«Всё для фронта, всё для победы». В годы Великой Отечественной войны эти слова стали не просто лозунгом, они объединили народ в стремлении к единой и общей цели — победе над фашизмом. Большую роль в этом сыграли и деятели советского искусства, среди них — режиссер Борис Покровский и бас Иван Петров, тенор Иван Козловский и трубач Тимофей Докшицер, певица Софья Преображенская и балерина Татьяна Вечеслова, композиторы Борис Асафьев и Тихон Хренников и многие другие...

Эта история случилась во время Великой Отечественной войны в московском метро. Обычный день, каких было немало. Едут люди по своим делам. Народу в вагоне немного, но все места заняты. А на одном из сидений примостились два паренька, им не больше двенадцати лет. Они никого не видят вокруг, потому что спят, притом крепко, развалившись. Пассажиры поглядывают на них с раздражением и брезгливостью: хотя бы место уступили старшим! Но куда там! Ребята видят седьмой сон. На остановке в вагон заходят две женщины средних лет и принимаются стыдить мальчишек: «Ишь развалились тут... видят пожилых людей и сидят... вместо того, чтобы встать!» Разгорается типичная бытовая склока, подключаются к осуждению и другие пассажиры. Но ребята не просыпаются. И тогда их стаскивают с сиденья вагона. Но и стоять они не могут — тот мальчишка, что поменьше ростом, сползает сонным на пол. Его не разбудить. «Какое безобразие — спать на ходу!» — негодуют пассажиры. И вдруг второй парнишка, еле ворочая языком, говорит: «Тише, не мешайте ему спать... Он... два дня у станка стоял... смена не приходила». Сказал это и сам заснул. И тут лишь взрослые дяди и тети догадались: ребята работают на оборонном заводе! И сразу все замолчали.

Свидетелем этой сцены стал оперный режиссер Борис Покровский, в памяти которого она запечатлелась на всю жизнь. В вагоне «наступило какое-то волшебное оцепенение... Никто не поднимал ребят, не предлагал им своих мест, да и свободных мест теперь уже стало много. Но на ребят смотрели как на дорогую реликвию, бесценную, навеки одухотворенную, как на знак силы, убежденности и веры в победу... так мелкотравчатая комедия превратилась в народный эпос, выраженный малыми, “камерными” средствами». Покровский вышел на своей остановке и все время думал, «что где-то движется вагон и везет двух мальчишек, которые хотят спать и которым нет дела до своего героизма. Они делают то, что ждет от них время, что велит им их еще не разбуженное сознание, но интуитивно проявляющая себя совесть». И когда речь шла о героизме народа в годы войны, режиссер всегда вспоминал этот случай в московском метро, приводя его в пример молодым артистам.

Самого Бориса Александровича трагическое известие о начале Великой Отечественной войны застало в Иванове, где гастролировал Горьковский театр оперы и балета имени А.С. Пушкина. В этом театре Покровский уже успел поставить несколько интересных спектаклей. В тот день, 22 июня 1941 года, давали оперу «Иван Сусанин». И потому, как вспоминал режиссер, «каждое слово, интонация, весь дух, пронизывающий это произведение, били по кровоточащим ранам каждого, кто был в зале. Публика в этот день была наэлектризована». Обстановка вокруг сразу изменилась — зрителей в зале с каждым днем становилось все меньше. Людям было не до театральных представлений. Покровскому шел тридцатый год — призывной возраст! И, как многие соотечественники, он не раздумывая отправился в военкомат. Пройдя все формальности, он уселся на стул перед парикмахером. «Началась стрижка “наголо”, я ведь рядовой, необученный. Вдруг крик: “Покровского на выход!” Парикмахер оставляет меня с наполовину стриженной головой. “Следующий!” Я схожу вниз, там директор с трясущимися от негодования губами. Он явно не находит слов, чтобы меня изругать: “Как можно, в такой момент!” Он поднял весь город, чтобы спасти меня для театра. А театр пуст, моя режиссура никому не нужна, и от армии я освобожден. Кто я?» — так писал о тех днях Борис Александрович.

Но оказалось, что режиссура людям в те дни была ох как необходима. Нужны новые спектакли, но не оперы, а... оперетты. Офицеры и солдаты, приезжающие с фронта на короткую передышку, разве не заслуживают права хотя бы на один вечер окунуться в совсем другую атмосферу? «Их надо развлечь, дать отдых, а не пугать еще и “оперными ужасами”. Театр в эту трудную годину должен развлекать и, развлекая, помогать жить, понимать жизнь, ориентироваться в ней». Так решили в Горьковском театре. И вновь зал наполнился зрителями. Покровский быстро ставит оперетту Стрельникова «Холопка», затем всего за двенадцать дней — «Сильву» Кальмана. Успех был невероятный.

Чувство патриотизма было всеохватным. И неслучайно так много людей, не подлежавших призыву, ушло в ополчение уже в июле 1941 года. Об этом пронзительно написала Юлия Друнина в стихотворении «Ополченец»:

Редели, гибли русские полки.

Был прорван фронт.

Прорыв зиял, как рана.

Тогда-то женщины,

Подростки,

Старики

Пошли на армию Гудериана.

Шла профессура,

Щурясь сквозь очки,

Пенсионеры

В валенках подшитых,

Студентки —

Стоптанные каблучки,

Домохозяйки —

Прямо от корыта...

