлежал, хотя по всем основным вопросам был близок к ней» (51, Т. 1, 285).

Упомянутая Львом Давидовичем «циммервальдская левая» — это образовавшаяся на конференции группа делегатов крайне левых взглядов во главе с Лениным. Группа отстаивала лозунг «превращения империалистической войны в войну гражданскую», который был отвергнут большинством делегатов.

Циммервальдская левая группа проголосовала за манифест, одобренный большинством, однако заявила, что будет вести самостоятельную работу в международном масштабе. Группа избрала свой руководящий орган — бюро, в которое вошли Владимир Ленин, Григорий Зиновьев (Гершон Радомысльский) (1883–1936) и Карл Радек (Кароль Собельсон) (1885–1939).

«Разногласия между двумя группировками происходили в основном из их отношения к патриотизму: большинство европейских социалистов были пламенными патриотами, а большинство русских ими не были вовсе» (27, Кн. 2, 53).

Примерно так же прошла конференция в Кинтале, в Швейцарии, в апреле 1916 года. Из 44 присутствовавших на конференции делегатов под радикальным ленинским воззванием подписались 12. Но в итоге даже половинчатых решений оказалось достаточно.

Яков Михайлович (Янкель Мовшевич) Свердлов, один из большевистских лидеров, так прокомментировал конференции в Циммервальде и Кинтале: «Заложены основы нового Интернационала... Третий Интернационал должен быть чист среди той грязи социал-предательства, которая засосала Второй Интернационал. Новый Интернационал спаяет в своих рядах все честное, все мыслящее из социалистической армии трудящихся, проникнутой принципами классовой борьбы. Будет война только гражданская» (8, 39–40).

Как видим, будущая гражданская война не смущает большевистских лидеров, наоборот, они всеми силами стараются ее приблизить. На этом фоне особенно нелепо выглядят баллады советских «историков» и пропагандистов о том, что большевикам «навязали» гражданскую войну. Как можно кому-то насильно навязать то, о чем он сам мечтает в течение многих лет?

Поэтому вполне справедливым является вывод историка Р.Пайпса: «Самым выдающимся, величайшим преимуществом большевиков перед соперниками было их абсолютное безразличие к судьбе России. Консерваторы, либералы и социалисты по-своему пытались сохранить Россию как единое государство, вопреки тем частным, общественным и локальным, высвобожденным революцией центробежным силам, которые раздирали страну на части. Они призывали солдат соблюдать дисциплину, крестьян — терпеливо дожидаться земельной реформы, рабочих — не покидать производство, национальные меньшинства — отложить борьбу за самоуправление... Большевики же, для которых Россия была не более чем трамплином для скачка к мировой революции, обо всем этом не думали. Их вполне устраивало, что стихийные силы могли “развалить” существующие институты власти и разрушить Россию. Поэтому они в полной мере поощряли любую разрушительную тенденцию» (27, Кн. 2, 81).

Кстати, Шляпников еще в декабре 1914-го перебирается из Швеции в другую нейтральную страну — Данию, в ее столицу Копенгаген, где уже вовсю действует «Институт по изучению последствий войны», основанный Парвусом, в котором трудится немало «русских эмигрантов».

«Кишел Копенгаген также шпионами и корреспондентами всех стран. Во время войны отсюда выходили все мировые сплетни, выдумки и “пробные” шары» (59, Т. 1, 82).

Пробыв некоторое время в Копенгагене, Шляпников через Норвегию выезжает в Лондон. В августе 1915 года Шляпников возвращается в Скандинавию. Но уже с «траншем», о чем сей «товарищ» чистосердечно и повествует.

Шляпников: «За мое отсутствие связи с Россией ослабли, транспорт остановился. Но на этот раз я считал дело поправимым, так как были деньги. Я решил использовать имеющиеся средства для выяснения всех путей, могущих служить делу транспорта, а также переправить через границу возможно больше нелегальной литературы, устроив в районе финско-шведской и норвежско-русской границ несколько складов, откуда наши партийные организации в России могли бы легко доставать всю необходимую литературу и передавать сообщения, корреспонденции и отчеты нашему заграничному центру и центральному  органу» (59, Т. 1, 97–98).

Вот что «животворящая» германская марка делает! Только недавно у «товарища» не было 300 рублей в месяц на оплату суденышка контрабандистов, как вдруг появляется сумма, достаточная для устройства нескольких складов в отдаленных друг от друга местах, которые явно должны были снабжать разные люди, а соответственно, и уже несколько «суденышек».

Заметим, что бурная «революционная» деятельность отнюдь не мешала большевистским руководителям повышать и собственное благополучие. По-видимому, сказывалась характерная для марксистов бескорыстная любовь к деньгам. Историк Ханс Бьеркегрен приводит пример «товарища», сочетавшего антиправительственную агитацию с выгодной спекуляцией: «Одним из таких был друг и особо доверенный человек Ленина Яков Фюрстенберг (Ганецкий). Этот польский большевик был исполнительным директором копенгагенской Торгово-экспортной компании, принадлежавшей... Израилю Гельфанду (Александр Парвус). С помощью своих людей из правительственных кругов Германии Гельфанд доставал разные товары (в частности, “Сальварсан” и другие медикаменты), а Фюрстенберг обеспечивал их транспортировку через Швецию и Финляндию в Россию. По тем же каналам в Россию рекой лились германские деньги для подрывной работы подпольщиков» (5, 193).

Отметим, что «Сальварсан» — это антисифилитик немецкого производства.

Этот самый «Сальварсан» «перекладывался пачками немецких пропагандистских подрывных прокламаций, пакетики с презервативами — письмами Ленина и других революционеров-эмигрантов» (5, 192).

Представим себе: открываешь ящик, а там стопки прокламаций с портретом хитро прищурившегося Ленина, а вокруг кучами навалены презервативы. Согласимся — зрелище не для слабонервных!

В России же 14 января 1916 года по случаю русского Нового года император Николай II обратился к армии: «Доблестные воины мои, шлю вам накануне 1916 года мои поздравления. Сердцем и помышлениями я с вами, в боях и окопах... Помните: наша возлюбленная Россия не может утвердить своей независимости и своих прав без решительной победы над врагом. Проникнитесь мыслью, что не может быть мира без победы. Каких бы усилий и жертв эта победа нам ни стоила, мы должны ее добыть нашей родине» (28, 431).

А что же делали «товарищи» революционеры? Ответ есть: изо всех сил пытались выполнить меморандум доктора Гельфанда.

Массовая политическая забастовка, которая должна была взорвать Россию и обеспечить победу Германии на Восточном фронте, была назначена Парвусом на 22 января 1916 года.

Вот документ:

«Германский посланник
в Копенгагене — канцлеру

Сообщение № 489

Копенгаген, 21 декабря 1915 г.

Д-р Гельфанд, вернувшийся вчера из Берлина, был сегодня у меня и доложил о результатах своей поездки...

Обстоятельный разговор с министром Гельферихом убедил его, что тот относится к его проекту весьма положительно и что он не только согласен с этим проектом по политическим соображениям, но и признает его выгоду с менее очевидной точки зрения экономики империи...

Д-р Гельфанд сказал также, что для полной организации русской революции нужно около 20 миллионов рублей. Эта сумма, конечно, не может быть распределена сразу, так как это могло бы привести к обнаружению источника этих денег. Однако, принимая во внимание тот факт, что следует перейти к действиям, он предложил в Министерстве иностранных дел, чтобы сумма в один миллион рублей была немедленно выдана его тайному агенту. Этот тайный агент полностью согласен с ним в том, что революция начнется примерно 9–22 января и что, даже если она не охватит всю страну, она сделает невозможным возврат к прежнему положению и стабильности...» (9, 66–67).

Действительно, 29 декабря 1915 года Парвус получил очередной миллион «на поддержку революционного движения в России» и в начале января 1916 года переправил деньги в Стокгольм, откуда ему было удобнее общаться с агентами, находившимися в России, и наблюдать за ходом запланированной стачки.

3 января Парвус телеграфирует представителю германского МИДа Ульриху фон Брокдорф-Ранцау (1869–1928): «Все идет как надо. Ожидаю сообщений из Петрограда» (11, 213).

Начало забастовочного движения в России в январе 1916 года стало многообещающим. 11 января забастовали более 10 000 рабочих судостроительного завода в Николаеве. Поскольку все попытки прекратить стачку оказались неудачными, адмиралтейство приказало закрыть завод.

22 января забастовали 45 000 рабочих в Петрограде.

Историки Земан и Шарлау: «Рабочие могли длительное время не ходить на работу: Гельфанд позаботился, чтобы в распоряжении забастовочных комитетов были средства, достаточные для того, чтобы ежедневно выплачивать каждому рабочему сумму, равную 3 шиллингам в рублевом эквиваленте» (11, 214).

Однако забастовщикам не удалось разжечь революцию. В столице бастовало гораздо меньше людей, чем предполагал Парвус. Рабочие Москвы и других городов продолжали работу...

После провала попыток организовать всеобщую стачку и вооруженные антиправительственные выступления в 1916 году Германия сократила до минимума финансирование русских революционеров.

В результате этой неудачи Министерство иностранных дел Германии пересмотрело свое отношение к Парвусу.

Даже когда в 1917 году встал вопрос о проезде Ленина в Россию, Парвус для решения этой задачи заручился поддержкой Генерального штаба Германии, а не своего прежнего союзника — Министерства иностранных дел (11, 236).

Вследствие «немецкой жадности» уже летом 1916 года у большевиков вновь сложилась сложная ситуация с деньгами, что вынудило их вновь переходить на «подножный корм», а неугомонного Шляпникова отправиться в США, чтобы продать там вывезенный из России материал о положении евреев во время войны.

Получив небольшую сумму денег на дорогу до Америки от заграничной группы ЦК, Шляпников в конце июня 1916 года на норвежском пароходе «Христиания фиорд», в «душной каюте III класса под палубой», пересек Атлантический океан.

Шляпников: «Относительно своего предприятия узнаю, что время приезда выбрал не совсем удачное. На лето вся еврейская богатая публика и вожди уехали на дачи или путешествуют по Америке и т.д. Все же, не теряя надежды, знакомлюсь и завязываю связи... Встретился и с некоторыми еврейскими учеными людьми, которые взялись за отыскание издателя. Мое условие было: сдать материал какой-либо еврейской организации, с тем чтобы последняя издала его на английском и других языках. Частных спекулянтов было немало, но с ними я не хотел иметь дела. Однако мои ученые люди так затянули дело, что мне пришлось их подгонять. Проходил июль, август, а они все “обсуждали”. Денег я требовал на революционную работу в России, определив минимум себестоимости этих материалов в 500 долларов (провоз из России, путь в Америку и возвращение в Россию), но заявил, что желаю больше. Однако, ссылаясь на отсутствие богатых представителей общества, они соглашались дать 500  долларов из своих средств. Время было дорогое, и, чтобы поскорее вернуться в Россию, беру 500 долларов. Жизнь и дорога стоили около половины этой суммы, а остальное могло идти на революционную работу для России» (59, Т. 1, 207–208).

Достаточно подробно рассказав про 500 долларов от «еврейских ученых людей», заезжий революционер скромно обошел вниманием другие свои контакты и встречи. А они, судя по всему, были более плодотворны.

Об этом проболтался сам Шляпников, повествуя о своем возвращении в Европу:

«Нью-йоркские товарищи устроили маленькие проводы, и 14 сентября 1916 года на датском пароходе “Соединенные Штаты” я покинул берега Америки. На прощание товарищи просили прислать в Америку партийных друзей, могущих руководить социалистической работой и газетою, и дали на это дело некоторую сумму денег.

На сей раз я имел билет II класса и числился в пассажирском списке журналистом. В каюте было душно, слышался машинный шум. Я заявил об этом, и мне дали каюту уже I класса... Дней через восемь мы были уже в Киркволе» (59, Т. 1, 210).

Выполняя запрос американских «товарищей», Шляпников предложил поехать в США Бухарину. Тот согласился и немедленно подыскал себе попутчика — Чудновского.

Через небольшой промежуток времени Шляпников «проводил тт. Бухарина и Чудновского “на завоевание Америки”. Отправив товарищей, вернулся в Стокгольм, намереваясь как можно скорее отправиться в Россию» (59, Т. 1, 213).

Вероятно, Бухарин с Чудновским оказались мелковаты для американских «товарищей». А может быть, это просто стечение обстоятельств, но 13 января 1917 года в Нью-Йорк прибыл Троцкий, который уж точно мог «руководить социалистической работой и газетою», и тотчас по приезде принялся сотрудничать с эмигрантскими газетами «Новый мир», «Наше слово» и еврейской «Форвертс».

