«Петрушка, привет! Как дела, как погода? У нас снега по колено! Еле откопались! Одевайся тепло!» — доставлено, прочитано.

Щелчок, второй. Нажал на ручку, открыл. Зашел внутрь, заперся.

Экран телефона осветил усталое лицо и мокрые волосы.

«Привет, мам. Все отлично. Погода хорошая. Тоже был снег».

Зубы стучали от холода.

Ключи звякнули о тумбочку и смолкли. В глубине квартиры тихо гудел холодильник, тикали настенные часы. Петр погладил полоску скотча на выключателе, прижал понадежнее, чтобы завтра спросонья не врубить свет.

«О, ты не спишь? Надо бы! Завтра учеба, а ты невыспатый будешь! Я позвоню?»

Он устало вздохнул.

«Я уже ложусь, давай завтра».

«Как дела в универе?»

Петя устало забрел в ванную, нехотя включив свет, стащил с себя рабочую футболку. Громадное, расплывшееся по краям красное пятно на груди нахально бросилось в глаза. В ушах парня все еще звенел смех коллеги, увидевшей результат борьбы с засорившимся носиком бутылки кетчупа. Вздохнув, он кинул в тазик форму вместе с вещами из бельевой корзины и кусок хозяйственного мыла, включил горячую воду.

«Отлично. К сессии готов».

«Моя гордость! Там Римка в школе выступала, спектакль, выслать видео?»

Выключил воду. Улыбнулся.

«Конечно. Пойду пока в душ. Жду видео».

Стоя на коленях, застирал вещи. Мыло вечно убегало куда-то, выскальзывало, издевалось. Петя хмурился, но злиться сил не было.

Отжал, встряхнул, повесил на батарею. Потрогал лоб. Смысла интересоваться температурой не было — все равно завтра на смену. И послезавтра. И послепослезавтра.

Видео на двадцать восемь минут.

«Скоро посмотрю. Как у вас дела?»

«Да все отлично! Скучаем очень! Дядя Толя заходил, спрашивал, как ты. Приедешь на Новый год?»

Петя зашел в комнату, скинул брюки, поднял с пола тренировочные штаны, надел. Отыскал чистые носки, кофту. Лег на кровать. Перечитал сообщение от матери. Открыл банковское приложение, будто там могло что-то измениться за полчаса. К сожалению, лотерею он выиграть за это время не успел.

«Нет, мамуль. Пока никак».

Немного подумал, отправил вдогонку: «Я тоже очень соскучился».

Он не видел их уже два с половиной года.

Часы встали в красивые нули. Петр с чистой совестью выключил Интернет, положил телефон на тумбочку, повернулся на спину, уставился в потолок.

Нужно поспать, но сон приближал утро. Пете страшно было даже подумать о том, что нужно будет снова встать с кровати, одеться, выпереться из дома в семь утра, во мрак, холод, и, поскальзываясь каждые десять метров, доползти до работы. Он был готов заплакать, но мужчины не плачут.

Петя сел, потер лицо. Нездорово теплые щеки на контрасте с холодными пальцами. Ему подумалось, что надо было попросить Егора разобрать поставку в морозильнике, но он же как попало все раскидает, ротацию соблюсти поленится, а потом списания, штрафы, штрафы...

Петр встал, почесал щетину, пошаркал на кухню. Открыл холодильник, поморщился от яркого света.

«Тоже мне врата рая...» — ворчливо подумалось ему.

На средней полке лежала на боку бутылка водки. Рядом — просроченный йогурт. В отсеке для овощей валялась помятая пачка кетчупа. В дверце — высохшая в мумию половинка головки чеснока.

Петя налил себе водки, выпил. Сначала холодно, потом горячо, затем щиплет, а следом — просто тепло. Закрутил плотно крышку, убрал обратно в холодильник.

Вернулся в комнату и, запнувшись по дороге о какую-то вещь на полу, равнодушно затолкал ее под кровать.

— Хрюшка-хрюшка, полосатое брюшко... — пробормотал парень, снова устраиваясь на кровати.

Промучившись с полчаса, он снова взял в руки телефон, включил Интернет.

«Любим! Очень ждем в гости!»

Петя не был уверен, что еще хоть раз увидит мать и сестру. Они казались так недосягаемо далеко, будто жили на расстоянии нескольких световых лет. А вдруг... Петя открыл поисковик и поинтересовался у великого Интернета. Нет, между Торжком и Питером все еще четыреста двадцать один человеческий километр.

