Страстная пятница

И вновь сплетен венец терновый.
И вновь, глумлива и слепа,
«Распни!» — невинной алчет крови
Многомятежная толпа.
Им мало бичеванья плетью...
Пилат уходит, седовлас.
Тому не два тысячелетья.
Все это с нами. Здесь. Сейчас.
Стоим в немом оцепененье
В невыносимой духоте.
Своим отверженный твореньем,
Господь страдает на кресте.
Вновь во вселенском этом горе,
Сжав кулаки, себя казни,
Ведь в оголтелом общем хоре
И ты кричал: «Распни! Распни!»
Но тайнозрительно из праха
Воскреснет Жизнь — всему в ответ.
И в терн души заронит Пасха
Благодаренья тихий свет.


* * *
Лежат под кровом трав и тишины
Ребята, не пришедшие с войны.
А сверху — белый свет, паренье птиц
И облака без меры и границ.
В бессмертье и покой погружены
Безмолвные свидетели войны.
А мир... предпочитает дальше жить,
Безумствовать, смеяться, не тужить,
Не чувствовать потери и вины,
Не замечать присутствия войны,
Своих предательств и чужих угроз.
И неудобный обходить вопрос...
Солдаты, не пришедшие с войны,
О ласковых невестах смотрят сны.
И голоса несбывшихся детей
Звенят для них в надмирной пустоте.
Проплачется невеста. Только мать
Вовеки не устанет ждать, гадать,
Что он шептал, идя в последний бой,
Сгорая в топке Третьей мировой,
О чем кричал он там, в тисках войны,
В объятьях трав и дикой тишины,
Какую тайну до конца постиг
На пике жизни, в свой последний миг...


* * *
Сегодня снег как очумелый
из поднебесной вышины
на город сыплет — белый-белый,
и кажется, что нет войны.
В тот час, когда над каждым домом
сгустилась мировая мгла,
как пропасть, линия разлома
по нашим душам пролегла...
Бездонный мрак на белом свете,
смертельный выбор: быть — не быть?
Но и в войну родятся дети,
и верится, что будем жить.
И верится, что из стихии
мужья вернутся и сыны.
Снег сыплет над моей Россией,
и кажется, что нет войны.


Женщине-волонтеру

Есть женщины — сердце и опыт!
Такая с пути не свернет.
И рамку под сеть приспособит,
И свечку-снежинку зальет.
Огромную ношу взвалила
На женские плечи война.
Но, видно, великая сила
От рода ей щедро дана!
Такая слезу не покажет,
Лишь только вздохнет глубоко.
То шьет балаклавы, то вяжет,
То сети плетет. Нелегко
Ей быть многорукой, торопкой,
Нехрупкой. В труде — как в борьбе.
Пакеты, мешки и коробки
В ее волонтерской избе.
Она не хитрит, не лукавит.
Она свою линию гнет.
И тонну-другую отправит
Парням побыстрее на фронт.
Ей выпала доля такая —
И шить, и плести, и вязать.
Без отдыха, глаз не смыкая,
Тугие тюки паковать.
«Присядь! Ты устала, родная!
Когда ты займешься собой?» —
«Как только с переднего края
Мужчины вернутся домой!
Как только Победа случится,
Как только потухнет война!»
Быть ангелом, другом, царицей —
Такая ей сила дана!


* * *

Нерожденным детям России

Господи! Что она делает? Это не сон:
Белый застенок, уже инструмент занесен —
Острый, стерильный. И руки в кровавой росе.
Крохотной жизни, которую предали все,
Не появиться на белый немыслимый свет.
Время разъято. Грядущего попросту нет.
И за больничным окошком столетье подряд
Белый, холодный, преступный идет снегопад.
Но ведь когда-то придется признаться себе:
Непоправимое корни пустило в судьбе;
Ночью рыдать, осознав, что случилась беда —
Это дитя не родится уже никогда.
Что ты наделала... Белый халат на стене.
Дети России, убитые не на войне,
Молча очами небесными смотрят на нас.
И не укрыться от вещих младенческих глаз.


* * *
Дни несутся, друг друга тесня,
Но пронзит иногда холодочек:
Что останется после меня?
Только горстка мерцающих строчек...

Что, распахнутая, на ветру,
В них сказать я когда-то хотела
И о чем, горячась, на миру
Вам рыдала, смеялась и пела?

Жизнь — вскипающая река,
И — увы — оступиться несложно.
Но незримая чья-то рука
Поднимает меня осторожно.

И однажды, свершив дальний путь,
Перед Отчим порогом
Мне останется только вздохнуть:
«Слава Богу!»