Многие студенты и преподаватели Московской консерватории записались в ополчение. Среди них — пианист Эмиль Гилельс. Вместе со своим другом — скрипачом Михаилом Фихтенгольцем они ушли в ополчение одними из первых. «Тогда у всех был очень сильный патриотический настрой, и у них, конечно, тоже. Иначе они просто не могли поступить... — так вспоминает Лидия Фихтенгольц. — Им сшили какие-то полотняные котомочки, и помню, как они с этими котомочками через плечо шли, удаляясь, по улице, а мы с балкона смотрели, как они уходят вдвоем... Куда они попали, я не помню, но через две недели они вернулись. Это было, конечно, счастье! Кто-то распорядился, чтобы их вернули, что здесь они нужны больше». Много раз Эмиль Гилельс впоследствии выступал перед советскими солдатами на фронте. А летом 1945 года состоялось выступление пианиста в Потсдаме во время конференции глав правительств СССР, США и Великобритании...

Многие выдающиеся советские музыканты, певцы и артисты балета во время войны мобилизовали свой талант на помощь фронту. Зачастую они выступали на передовой, несмотря на опасность и риск. Своим творчеством воодушевляли бойцов и командиров на борьбу с немецко-фашистскими оккупантами. Бомбежки, обстрелы, голод и холод — все это сполна они испытали вместе со всем народом, отдавая свои силы искусству. Большую роль сыграли во время войны фронтовые концертные бригады. В одну из таких бригад входил и Иван Козловский. Всенародно любимый певец, он много и часто выступал в госпиталях и заводах, перед уходящими на фронт воинами и тружениками тыла. Выезжал и на передовую, пел в землянках и уцелевших деревенских домах, а то и просто на лесной опушке. Аккомпанементом зачастую были баян или гитара. И всегда благодарные зрители в шинелях принимали Козловского с радостью. Спустя десятилетия после окончания войны Иван Семенович посетовал: «Прошло много лет, а я никак не могу забыть чувство вины, которое тревожило меня на фронтовых концертах. Ведь бойцы шли затем сражаться с врагом, многие навсегда оставались на полях сражений, а я и мои коллеги-артисты были в тылу. Не корил ли нас потом солдат в свой последний миг?»

А между тем голос певца лечил не только души, но и раны. И даже был позывным в небе. Однажды Иван Семенович летел на самолете. И вдруг командир экипажа попросил певца подойти и взять наушники. И Козловский услышал в наушниках самого себя. «На ваш голос летим, — сказал летчик, — это радиомаяк, наш ориентир». Странное чувство посетило певца — самого себя слышать в облаках. А чаще всего Козловский пел во время войны старинный вальс «На сопках Маньчжурии». Иван Семенович рассказывал, что идею возродить этот старинный вальс ему подал генерал граф Алексей Игнатьев, воевавший еще в Японскую войну 1904–1905 годов. Как-то раз, когда Козловский начал потихоньку наигрывать на рояле этот вальс, Игнатьев воодушевился: «Послушайте, это же божественная музыка, она меня до слез трогает...» И он начал вспоминать слова. Так появился один из куплетов... Впервые запись вальса «На сопках Маньчжурии» в исполнении Ивана Козловского передали по Всесоюзному радио. Не было ни одного концерта во время войны, где бы Козловский не спел этот вальс...

Иван Семенович пел и на концерте 6 ноября 1941 года на станции метро «Маяковская». Так сложилось еще до Великой Отечественной войны — к празднику 7 Ноября в Москве всегда проходил торжественный концерт с участием лучших в стране мастеров искусств. Но когда в ноябре 1941 года немецко-фашистские орды подошли к столице, никто не мог точно сказать — а будет ли концерт. И если будет, то где? Москву непрерывно бомбили, лучшие творческие коллективы отправились в эвакуацию. Столицу было не узнать — маскировка сделала свое дело. А метро превратилось в бомбоубежище. Здесь спасались от налетов вражеской авиации москвичи. Именно на станции метро «Маяковская» — одной из самых красивых в московской подземке — и решено было провести праздничный концерт, невзирая на всю опасность обстановки и близость фронта. За несколько дней участников концерта предупредили: готовьтесь к выступлению! Но точное время не назвали: секретность! На один вечер 6 ноября 1941 года «Маяковская» превратилась в концертный зал. Установили импровизированную сцену, привезли стулья для зрителей из ближайших театров. А гримерные для выступающих артистов устроили в вагонах метро, стоявших на станции.

В концерте приняли участие не только находившиеся в то время в Москве тенор Иван Козловский и бас Максим Михайлов (они вместе нередко выступали во время войны), но и ансамбль песни и пляски Красной армии под управлением Александра Александрова и Центральный ансамбль песни и пляски НКВД. Козловский спел песенку Герцога из оперы Верди «Риголетто» — «Сердце красавицы склонно к измене», повторив ее на бис. Максим Михайлов исполнил арию Ивана Сусанина «Чуют правду» из одноименной оперы Глинки. Порадовали певцы зрителей и вокальными дуэтами, спев русскую народную песню «Яр-хмель» и героический романс композитора Вильбоа на слова Языкова «Моряки». Много лет прошло после того концерта, а Иван Семенович Козловский всегда вспоминал его и говорил, что в его почти вековой жизни были тысячи выступлений на самых разных площадках — от лучших филармонических и театральных залов страны до дачи Сталина в Кунцеве, — но концерт 6 ноября стал для него самым памятным. А на следующий день на Красной площади прошел парад по случаю 24-й годовщины Октябрьской революции.

В том самом параде принимал участие и выдающийся трубач Тимофей Докшицер. Его военная служба проходила в Образцовом оркестре штаба Московского военного округа. В оркестре служили очень профессиональные музыканты. Как вспоминал Докшицер, это были мужчины самых разных возрастов — от юношей до уже седовласых. Оркестр играл на московских вокзалах и речных причалах, откуда военные части направлялись на фронт. Музыканты не только играли на музыкальных инструментах, но и несли караульную и патрульную службу в прифронтовой столице. Вооруженные винтовками, трубачи, валторнисты и кларнетисты дежурили на крышах московских домов, в бомбоубежищах, на станциях метрополитена. Нередко, помимо винтовки, они носили с собой и свои музыкальные инструменты. 7 ноября 1941 года музыкантов подняли в 5 часов утра, им было приказано к 7 часам явиться на Красную площадь. Кроме оркестра Московского военного округа в количестве до полусотни человек, исполнять музыку на параде должны были и полковые оркестры НКВД. А дирижировал уже сводным военным оркестром композитор, автор марша «Прощание славянки» Василий Агапкин.