Видео грузилось долго, но времени у Пети было предостаточно. Он успел задремать, и его разбудили радостные детские крики из динамиков. Вздрогнув, парень перевернулся на живот и, поставив телефон к изголовью кровати, принялся смотреть.

Дети в пестрых костюмах с картонными украшениями бегали по сцене, изображая веселую ярмарку. Он все никак не мог найти глазами сестру и хотел было уже промотать видео вперед, как из-за кулис выбежала разряженная в сотню лоскутных юбок Римма с намалеванными красным гримом щеками.

«А ну, прохиндеи! Брысь! Кто это мой бублик утащил? Да я тебя...» — умилительно грозно вопила девчонка.

«Купчиха! Бежим, бежим!» — закричали дети и разбежались по сцене.

Петя фыркнул.

«Артистка! — вежливым шепотом пробормотала оператор-мама. — К тебе во ВГИК поедет, смотри, встречай!»

Петр знал, что ВГИК все-таки в Москве, но решил маму не поправлять.

Он пересматривал запись школьного спектакля снова и снова. В голове уже звенело от ребячьих визгов, но Петя не мог заставить себя остановиться. Около трех часов ночи он перешел к другим видео, которые мама присылала раньше. Вот летнее. Залитый солнцем огород их дачи, Римка, рот алый, весь в малине, смеется, на щеках россыпь веснушек, в глазах пляшут искорки. Потом мама хвастается урожаем — тут и кабачки, и тыквы, и помидоры. Говорит, что хочет прислать их ему в Питер.

Петя обещал объяснить, как отправить бандероль, но не понял, какой указать адрес и где ее надо будет забирать, и сказал, что обойдется без овощей. Было очень жаль.

Вот в речке купаются. Римма в смешном купальнике с розовой юбочкой. Дядя Толя сидит скручивает удочку. Мама сняла ведро с худеньким карасиком. Назвала брата добытчиком, почти без издевки.

Парень закрыл видео и вышел из диалога с матерью. И так на душе тошно.

В рабочих чатах болтовня ночной смены. Что-то списали, что-то приняли. Отчеты чистоты. Бомж уснул в углу, не хочет уходить. Пете его жаль. Ни работы, ни крыши над головой. А на дворе декабрь, второй день снегопад. Да и сам Петя мало чем от этого бомжа отличался. Если его уволят сразу с обеих работ, то он очень скоро пополнит ряды безутешных бездомных.

Парень открыл группу с подборками смешных видео и задремал под них.

Ему снились дети, лоскутные юбки, малина на снегу.

На работе — как обычно. Кто-то что-то разлил, кто-то не вымыл плиту, инвентаризация расходится с фактическими остатками. У Пети руки болят, все в ожогах: раскаленное масло во фритюре, плита, пар из духовки — ничто его не щадило. Менеджер Марина, приземистая бойкая девица, постоянно ругалась, что тратит на него весь пантенол. Петя, быть может, и хотел бы ее утешить, да нечем.

— Петрундий, снова здорова! Спасибо, что подменил! Хорошей смены! — Лысая бошка Егора мелькнула в проеме и исчезла.

Петя не успел ничего ответить.

Конечно, он согласился на дополнительную смену. Последний отдых стоил ему дорого — он заболел в октябре и три недели торчал на неоплачиваемом больничном. Как итог — вновь выросший долг на кредитных картах. Аренда, коммуналка, лекарства, еда — четыре всадника Петькиного апокалипсиса. С едой он справился, питался только на работе. С лекарствами тоже, правда, судя по самочувствию, рано. Со счетами за коммунальные услуги сложнее, но он не сдавался: выключил все электроприборы какие мог, оставил только холодильник, перекрыл батареи, стирал в тазике, а душ принимал в служебной раздевалке. На аренду повлиять он уже не мог, но с этим удалось смириться.

Сегодня он оставался на работе на сутки. Благо менеджер не заметила их с Егором рокировки, иначе бы вновь завела разговор о переработках и забрала бы у Пети январские смены. А каждый выходной для него — это день без еды, воды и механической, бездумной работы, способной отвлечь его от тоски.

Петр вышел на сборку. Рядом с ним встала новенькая, Поля. Перевелась из другого ресторана: этот ближе к ее университету, и ей удобно забегать сюда после пар поработать пару часов. Петя иногда расспрашивал ее про учебу. Ему не повезло — не хватило места в общежитии. Пришлось снимать сначала угол в хостеле, потом комнату, после конфликта с соседом — квартиру. Работа съедала все больше времени, посещаемость упала, и его отчислили. Уже полтора года он не знал, как сообщить об этом маме.

