Глава 2
Крылатая вестница

Смутно-дышащими листьями
Черный ветер шелестит,
И трепещущая ласточка
В темном небе круг чертит.
О.Мандельштам

В романе «Мастер и Маргарита» нет ничего беспричинного, все, даже небольшие и на первый взгляд совершенно неброские, детали играют свою художественную роль. Есть герои, которых по первом прочтении мы не замечаем. Они не определены автором как действующие лица, тем не менее и эти незначительные персонажи важны для общего понимания той или иной сцены.

Начну с очень маленькой героини — ласточки. Интересно, что эта небольшая птичка вызвала среди исследователей романа нешуточные споры. Г.Лесскис и К.Атарова считали: «Образ ласточки, появляющейся во время допроса Иешуа, при всей очевидной символике не поддается объяснению». С этим я не соглашусь. Если внимательнее приглядеться к ее полетам, то получается, что она летает в прямой зависимости от мыслей Пилата. Я бы сказала, что во время судилища эта птаха не раз «высказывалась» о происходящем, хотя делала это довольно необычным образом.

Напомню, что в библейских книгах образ ласточки нередко употребляется как некий символ[1], а «Словарь живого великорусского языка» В.И. Даля сообщает, что голубь и ласточка являются любимыми Богом птицами. Издревле в русском фольклоре ласточка считалась вестницей добра, счастья, надежды, иногда даже возрождения, с этой птичкой связано много светлых примет: «Ко мне ласточка прилетит, ко мне весточку принесет». Не исключаю, что в сцене с первым прилетом птицы писатель опирался на подобный символизм. Птаха прилетела на балкон прокуратора, и в этот момент Иешуа избавил Пилата от головной боли. Вместе с полетом прояснились и мысли Пилата. «В это время в колоннаду стремительно влетела ласточка... В течение ее полета в светлой теперь и легкой голове прокуратора сложилась формула. Она была такова: игемон разобрал дело бродячего философа Иешуа, по кличке Га-Ноцри, и состава преступления в нем не нашел».

Писатель Вера Бегичева в статье о булгаковской ласточке предполагает, что в ее образе к Пилату прилетает душа покойной жены Клавдии Прокулы, чтобы предотвратить опасное решение, которое собирается принять супруг. Свою мысль она подкрепляет тем, что в ранних редакциях романа упоминалось о Клавдии. Поначалу мне показалось, что это предположение не лишено логики, но впоследствии я отказалась от него, несмотря на всю мистическую привлекательность. Перечитав этот эпизод в нескольких ранних вариантах романа, я обнаружила, что ласточка и жена Пилата одновременно присутствовали в тексте и у каждой имелись свои, отличные друг от друга роли. Ласточка выполняла функцию символической крылатой вестницы и пр., а Прокула через адъютанта прокуратора «велела передать его превосходительству супругу, что всю ночь она не спала, видела три раза во сне лицо кудрявого арестанта... и умоляет супруга отпустить арестанта без вреда»[2].

Стоит заметить, что между булгаковскими Клавдией и Пилатом были неоднозначные отношения. На просьбу жены отпустить арестанта прокуратор ответил: «Передайте ее превосходительству супруге Клавдии Прокуле, что она дура»[3]. Согласитесь, ответ Пилата носит ярко выраженный бытовой характер, не лишенный острой сатиры. В силу таинственных подтекстов все, что касается крылатой вестницы, никак не встраивается в бытовое повествование. Отсюда я полагаю, что поскольку мистические мотивы в эпизодах суда были главенствующими, автор отказался от образов Клавдии, адъютанта и пр., а роль ласточки не единожды им уточнялась и расширялась именно в сторону мистического наполнения.

С древних времен образ этой птички обладал широкой символикой, и в частности, иногда ее прилет являлся аллегорией грядущей беды. Так, согласно легенде, она предупредила Александра Македонского об опасности. В первой полной рукописной редакции — «Великий канцлер» о втором прилете ласточки было сказано: «...Пилату показалось, что она шуршит: “Корван-корван”». В переводе это слово означает «жертвенный дар», следовательно, изначально по мысли писателя ласточка играла роль предвестницы возможных трагических событий.

В рукописи «Князь тьмы» птичка высвистывает слова, но уже другие, мысль в них более завуалирована и лишь отдаленно напоминает прежнее предсказание о будущей гибели Иешуа: «В зале с золотым потолком остались вдвоем Пилат и арестант. Было тихо, но ласточка влетела с балкона и стала биться под потолком — вероятно, потеряв выход. Пилату показалось, что она шуршит и кричит: “Караван-караван”»*. Замечу, что писатель все же оставил намек: ласточка «потеряла выход», то есть иносказательно у Иешуа как бы нет выхода и смерти ему не избежать.