Докшицер запомнил тот день в подробностях: предрассветный утренний туман, низкая облачность, нелетная погода, сделавшая парад недостижимой целью для немецкой авиации. А в речи Сталина с трибуны Мавзолея «прозвучали слова, которые запомнились, как вещие предсказания: “Еще полгодика, годик — и фашистская Германия лопнет под тяжестью своих преступлений”. Смысл этой фразы тогда не казался реальностью. Он больше был как бы направлен на поднятие духа людей». Так вспоминал Тимофей Докшицер, убедившийся в том, что музыка во время кровопролитной войны способна делать чудеса: «Стоило лишь увидеть лица людей, беженцев, потерявших все, упавших духом, когда они вдруг слышали звуки духового оркестра. И случалось невероятное: они рыдали, обнимались, выражая отчаяние, смешанное с чувством надежды. Но плакали и музыканты, эмоции переполняли их». Эти минуты были незабываемы.

Неоднократно выступала перед отправляющимися на фронт воинами Красной армии и Ольга Лепешинская. Говорила она страстно и горячо. И вот как-то раз ее речь прервал один из слушателей — простой рабочий паренек: «Слушай, товарищ Лепешинская, ты бы лучше станцевала». И тут балерина поняла, что должна делать то, что умеет, — танцевать. В тот день она танцевала долго — казачок, цыганочку, лезгинку. До конца своих дней помнила балерина и первый фронтовой концерт, что прошел осенью 1941 года в полуразрушенном храме под Можайском. Вместе с Лепешинской выступать перед солдатами отправились чтец Дмитрий Журавлев, певицы Кругликова и Барсова. Три часа добиралась фронтовая бригада до передовой. Многие из тех, кто был на том концерте, в импровизированном зрительном зале видели знаменитую балерину в последний раз. Бои под Москвой разгорались ожесточенные.

И где только не приходилось танцевать Лепешинской! «Ноги уходили в землю, в песок, чуть ли не в мазут — помню, около места, где я танцевала, было целое озеро мазута. Жалко, я не сохранила те туфли, в которых танцевала для военных: они были черного цвета. Но, несмотря на то что была война, я вспоминаю это время радостно. Хотя были очень страшные моменты: мы ехали на фронт, а навстречу нам, спасаясь от фашистов, шли, ехали, впрягаясь в телеги, люди. Много людей. Женщины, дети, старики везли на телегах какой-то скарб, одеяла, чуть-чуть еды. Видела истерзанные тела по краям дороги, людей живых, но таких изуродованных, что смотреть на них было страшно, в кюветах — искореженные танки, машины», — вспоминала балерина. Износились и все балетные туфли, превратившиеся в атласные розовые тряпочки. Свой последний фронтовой концерт Ольга Васильевна давала в Варшаве 9 мая 1945 года. Тысячи людей аплодировали балерине. И плакали. Не могли сдержать слез и артисты. Здесь балерина получила телеграмму с просьбой немедленно вернуться в Москву, в Большой театр. Первым послевоенным балетом, в котором танцевала Ольга Лепешинская, стала «Золушка».

«Образ Улановой — нежный, хрупкий и мудрый — подарен мне в ранней юности и храним в сердце и памяти вечно» — так писал о великой русской балерине Сергей Прокофьев. И так думали многие бойцы Красной армии, которых образ Галины Улановой вдохновлял на борьбу с немецко-фашистскими оккупантами. Во время эвакуации Уланова выступала на театральных сценах Перми и Алма-Аты, она вспоминала: «За тысячи верст от кровопролитных боев — сберегалось и лелеялось наше искусство. Гремели пушки, а музы не молчали: они несли народу радость высокого наслаждения театром. Не проходило дня без подтверждения того, что театр безмерно дорог сражающемуся народу. И я, как и многие другие артисты, часто получала письма с фронта. Писали люди незнакомые, но неизменно дорогие мне, потому что благодаря их усилиям, мужеству, храбрости была сохранена наша страна, было сохранено искусство».

Письма с фронта находили знаменитую балерину, где бы она ни была. Писали много. Рядовые и командиры, пехотинцы и артиллеристы, моряки и летчики. Однажды Галина Сергеевна получила письмо, забыть которое не смогла. Оно было написано одним из бойцов, участвовавших в освобождении занятой немцами деревни. В доме, где еще недавно квартировали гитлеровцы, солдаты обнаружили фотографию Улановой в партии Одетты из «Лебединого озера». Фотография оказалась в нескольких местах прострелена, но бойцы взяли ее с собой и сохранили. «И пока мы на отдыхе, — говорилось в письме, — у дневального появилась дополнительная обязанность: вступая в дежурство, сменять цветы, которые ежедневно ставятся возле этой фотографии». Галина Уланова отвечала на многие письма. Обращались к ней и после войны: «Спустя годы хочу сообщить Вам, дорогая Галина Сергеевна, что когда-то в госпитале, тяжело раненный, я выжил только потому, что стояли в памяти Ваши незабываемые образы». А в 1944 году в Ленинграде, в Аничковом дворце, состоялся концерт для раненых воинов. Уланова признавалась, что в тот день она волновалась так, как никогда ранее, даже на сцене родного Кировского театра...

Более одного миллиона 350 тысяч концертов дали во время Великой Отечественной войны фронтовые бригады. Не было таких театров, филармоний, оркестров, артисты и музыканты которых не выступали бы перед воинами Красной армии и Военно-морского флота. Порой с риском для жизни, в опасных условиях близкого фронта вдохновляли они бойцов и командиров, пройдя с нашей армией до Берлина.