Впрочем, судя по дальнейшему развитию событий, и сам Лев Давидович получил в Америке некие руководящие указания — возможно, именно от тех самых «уехавших на дачи вождей», которые ранее нашли фигуру «товарища» Шляпникова слишком незначительной для личных встреч.

О ситуации в России накануне рокового 1917 года сказано много, но далеко не все из сказанного выдерживает элементарную проверку.

Так, прекрасной иллюстрацией советского способа написания «истории» служит анонимное письмо, поступившее 17 декабря 1916 года, в день, когда был убит Распутин, на имя императора Николая II. Это письмо подавалось советской «историографией» как образец «народного гнева против царизма»: «Аноним, подписавшийся как “Ф.А.Г.”, предрекал царю: “Гибель будет тебе, кровопийце, виновнику всемирного пожара — войны, губителю народов, смерть и уничтожение твоему семейству. Твое государство будет разрушено, покорено, уничтожено, а ты сам со своим иродовым семейством будете растерзаны, уничтожены твоим же страждущим народом. Смерть и гибель тебе, царишка Николай Второй”» (22, 143).

На этом советские «историки» обрывали цитату. И было почему! Оценим вторую часть того же письма: «Грозные и непобедимые армии великого Вильгельма и союзников его обрушатся на тебя, и он возьмет через несколько месяцев Киев, Одессу, Ригу и Петроград. Да здравствует Вильгельм Великий, император Германии, победитель мира! Да здравствует Австро-Венгрия! Да здравствует Турция! Да здравствует великая Болгария, да здравствуют все будущие союзники великой Германии. Аминь, аминь, аминь. Хох, хох, хох. Верноподданный Германии» (22, 143).

Что же до реальных перспектив на 1917 год, то они были весьма благоприятными для России и ее союзников.

Весьма и весьма информированный первый лорд британского Адмиралтейства и министр вооружений в годы Первой мировой войны, а затем и премьер-министр Великобритании сэр У.Черчилль (1874–1965): «Численное превосходство союзников теперь составляло почти пять к двум, а заводы всего мира за пределами вражеских территорий поставляли им по морям и океанам огромное количество оружия и боеприпасов... С военной точки зрения не было никаких причин, препятствовавших тому, чтобы 1917 год стал годом окончательного триумфа союзников, а Россия получила вознаграждение за перенесенные ей бесконечные страдания» (55, Т. 6, 321).

Историки В.Шамбаров и Е.Чавчавадзе: «Невзирая на тяжелую войну, на потерю западных губерний, валовой объем продукции российской экономики в 1916 году составил 121,5% по сравнению с 1913 годом! По подсчетам академика Струмилина, производственный потенциал России с 1914-го до начала 1917 года вырос на 40%. Было построено 3 тысячи новых заводов и фабрик, старые расширялись и модернизировались. По выпуску орудий наша страна обогнала Англию и Францию! Он увеличился в 10 раз, выпуск снарядов — в 20 раз, винтовок — в 11 раз. За годы войны было построено 5 тысяч километров железных дорог, возводился новый незамерзающий порт Романов (нынешний Мурманск)» (58, 68–69).

Генерал, доктор химических наук, профессор В.Н. Ипатьев (1867–1952): «Войну мы свободно могли продолжать еще очень долгое время, потому что к январю и февралю 1917 года мы имели громадный запас взрывчатых веществ в миллионах различных снарядов и, кроме того, более миллиона пудов свободных взрывчатых веществ» (47, 75).

Собственно, о том, сколько оружия было приготовлено для продолжения Великой войны, можно судить по тому, что его запасов хватило на все годы войны Гражданской.

И это несмотря на все усилия Парвуса и большевиков. Неудивительно, что в Германии к ним почти совершенно потеряли интерес, переведя, образно говоря, в состояние «спящих агентов».

Тут же выяснилось, что состояние «сна» ленинцам противопоказано. Заниматься привычными грабежами и аферами в условиях мировой войны было невозможно. Партийные взносы от рабочего класса всегда существовали лишь в буйном воображении советских «историков», так что без больших посторонних денег большевики обойтись не могли. Того же, что привез из Америки Шляпников, хватило ненадолго.

Это подтверждается многочисленными свидетельствами.

Шляпников: «Мы были очень бедны. С 2 декабря 1916 года по 1 февраля 1917 года в кассу Бюро Центрального комитета поступило всего 1117 руб. 50 коп.» (59, Т. 1, 238).

Шляпников: «Мы предполагали поставить издание Центрального органа внутри страны и всю работу по технике поручили В.Молотову. Остановка была за средствами. Нужно было для начала от 5 до 10 тысяч рублей, а их-то у нас и не было» (59, Т. 2, 57).

Большевичка Е.Д. Стасова (1873–1966):

«Партия старалась использовать каждую мелкую возможность и в лице своей финансовой комиссии сразу же схватывала на лету все, что подвертывалось, чтобы получить, с одной стороны, агитацию, а с другой — получить деньги в кассу. И это продолжалось до февраля 1917 года.

Вспоминаю, как в конце 1916-го и в начале 1917 года распространяла, то есть продавала, фотографию с какого-то бдения у Вырубовой (фрейлины императрицы) с участием Распутина. После убийства Распутина (16 декабря 1916 года. — Ю.Б.) эта фотография была в большом ходу в либеральных кругах, и я ее продавала без конца» (49, 50).

Значительно ухудшилось к концу 1916 года и личное материальное положение Ленина.

Вот, к примеру, его письмо к Шляпникову от 3 октября 1916 года: «О себе лично скажу, что заработок нужен. Иначе прямо поколевать, ей-ей! Дороговизна дьявольская, а жить нечем. Надо вытащить силком деньги от издателя “Летописи”, коему посланы две мои брошюры (пусть платит; тотчас и побольше!)... То же — насчет переводов. Если не наладить этого, то я, ей-ей, не продержусь, это вполне серьезно, вполне, вполне» (14, Т. 49, 302).

Как видим, больше никаких поездок к океану с женой и тещей, никаких вояжей в Италию.

А вот еще — ноябрь 1916-го. Ленин пишет своей сестре Марии Ильиничне в Петроград: «Если не затруднит, посылай раза 3–4 в месяц прочитанную тобой русскую газету, крепко завязывая бечевкой (а то пропадет). Я сижу без русских газет» (14, Т. 55, 367).

Как видим, осведомленность Владимира Ильича о событиях в России также «на высоте».

Результативно действовало и охранное отделение.

Одной только ночью 16 декабря было арестовано сразу 93 человека, в том числе практически весь состав Русского Бюро ЦК РСДРП(б) (50, 114–115).

Многие лидеры партии, такие, как Свердлов или Сталин, прозябали в ссылке в далеком Туруханском крае. Ленин не смел показать в России и носа. Даже обычно не унывающий — в политическом смысле — Парвус предпочел вновь вплотную заняться бизнесом.

Большевистская работа в Москве в конце 1916 года переживала кризис. Работа велась почти во всех рабочих районах, но все старания разбивались о «провокацию», «свившую довольно прочное гнездо в организации».

Шляпников: «В силу этой же провокации и усиленного жандармского внутреннего и внешнего наблюдения не могли быть использованы весьма старые и крупные партийные работники, проживавшие в это время в Москве. Бюро же Центрального комитета в силу своей бедности не могло использовать свободные силы московской партийной интеллигенции для укрепления других районов... Отсутствие денежных средств чрезвычайно стесняло деятельность Бюро Центрального комитета. Поступления от организаций были весьма скромные... На московских товарищей Бюро ЦК также возложило обязанность изыскивать средства для усиления всероссийской работы, но и там дела финансовые были неблестящи. Отсутствие средств стесняло до крайности нашу работу. Сношения с заграницей, переправка транспортов литературы требовали больших средств. Организация выступлений по всей России требовала также много денег, а их у нас не было...» (59, Т. 1, 341–342).

Шляпников же вспоминает начало января 1917 года:

«Связи между казармами и рабочими были. Велась и революционная работа, особенно успешно среди матросов Балтийского флота. Однако от кружковой работы до участия воинских масс в революционном движении было далеко... Организационно охватить весь Питерский гарнизон никто из нас не смел и думать — при наших силах и средствах нам едва-едва удавалось вести работу среди рабочих, уделяя работе в армии лишь небольшие силы...

Из-за провала нелегальной типографии в Новой Деревне, а также ареста техников, печатавших в типографии Альтшуллера захватным путем 4-й номер “Пролетарского голоса”, Петербургскому комитету не удалось выпустить листовки о 9 января» (59, Т. 2, 20–22).

Таким образом, можно сделать обоснованный вывод: к концу 1916 — началу 1917 года большевистские организации в России были практически полностью разгромлены.

Соответственно, в самом начале 1917 года Ленин пребывал в самых расстроенных чувствах.

Так, в своем докладе о революции 1905 года, произнесенном 9 (22) января 1917 года на собрании швейцарской рабочей молодежи, Владимир Ильич сказал следующее: «Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции» (14, Т. 30, 328).

Но как же все-таки этот «мощный старик» узнал о «революции», случившейся в России немногим более чем месяц спустя после его мрачных «предчувствий»? Поразительно, но из швейцарских газет.

Жена Владимира Ильича Н.Крупская (1869–1939) вспоминала: «Однажды, когда Ильич уже собрался после обеда уходить в библиотеку, а я кончила убирать посуду, пришел Бронский со словами: “Вы ничего не знаете?” — и он рассказал нам, что было в вышедших экстренным выпуском телеграммах. Когда ушел Бронский, мы пошли к озеру; там на берегу под навесом вывешивались все газеты тотчас по выходе» (6, 19).

Сам Ленин подтверждает слова супруги. Вот дословно первое упоминание Ильича о Февральской революции из письма Инессе Арманд (1874–1920): «Мы сегодня в Цюрихе в ажитации: от 15.III есть телеграмма в “Zürcher Post” и в “Neue Zürcher Zeitung”, что в России 14.III победила революция в Питере после трехдневной борьбы, что у власти 12 членов Думы, а министры все арестованы». Недоверчивый вождь революции добавил: «Коли не врут немцы, так правда» (14, Т. 49, 399).

А вот как весть о перевороте в Петрограде дошла до прочих видных большевиков.

В.А. Антонов-Овсеенко (Овсеенко) (1883–1938), один из будущих руководителей штурма Зимнего дворца:

«Вдруг вбегает... Кто — не помню... К нашему столику...

— В России — революция!.. Да, да! Царь отрекся... в пользу Михаила... Образовалось Временное правительство во главе со Львовым...» (1, 81).

Григорий Львович (Герш Бер Лейбович) Шкловский (1875–1937), большевик с 1904 года, личный друг Ленина, советский дипломат, вспоминал:

«Я жил тогда в Берне. В четверг 15 марта (3-го по старому стилю. — Ю.Б.), около двух часов дня, после обычного в Швейцарии обеденного перерыва (между 12 и 2 часами) я сел на трамвай, чтобы поехать на работу. На площади у вокзала я должен был пересесть на другой трамвай, который стоял уже в другом углу площади Бубенберга. Быстро направляясь к вагону, я заметил, что у столба, где вывешивались телеграммы газеты “Бунд”, толпится народ... “Какая-нибудь военная реляция немцев, которая через полчаса будет опровергнута французами или наоборот”, — подумал я и хотел уже вскочить в свой вагон. Однако что-то меня остановило, и я решил пропустить трамвай и подойти к столбу, чтобы прочитать телеграммки. Оказалось, что была вывешена всего одна небольшая телеграммка немецкого телеграфного агентства Вольфа, отпечатанная на четвертушке белой бумаги. Телеграммка эта была примерно следующего содержания: “Петербург. В Петербурге разразилась революция. Власть перешла в руки народа. Градоначальником назначен член Госуд. думы полковник Энгельгарт”. Минут пять я стоял с разинутым ртом перед этой телеграммой и ничего не мог понять. Наконец я опомнился, обругал себя зевакой и направился к трамваю. Дело ясное — немецкая утка, да к тому же нелепая и безвкусная...

Пришел трамвай, но я все же не поехал и направился еще раз к газетному столбу, чтобы в сотый раз прочитать нелепое творение агентства Вольфа... Минут 10 я простоял совершенно растерянный... В конце концов, вопреки всякой логике, я решил, что это не утка, а действительная революция. На улице появился газетчик, который зычным голосом выкрикивал: “Революция в России!” Я купил у него телеграмму и побежал домой.