В другом варианте романа птичье щебетание опять меняется по смыслу: «...сразу несколько ласточек шуршали в портике и покрикивали: “Искариот-Искариот”». Налицо четкий экивок на предательство Иуды и как следствие последующую гибель Иешуа. В самом последнем варианте романа писатель снимает с ласточки всю смысловую конкретность, оставляя лишь общепринятую символичность образа. Но зато мысли самого Пилата обретают некую птичью полетность, они не приходят в его голову, а именно с появлением ласточки «прилетают» и после ее исчезновения «улетают».

Я полагаю, что многогранную символику образа ласточки Булгаков использует как своего рода художественный прием, который помогает с наибольшей выразительностью передать авторскую мысль, так как содержит дополнительную мистическую информацию, тем самым придавая экспрессивно-эмоциональную окраску всему эпизоду. Итак, крылатая вестница прилетела на балкон, «снизилась, чуть не задела острым крылом лица медной статуи в нише и скрылась за капителью колонны». Пилату «оставалось продиктовать секретарю», что «смертный приговор Га-Ноцри, вынесенный Малым Синедрионом, прокуратор не утверждает». И он обязательно это сделал бы. Но Воланд не дремал, он вновь напустил на прокуратора свои чары, но только посильнее, чем прежде. Видимо, это спугнуло ласточку, и она покинула балкон: «Крылья ласточки фыркнули над самой головой игемона, птица метнулась к чаше фонтана и вылетела на волю». Она улетела, и тут же все изменилось, Пилата обуяли темные, роковые думы...

Считалось, раз эта маленькая пичуга прилетает из-за далекого моря, то ее образ связывался с иным миром, а посему она считалась посредницей между смертью и жизнью. Обдумывая это, я, пожалуй, соглашусь с мнением В.Бегичевой, что булгаковская ласточка не простая птичка. Свое предположение исследователь романа обосновывает на интересном факте: во время суда над Иешуа, шел месяц нисан, все перелетные птицы, в том числе и ласточки, должны были давно покинуть Ершалаим и быть в северных краях — значит, скорее всего, «это не настоящая птица, а гостья из иного мира». Однако я думаю, что под иным миром следует подразумевать не потусторонний (откуда, по мысли Бегичевой, могла явиться Клавдия Прокула), а горний мир. Известно, что в христианстве ласточка считается одним из символов Иисуса Христа и часто символизирует жажду духовной пищи. В какой-то степени подобную жажду испытывал Пилат, поначалу он хотел отправить Иешуа к себе в Кесарию, где находилась его резиденция, чтобы вдали от посторонних глаз беседовать с ним на различные философские темы. Позже он тосковал целых две тысячи лет о том, что не договорил с Га-Ноцри.

Повторюсь, что, когда ласточка прилетала, у Пилата менялся характер мыслей с отрицательного на положительный. И вот когда Пилат совсем уж было собрался продиктовать заключение, что не предаст Иешуа смерти, птичка упорхнула. Как только она покинула дворец, прокуратору подали пергамент, который не оставил никаких надежд на спасение Иешуа. И тут вдруг произошло странное событие: рядом с Иешуа «столбом загорелась пыль». Откуда мог появиться этот «огонь»? В этот момент Иешуа стоял в глубокой тени, и никакие солнечные лучи не могли быть рядом с ним. Думаю, это опять была работа Воланда, и работа непростая. Этим огненным фейерверком Воланд поставил эффектную точку, как бы завершая свою коварную работу над героями этой сцены. Но только ли это?

Могу допустить, что этим огненным столбом Булгаков описал своего рода Воландово подражание Богу. Вспомним, что произошло с учениками Иисуса на пятидесятый день после Воскресения Христа: «И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святого (Деян. 2, 3–4). Герои романа мастера тоже исполнились духа, но духа сатанинского. К слову, дьявольский огонь не с неба спустился, он загорелся рядом и загорелся столбом, то есть загорелся от пола вверх. В результате чего «Пилат... нахмурился... еще более изменился в лице. Темная ли кровь прилила к шее и лицу или случилось что-либо другое, но только кожа его утратила желтизну, побурела, а глаза как будто провалились». После этого прокуратору стали мерещиться кошмарные видения. Дальнейшее для Воланда было уже в деталях, и подвластный ему прокуратор, не справившись со страхом, отправил Иешуа на казнь.

Продолжение следует.