Несколько фронтов объехал за войну бас Иван Иванович Петров. В декабре 1942 года его концертная бригада находилась в расположении Брянского фронта. Зима была на редкость студеной. А выступать приходилось где придется. «Какие у нас концертные залы были? В лучшем случае изба. Или же просто выступали на опушке леса, под елками. Или в разбитой церкви, где ни окон, ни дверей и такие сквозняки, что хуже, чем на открытом воздухе. А чаще всего выступали в землянках. Из части в часть мы шли пешком, а в саночки складывали свой скарб. Порой же нас перевозили на лошадях, запряженных в сани», — вспоминал певец. Как правило, начинался каждый концерт с исполнения песни «Священная война». Затем эмоциональный настрой резко менялся: бойцам хотели поднять настроение и потому исполняли белорусскую народную песню «Веселуха моя», дуэт Даргомыжского «В селе малом Ванька жил», дуэт Карася и Одарки из оперы Гулак-Артемовского «Запорожец за Дунаем». Но заканчивался концерт опять же бравурной песней.

Тяжело было петь на морозе, а для оперного певца это противопоказано. Но в то суровое время об этом не думали. Иван Петров рассказывал, что, когда он пел на открытом воздухе, к концу концерта челюсти сводило так, что губы уже не могли артикулировать. Он едва выговаривал слова. И каждый раз думал: «Всё, простудился!» И вот что интересно: ни разу никто из певцов на фронте не заболел, хотя пели на холоде много. Вероятно, творческие и физические силы были настолько сильно мобилизованы, что все им было нипочем. Так было нужно для фронта, для победы. Немало было и забавных случаев. Так, руководителем фронтовой бригады, в которой пел Иван Петров, был профессор Ленинградской консерватории А.Б. Мерович, человек смелый. Он не скрывал от коллег, что хочет заслужить орден, и говорил: «Мы будем обслуживать самые передовые части». И действительно, как вспоминал Петров, они с бригадой выступали так близко к передовой, что даже немцам было слышно. Но те «аплодировали» по-своему: обстреливали артистов из минометов. И вот закончили они петь, и тут... взрыв. Такие вот были смертельные немецкие «аплодисменты».

В годы Великой Отечественной войны советские солдаты в признательность за фронтовые концерты старались отблагодарить артистов как можно более сердечно и тепло. Дарили скромные букеты полевых цветов, банку тушенки, а иногда даже могли снять со своей гимнастерки медаль, награждая ею певца, проникшего исполненной песней в самую душу.

Но однажды... Шел обычный на первый взгляд концерт в землянке, каких было десятки тысяч во время войны. Солдаты сидели где придется. Короткая передышка между боями, закончится концерт — и снова в бой, из которого далеко не всем суждено будет вернуться. А как хочется жить и слушать музыку... А молодой артист, высокий, статный, что пел перед бойцами, не мог во весь рост стоять в землянке. Он сидел на ящике из-под патронов, в обнимку со столбом, который подпирал потолок землянки. Сидел и пел. И вдруг во время одного из номеров старшина встает и, назвав несколько фамилий, приказывает: «За мной!» И эти бойцы уходят. А концерт продолжается.

Спустя полчаса в землянке вновь появляются те самые солдаты, и ведут они... пленного испуганного фашиста! «Товарищи артисты, вы нам дали такой концерт! Мы должны же были вас чем-то отблагодарить. Цветов нет, конфет тоже, для подарка ничего нет. Поэтому мы решили пойти во вражеское расположение, завязали там бой, двух часовых уложили, а одного взяли в плен. И вот этот “язык” — наш подарок за ваш концерт». Одним из тех артистов, что принял такой заслуженный и необычный подарок, и был бас Иван Петров. Немало проехал он по дорогам войны, но таких подарков ему ни разу не дарили. А на передовой он бывал часто: «Ходы сообщений на передовой были не очень глубокими, поэтому приходилось идти все время сильно согнувшись, особенно мне с моим ростом. Чуть выпрямлюсь — сразу свистят пули. А немецкие снайперы попадали здорово. Иногда передвигались просто ползком». Судьба хранила певца от немецкой пули — в 1943 году он стал солистом Большого театра Союза ССР.

1 мая 1944 года указом Президиума Верховного Совета СССР была учреждена медаль «За оборону Кавказа». Среди тех, кого наградили этой медалью, был и певец, солист Большого театра Павел Лисициан. Во время Великой Отечественной войны Павел Герасимович часто выезжал на фронт с концертами. Поездки эти нередко были сопряжены с грозной опасностью. Лисициан вспоминал, как предчувствие не однажды спасало его от плена и гибели. Осенью 1941 года приехав выступать в военную часть в районе Вязьмы, он не остался до утра по предложению гостеприимных бойцов, а вернулся в Москву. А другие артисты фронтовой бригады решили переждать ночь. Судьба их оказалась трагичной: ночью под Вязьмой высадился немецкий десант, часть плененных артистов фашисты сразу же расстреляли. В другой раз интуиция уберегла певца от верной гибели, когда бомба угодила в здание школы, где он должен был ночевать. Что-то подсказало ему, что здесь оставаться нельзя.

Павел Лисициан рассказывал: «Работали мы тяжело, с полным напряжением сил. Под минометным обстрелом, под проливным дождем. Выступали то в тесных блиндажах и сараях, а то и прямо на земле. Однажды концерт проходил под самым носом у немцев — до их передовых укреплений было метров сто пятьдесят — двести, не больше. Но встречу с артистами все равно решено было провести. Правда, командир попросил меня петь в четверть голоса, а бойцов — хлопать беззвучно: они энергично разводили ладони, но не сводили их до конца, лишь своей мимикой выражая восторг и благодарность». Однажды в сентябре 1941 года, после одного из фронтовых концертов, в котором Лисициан исполнял армянские народные песни, он получил от солдат букетик полевых цветов. «Это самая высокая награда в моей жизни», — вспоминал Павел Герасимович, удостоенный также медали «За отвагу». За самоотверженные выступления на фронте Павел Лисициан был награжден генералом Львом Доватором личным оружием. А 9 мая 1945 года, в День Победы, в семье певца произошло радостное событие: родились сын и дочь.