Я влетел в свою квартиру, но там уже стоял шум великий, а тов. Лилина, сияющая, первая бросилась меня поздравлять. Оказалось, что тов. Зиновьев получил уже телеграмму от Ильича, жившего в Цюрихе, и в этой телеграмме, со слов цюрихских газет, сообщались уже некоторые подробности действительно происшедшей революции...» (32, 5–7).

Заметим, что информацию о «революции» в России имеют все: немецкое агентство, швейцарские газеты, бундовцы, и только для «вершителей» этой самой «революции», как они себя позднее будут называть, большевиков все это является сюрпризом и «немецкой уткой».

Еще один свидетель — видная большевичка Александра Коллонтай (1872–1952), пребывавшая на тот момент в Норвегии: «Я возвращалась из города Хольменколлен. Думала купить газету, но не успела. Только что села в вагон, гляжу, на первой странице газеты у моего соседа крупными буквами написано: “РЕВОЛЮЦИЯ В РОССИИ”. Сердце задрожало. Сразу почему-то поверилось: это не... блеф, это — серьезно» (5, 308).

Но все это пламенные революционеры, отдыхавшие душой за границей. А как в России? А вот пожалуйста — место, где отбывали заслуженное наказание «товарищи» Свердлов и Сталин: «В начале марта в Монастырское пришло известие о Февральской революции: царское самодержавие свергнуто! Ссылка была потрясена...» (4, 79).

Более того, Февральскую революцию не ожидали и в Германии.

Сторонник неограниченной подводной войны германский гросс-адмирал Альфред фон Тирпиц (1849–1930): «Если бы мы смогли в Германии предвидеть русскую революцию, нам, возможно, не было бы нужды прибегать к подводной войне 1917 года как к последнему средству. Но в январе 1917 года не наблюдалось никаких очевидных признаков революции» (55, Т. 3, 234).

Вообще, на первый взгляд главный противник России в войне, казалось бы, ничего не выиграл от Февральской революции — ведь русские войска продолжали удерживать Восточный фронт.

Однако очень быстро Русская армия стала утрачивать прежнюю боеспособность — этому способствовало резкое падение дисциплины, вызванное новыми «послеимперскими» порядками.

Но, что гораздо более важно, в условиях ослабления центральной государственной власти вновь стал актуальным «проект» Парвуса, который в 1917 году жил в нейтральном Копенгагене, совмещая разведывательную деятельность с руководством торговой компанией.

Р.Пайпс: «Он убедил посла Германии в Дании графа У.Брокдорф-Рантцау, что, если дать свободу действий антивоенно настроенным левым, они разовьют такую анархию, что через два или три месяца Россия сама будет вынуждена выйти из войны. Парвус привлек особое внимание посла к Ленину как к “гораздо более буйно помешанному”, чем Керенский или Чхеидзе. Со сверхъестественной проницательностью Парвус предсказал, что как только Ленин вернется в Россию, он свергнет Временное правительство, захватит власть в стране и безотлагательно заключит сепаратный мир» (27, Кн. 2, 61).

Однако осуществлению плана мешала некая техническая сложность: Ленин, как и большинство его наиболее «буйно помешанных» последователей, находились за границей, по большей части в Швейцарии. Быстро добраться оттуда до территории России было решительно невозможно. Непреодолимым препятствием, не говоря уже о самой линии фронта, служила территория вражеских стран — Германии и Австро-Венгрии.

И эта проблема была решена с помощью Парвуса.

Приведем свидетельство видного большевика, советского дипломата Максима Максимовича Литвинова (настоящее имя Меер-Генох Моисеевич Валлах) (1876–1951) на эту тему: «Не может быть сомнения в том, что именно Парвус (Гельфанд) подал Людендорфу идею дать разрешение на проезд Ильича через Германию» (2, 96).

А вот свидетельство самого генерала Эриха Людендорфа (1865–1937), выполнявшего функции начальника штаба при фактическом главнокомандующем германской армией фельдмаршале Пауле фон Гинденбурге (1847–1934): «Помогая Ленину проехать в Россию, наше правительство приняло на себя особую ответственность. С военной точки зрения это предприятие было оправданным. Россию нужно было повалить» (42, 187).

Теперь собственно о путешествии «бригады Ильича» в Петроград.

Поездка 32 революционеров во главе с Лениным началась 9 апреля 1917 года из швейцарского Цюриха, причем на перроне собралась толпа русских эмигрантов, бурно протестовавших против поездки: ленинские пожелания поражения России в войне не являлись секретом. Дело едва не дошло до потасовки. Однако «молодые швейцарцы — друзья Платтена и железнодорожные служащие быстро вытолкали бузотеров с перрона» (15, 68).

Для справки: Фридрих (Фриц) Платтен (1883–1942) — швейцарский деятель международного коммунистического движения. Участник Циммервальдской и Кинтальской конференций, примкнул к «Циммервальдской левой». Летом 1923 года вместе с семьей приехал в Советскую Россию. В 1937 году арестован, погиб в ГУЛАГе в 1942 году. Место захоронения неизвестно.

На пограничной станции Готтмадинген странствующие авантюристы пересели в немецкий поезд, состоявший из двух вагонов. В одном ехали революционеры, во втором — германские сопровождающие. Первым выходить во время остановок категорически запрещалось, отсюда и пошла легенда о том, что вагон был опломбирован.

На территории Германии ленинский вагон сопровождали офицеры разведки германского Генштаба. Вот что писал их командир полковник Вальтер Николаи: «Я не знал в то время, как и всякий другой, ничего о большевизме, а о Ленине мне было только известно, что живет в Швейцарии как политический эмигрант Ульянов, который доставляет ценные сведения моей службе о положении в царской России, против которой он боролся» (2, 88).

Проехав по территории Германии через Штутгарт и Франкфурт, Ленин с компанией прибыли к полудню 11 апреля в Берлин. Там, облепленный немецкой охраной, поезд простоял 20 часов и лишь 12 апреля отправился в балтийский порт Засниц (27, Кн. 2, 63).

Во время длительной остановки в Берлине «революционный» вагон посещали люди, которых немецкая охрана безоговорочно пропустила, — видимо, шли какие-то переговоры. О чем именно — остается загадкой, известно лишь, что свои «Апрельские тезисы» с резкой критикой войны и ключевым лозунгом «Никакой поддержки Временному правительству» Ленин породил именно после этой остановки в столице Германии.

На берегу Балтийского моря история «пломбированного вагона» заканчивается, так как далее Ленин с компанией погрузились на шведский пароход «Королева Виктория», на котором и прибыли в порт Треллеборг. Затем вновь по железной дороге, через Мальмё, в столицу Швеции.

Когда в 10 часов утра поезд прибыл в Стокгольм на Центральный вокзал, его встречали шведские социал-демократы: бургомистр Карл Линдхаген, депутат риксдага (шведского парламента) писатель Фредрик Стрём, русские большевики и множество корреспондентов и фоторепортеров (15, 75).

«Среди прочих там их уже ожидал Парвус. Он стал добиваться встречи с Лениным, но осторожный вождь большевиков отказался от этой чести в пользу Радека, который был австрийским подданным и не мог быть обвинен в государственной измене. Радек провел с Парвусом большую часть дня 31 марта (13 апреля). Что происходило между ними, неизвестно. Расставшись с Радеком, Парвус немедленно выехал в Берлин. 20 апреля (нового стиля) состоялась его неофициальная встреча с государственным секретарем Германии Артуром Циммерманом... В свете последовавших затем событий можно смело утверждать, что Парвус выработал с Радеком условия и технику финансирования деятельности большевиков в России и представлял на этих переговорах интересы правительства Германии» (27, Кн. 2, 63).

В Стокгольме Ленин и все его спутники получили в русском генеральном консульстве групповую въездную визу для проезда в Россию. Между тем в консульстве знали, каким путем приехала эта группа, но документы выдали. Именно Временное правительство оплатило билеты от Стокгольма до России для своих «противников» и ниспровергателей. Эти билеты Ленину вручили в том же российском дипломатическом представительстве.

О том, что в России прекрасно знали о передвижении Ленина с подельниками, свидетельствует начальник контрразведки Петроградского военного округа Борис Владимирович Никитин (1883–1943), который так описывает происходившее:

«В последних числах марта ко мне приезжает сильно озабоченный Alley[2]. Он привозит список предателей в 30 человек, во главе которых стоит Ленин, предупреждает, что их пропустила Германия и что они примерно дней через пять прибудут к нашей границе. Он хорошо знает, что вопросы о визах меня не касаются, а проходят только через Главное управление Генерального штаба, но выражает сомнение, что последнее в силах воспрепятствовать въезду этих эмигрантов.

Беру список, обхожу три инстанции. Подаю рапорт с протестом главнокомандующему. Корнилов сам увозит его Временному правительству...

Дня через два из всех инстанций получаю всем хорошо известный одинаковый ответ: по требованию Исполнительного комитета Совета солд. и раб. депутатов приказано и этим 30 эмигрантам не препятствовать  свободному въезду в Россию» (24, 89).

Из Стокгольма снова по морю компания большевистских эмигрантов отправилась в Финляндию, которая, напомним, входила в состав Российской державы на правах автономии. Там они сели уже в российский поезд, на котором и добрались до конечного пункта своего путешествия. Таким образом, весь переезд Ленина в Россию прочно связан с «пломбированным вагоном» лишь потому, что проезд через воюющую Германию был наиболее опасным отрезком пути и наиболее ясно демонстрировал связи большевиков с германским правительством.

16 апреля заезжие революционеры прибыли на Финляндский вокзал. Их ждал торжественный прием. Почетный караул, лозунги, транспаранты, делегации, толпа любопытных. Возглавлял сие действо председатель Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов Чхеидзе.

В ходе неуемных восторгов Ленин взгромоздился на броневик, один из двух, стоявших на привокзальной площади, и произнес речь, общий смысл которой сводился к теме: империалистическая война даст начало гражданской войне по всей Европе.

Инициатором выступления Ленина с броневика был командир матросов Максимов. На следующий день, узнав об обстоятельствах приезда Ленина в Петроград, то есть о том, что тот ехал на германские деньги и в германском вагоне, Максимов вместе с матросами-балтийцами выпустили резолюцию: «Узнав, что товарищ Ленин вернулся в Россию с согласия германского кайзера, выражаем глубокое сожаление по поводу его встречи в Питере. Если бы мы знали, то вместо криков “ура” мы бы сказали: “Вон отсюда, возвращайтесь в ту страну, через которую вы к нам ехали”» (39, 111).

Вообще, приезд Ленина высветил разногласия между ним и большинством его формальных приверженцев.

Министр иностранных дел Временного правительства в марте–мае 1917 года, лидер Конституционно-демократической партии (кадетов) П.Н. Милюков (1859–1943): «Первая встреча Ленина с его единомышленниками в России показала, как значительна разница между тенденциями чистого Циммервальда и сложившимися взглядами русских социал-демократов. 4 апреля состоялась конференция разных течений социал-демократов с целью объединения. Ленин обратился к собравшимся с двухчасовой речью, в которой развил все свои лозунги, закончив призывом сбросить “старое белье”, название “социал-демократов” и “вместо прогнившей социал-демократии создать... новую организацию коммунистов”. Предложение было встречено общим недоумением, и начавшаяся среди аплодисментов одной стороны и свистков другой стороны речь закончилась при гробовом молчании. Даже большевики заявили, что выдвинутый Лениным лозунг гражданской войны они считают преступным. Стеклов объяснил речь Ленина незнакомством с положением дел в России. Только А.М. Коллонтай, защищая Ленина, при бурных протестах предложила отказаться от объединения всех социал-демократов и объединить лишь тех, кто способен в настоящую минуту совершить социалистическую революцию» (20, 79).

Если уж сами большевики скептически отнеслись к ленинским тезисам, то что говорить о тех революционерах, кто «ленинцем» никогда не был.

Плеханов, например, вообще назвал тезисы Ленина «бредом» и сравнил их с «Записками сумасшедшего» Гоголя: «Думается мне, что тезисы эти написаны как раз при той обстановке, при которой набросал одну свою страницу Авксентий Иванович Поприщин... “Числа не помню. Месяца тоже не было. Было черт знает что такое”» (17, 203).

Теперь, когда сотни и тысячи большевиков собрались в России, а Ленин наметил курс в своих «Апрельских тезисах», все это грандиозное мероприятие надо было профинансировать. Деньги требовались на печатную пропаганду, на организацию митингов и забастовок, на создание и вооружение боевых отрядов... Сами многочисленные революционеры тоже требовали денег на постоянные междусобойчики, да и просто «на жизнь».