Да и надо ли? Она так верила в него, так надеялась на его «светлый ум». Сейчас мечта стать хирургом казалась глупой и несбыточной. Поступил в Питер, радовался, а теперь? Петя оказался в ловушке. Приехал — погряз в долгах. Уедет — никогда их не выплатит.

— Какой-то ты смурной сегодня. Что стряслось? — поинтересовалась Поля.

Он думал о предстоящем дне. Утром на сборке относительно спокойно, можно проснуться. С одиннадцати до восьми — бесконечный поток людей, лучше спрятаться на кухне, что-нибудь резать. Главное, не вставать за кассу, от людского скудоумия у Пети уже развился нервный тик. Затем, вечером, все убрать, закрыть ресторан, провести ночью генеральную уборку и часов в девять утра домой. Первого января отдохнет, а второго выйдет на вторую работу, в кофейню, чтобы не нервировать менеджера.

— Все в порядке, — тряхнув головой, ответил Петя. — Схудилось что-то. Ничего критичного.

— Понятно. — Судя по глазам, было непонятно. — Ты остаешься на генералку?

— Остаюсь.

Она кивнула, тепло посмотрела на Петю. У нее были красивые большие глаза и нос с изящной горбинкой.

— Я вот домой поеду, в Лугу. К маме. Она там оливье настряпала, кажется, три таза.

Петя фыркнул со смехом и кивнул. Поля ему нравилась, но он не решался позвать ее на свидание. Да и кому он нужен, такой унылый, с графиком работы семь-ноль и долгами?

— Приятного аппетита.

— Тебе тоже привезу. А то ты тощий, как Кощей.

— Спасибо.

Разговор заглох. Шелестела упаковочная бумага. Пищал датчик, новые заказы всплывали на табло. Петя еле попадал на кнопки, рвал случайно крафт-пакеты, в которые собирал заказы, постоянно проваливался в мысли о маме.

Хотелось домой. В Торжке сейчас снежно. Это не питерская слякоть, соль с песком, это настоящий, хрусткий снег, сверкающий ярче миллиарда алмазов. Мама, наверное, приготовит мясо по-французски. Римма споет у елки какую-нибудь песенку, звонко, весело, как она умеет. Дядя Толя слепит вместе с ними снежную бабу во дворе и, несмотря на мамины возмущения, прилепит ей огромные груди — во имя плодородия. Дворняга Джек стащит со стола кусок колбаски. Звон курантов, шампанское, пожелания и поцелуи.

Но это будет там. Здесь — гудение оборудования, перекрикивания в горячем цеху, болтовня в курилке.

День как день. Из динамиков в гостевом зале играла «Last Christmas» — единственный признак чего-то праздничного. Вечером сотрудники, весело переговариваясь, разбрелись по делам, и Петя понял, что с генеральной уборки все сбежали. Остался только он.

Он повертел в пальцах ключи. Можно все бросить — Марина, раз сама ушла, ругать лично его не станет, покричит в общем чате, и все затихнет. Но идти «домой» не хотелось. Одиночество уродливой тварью из детской страшилки глядело на него из каждого угла, скрежетало в пустом холодильнике, угрожало сожрать. Тиканье часов напоминало ему об ушедшем навсегда времени. Он никем не стал, у него ничего нет и не будет. Но Петя запретил себе умирать, даже случайно — иначе долги перейдут матери.

Сделав рождественскую попсу немного громче, он взял тряпки, ведро с водой и вышел в зал.

Часть ламп была погашена. В уютном полумраке Петя мыл столы, протирал обтянутые кожзамом сиденья. Полами занимались уборщицы, их можно было не трогать. От моющего средства пахло химозной имитацией жвачки и спиртом.

Он вспомнил генеральную уборку дома. Мама всегда просила его, как самого высокого, протереть все верхние полки от пыли, достать старый хлам с антресоли. Впрочем, только для того, чтобы она могла тщательно все перебрать и приказать убрать обратно — еще пригодится. Римма занималась детской комнатой и помогала маме на кухне. Дядя Толя чинил все, что за год успело отвалиться или прохудиться. Три-четыре дня — и дом как новенький. Весной все то же самое, но на даче.

Петя расставил все стулья, поправил декорации. Сложил по возрастанию номеров локаторы, развесил их возле терминалов самообслуживания. Протер экран у кассы, стойку приема и выдачи заказов. Ровными стопочками сложил сахар, палочки, трубочки.