В 2024 году в Москве состоялось долгожданное событие — на доме в Брюсовом переулке торжественно открыли мемориальную доску в память о выдающемся советском певце басе Марке Рейзене. Марк Осипович прожил большую жизнь — 97 лет. На его долю выпало и участие в Первой мировой войне: он был ранен, награжден Георгиевскими крестами. Большую часть жизни Рейзен прожил в Москве, часто бывая и на своей даче в поселке Снегири. Кстати, именно находясь в Снегирях 23 августа 1939 года, Рейзен увидел в небе самолет необычной раскраски — с фашистскими крестами на крыльях. Это летел в Москву Риббентроп, министр иностранных дел гитлеровской Германии. Марк Осипович счел нужным отметить сей факт в своих мемуарах, и не зря: Риббентроп летел подписывать печально известный пакт с Молотовым. А спустя два года дача сгорела во время немецкой бомбежки. В эти дни Марк Осипович тушил вражеские бомбы-зажигалки, падавшие на крышу дома в Брюсовом переулке: ему и другим артистам Большого театра выдали специальные рукавицы. А супруга певца, по профессии врач, занимала во время налетов пост санитарки.

Кому, как не Рейзену, было хорошо известно, какую важную роль играет музыка в боевых условиях для поднятия морального духа солдат. Во время Великой Отечественной войны Марк Осипович много раз выступал перед ранеными — Большой театр тогда взял шефство над госпиталем в Лефортове. Артисты театра давали там концерты чаще, чем в других местах. Выезжал он и на фронт в составе концертных бригад, относясь с этому с огромной ответственностью. А в 1943 году в Доме Союзов состоялся концерт певцов Большого театра для москвичей, многие из которых принесли с собой клавиры русских опер. В концертном исполнении прозвучали отрывки из опер. Рейзен спел партию Досифея из оперы «Хованщина». Концерт транслировался по Всесоюзному радио. Участвовал Марк Осипович и в концерте английской музыки, устроенном для союзников. А список наград певца пополнился медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.».

В составе фронтовых бригад выезжал на фронт и Асаф Мессерер. Он запомнил одну из таких поездок, недалеко от Москвы. Беспокойная ночь в офицерской комнате, где из громкоговорителя каждые десять минут раздавался приказ: «Лейтенант Иванов (Петров, Сидоров...), срочно явитесь на командный пункт!» Артисты глаз не сомкнули — попробуй усни тут! А утром они выступали перед солдатами, уходившими, быть может, в свой последний бой. Одним из авторов этих концертных программ был драматург Николай Эрдман, благодаря которому рождались яркие и остроумные спектакли, в их подготовке участвовали Сергей Юткевич, Касьян Голейзовский, Петр Вильямс, Александр Свешников, Михаил Тарханов. А ведущим был еще совсем молодой Юрий Любимов, служивший во время войны в ансамбле песни и пляски НКВД.

Когда в октябре 1941 года основная труппа Большого театра эвакуировалась в Куйбышев, Москва не осталась без оперы и балета. Вскоре начались спектакли в филиале театра на Большой Дмитровке. Здесь выступали те артисты, кто не покинул прифронтовую столицу. Тяжело им было жить в условиях карточной системы, когда продукты отпускали по урезанным нормам военного времени. Но в Ленинграде со снабжением было еще хуже, и об этом знали, а посему не роптали, получая более чем скромный обед. «Я никогда больше не слышал такого выражения, как “размножать суп”. Один обед выдавался на руки из столовой, и мы с женой добавляли кипяток в тарелку супа, чтобы всей семье в четыре человека хватило бы по тарелке супа», — свидетельствовал тенор Анатолий Орфенов. Участники спектаклей в филиале Большого театра с нетерпением ждали, когда им принесут по бутерброду. Обстановка была фронтовой — военную тревогу объявляли по пять раз на дню, но по вечерам в затемненном филиале загорались люстры, открывался буфет для публики, среди которой встречалось немало военных.

Суламифь Мессерер вернулась в прифронтовую Москву из куйбышевской эвакуации поздней осенью 1941 года для участия в балете «Дон Кихот». Директор филиала Михаил Габович выхлопотал для артистов особый паек, названный ими «эликсир веселья»: полбуханки хлеба в день и бутылка вина на неделю. «Трапезы наши, — вспоминала балерина, — становились в определенном смысле библейскими: вкушали хлеб, макая его в вино. Захмелеешь чуток — и, глядишь, уже сыт. Можно идти танцевать на пуантах. Не знаю, страдал ли баланс, но легкость ощущалась необыкновенная. Новая методология в балете, о которой теоретики почему-то до сих пор молчат». И при таком рационе артисты еще умудрялись выступать на сцене. Многим артистам помогли пропуска в ресторан «Арагви» на улице Горького: здесь кормили и консерваторскую профессуру, и участников фронтовых бригад. Леонид Утесов после войны вспоминал, что никогда потом он нигде так вкусно не обедал, как в «Арагви».

Активную концертную деятельность развили фронтовые бригады Кировского театра. Одна из балерин вспоминала: «Танцевать приходилось везде: на аэродроме, на палубе, в траншеях, на болотах... Ноги увязали в топкой почве. Концерты прерывались неоднократными тревогами и снова после отбоя продолжались». В архиве Мариинского театра хранится старая фотография, датированная 22 января 1942 года. На ее оборотной стороне читаем надпись: «Народной артистке РСФСР Преображенской С.П. от личного состава части капитана Астахова. В память о днях Великой Отечественной войны».