Что ж, в Германии все это понимали, цель оправдывала любые расходы, да и положение противников Антанты в войне было настолько тяжелым, что экономить было не время. И немецкие деньги бурным потоком хлынули в большевистские кассы. С этого момента нужда в продажах фотографий Распутина отпала.

Х.Бьеркегрен: «Деньги шли параллельно и под разными прикрытиями, с легальными коммерческими операциями через компанию Израиля Гельфанда (Александра Парвуса) в Копенгагене и агентство Якова Фюрстенберга (Ганецкого) в Стокгольме. Из Хапаранды неустановленные курьеры тайно переправляли крупные суммы в Торнео, где их принимали родственница Фюрстенберга и его коммерческий представитель в России Евгения Маврикиевна Суменсон. Суменсон работала в петроградской фирме “Фабиан Клингсланд” и во время войны ездила в Швецию и Данию. Получая пачки банкнот в Торнео, она передавала их Козловскому, который вносил их в партийную кассу большевиков» (5, 198).

Еще одна часть немецких денег переводилась из банка в Берлине через счет Фюрстенберга (Ганецкого) в «Ниа Банкен» в Стокгольме, на счет Евгении Суменсон в «Сибирском банке» в Петрограде (5, 198).

Другим финансовым каналом служили диппредставительство Временного правительства в Стокгольме и курьерская почта. «Из опубликованной переписки Ленина с Фюрстенбергом (Ганецким) явствует, что последний имел доступ и к этому каналу» (5, 198).

Спустя почти четыре года после этих событий, 30 января 1921 года, ветеран немецкой социал-демократии Эдуард Бернштейн, работавший после Первой мировой войны над архивами германского Министерства иностранных дел, писал в газете «Форвертс»: «Ленин и его товарищи действительно получили от императорской Германии огромные суммы — что-то свыше 50 миллионов золотых марок...» (9, 405).

Теперь давайте оценим: 50 миллионов — это много или мало. Ведь некоторые историки полагают, что такая сумма была буквально «невообразимой» для истощенной войной Германии.

Но вот, например, воевавший на Черном море линейный крейсер «Гебен», спущенный на воду 28 марта 1911 года. Стоимость постройки — 41 564 000 марок (21, 46).

Или еще один корабль — первый линкор-дредноут Кайзеровских ВМС Германской империи «Нассау», спущенный на воду 7 марта 1908 года, обошелся германской казне более чем в 37 миллионов золотых марок.

А всего в годы Первой мировой войны германские ВМС располагали 15 дредноутами.

Элементарный расчет показывает, что стоимость только последних указанных боевых кораблей для бюджета Германии составила примерно 555 миллионов марок. А кроме дредноутов, имперский флот располагал еще «четырьмя линейными крейсерами, 22 старыми линкорами, семью броненосными и 43 легкими крейсерами, 219 эсминцами и миноносцами, 28 подлодками» (37).

И это только флот, а ведь еще были затраты и на авиацию, и на многомиллионную сухопутную армию.

Это мы к тому, что сумма, истраченная немцами на поддержку большевиков, в размере 50 миллионов марок, совершенно не является какой-то фантастической, какой-то неподъемной для воюющей страны. Да и цель затрат была слишком заманчивой — сокрушить Восточный фронт, что, конечно, не сравнимо с действиями какого-то одного корабля, пусть даже самого мощного. В случае достижения такого результата не только высвобождались войска для Западного фронта. Ценнейшим призом для Германии могли оказаться военные запасы России, включая те же боевые корабли.

Учтем еще, что с чисто финансовой стороны для Германии, увенчайся успехом ее спецоперация, все понесенные расходы окупались бы многократно, ведь на капитулировавшую сторону можно было наложить практически любые контрибуции, а марионетки, поставленные во главе России при поддержке германских штыков, служили бы гарантом их выплат. Примерно так все и случилось...

Приведем еще один документ, снимающий последние сомнения в получении Лениным немецких денег, а заодно и в том, что сами большевики прекрасно понимали преступность этого деяния. Данный документ, датированный 16 ноября 1917 года и отпечатанный на бланке Народного комиссариата по иностранным делам с грифом «Совершенно секретно», опубликован А.Г. Латышевым со следующей ссылкой: ЦПА ИМЛ, ф. 2, оп. 2, д. 226.

«Председателю
Совета народных комиссаров

Согласно резолюции, принятой на совещании народных комиссаров товарищей Ленина, Троцкого, Подвойского, Дыбенко и Володарского, мы произвели следующее.

1. В архиве Министерства юстиции из дела об “измене” товарища Ленина, Зиновьева, Козловского, Коллонтай и др. мы изъяли приказ германского имперского банка № 7433 от второго марта 1917 года с разрешением платить деньги тт. Ленину, Зиновьеву, Каменеву, Троцкому, Суменсон, Козловскому и др. за пропаганду мира в России.

2. Были просмотрены все книги банка Ниа в Стокгольме, заключающие счета тт. Ленина, Троцкого, Зиновьева и др., открытые по приказу германского имперского банка за № 2754. Книги эти переданы Мюллеру, командированному из Берлина.

Уполномоченные народным комиссаром по иностранным делам

Е.Поливанов, Г.Залкинд» (13, 95).

Приведем и комментарий А.Г. Латышева: «Таким образом, уничтожив вещественные улики своего сговора с германскими правящими кругами, Ленин и его сообщники оставили потомкам документ, подтверждающий акцию по тайному изъятию этих улик. Доказательность этого документа не меньше, чем если бы была найдена заверенная нотариусом расписка вождя в получении немецких денег» (13, 95–96).

Был и зримый результат поступления этих денег.

Совещания, конференции и съезды следуют одно за другим. Большевистские пропагандисты наводняют как фронт, так и тыл. Но самой яркой иллюстрацией является рост тиражей большевистской печатной продукции.

Если за годы войны большевики издали 8 000 000 экземпляров печатной продукции (газет, книг, брошюр, в том числе два миллиона листовок), то объемы их издательской деятельности после Февраля потрясают.

Первой 5 (18) марта вышла «Правда». До 5 (18) июля 1917 года, пока ее не запретили, напечатали 99 номеров газеты общим тиражом около 8 миллионов экземпляров; ежедневный тираж 85–100 тысяч экземпляров (60, 136–170).

Как несложно заметить, только газет «Правда» за три месяца большевики напечатали больше, чем за три года войны. Но это не всё. Ежедневный тираж газеты «Рабочий путь», немедленно организованной после закрытия «Правды», вырос почти в четыре раза и в октябре достигал цифры 220 тысяч. «Социал-демократ» — ежедневная газета большевиков Москвы — издавался тиражом 47 тысяч в день. К июлю партия имела 51 издание, а к октябрю — 75 (60, 136–170).

О том же свидетельствует историк Аким Арутюнов: «К моменту июльского вооруженного мятежа (3–5 июля. — Ю.Б.) партия имела 41 газету, из которых 27 выходили на русском языке, а 14 — на армянском, грузинском, латышском, польском, татарском и других языках народов России. Располагая материальными возможностями, ЦК партии большевиков приобрел за 260 тысяч рублей собственную типографию» (2, 119).

Количество выпускаемых листовок не поддается учету.

Причем все это не продается, а бесплатно раздается на улицах. Большевики без устали обещают всем и каждому исполнение самых заветных желаний: стране — мир, крестьянам — землю, рабочим — фабрики, народам — освобождение от национального гнета. Как все это будет исполнено — не важно, главное — верьте нам.

Ни одна партия в России, включая самые отъявленные буржуазные, не могла позволить себе сравнимую пропагандистскую кампанию, ни по размаху, ни по финансированию, ни по циничной лживости.

Кроме того, с конца марта 1917 года началось создание отрядов красной гвардии, что тоже требовало немалых средств, ведь будущих красногвардейцев надо было чем-то кормить, где-то обучать, да и добывать оружие стоило денег.

Кстати, после вооруженного мятежа, поднятого большевиками 3–5 июля 1917 года и закончившегося для них сокрушительной неудачей, на свет Божий было извлечено немало документов, подтверждающих связи большевиков с немцами.

Приведем пару редких, которые, на волне успехов, опубликовали сами большевики в историческом журнале «Пролетарская революция».

7 июля 1917 года начальник контрразведывательного отделения штаба Петроградского военного округа «в сопровождении старшего своего помощника и наряда солдат при офицерах от Гв. Преображенского полка» прибыли в дом № 48/9 по Широкой улице на Петроградской стороне, в квартиру № 24, занимаемую М.Т. Елизаровым. «Дверь прибывшим открыла проживающая в этой квартире Надежда Константиновна Ульянова». На вопрос, находится ли в квартире ее муж, Ульянова отвечала, что «муж ее уже не возвращается домой с 5 июля сего года, не явившись домой после заседания Центрального исполнительного комитета рабочих и солдатских депутатов». После тщательного обыска было отобрано следующее:

«1) шесть книжек на немецком языке,

2) статья Ленина на немецком языке,

3) заметка на немецком языке о проезде эмигранта Бойцова,

4) копировальная книжка с рядом русских и немецких заметок и писем,

5) пять телеграмм за №№ Q430–10, Q235–929, Q235–9, Q327–20, Q38а-4,

6) книжка Азовско-Донского коммерческого банка № 8467 на имя г-жи Ульяновой  (удостоверено, что на текущем счету находилось 2000 рублей. — Ю.Б.),

7) девять немецких и два французских письма,

8) заявление Каменева,

9) письмо на плохом русском языке и безграмотно написанное, на семи полулистах,

10) план какой-то дачной местности,

11) адрес завода Феникса,

12) письмо к Каменеву, начинающееся словами “Entre nous”[3],

13) две записные книжки,

14) немецкие оттиски “Правды”,

15) промокательная бумага.

Зачеркнуто “немецкая”. Протокол этот прочитан присутствующим при обыске лицам.

Подписали:

Надежда Ульянова» (30, 281–282).

Показания, касающиеся газеты «Солдатская правда», бухгалтера в типографии комиссара Временного правительства (бывшего градоначальства) Николая Сергеевича Миронова, допрошенного 26 августа 1917 года судебным следователем по важнейшим делам округа Гродненского окружного суда в г. Петрограде:

«Печатанием газеты заведовал Подвойский, который бывал ежедневно в типографии и почти все время вел непосредственное наблюдение за печатанием газеты, давал весь газетный материал...

За время с 15 апреля по 15 июня в нашей типографии было выпущено всего сорок нумеров в количестве 2 157 000 экземпляров. Ежедневный средний выпуск этой газеты был около 50 000 экземпляров, но количество это в некоторые дни повышалось приблизительно до 75 000. Чем объяснить такие колебания, я не знаю. Отпечатанные нумера отвозили на автомобиле, как говорили, в дом Кшесинской. Кому и на каких условиях рассылалась эта газета, я не знаю, равно неизвестен мне и бюджет этой газеты, кроме только того, что они платили нам. Бумагу нам для “Солдатской правды” доставляли на своем автомобиле, откуда — точно не знаю...

Кроме того, было напечатано: воззваний 250 000; воззваний к солдатам — 100 000; приложений к газете 50 000... К тому же они заплатили за рассыпанный набор, уже исполненный, и за напечатание набора 757 страниц, по расчету набранных букв. Что предполагалось печатать и почему набор был рассыпан, я не знаю. Все эти работы были исполнены по заказу конторы “Солдатской правды” и ими полностью оплачены» (30, 287–288).

Отметим, что после провала вооруженного мятежа 3–5 июля Ленин сбежал из Петрограда и скрывался, в том числе на территории Финляндии.

Впрочем, бегство Владимира Ильича критического воздействия на ситуацию не оказало. Все потому, что к осени 1917 года у большевистского движения появилось еще два лидера.

Окончательно укрепился в этом качестве Свердлов, руководивший вполне благополучно прошедшим без Ленина VI съездом РСДРП(б) (26 июля — 3 августа).

Плюс как раз на этом съезде оформилось присоединение к большевикам Межрайонной группы Троцкого. Причем, хотя еще 23 июля сам Лев Давидович был арестован и на названных посиделках не присутствовал, и его, и его коллегу по «группе» Моисея Соломоновича Урицкого (1873–1918) включили в состав большевистского ЦК.

Все потому, что Свердлов и Троцкий имели собственные каналы финансирования, помимо ленинских: первый — через брата, Вениамина Свердлова (1886–1939), имевшего в США собственную финансовую контору и входившего в круг «нью-йоркских банкиров»; второй — тоже через банкиров, только из другого «круга», и тоже из Нью-Йорка, откуда, собственно, он и прибыл в «революционный» Петроград.

Но все же основным спонсором готовящейся к захвату власти в России большевистской теперь уже «группировки» оставалась Германия.