Два с половиной года. Год в армии казался теперь Пете детским лепетом. Тогда у него хотя бы был дембель, виден был конец. Сейчас? Он чувствовал себя персонажем жестокого мифа, финансовой версии «Сизифа». Стоило ему практически угнаться за суммой долга, докатить камень до вершины, как он заболел, и снова все сначала. Врач перепугал его подозрениями на рак, торопил с анализами, пришлось делать платно. По факту — пневмония. Неприятно, но он выжил. В груди иногда все еще слышно хрипы. Петя решил, что до июля больше к врачу не обратится, иначе точно обанкротится.

Он отмыл от жира печь, очистил фритюрницы. Утилизировал списанные продукты. Устало возил тряпкой по мокрой столешнице. Спину ломило, разболелись колени. Весь день на ногах. Уж лучше так, чем беспокойно крутиться в кровати или слоняться из угла в угол по темной и холодной квартире.

Устроив себе перерыв, Петя вышел через служебный выход на улицу, прикурил. К удивлению, телефон молчал. Мама не стала звонить ему после боя курантов, как в прошлом году. Неужели обиделась?

Петя проверил все мессенджеры, но везде было тихо.

Давно он не звонил маме. Еще в сентябре, когда он якобы пошел снова на учебу, ложь встала ему поперек горла. Петю насмерть загрызла совесть. Год он скрывал свой провал, а тут — осечка. Виной тому был мамин голос, радостный, гордый.

«Я всем-всем рассказываю, какой у меня сын золотой», — сказала она.

В тот миг Петя понял, что, скорее всего, потерял маму навсегда.

Она уже жила своей гордостью за сына. Он сам скормил ей эту мечту, подкидывал дрова в камин уверенности в его успехах. Вранье стоило ему дороже всех кредитов. Петя стал избегать звонков матери. В эсэмэсках было еще возможно врать, быстро напечатал и отправил, почти не глядя, а вот голос уже перестал слушаться, глох.

Его стали мучить кошмары. В них мама узнавала про все — отчисление, долги — и была к нему бесстрастна и жестока. «Даже не думай возвращаться! — кричала мать. Никогда не лично, всегда в звонке, даже во сне, пусть и страшном, он не мечтал встретиться с ней вживую. — Кому ты теперь такой здесь нужен? Какой пример ты подаешь Римке, дурак? Разбирайся как хочешь! Позорище! Набедокурил, а теперь к маме. Щас! Разбежался!» Петя скручивался, сжимая дрожащей ладонью телефон, боязливо кивал: «Да, мама, конечно, я и не думал приезжать. Уж точно не после такого, я знаю, что подвел вас. Я тебе деньги верну, что ты давала с собой, я все верну». «Подавись своими деньгами! Лучше сделай милость, не пиши и не звони мне больше». Связь обрывалась, и семьи у Пети больше не было.

Парень вкрутил сигарету в перила, выбросил в баночку для бычков. Он с ужасом подозревал, что сны эти — вещие, что все будет именно так, и пытался подготовиться к последнему разговору. Пете хотелось просто обнять маму и сестру, даже пускай на прощание, но если он проболтается о своей непутевости по телефону, такой возможности у него не будет.

Петр решил, что перерыв окончен, и вернулся в ресторан. Лампы тихо гудели. Ворчал старый холодильник.

Продолжил уборку.

Печаль тяжелой, могильной плитой легла на плечи. Ярко-желтая тряпка настроение не поднимала. Он думал о жизни. Корил себя за наивность, за лживость, за трусость. Петя оказался в тупике, запутался, завязался и не знал, как разрубить этот гордиев узел.

Ему хотелось чая со смородой. Как дома. Согреть замерзшие кишки, саднящее горло, ледяные пальцы и просто посидеть, укрывшись пледом, и чтобы мама гладила по голове. Чтобы назвала Петрушкой.

Петя тряхнул головой. Решил, что точно заболел, раз такие мысли в голову полезли.

Он неторопливо чистил вытяжку, неудобно скрючившись, упершись коленом в столешницу. Вспомнилась Римма. Когда он уехал, ей было десять. Наверное, вымахала. На видео все равно непонятно. Чем она теперь пахнет? Как сильно звенит в ушах от ее смеха? Что теперь ей интересно? Римка, кажется, обиделась, когда он после года в армии практически сразу ушел учиться, и не отвечала ему, а потом Петя и сам отвязался. Не перестал любить, просто оставил в покое.

Теперь он боялся, что покой будет вечным. Сейчас он был сторонним наблюдателем в своей же семье, но рисковал стать просто никем.