Софья Петровна Преображенская не только замечательная певица, но и героический человек. Она не уехала в эвакуацию из блокадного Ленинграда, дав более полторы тысячи концертов для жителей города. Преображенская не случайно была награждена боевым орденом Красной Звезды, медалями «За оборону Ленинграда» и «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.», а также знаком «Отличнику здравоохранения». Дело в том, что певица не раз во время войны сдавала кровь для раненых. И при этом продолжала выступать. На одном из концертов в Кронштадте ее истощенные голодом коллеги-мужчины не смогли окончить выступление, уйдя за кулисы. Собрав все силы, Софья Петровна вышла к морякам, исполнив под баян жизнеутверждающие песни Дунаевского. Надо было видеть, как принимали ее зрители!

Преображенская пела на передовой, а дома в холодной квартире ее ждали четверо детей. И потому, когда порой после концертов командиры приглашали артистов на скромный ужин, Преображенская почти ничего не ела. Она ставила на колени небольшую открытую сумку, потом подносила ко рту кусочек и, вместо того чтобы откусить, роняла его в сумку. Как вспоминал сын певицы, «по возвращении домой мама делила эти кусочки между нами. Очень нам всем помогла ее поездка в Кронштадт. После одного из концертов на корабле командир, узнав, что у нее четверо детей в Ленинграде, приказал выдать ей буханку белого хлеба и килограмм макарон. Макаронный суп и кусок белого хлеба — это было что-то невероятное». Хлеб был настоящий, довоенный, муку для него водолазы доставали из затопленного во время бомбежки линкора «Марат». О себе певица говорила просто: «С первого дня войны я чувствую себя мобилизованной». В концертах Софья Петровна пела арии из опер, романсы, русские народные песни. А ее любимой песней была «Липа вековая».

Лирический тенор Иван Нечаев выступал на сцене Кировского театра с 1928 года, заслужив любовь преданных поклонников. Он пел Юродивого в опере «Борис Годунов», Баяна в опере «Руслан и Людмила» и многие другие партии. А во время Ленинградской блокады его голос помогал голодным и истощенным людям выживать. «Мысленно я часто переношусь в то страшное время. Вижу себя бессильного, вижу жену, дочь, сына, слышу стонущие звуки сирены, зловещее гуденье немецких самолетов, визг фугасных бомб. Это все смерть и разрушения. Но вот после отбоя воздушной тревоги мы вновь слышим живой голос диктора: “Слушайте Ивана Нечаева”» — так писал один из блокадников, благодаривший певца: «Вы песней спасали нас от смерти, бодрили, вливали новую, свежую струю жизни. И за это за все Вы нам дороги до конца наших дней». Слова искренней признательности Ивану Нечаеву могли бы повторить многие ленинградские семьи, пережившие блокаду.

Прима-балерина Татьяна Вечеслова выходила на сцену Кировского театра почти четверть века. Во время Великой Отечественной войны она была зачислена в Шестую фронтовую бригаду, в составе которой выезжала на передовую, как тогда говорили, «для культурного обслуживания бойцов, командиров и политработников». Бригада была сформирована в Перми, где в эвакуации находился Кировский театр. Татьяна Михайловна рассказывала: «Нам объявили, что 23 февраля 1943-го мы должны быть на Ленинградском фронте, а до этого заехать в Ленинград на две недели, чтобы обслужить корабли и военные части. И вот выдали обмундирование, состоящее из овчинного тулупа, шапки-ушанки, ватника, штанов и гимнастерки. У меня вид был скорее комичный, чем внушительный». Бригада Кировского театра одной из первых приехала в Ленинград после начала блокады, а путь тогда был единственный — по Дороге жизни, ледовой трассе, пролегающей по льду Ладожского озера. Дорогу жизни постоянно бомбили немцы, то и дело грузовики уходили под лед вместе с их пассажирами. Это было очень опасно, но попасть в родной Ленинград артистам было необходимо.

Наиболее часто Вечеслова исполняла во фронтовых концертах русский танец из балета «Конек-Горбунок», а также лезгинку, которой обычно заканчивалось выступление бригады. А самым памятным стал концерт для воинов Ленинградского и Волховского фронтов, прорвавших блокаду Ленинграда и соединившихся 18 января 1943  года. Уже стемнело, зимой солнце садится быстро. Но ни холод, ни сама боевая обстановка не помешали выступлению. «На поляне находилась землянка, где мы и давали концерт. Самым примечательным было освещение: на маленькой эстраде с двух сторон стояли бойцы и весь концерт держали в руках гильзы от снарядов с горящим керосином», — вспоминала балерина. С того самого дня Ленинград вновь оказался связан со всей страной сухопутной дорогой, что спасло многих жителей от голодной смерти.

Народный артист Советского Союза Давид Ойстрах пользовался огромной любовью зрителей. Он стал одним из самых популярных исполнителей скрипичной музыки еще до Великой Отечественной войны, после начала которой интенсивность его концертной деятельности нисколько не снизилась. Только теперь выдающийся музыкант играл на скрипке перед уходящими на фронт бойцами, а также перед ранеными в госпиталях. В марте 1943 года Ойстрах выступал в блокадном Ленинграде. 21 марта в Ленинградской филармонии состоялся совместный концерт Ойстраха со скрипачом Яковом Заком. Было холодно, филармония не отапливалась. Зрители сидели в верхней одежде — было немало военных, моряков, орденоносцев. Зак играл в первом отделении, Ойстрах — во втором. Играл превосходно. Зал был заполнен до отказа: ленинградцы соскучились по классической музыке!