29 сентября 1917 года барон Рихард фон Кюльман (1873–1948), сменивший в августе Циммермана на посту государственного секретаря по иностранным делам, направил в германский Генеральный штаб следующую телеграмму: «Наша первоочередная задача — оказать максимально возможную поддержку революционным элементам. Какое-то время мы занимались этой деятельностью, достигнув полной договоренности с политическим отделом Генерального штаба (капитан фон Гюльсен). Наша совместная работа принесла конкретные результаты. Большевистское движение никогда не смогло бы достигнуть такого влияния, которое имеет сегодня, без нашей постоянной поддержки. Все доказывает, что движение продолжает расти, и то же происходит с финским и украинским движениями за независимость» (11, 259).

Спустя два месяца тот же Кюльман резюмировал: «Россия оказалась самым слабым звеном в цепи наших противников. Перед нами стояла задача постепенно ослабить ее и, когда это окажется возможным, изъять из цепи. Это и было целью подрывной деятельности, которую мы вели за линией русского фронта: прежде всего стимулирование сепаратистских тенденций и поддержка большевиков. Только тогда, когда большевики начали получать от нас через различные каналы и под различным видом постоянный поток денежных средств, они оказались в состоянии создать свой собственный орган — “Правду”, проводить энергичную пропаганду и расширить значительно свою прежде узкую партийную базу» (11, 259–260).

И еще. Однажды германский посол в Стокгольме фон Люциус, отвечая на упрек в том, что большевики-ленинцы получают слишком много денег от германского правительства, заявил: «Не может быть никакой речи, что Ленин нам дорого обходится. Он сберегает нашу кровь, которая во много раз дороже, чем золото» (29, 414).

Что ж, сильная мысль, к сожалению, недоступная пониманию большевиков.

Но вернемся в сентябрь 1917-го и заметим, между прочим, что никакие периодически случавшиеся разногласия между лидерами большевиков не мешали немецким властям пополнять ленинскую казну. И вот подтверждающий документ:

«Стокгольм. 12 сентября 1917 г.
Господину Фарзеру, в Кронштадте (через Гельсингфорс)

Поручение исполнено, паспорта и указанная сумма 207 000 марок по ордеру Вашего господина Ленина упомянутым в Вашем письме лицам вручены. Выбор одобрен его превосходительством господином посланником. Прибытие названных лиц и получение контррасписок подтвердите.

С уважением Свенсон» (2, 177).

А вот телеграмма связного германского Генерального штаба в МИДе Верховному командующему сухопутных сил Лернеру от 29 сентября 1917 года: «Широко задуманные и успешно осуществленные военные операции на Восточном фронте поддержаны подрывной работой в России. Мы приложили усилия к тому, чтобы способствовать националистически-сепаратистским устремлениям и мощно поддержать революционные элементы. Мы при этом действовали длительное время в полном единодушии с секцией политики в Берлине Генерального штаба действующей армии (капитан фон Гюльсен). Наша совместная работа показала видимый успех. Движение большевиков без нашей постоянной широкой поддержки никогда бы не приобрело того размера и не достигло бы того влияния, которым оно сегодня обладает. Налицо все признаки его дальнейшего распространения...» (54, 306).

7 октября 1917 года, понимая, очевидно, что в его отсутствие процесс подготовки к перевороту не сдвинется с места, Ленин в сопровождении телохранителя, финского боевика Эйно Абрамовича Рахья (1885–1936), покинул Выборг, чтобы перебраться в Петроград.

До Райволы ехали в пригородном поезде, затем Ленин перебрался в будку паровоза № 293, к еще одному финскому «революционеру» — машинисту Гуго Ялаве (1874–1950). В Белоострове пересекли границу.

«Во время паспортного контроля Ялава отогнал паровоз к водокачке. Ленин усердно шуровал в топке, и лишь с третьим звонком подцепили состав и тронулись в путь» (15, 408).

На станции Удельная их ждал очередной финн Эмиль Кальске (1888–1943), и они пошли к нему на квартиру переодеться. Там Владимир Ильич встретился с Зиновьевым.

Кальске пишет, что слышал в соседней комнате «оживленную беседу, и, как, по крайней мере, я помню, Владимир Ильич не совсем был доволен тактикой наших руководящих товарищей партии. Спустя час Владимир Ильич в сопровождении Эйно Рахья направился на другую квартиру» (15, 408).

Действительно, Ленин и Рахья отправились пешком до улицы Сердобольской, д. 1/92. Там в квартире № 41, принадлежавшей Маргарите Васильевне Фофановой (1883–1976), связной ЦК РСДРП(б), было решено спрятать Ленина.

На квартире Фофановой Ленина посещают Крупская, М.И. Ульянова (1878–1937), а кроме них — Свердлов, Троцкий и даже небезызвестная «подруга» Владимира Ильича Инесса Арманд (1874–1920). Дважды приходит член Московского комитета РСДРП(б) И.А. Пятницкий — отчитаться о готовности к восстанию москвичей.

Кроме перечисленных «товарищей», бурную деятельность развил Рахья.

Хозяйка конспиративной квартиры М.В. Фофанова: «В субботу, 14 октября, поздно вечером пришел Эйно Рахья. Он притащил с собой дорожный солдатский сундук, до самого верха набитый новенькими десятирублевыми купюрами. На дне сундука лежало множество пачек шведских крон... В течение двух или трех дней Эйно по частям унес принесенные им деньги. Оставил, кажется, лишь две пачки Владимиру Ильичу...» (2, 197–198).

Однако, несмотря на все сундуки, набитые рублями и кронами, на ленинском пути возникло еще одно препятствие — на заседании Петроградского комитета, состоявшемся 15 октября, 13 из 19 представителей районных комитетов заявили, что не готовы к восстанию.

«Чрезвычайно характерно, что представитель военной организации считал преждевременным ставить вопрос о восстании “так остро”, как это делает ЦК, ибо надлежит прежде усиленно заняться организационной работой в массах. Нельзя ограничиваться одним Петербургом. “Может ли ЦК гарантировать поддержку России?” — спрашивал Невский. Деревня, по его мнению, не поддержит и в случае восстания не даст хлеба. Нет гарантии и в том, что правительство не сможет двинуть армию с фронта. Представитель военной организации не доверял словесным резолюциям, поступающим из армии, так как приезжающие делегаты говорят другое. Одним словом, прежде чем начинать, надо конкретно учесть силы» (19, 64).

А.Арутюнов: «В тот же вечер Э.Рахья сообщает Ленину о решении Петроградского комитета. По свидетельству М.В. Фофановой, в этот вечер Ленин так разнервничался, что у него начался приступ, сопровождавшийся сильной головной болью. Он что-то говорил, но речь была у него настолько невнятная, что разобрать ее было невозможно...

Однако, как явствуют факты, психическое расстройство Ленина, вызванное негативным отношением большинства членов Петроградского комитета к вооруженному выступлению, не поколебало его уверенность, что ему все же удастся свергнуть Временное правительство и захватить власть» (2, 203).

О том, что именно помогло «не поколебать уверенность» Ленина, свидетельствует М.В. Фофанова: «Вечером 15 октября, в воскресенье, когда было уже темно, в сопровождении Эйно пришли к нам два товарища. Об их приходе я была предупреждена Владимиром Ильичем еще утром. Он сказал мне, что вечером приедут из Финляндии два товарища — Рубаков и Егоров, и что они вместе со всеми совершили опасное путешествие из Цюриха в Петроград. Оба молодые, лет 30–35, высокие, стройные, чувствовалась военная выправка... Они вежливо поздоровались, и я проводила их в комнату Владимира Ильича. Эйно прошел в кухню. Разобрать разговор при закрытых дверях было невозможно, да и не пыталась я это делать. Но чувствовалось, что все трое говорят на немецком языке. Иногда они переходили на русский. Беседа проходила более часа. Когда они стали уходить, я услышала фразу: “Bis zum baldigen Wiedersehen!”[4] Вместе с ними ушел и Эйно...» (2, 200).

Немецкий язык в беседе с Лениным не должен вызывать удивления, ибо «эти “два товарища” являлись майорами разведывательного отдела германского Генштаба» (2, 200).

И вновь слово М.В. Фофановой: «Днем 17 октября Владимир Ильич предупредил меня, что собирается в ночную командировку. Поздно вечером пришел Эйно Рахья... Эйно спросил: “Владимир Ильич, не подавят нас присланные с фронта войска, как в июле?” Вдруг Владимир Ильич встал, положил руку на бедро и, слегка наклонившись в сторону Эйно, сказал: “Немцы не позволят Керенскому снять с фронта даже одного солдата. — Потом он посмотрел на часы и сказал: — Товарищ Рахья, нам пора”. Они оделись и ушли» (2, 212).

Последняя ленинская записка хозяйке конспиративной квартиры датирована вечером 24 октября 1917 года: «Ушел туда, куда вы не хотели, чтобы я уходил...» (14, Т. 49, 453).

25 октября 1917 года германский Генеральный штаб сообщал «правительству народных комиссаров»:

«Согласно происшедших в Кронштадте в июле текущего года соглашений между чинами нашего Генерального штаба и вождями русской революционной армии и демократии гг. Лениным, Троцким, Раскольниковым, Дыбенко, действовавшее в Финляндии Русское отделение нашего Генерального штаба командирует в Петербург офицеров для учреждения Разведочного отделения штаба. Во главе Петроградского отделения будут находиться следующие офицеры, в совершенстве владеющие русским языком и знакомые с русскими условиями: майор Любертц, шифрованная подпись Агасфер; майор фон Бальке, шифрованная подпись Шотт; майор Байермейстер, шифрованная подпись Бэр; лейтенант Гартвиг, шифрованная подпись Генрих.

Разведочное отделение, согласно договора с гг. Лениным, Троцким и Зиновьевым, будет иметь наблюдение за иностранными миссиями и военными делегациями... а также выполнять разведочную и контрразведочную работу на внутренних фронтах, для чего в различные города будут командированы агенты.

Одновременно сообщается, что в распоряжение правительства народных комиссаров командируются консультанты по Министерству иностранных дел — г. фон Шенеман, по Министерству финансов — г. фон Толь.

Начальник Русского отдела германского Генерального штаба О.Рауш.

Адъютант Ю.Вольф» (48, 381–382).

26 октября, в день победы большевиков, «Рицлер из посольства в Стокгольме, отвечавший за политическую работу в России, запросил Берлин: “Вышлите, пожалуйста, 2 млн из военного займа на условленные расходы”.

В тот же день Люциус советовал МИДу: “Настоятельно рекомендую не публиковать в немецкой и австрийской прессе никаких заявлений о дружеском соглашении с Россией. Дружеские отношения с имперскими странами не могут стать лозунгами большевиков. Они могут оправдать мир с Германией, только опираясь на волю народа и учитывая отчаянное положение России”» (43, 215).

В целом, подводя итог так называемому штурму Зимнего дворца, на сегодняшний день с высокой степенью уверенности можно заявить, что в нем, помимо немногочисленных групп матросов из команд кораблей, прибывших из Кронштадта и Гельсингфорса, а также небольших отрядов вооруженных рабочих и красногвардейцев Петрограда, принимали участие сводный отряд финских сепаратистов, а также отдельные формирования переодетых в форму русской армии и флота солдат и офицеров Германии. (Подробнее об этом см. статью «Неизвестный Яков Свердлов» // Москва. 2023. № 9.)

Правда, самих «германских покровителей» терзали смутные сомнения относительно прочности положения большевиков, что явствует из документов того времени.

Вот красноречивый отрывок из телеграммы министра иностранных дел Австро-Венгрии канцлеру Германии от 10 ноября 1917 года:

«Смогут ли большевики утвердиться и удержаться у власти какое-то время, хотя бы как Керенский, станет ясно в ближайшие дни...

Сумеет ли Ленин и его коллеги удержаться у власти более или менее продолжительное время — это, вероятно, вопрос, на который никто не может ответить. Именно поэтому необходимо ловить момент и предложить любую необходимую помощь, чтобы вопрос о мире стал свершившимся фактом. Если бы ленинистам удалось осуществить только обещанное перемирие, даже тогда, как мне кажется, мы бы одержали почти полную победу на русском участке, так как если наступит перемирие, русская армия, в ее теперешнем состоянии, хлынет в глубь страны, чтобы быть на месте при переделе земли. При существующих условиях перемирие вызвало бы исчезновение армии, которая не могла бы вернуться на фронт в ближайшем будущем...» (25, 339).

А вот более позднее, но не менее тревожное сообщение:

«Советник миссии в Стокгольме —
канцлеру

Сообщение № 1484

Стокгольм, 26 ноября 1917 г.