С уборкой было покончено в восемь утра. Если помыть еще полы, стены и окна, то ресторан будет чистотой поражать насмерть и сотрудников, и посетителей, так что этого Петя делать не стал. Потный, грустный и усталый, он пошел в душ. Прямо в одежде — заодно и постирается, а мокрые вещи спрячет в пакет и высушит уже дома.

Настал новый, две тысячи девятнадцатый год. Петя не знал, что ждет его дальше. Надежд на счастливое будущее не питал, но и бросаться в омут отчаяния не хотел. Надо закрыть долги да ехать... куда угодно. Примет мама — поедет в Торжок. Не примет... ткнет пальцем в место на карте да и дернет. Его уже ничто не удержит здесь. Хоть Суздаль, хоть Волгоград, хоть Екатеринбург — куда угодно.

Петя высушил волосы полотенцем, переоделся в сухую одежду. Постиранную влажную форму спрятал в пластиковый пакет. Поймал случайно свой взгляд в зеркале, притормозил, провел ладонью по щетине. Ему двадцать один, а кажется, выглядит на все сорок. Синяки под красными от недосыпа глазами, щеки впали, пальцы окостенели.

«Безобразие». Он покачал головой и закрыл дверцу шкафчика, чтобы больше себя не видеть.

Скоро придет утренняя смена. Ресторан в честь праздника открывается на два часа позже — невиданная щедрость при капитализме. Петя понимал, что Марина может исключить последние часов восемь из его зарплаты, чтобы не было переработок, да это уже и не так важно. Он встретил Новый год в тихом, безлюдном ресторане, тихонько прибираясь, словно домовёнок, о котором мама когда-то рассказывала ему сказки. Принес какую-никакую пользу, пусть этого никто и не оценит.

Телефон завибрировал, оглушительно застучал по деревянной лавке. Сердце Пети пропустило удар, на экране — мама, написано «Мама», это точно она, снова звонит. Он замер, в ужасе глядя на телефон. Петя чувствовал, что сейчас решается его судьба. Не возьмет — мама обидится и пусть и не узнает о том, что сын ее дурак пропащий, но может выдумать чего похуже и сильно расстроится. Возьмет — точно проколется, все-все выдаст как на духу, испортит мамину мечту, и это в первое утро нового года. Или, быть может, потеряет мать навсегда.

Петя глубоко вздохнул. Эта жизнь — только его. И ему придется ее жить, отвечать за свои поступки. За все до единого.

Он взял телефон и ответил на звонок, приложил динамиком к уху.

— Петрушка! — теплый, звонкий голос. Она будто удивлена, но очень рада. — Сына! Алё, с Новым годом!

— Алё, мам... — В душе у Пети — оттепель. — С Новым годом!

— Ну что? Доброе утро! Давай собирайся и приезжай на этот... как его, Римусь? — Какое-то шуршание. — На Мос-ков-ский вокзал!

— Чего? — ошарашенно переспросил парень.

— Приехали мы! Ну, то есть еще нет, но подъезжаем! Полчасика осталось! А то ты не звонишь, не едешь, а Толик на-ка и подари нам с Римуськой на Новый год билетики! Говорит, чего ж ты, Тамара, сидишь вздыхаешь, схудилася совсем. По сыну, грю, скучаю. А он — тяп билеты на стол! Грит, надо тойда ехать! А я говорю, надо, надо ехать! И мы, фьють, так сказать, чик-чик, и поехали, поехали! Ну, ты рад? Приедешь встречать? А?

Петя рухнул на лавку. На мгновение ему показалось, что он сошел с ума, бредит. Он посмотрел на экран телефона. Таймер вверху экрана продолжал отсчитывать секунды. Нет, звонок идет, ему не кажется. Но... Ведь он совершенно не готов. Дома — пыль, затхлый воздух, холод, еды нет, ничего нет. К тому же только что отработал суточную смену и, честно говоря, уже еле стоит на ногах. И простуда эта... Но...

«Плевать!»

— Еду, еду! Конечно, еду! Мне двадцать минут, полчаса максимум, дождитесь меня! — задыхаясь от радости, выпалил парень. — До встречи!

Затолкал Петрушка телефон в карман куртки, затянул шнурки потуже, схватил рюкзак за лямку и выбежал из раздевалки. Мороз обжег горячие щеки, подошвы скользили на льду, но это все неважно.

Приехали его девочки.

И пусть, пусть мама отругает, поплачет о его непутевой головушке. Держа ее теплые мозолистые руки в своих, он найдет слова, нужный взгляд. Она обязательно поймет его, простит.

Обязательно.