Вдруг послышалась пушечная пальба — это зенитные орудия отражали налет фашистской авиации. Немцы словно догадались, что в эту минуту в блокадном Ленинграде люди собрались на концерт в филармонии. Но начавшаяся воздушная тревога нисколько не смутила Давида Ойстраха, продолжавшего играть на скрипке. Зрители насторожились, а Ойстрах лишь посмотрел на какую-то девушку, улыбнулся ей и продолжал играть. Очевидец вспоминал: «Грохот нарастал, и в зале возникло минутное замешательство. Публика стала отвлекаться, но музыкант как ни в чем не бывало продолжал играть. И только, чуть улыбаясь, следил за публикой. Стрельба шла вовсю. Стекла окон дрожали. Ойстрах, видя, что слушатели не покидают своих мест, продолжал исполнение. Лицо музыканта вновь приняло сосредоточенное выражение. Не обращая внимания на обстрел, скрипач закончил свое выступление». Гром аплодисментов оказался сильнее звуков авианалета. Благодарные ленинградцы не отпускали Ойстраха, сыгравшего на бис. А когда ведущий концерта объявил о присуждении ему Сталинской премии, зрители устроили артисту бурную овацию. Тот концерт запомнился на всю жизнь — и самому Давиду Ойстраху, и всем, кто был в зале.

Не иначе как подвигом можно назвать работу во время блокады Ленинградского театра музыкальной комедии. На протяжении всех 900 дней труппа театра давала спектакли для горожан, моряков-балтийцев и воинов Красной армии, несмотря на вражеские обстрелы, голод и холод. Благодаря театру музыкальной комедии духовная жизнь в окруженном городе не просто теплилась, она была очень активной и разнообразной. Достаточно взглянуть на старое фото, сделанное в дни лютой блокадной зимы, на котором мы видим очередь за билетами. Трамваи не работают, свет то и дело отключается, а люди все равно затемно приходят со всех концов города к театральной кассе. В театре были аншлаги, а билет можно было если не купить, то уж точно обменять на дневную хлебную норму. Такова была тяга ленинградцев к искусству. В первый блокадный сезон театр представил зрителям шесть премьерных спектаклей, среди которых «Марица», «Три мушкетера», «Продавец птиц».

Большим событием стала постановка оперетты по пьесе Всеволода Вишневского «Раскинулось море широко». Действие героической комедии разворачивается в блокадные дни. А премьера пришлась на праздник — 7 Ноября 1942 года. В тот день немцы особенно часто обстреливали Ленинград, но занавес в театре музыкальной комедии все равно поднялся. Война и смерть постоянно напоминали о себе: из почти трехсот сотрудников театра погибло более ста человек. Зрители умирали во время спектаклей, как и истощенные артисты. И потому в театре был организован морг. Вот такое страшное соседство. Но что значит великая сила искусства! Артисты выходили на сцену даже при минусовой температуре в неотапливаемом зале, одна бомбежка следовала за другой, но спектакли все равно продолжались. Мужество артистов и смелость зрителей превосходили все усилия гитлеровцев по уничтожению великого города. Немцы и представить себе не могли, что в блокадном Ленинграде показывают оперетты. Всего за время блокады спектакли театра посетило более одного миллиона трехсот тысяч зрителей.

Чудом выжила в блокаду и Галина Вишневская. Она была кавалером многих отечественных и зарубежных наград, и в том числе одного из высших орденов нашей страны — «За заслуги перед Отечеством» всех четырех степеней. А первую свою награду она получила во время Великой Отечественной войны — медаль «За оборону Ленинграда». Весной 1942 года полуживую Галину Вишневскую чудом спасли от голодной смерти совершенно посторонние люди. Это были женщины, ходившие по ленинградским квартирам и искавшие, есть ли кто живой. А было ей тогда всего пятнадцать лет. И стала она служить в отряде местной противовоздушной обороны: 400 женщин, живших на казарменном положении. Командирами были старики, оставшиеся в блокадном городе, не пригодные к фронту. Галина Вишневская стала получать военный паек. Выдали ей и специальную форму — серо-голубой комбинезон. «Я ожила среди людей» — так позднее вспоминала эти дни Вишневская.

Она дежурила на вышках, сообщая в штаб ПВО, в каком районе видны вспышки и пламя пожаров. Бойцы отряда выезжали на помощь пострадавшим от бомбежки: откапывали заживо погребенных под завалами, оказывали первую медицинскую помощь. Тяжелый и невыносимый труд лег на хрупкие женские плечи. «Мы ломали, разбирали деревянные дома на топливо и раздавали дрова населению. Техники, конечно, никакой не было. Руки, лом да лопата», — рассказывала Галина Павловна. Но главное, что бойцов отряда кормили каждый день: на завтрак 300 грамм хлеба, кусочек сахара и 20 грамм жира. На обед полагался суп, а на ужин каша. Уже можно было жить... и петь. После тяжелого трудового дня юная Галина Вишневская отправлялась в джаз-оркестр ближайшей воинской части. И откуда только силы брались! Вечерами оркестр выступал на военных кораблях и в землянках. Признательные слушатели-моряки делились с солисткой джаз-оркестра последним. А днем она таскала на собственном горбу бревна и булыжники. Не боясь надорваться, девушка берегла руки, потому что верила, что обязательно будет артисткой. Так и случилось. С 1952 года Галина Вишневская выступала на главной сцене страны — в Большом театре Союза ССР.

Свой вклад в победу над врагом внесли и композиторы. В Ленинграде начал работу над Седьмой симфонией Дмитрий Шостакович... Музыковед Исаак Гликман вспоминал, как быстро его друг Шостакович начал ее сочинять. Еще в субботу 21 июня 1941 года они договорились, что 22-го пойдут на футбол. Выходной день обещал быть замечательным. А как же иначе: сразу два футбольных матча! Их надо посмотреть непременно! А после футбола — в ресторан... Болельщиком Шостакович был истовым, футбол был его самой главной страстью в жизни. Но судьба распорядилась по-другому: в воскресенье началась война. И стало не до футбола. С того дня друзья виделись крайне редко: один был занят на оборонных работах, состоя в ополчении, другой дежурил на крыше консерватории, туша немецкие бомбы-зажигалки.