В настоящий момент мы имеем дело с тем, что попросту являет собой насильственную диктатуру горстки революционеров, к правлению которых вся Россия относится с величайшим презрением и терпит его лишь потому, что эти люди пообещали немедленный мир и общеизвестно, что они выполнят это обещание.

Рицлер» (9, 181–183).

Впрочем, тогда же германский генерал Э.Людендорф (1865–1937) удовлетворенно замечал: «С конца ноября с востока на запад непрерывной вереницей тянулись железнодорожные составы с войсками. Речь шла уже не просто о замене уставших подразделений свежими дивизиями, а о существенном численном увеличении наших войск на Западном театре военных действий» (16, 229).

Заметим, что не только в Германии волновались за судьбу большевиков в лице «товарища» Ленина. Как оказалось, страны Антанты также озаботились поддержкой новой российской власти. И у этой поддержки была, естественно, финансовая подоплека.

Еще в дни октябрьского переворота, когда отряды Красной гвардии среди важнейших объектов занимали и банки, два из них избежали этой участи. «Нэшнл Сити банк» и «Лионский кредит». В план восстания эти объекты не были включены.

28 ноября 1917 года американский дипломат, советник президента США Вудро Вильсона Эдвард Хаус (1858–1938), известный как полковник Хаус, телеграфировал из Парижа своему «патрону» о том, что «исключительно важно», чтобы американские газеты возражали против того, что «Россию следует считать врагом» и «подавить» (38, 52).

Поддерживали «своих представителей» и «классовые враги» большевиков — американские банкиры.

30 ноября 1917 года руководители Американской миссии Красного Креста промышленник Уильям Бойс Томпсон (1869–1930) и Раймонд Роббинс (1873–1954) посетили Троцкого. После конфиденциальной беседы с ним, 2 декабря, Томпсон направил запрос «капиталисту среди капиталистов» Моргану — перечислить 1 млн долларов. Этот факт стал достоянием газетчиков.

«Вашингтон пост» от 2 февраля 1918 года сообщала: «Уильям Б. Томпсон находился в Петрограде с июля по ноябрь 1917 года и сделал личный вклад в миллион долларов в пользу большевиков». Сохранилась и фотокопия ответной телеграммы Томпсону от Моргана, датированная 8 декабря: «Ваша вторая телеграмма получена. Мы выплатили “Нэшнл Сити банк” один миллион долларов согласно инструкции. Морган» (58, 154–155).

Что же касается упомянутого нами Роббинса, то русская писательница, исследовательница масонства Нина Берберова (1901–1993) пишет о нем так: «Роббинс был человеком состоятельным, образованным, с сильной волей и ярким воображением. Он в первые же недели стал бывать у Ленина, обедать с Троцким, но не столько чтобы слушать их — он давал им советы, спорил, совершенно по-домашнему обращался с ними, как могут это делать только американцы... Если же он хотел осведомиться, что, собственно, без него сейчас творится в Петрограде, то он телеграфировал прямо Ленину» (3, 48–49).

Теперь поговорим о том, как изменились для большевиков способы пополнять партийную кассу после захвата ими власти. Вернее, о том, как Ленин с подельниками выбивали деньги из еще не рухнувшего окончательно Российского государства.

Р.Пайпс:

«Наиболее болезненно на большевиках отразилась забастовка финансовых учреждений — Государственного банка и Государственного казначейства. Правительство могло временно обойтись без Министерства иностранных дел или Министерства труда, но деньги ему были необходимы. И банк, и казначейство отказались удовлетворять финансовые требования Совнаркома на том основании, что он не был законным правительством: курьеры, отправляемые туда с приказами, подписанными народными комиссарами, возвращались в Смольный ни с чем...

30 октября Совнарком издал приказ, предписывающий всем государственным и частным банкам приступить к работе на следующий день. Он предупреждал, что отказ принимать к выплате чеки и требования государственных учреждений повлечет за собой арест директоров. Под этой угрозой несколько частных банков уступили, но все-таки не принимали к оплате чеки от Совнаркома.

Отчаянно нуждаясь в деньгах, большевики прибегли к более суровым мерам. 7 ноября В.Р. Менжинский, новый комиссар финансов, появившись в Государственном банке в сопровождении вооруженных матросов и военного оркестра, потребовал 10 миллионов рублей. Банк отказал. Через четыре дня комиссар снова посетил банк в сопровождении большего числа солдат и предъявил ультиматум: если деньги не выдадут в течение двадцати минут, все служащие банка будут уволены без права на пенсии, а служащих призывного возраста немедленно мобилизуют в армию. Банк не уступал. Совнарком уволил нескольких банковских служащих, но денег не получил даже и по прошествии двух недель пребывания у власти» (27, Кн. 2, 201–202).

Можно представить себе состояние Ленина: огромные деньги совсем рядом, а взять их никак не получается из-за сопротивления каких-то «вшивых» интеллигентов.

«Чтобы подавить сопротивление, большевики решили применить силу. 17 ноября Менжинский снова появился в Государственном банке, где на своих местах оставались только несколько курьеров и сторожей. Вооруженный конвой доставил правление банка. Члены правления вновь отказались выдать деньги, и тогда красногвардейцы заставили их открыть сейфы под угрозой казни. Менжинский извлек 5 млн рублей и, сложив их в бархатную сумку, повез в Смольный, где выложил свою добычу на стол перед Лениным. Вся операция очень напоминала ограбление банка» (27, Кн. 2, 202).

А вот как события развивались в Москве.

В первые же дни после октябрьского переворота местными большевиками было создано некое Бюро совета районных дум, в которое в качестве заведующего финансовым отделом вошел Е.Л. Афонин (1871–1922). Для осуществления деятельности понадобились деньги. Обратились в Московское отделение Государственного банка за займом, но получили отказ.

Последующее описывает сам Афонин:

«В 7 или 8 часов вечера, забрав в Московском совете два чьих-то старых чемодана и вооруженную силу, я, Владимирский, т.т. Муралов, Обух и др. явились в банк и предъявили требование о выдаче 5 000 000 рублей... Директор и оставшийся для чего-то бухгалтер стали доказывать нам нелепость нашего желания. “Нельзя, — говорили они, — требовать открытия текущего счета, не положив в банк денег”. Споры происходили больше часа, и бухгалтер, чуть ли не плача, вполне искренно доказывал невозможность такой операции. Бросив разговоры и пригрозив оружием, мы потребовали открытия кладовой и произвели выемку 5 000 000 рублей, из которых 2 000 000 рублей были взяты нами на руки, а остальные 3 000 000 рублей были заперты в шкафу кабинета директора. Нас заставили подписать акт о произведенном грабеже.

На другой день происходила та же процедура, и в “Русском слове” появилась заметка: “Большевики ограбили Государственный банк на 2 000 000 рублей”. На третий день, получив полномочие, я поехал уже один предупредить тов. Попова, что вечером приеду за деньгами. Это дело отложено было на вечер, потому что частные вкладчики, бросившиеся вынимать свои вклады, стояли около банка толпами и можно было опасаться, что, узнав о крупной выемке, не выпустят [нас] из банка.

И так почти каждый день, с различными вариациями, производились выемки по 2 000 000–3 000 000 рублей, и каждый раз в газетах появлялась заметка: “Опять ограбление банка, приезжал какой-то Афонин, говорят, что бывший подрядчик или десятник, совсем безграмотный, даже расписаться не умеет, а только грозит револьвером и требует денег”» (31, 84–85).

14 декабря 1917 года последовал декрет ВЦИК о национализации банков, по которому все банковское дело объявляется государственной монополией.

Историк В.Шамбаров: «Совнарком принял декрет о национализации банков. Они объединялись с Государственным банком, объявлялась ревизия всех банковских сейфов. Но для двух банков было сделано исключение. Для каких — догадаться не трудно. Все те же “Нэшнл Сити банк” и “Лионский кредит”. Правда, в Москве, городе еще не столичном, вооруженные красногвардейцы по ордеру Совета заявились 18 декабря в отделение “Нэшнл Сити банка” и выгнали служащих. Но это была явно инициатива местных властей. Стоило послу Френсису обратиться к Троцкому, как Совнарком приказал своему воинству убраться вон» (57, 234).

Дополнительным указом от 23 декабря 1917 года прекращаются платежи дивидендов по акциям и паям частных предприятий, а также все сделки с ценными бумагами. Однако сии финансовые «ужасы» касались не всех.

В число «большевистских банкиров» вошли Дмитрий Рубинштейн и Абрам Животовский. В синдикат с Животовским, родственником Троцкого и Каменева, входили: «Денисов из бывшего “Сибирского банка”, Каменка из “Азовско-Донского банка” и Давидов из “Банка для внешней торговли”». А еще Григорий Лессин, Штифтер, Яков Берлин и их агент Исидор Кан (44, 105).

Кстати, об упомянутом банкире Борисе Абрамовиче Каменке (1855–1942) — одном из богатейших людей России начала ХХ века.

Перед самым октябрьским переворотом из Питера в Стокгольм было вывезено золото в слитках на 5 миллионов рублей. Официально золото вывез и депонировал в Шведском государственном банке Азовско-Донской банк. Но фактически золото высылал Государственный банк по указанию Керенского.

Поезд с золотом из Нижнего Новгорода был направлен в Москву, но уже в пути пункт назначения был изменен на Петроград, куда состав и прибыл ночью. В Питере поезд «особого назначения» был передан на Финляндский вокзал, откуда тотчас же направлен в Финляндию для дальнейшей отправки в Швецию (33, 6).

Я.Ганецкий (Фюрстенберг) (1879–1937), доверенное лицо Ленина, на тот момент управляющий Народным банком (бывшим Государственным), свидетельствует: «У нас, естественно, зародилось подозрение, что Керенский, предвидя свой последний час, постарался вывезти “на всякий случай” крупную сумму... Необходимо было установить точно, в чем дело, и предотвратить возможность получения этих денег Керенским. Сведения могли дать только оставшиеся в Питере директора частных банков. При существовавшем тогда враждебном отношении этих господ к Советскому правительству нельзя было сомневаться, что добровольно они никаких объяснений не дадут. Арестовывать их как-то не хотелось...» (33, 6).

В итоге с ведома Ленина Ф.Э. Дзержинский (1877–1926) дал указание чекистам доставить указанных директоров в Сибирский банк, а не в ЧК. После нескольких часов, проведенных тет-а-тет с чекистами, директора были на автомобилях отправлены домой.

Вскоре после этого Ганецкий был командирован в Швецию, где вместе с В.Воровским (1871–1923) — «полуофициальным представителем Советского правительства в Швеции» — побеседовал с председателем Азовско-Донского банка Борисом Абрамовичем Каменкой, известным масоном. Однако, не имея под рукой «товарища» Дзержинского, никаких других весомых аргументов ленинские посланники предъявить не сумели. Все оказалось тщетно — русского золота большевики обратно так и не получили (33, 7).

Как видим, Борис Абрамович действительно оказался весьма влиятельным и властным человеком.

Хотя в декабрьском постановлении о национализации банков имелось и распоряжение о вскрытии сейфов и конфискации находящихся там иностранной валюты, драгоценностей и прочих ценных предметов, всерьез за владельцев тех самых сейфов взялись весной 1918 года.

Большая часть владельцев хладнокровно являлась по вызову властей со своими ключами и покорно взирала на конфискацию своего имущества. Бывали, конечно, и драматические сцены, когда человек старался доказать, что тот или иной предмет не подлежит конфискации, или со слезами пытался уверить чиновников, что содержимое сейфа — все его состояние и что без него он обречен на голод. Однако советские чиновники в подавляющем большинстве оставались глухи к подобным словам.

Однако вскоре к состоятельным петербуржцам, о которых предполагали, что у них в сейфах хранятся особо крупные ценности, стали приходить некие посредники и предлагать принести на дом в нетронутом виде все содержимое сейфа за вознаграждение в 100 000 царских рублей (12, 49).

Риск был страшный. Владелец сейфа рисковал, ведь посредник мог оказаться подосланным провокатором ВЧК или же, получив ключи, попросту присвоить себе содержимое. Однако некоторые шли на риск и бывали вознаграждены спасением собственного имущества.

О том же 18 января 1918 года пишет и атташе при французской военной миссии в Петрограде, вступивший в РСДРП(б) в 1917 году, будущий член Исполкома Коминтерна Жак Садуль (1881–1956): «Злоупотребления были допущены при инвентаризации содержания банковских сейфов. Всем известно, что умело предложенная комиссия в размере от 10 до 15% позволяет частному лицу изъять из сейфа любые ценности и суммы... Ленин отдает себе отчет в том, какую опасность несет для режима подобная практика. Он приказывает отправлять под суд и даже расстреливать пойманных преступников. Но их слишком много. Сегодня утром было объявлено об аресте многих членов Комиссии по ревизии сейфов. Они уличены во взяточничестве» (36, 173).

А вот интересное свидетельство еще одного весьма информированного «товарища».

В начале декабря 1917-го из Стокгольма в Россию направляется Г.А. Соломон (Исецкий) (1868–1934), давний знакомый Ленина, близкий друг Л.Б. Красина, который к этому времени не только примирился с Владимиром Ильичем, но и вновь стал выполнять для него «особые поручения», включая участие в начавшихся важнейших для большевиков «мирных переговорах» с Германией в Брест-Литовске.

Соломон: «Случайно с тем же поездом в Петербург же ехал директор стокгольмского банка Ашберг, который, стремясь ковать железо, пока горячо, вез с собой целый проект организации кооперативного банка в России» (45, 7).

Добравшись до Петрограда, Соломон встретился с Красиным.

«— Зачем нелегкая принесла тебя сюда? — таким вопросом вместо дружеского приветствия встретил он мое появление в его кабинете.

И много грустного и тяжелого узнал я от него.

— Ты спрашиваешь, что это такое? Это, милый мой, ставка на немедленный социализм, то есть утопия, доведенная до геркулесовых столбов глупости! Нет, ты подумай только, они все с ума сошли с Лениным вместе!.. Людей охватило форменное безумие: ломают всё, всё реквизируют, а товары гниют, промышленность останавливается, на заводах царят комитеты из невежественных рабочих, которые, ничего не понимая, решают все технические, экономические и черт знает какие вопросы!.. А Ленин... да, впрочем, ты увидишь его: он стал совсем невменяемым, это один сплошной бред! И это ставка не только на социализм в России, нет, но и на мировую революцию под тем же углом социализма!» (46, 7–8).

И действительно, разговор Соломона с Лениным не заставил себя ждать, что легко объяснимо, ибо последний столкнулся с существенными проблемами при формировании эффективного государственного механизма.

«— Скажите мне, Владимир Ильич, как старому товарищу, — сказал я, — что тут делается? Неужели это ставка на социализм, на остров Утопия, только в колоссальном размере? Я ничего не понимаю...

— Никакого острова Утопия здесь нет, — резко ответил он тоном очень властным. — Дело идет о создании социалистического государства... Отныне Россия будет первым государством с осуществленным в ней социалистическим строем... А!.. Вы пожимаете плечами! Ну так вот, удивляйтесь еще больше! Дело не в России, на нее, господа хорошие, мне наплевать, — это только этап, через который мы проходим к мировой революции!» (46, 9).

Г.Соломон продолжает:

«Говорил со мной в этот раз Ленин резко, тоном настоящего и всесильного диктатора.

— ...Нам нужны люди, как Никитич (Красин. — Ю.Б.)  и вы, ибо вы оба практики и делового опыта. Мы же все, вот посмотрите на Менжинского, Шлихтера и прочих старых большевиков... слов нет, все это люди прекраснодушные, но совершенно не понимающие, что к чему и как нужно воплощать в жизнь великие идеи... Ведь вот ходил же Менжинский в качестве наркомфина с целым оркестром музыки не просто взять и получить, нет, а реквизировать десять миллионов... смехота... А посмотрите на Троцкого в его бархатной куртке... какой-то художник, из которого вышел только фотограф, ха-ха-ха! Даже Марк (Елизаров) ничего не понимает, хотя он и практик, но в голове у него целый талмуд, в котором он не умеет разобраться...

Среди этого разговора... я обратил его внимание на то, что, насколько я успел заметить и понять, вся деятельность большевиков у власти пока что сводится к чисто негативной.

— Ведь пока что — не знаю, что будет дальше, — вы только уничтожаете. Все эти ваши реквизиции, конфискации есть не что иное, как уничтожение.

— Верно, совершенно верно, вы правы, — с заблестевшими как-то злорадно вдруг глазами, живо подхватил Ленин. — Верно. Мы уничтожаем, но помните ли вы, что говорил Писарев, помните? “Ломай, бей все, бей и разрушай! Что сломается, то все хлам, не имеющий права на жизнь, что уцелеет, то благо...” Вот и мы, верные писаревским, — а они истинно революционны — заветам, ломаем и бьем всё, — с каким-то чисто садическим выражением и в голосе, и во взгляде своих маленьких, таких неприятных глаз, как-то истово не говорил, а вещал он, — бьем и ломаем, ха-ха-ха, и вот результат — все разлетается вдребезги, ничто не останется, то есть все оказывается хламом, державшимся только по инерции!.. Ха-ха-ха, и мы будем ломать и бить!

Мне стало жутко от этой сцены, совершенно истерической. Я молчал, придавленный его нагло и злорадно сверкающими узенькими глазками... Я не сомневался, что присутствую при истерическом припадке.

— Мы все уничтожим и на уничтоженном воздвигнем наш храм! — выкрикивал он. — И это будет храм всеобщего счастья!.. Но буржуазию мы всю уничтожим, мы сотрем ее в порошок, ха-ха-ха, в порошок!.. Помните это и вы, и ваш друг Никитич, мы не будем церемониться!

Когда он, по-видимому, несколько успокоился, я снова заговорил.

— Я не совсем понимаю вас, Владимир Ильич, — сказал я, — не понимаю какого-то так явно бьющего в ваших словах угрюм-бурчеевского пафоса, какой-то апологии разрушения, уносящей нас за пределы писаревской проповеди, в которой было здоровое зерно...

— Я считаю, что все существующее уже отжило и сгнило! Да, господин мой хороший, сгнило и должно быть разрушено!.. Возьмем, например, буржуазию, демократию, если вам это больше нравится. Она обречена, и мы, уничтожая ее, лишь завершаем неизбежный исторический процесс. Мы выдвигаем в жизнь, на авансцену ее, социализм, или, вернее, коммунизм... Помните: того Ленина, которого вы знали десять лет назад, больше не существует. Он умер давно, с вами говорит новый Ленин, понявший, что правда и истина лишь в коммунизме, который должен быть введен немедленно... Вам это не нравится, вы думаете, что это сплошной утопический авантюризм... Нет, господин хороший, нет...

— Оставьте меня, Владимир Ильич, в покое, — резко оборвал я его, — с вашим вечным чтением мыслей... Я вам могу ответить словами Гамлета: “...ты не умеешь играть на флейте, а хочешь играть на моей душе”... Я не буду вам говорить о том, что я думаю, слушая вас...

— И не говорите! — крикливо и резко, многозначительно перебил он меня. — И благо вам, если не будете говорить, ибо я буду беспощаден ко всему, что пахнет контрреволюцией! И против контрреволюционеров, кто бы они ни были, — ясно подчеркнул он, — у меня имеется товарищ Урицкий!.. Ха-ха-ха, вы, вероятно, его не знаете!.. Не советую вам познакомиться с ним! — И его глаза озарились злобным, фантастически-злобным огоньком.

В словах его, взгляде я почувствовал и прочел явную, неприкрытую угрозу полупомешанного человека. Какое-то безумие тлело в нем...» (45, 49–50).

Скажем в дополнение, что Г.А. Соломон поработал-таки на Советскую власть, но большей частью за рубежом, в качестве дипломата, а также уполномоченного Наркомата внешней торговли. В 1923 году отказался вернуться в СССР, став одним из первых советских невозвращенцев.

Что же касается конца 1917 года, то большевистская истерика проявлялась не только в удивительном поведении «товарища» Ленина, но и в официальных документах. Вот, например, что говорится в заявлении Петроградского военно-революционного комитета от 13 (26) ноября: «Чиновники правительственных учреждений, банков, казначейства, железных дорог, почт и телеграфов саботируют работу правительства. Они объявляются врагами народа. Их имена будут отныне опубликованы во всех советских изданиях, и списки врагов народа будут вывешиваться во всех публичных местах».

В общем, согласно советской версии истории, «забастовка банковских служащих» продолжалась с октября 1917-го по март 1918 года и «нанесла серьезный удар по финансовой системе» страны. Большевики, совершившие незаконный переворот и разогнавшие избранное Учредительное собрание, по их собственному мнению, никакого «удара» по финансовой системе страны, естественно, не наносили.

Стоит ли удивляться тому, что Германии пришлось еще несколько месяцев финансировать «товарища» Ленина, пока тот организовывал аппарат разграбления России?

Причем после октябрьского переворота бывший посредник «господин-товарищ» Парвус оказался более никому не нужен. Германское правительство могло теперь доставлять деньги большевикам напрямую.

Что же случилось в марте 1918 года? Все просто: грабеж российских финансов вышел на принципиально новый уровень, которому никакая «забастовка» помешать была уже не в силах.

Разозленное затягиванием большевиками упоминавшихся переговоров в Брест-Литовске, посвященных «окончательному расчету» за оказанную им помощь в захвате власти, германское правительство решило проучить непонятливых «подопечных».

18 февраля 1918 года началось наступление немецких войск по всему фронту от Балтийского моря до Карпат.

23 февраля 1918 года Германия предъявила ультиматум советскому правительству, все требования которого были последним удовлетворены.

3 марта 1918 года в Брест-Литовске советская делегация подписала мирный договор с Германией. Церемония подписания состоялась в Белом дворце Брестской крепости.

Троцкий констатировал: «3 марта наша делегация подписала, не читая, мирный договор... 22 марта договор был принят германским рейхстагом» (51, Т. 2, 118).

Ю.Фельштинский: «В смысле территориальных изменений Брест-Литовское соглашение предусматривало очищение Россией провинций Восточной Анатолии, Ардаганского, Карсского и Батумского округов “и их упорядоченное возвращение Турции”, подписание немедленного мира с Украинской республикой и признание мирного договора между Украиной и странами Четверного союза. Фактически это означало передачу Украины, из которой должны были быть выведены все русские и красногвардейские (не русские? — Ю.Б.) части, под контроль Германии. Эстляндия и Лифляндия также очищались от русских войск и Красной гвардии. Восточная граница Эстляндии проходила теперь примерно по реке Нарве. Восточная граница Лифляндии — через Чудское и Псковское озера. Финляндия и Аландские острова тоже освобождались от русских войск и Красной гвардии, а финские порты — от русского флота и военно-морских сил.

На отторгнутых территориях общей площадью 780 тыс. кв. км с населением 56 миллионов человек (треть населения Российской империи) до революции находилось 27% обрабатываемой в стране земли, 26% всей железнодорожной сети, 33% текстильной промышленности, выплавлялось 73% железа и стали, добывалось 89% каменного угля, находилось 90% сахарной промышленности, 918 текстильных фабрик, 574 пивоваренных завода, 133 табачные фабрики, 1685 винокуренных заводов, 244 химических предприятия, 615 целлюлозных фабрик, 1073 машиностроительных завода и, главное, 40% промышленных рабочих, которые уходили  теперь “под иго капитала”» (53, 286–287).

Плюс к перечисленному Россия выплачивала 6 миллиардов марок репараций и возмещала убытки, понесенные Германией в ходе революции, — еще 500 миллионов золотых рублей.

Внутри России реакция на мир, давшийся такой ценой, была отрицательной.

Например, журнал «Новый Сатирикон»:

«— Кто правит Россией, Ульянов иль Ленин? — задавался вопросом один из читателей журнала.

— Ни тот ни другой, — отвечала ему редакция. — А третий: Гогенцоллерн!» (17, 272).

И еще: «Карта России из географической сделалась обыкновенной игральной. И самой маленькой. Любой король ее бьет» (17, 276).

Газета «День» шутила, что большевики выражают волю «подавляющего большинства... прусского народа» (17, 273).

А сам Ленин на карикатуре Б.Антоновского в петроградской газете «Молва», запинаясь, объявлял: «Я должен заявить вам, что вследствие непризнания со стороны германского правительства красного флага Российской Социалистической Федеративной Республики мы вынуждены будем... заменить... его... белым!!!» (17, 274).

Таким образом, расчет с Германией был произведен. Но поскольку в один день или даже месяц выполнить все оговоренные условия было невозможно чисто технически, большевистское правительство гарантировало себе немецкую поддержку еще на довольно длительное время. Собственно, большевистская Россия, возможно, так и осталась бы сателлитом Германии, если бы не Антанта и США, чьи армии в конце 1918 года принудили Центральные державы к капитуляции.

14 октября 1918 года началось общее наступление войск Антанты на Западном фронте.

17 октября парламент Венгрии расторг унию с Австрией и провозгласил независимость. В ходе распада Австро-Венгерской империи (монархии) образовалась Чехословакия, была воссоздана Польша, на краткое время возник ряд независимых республик. А также — Словацкая Советская Республика (существовала с 16 июня по 7 июля 1919 года) и Венгерская Советская Республика (21 марта — 6 августа 1919 года).

30 октября подписано Мудросское перемирие, закончившее мировую войну для Турции. За этим последовали оккупация Константинополя и раздел территории Османской империи, в основном между странами Антанты (Великобритания, Франция, Греция).

31 октября большевистское правительство «героически» отменило очередную выплату Германии (27, Кн. 2, 348).

4 ноября, на фоне наступления армий союзников, в Киле началось восстание матросов германского флота, которое переросло в Ноябрьскую революцию в Германии.

5 ноября 1-й американской армии удалось прорвать на западе фронт противника. Началось общее отступление германской армии. В тот же день Германия разорвала дипломатические отношения с Советской Россией.

11 ноября 1918-го Компьенский договор о перемирии со странами Антанты был подписан уже представителями республиканского правительства Германии. Одним из условий этого договора был отказ Германии от условий Брест-Литовского и Бухарестского договоров. Вскоре после этого начался отвод германских войск с оккупированных ими территорий бывшей Российской империи.

И только 13 ноября 1918 года в Советской России принимается постановление об аннулировании Брест-Литовского мира:

«Всероссийский ЦИК сим торжественно заявляет, что условия мира с Германией, подписанные в Бресте 3 марта 1918 года, лишились силы и значения. Брест-Литовский договор (равно и дополнительное соглашение, подписанное в Берлине 27 августа и ратифицированное ВЦИК 6 сентября 1918 года) в целом и во всех пунктах объявляется уничтоженным.

Все включенные в Брест-Литовский договор обязательства, касающиеся уплаты контрибуции или уступки территорий и областей, объявляются недействительными...

Председатель ВЦИК Я.Свердлов

Председатель СНК Ульянов-Ленин

Секретарь ВЦИК В.Аванесов» (40, 139).

Итак, пережив спад в 1912–1914 годах, добившись непродолжительного улучшения финансирования в 1915 — начале 1916-го, вновь перейдя в «крутое пике» вплоть до начала 1917 года, большевики с помощью смертельных врагов своей родины добились-таки искомой власти в России.

С окончанием Первой мировой войны победой бывших союзников Российской империи Россия, но уже Советская, получила свободу от дальнейшей финансовой кабалы со стороны Германии. Теперь предстояло этой свободой воспользоваться. Как это получилось у «товарища» Ленина и какие методы большевики, им возглавляемые, использовали для «налаживания» финансовой системы завоеванной, но еще не покоренной ими страны — тема для отдельного разговора...

Литература

1. Антонов-Овсеенко В.А. В семнадцатом году. М.: Кучково поле, 2017. 383 с. (Сер. «Библиотека русской революции».)

2. Арутюнов А.А. Ленин: Личностная и политическая биография (Документы, факты, свидетельства): В 2 т. М.: Вече, 2002. Т. 1. 479 с. (Сер. «Досье без ретуши».)

3. Берберова Н.Н. Железная женщина: Рассказ о жизни М.И. Закревской-Бенкендорф-Будберг, о ней самой и ее друзьях. М.: Книжная палата, 1991. 316 с. (Сер. «Популярная библиотека».)

4. Бычкова А.Н. Рядом с товарищем Андреем: О жизни К.Т. Свердловой. Свердловск: Сред.-Уральск. кн. изд-во, 1977. 142 с.

5. Бьеркегрен Х. Скандинавский транзит: Российские революционеры в Скандинавии. 1906–1917 / Пер. со швед. М.: Омега, 2007. 542 с. (Сер. «Загадочная Россия. Новый взгляд».)

6. В годы подполья. 1910 г. — февраль 1917 г.: Сборник воспоминаний. М.: Политиздат, 1964. 384 с.

7. Валентинов Н.В. Недорисованный портрет. М.: Терра, 1993. 558 с.

8. Гайсинский М.Г. Свердлов. Его жизнь и деятельность. К десятилетней годовщине его смерти: 16 марта 1919 — 16 марта 1929. М.; Л.: Госиздат, 1929. 112 с.

9. Германия и революция в России. 1915–1918. Сборник документов. М.: Центрполиграф, 2013. 580 с. (Сер. «Всемирная история».)

10. Заворотнов С.М. Коба выходит на связь. Харьков: ОКО, 1996. 96 с.

11. Земан З., Шарлау У. Кредит на революцию: План Парвуса / Пер. с англ. М.: Центрполиграф, 2007. 166 с.

12. Ларсонс М.Я. В советском лабиринте: Эпизоды и силуэты. Париж: Стрела, 1932. 184 с.

13. Латышев А.Г. Рассекреченный Ленин. М.: Март, 1996. 336 с.

14. Ленин В.И. ПСС: В 55 т. 5-е изд. М.: Госполитиздат, 1958–1965. Т. 26:  Июль 1914 — август 1915. 590 с.; Т. 48: Письма. Ноябрь 1910 — июль 1914. 543 с.; Т. 49: Письма. Июль 1914 — октябрь 1917. 706 с.; Т. 55: Письма к родным. 1893–1922. 618 с.

15. Логинов В.Т. Неизвестный Ленин. М.: Эксмо: Алгоритм, 2010. 168 с. (Сер. «Гении и злодеи».)

16. Людендорф Э. Мои воспоминания о войне: Первая мировая война в записках германского полководца. 1914–1918 / Пер. с нем. М.: Центрполиграф, 2007. 430 с. (Сер. «Свидетели эпохи».)

17. Майсурян А.А. Другой Ленин. М.: Вагриус, 2006. 478 с.

18. Мельгунов С.П. Золотой немецкий ключ большевиков. 2-е изд. Нью-Йорк: Телекс, 1989. 158 с.

19. Мельгунов С.П. Как большевики захватили власть. М.: Айрис-пресс, 2007. 656 с. (Сер. «Белая Россия».)

20. Милюков П.Н. История второй русской революции. СПб.: Питер, 2014. 752 с. (Сер. «Николай Стариков рекомендует прочитать».)

21. Мужеников В.Б. Немецкие линейные крейсера Первой мировой. М.: Яуза, 2018. 176 с. (Сер. «Война на море».)

22. Мультатули П. Кругом измена, трусость и обман: Подлинная история отречения Николая II. М.: Астрель, 2012. 444 с.

23. Мэсси Р. Николай и Александра: Роман-биография / Пер. с англ. М.: Интерпракс, 1990. 444 с.

24. Никитин Б.В. Роковые годы: Новые показания участника. М.: Айрис-пресс, 2007. 384 с. (Сер. «Белая Россия».)

25. Николаевский Б.И. Тайные страницы истории. М.: Изд-во гуманитарной литературы, 1995. 512 с.

26. Ольденбург С.С. Царствование императора Николая II: В 2 т., в 3 кн. Белград; Мюнхен: Изд. О-ва распространения русской национальной и патриотической литературы, 1939–1949. Т. 2. 260 с.

27. Пайпс Р.Э. Русская революция: В 3 кн. / Пер. с англ. М.: РОССПЭН, 1994. Кн. 1: Агония старого режима. 1905–1917. 400 с.; Кн. 2: Большевики в борьбе за власть. 1917–1918. 584 с.

28. Палеолог Ж.-М. Дневник посла / Пер. с фр. М.: Захаров, 2018. 864 с.

29. Платонов О.А. Терновый венец России // История русского народа в ХХ веке: В 2 т. М.: ИД «Родник», 1997. Т. 1. 414 с.

30. Пролетарская революция: Исторический журнал Истпарта. М.; Пг.: Госиздат, 1923. № 5 (17). 396 с.

31.Там же. № 8 (20). 280 с.

32. Пролетарская революция: Исторический журнал Истпарта. М.; Л.: Госиздат, 1926. № 1 (48). 670 с.

33. Там же. № 6 (53). 480 с.

34. Родзянко М.В. Крушение империи. Харьков: СП «Интербук», 1990. 264 с.

35. Романенко К.К. Борьба и победы Иосифа Сталина: Тайны «завещания Ленина». М.: Яуза; Эксмо, 2007. 640 с. (Сер. «Сталин: Великая эпоха».)

36. Садуль Ж. Записки о большевистской революции: Октябрь 1917 — январь 1919 / Пер. с фр. М.: Книга, 1990. 400 с. (Сер. «Историко-литературный архив».)

37. Самсонов А.В. ВМС ведущих держав в начале Первой мировой войны. https://topwar.ru/

38. Саттон Э.С. Уолл-стрит и большевистская революция / Пер. с англ. М.: Самотека: МИД «Осознание», 2016. 420 c.

39. Сванидзе М.С., Сванидзе Н.К. Исторические хроники с Николаем Сванидзе. 1913–1933: В 2 кн. СПб.: Амфора, 2008. Кн. 1. 440 с. (Сер. «История России».)

40. Свердлов Я.М. Избранные статьи и речи. 1917–1919. Л.: Госполитиздат, 1939. 192 с.

41. Сикорский Е.А. Деньги на революцию (1903–1920): Факты. Версии. Размышления. 2-е изд., доп. и перераб. Смоленск: Русич, 2004. 624 с. (Сер. «Популярная историческая библиотека».)

42. Соколов Б.В. Любовь вождя: Крупская и Арманд. М.: АСТ-пресс Книга, 2004. 366 с. (Сер. «Крупская и Арманд».)

43. Соколов Б.В. Парвус: Деньги и кровь революции. М.: Вече, 2016. 286 с. (Сер. «Мифы и правда истории».)

44. Солженицын А.И. Двести лет вместе (1795–1995): В 2 т. М.: Русский путь, 2002. Т. 2. 512 с. (Сер. «Исследования новейшей русской истории».)

45. Соломон Г.А. Вблизи вождя: Свет и тени. М.: Курсив, 1991. С. 56.

46. Соломон Г.А. Среди красных вождей. М.: Современник: Росинформ, 1995. 508 с. (Сер. «Осмысление века: Кремлевские тайны».)

47. Солоневич И.Л. Революция, которой не было, или Великая фальшивка Февраля. М.: Алгоритм, 2016. 314 с. (Сер. «Исторические открытия».)

48. Спиридович А.И. История большевизма в России от возникновения до захвата власти: 1883–1903–1917. С приложением документов. М.: Айрис-Пресс, 2007. 490 с.

49. Стасова Е.Д. Воспоминания. М.: Мысль, 1969. 284  с.

50. Степанов Н. Подвойский. М.: Молодая гвардия, 1989. 384 с. (Сер. «ЖЗЛ». Вып. 6.)

51. Троцкий Л.Д. Моя жизнь: Опыт автобиографии: В 2 т. М.: Книга, 1990. Т. 1: 338 с.; Т. 2: 352 с.

52. Федоров Ю.Е. Немецкие деньги большевиков, или Сколько стоит революция // Русское слово. 2017. № 4. http://www.ruslo.cz/index.php/novosti/item/

53. Фельштинский Ю.Г. Крушение мировой революции. Очерк первый: Брестский мир. Октябрь 1917 — ноябрь 1918 / Пер. с англ. Ldn: Overseas Publications Interchange Ltd, 1991. 658 с.

54. Хереш Э. Купленная революция: Тайное дело Парвуса / Пер. с нем. М.: ОЛМА-пресс Образование, 2004. 378 с. (Сер. «Досье».)

55. Черчилль У. Мировой кризис: В 6 т. / Пер. с англ. М.: Principium, 2014–2015. Т. 3, кн. 1: 1916–1918 годы. 312 с.; Т. 6: Восточный фронт. 2015. 336 с.

56. Чуев Ф.И. Сто сорок бесед с Молотовым: Из дневника Ф.Чуева. М.: Терра, 1991. 604 с.

57. Шамбаров В.Е. Нашествие чужих: Заговор против империи. М.: Алгоритм, 2008. 606 с. (Сер. «Исторический триллер».)

58. Шамбаров В.Е., Чавчавадзе Е.Н. Лев Троцкий. Тайны мировой революции. М.: Вече, 2016. 352 с. (Сер. «Революция: Западня для России».)

59. Шляпников А.Г. Канун семнадцатого года: Семнадцатый год: В 3 кн., в 2 т. М.: Политиздат; Республика, 1992. Т. 1: 383 с.; Т. 2: 496 с.

60. Шрамко С.И. Забытый автор Октября // Сибирские огни. 2007. № 11. С. 136–170.

Август 2024