Однажды в начале августа Дмитрий Шостакович позвонил Исааку Гликману, пригласив домой, на Большую Пушкарскую. Гликман увидел друга сильно изменившимся: «День был пепельно-серый, грустный. Голод еще не коснулся Ленинграда, но Шостакович выглядел сильно похудевшим. Худоба, как мне почудилось, увеличила его рост, вытянула его фигуру, ставшую хрупкой, вверх. Лицо его было неулыбчивым, хмурым, задумчивым. Он сказал, что ему захотелось повидать меня и показать начало задуманного им сочинения, которое, быть может, никому не понадобится, раз свирепствует такая небывалая война. После минутного колебания он сел за рояль и сыграл возвышенно-прекрасную экспозицию Седьмой симфонии и тему вариаций, изображающую фашистское нашествие. Мы оба были очень взволнованы». Наступило молчание. Шостакович сказал: «Я не знаю, как сложится судьба этой вещи, досужие критики, наверное, упрекнут меня в том, что я подражаю “Болеро” Равеля. Пусть упрекают, а я так слышу войну». Симфония № 7, известная также как «Ленинградская», стала творческим подвигом композитора, его выдающимся моральным вкладом в Победу. Первые три части он сочинил в сентябре 1941 года в блокадном Ленинграде, закончив произведение в декабре 1941 года в Куйбышеве. В этом городе прошла и премьера 5 марта 1942 года.

«Пламя Парижа», «Бахчисарайский фонтан» — эти балеты Бориса Асафьева хорошо известны зрителям, куда как менее часто исполняются «Песни печали и слез». И это вполне объяснимо — мировая премьера этого произведения Асафьева состоялась в 2014 году. Композитор сочинял эту музыку в блокадном Ленинграде, пережив самые трудные месяцы зимы 1941/42 года. В сентябре 1941 года Асафьев переехал со своей ленинградской квартиры — ему с женой отдали под жилье одну из артистических уборных Александринского театра. Все меньше становились нормы выдачи хлеба, иссякали силы, но Борис Владимирович упорно занимался творческой работой. Его заинтересовал интонационный анализ оперы «Евгений Онегин». А между тем наступил декабрь, непривычно морозный в этот страшный год. «Я старался не терять времени и работал без устали, — свидетельствовал Асафьев. — Но декабрь брал свое, а с ним и холод и голод, а за ними страшная тьма. Александринский театр замерзал. Все чаще и чаще потухал свет. Система отопления стала. Смертные случаи участились. А работать хотелось, как никогда».

Самочувствие Асафьева резко ухудшилось. Хлеба было все меньше, да и тот, что выдавали, трудно было назвать хлебом, ибо, помимо ржаной обойной муки, состоял он из пищевой целлюлозы, жмыха, обойной пыли, хвои. Спасал кипяток. Асафьев решил побольше лежать, «чтобы сохранить тепло в себе и обходиться без лишнего света». Лежа во тьме, он пробовал сочинять музыку. «Приходили тексты с фронта, рос спрос на песни, наконец удалось найти среди знакомых и слушателей моих учеников», — вспоминал Асафьев. Сочинение музыки спасло его. «В моменты появления света я стал записывать мысли об интонации, почти афористически, спеша схватить их, как светящиеся в мозгу точки», — рассказывал композитор. Лишь в 1943 году Асафьеву удалось переехать в Москву, в столице он возглавил научно-исследовательский кабинет при Московской консерватории. Знаком всеобщего признания выдающихся заслуг Асафьева в музыковедении стало избрание его действительным членом Академии наук СССР.

«Все мы горели тогда желанием доказать, что хотя идет война... дух народа крепок» — эти слова принадлежат Араму Хачатуряну. Во время Великой Отечественной войны композитор не только выступал в воинских частях и госпиталях, но и активно работал в различных музыкальных жанрах, написав музыку к спектаклям и кинофильмам, песни, марши, сюиты. Самым известным его произведением, созданным в эти тяжелые годы, стал балет «Гаянэ», музыка к которому была написана в 1942 году в эвакуации в Перми. «Жил я на 5-м этаже в гостинице “Центральная”. Когда я вспоминаю это время, я снова и снова думаю, как трудно тогда приходилось людям. Фронту требовались оружие, хлеб, махорка... А в искусстве, пище духовной, нуждались все — и фронт, и тыл. И мы, артисты и музыканты, это понимали и отдавали все свои силы. Около 700 страниц партитуры “Гаянэ” я написал за полгода в холодной гостиничной комнатушке, где стояли пианино, табуретка, стол и кровать. Мне тем более это дорого, что “Гаянэ” — единственный балет на советскую тему, который не сходил со сцены четверть века...» — так вспоминал Арам Ильич.

Премьера «Гаянэ» прошла в декабре 1942 года в Перми, куда была эвакуирована труппа Кировского театра. Успех снискал и «Танец с саблями». Композитор вряд ли предполагал, что, написанное всего за несколько часов по просьбе директора театра, это выдающееся музыкальное произведение отправится в дальнейшем в самостоятельное плавание по всему миру, став самым известным сочинением Хачатуряна. Сталинскую премию за балет «Гаянэ» автор передаст в Фонд обороны. А в 1943 году Арам Хачатурян закончил полную трагизма Симфонию с колоколом, воплотившую в себе беззаветную веру в Победу над мировым злом — фашизмом. Композитор называл симфонию реквиемом гнева и протеста против войны и насилия, олицетворявшим все, «что люди думают и чувствуют сегодня». Премьера Симфонии с колоколом состоялась в освобожденном от блокады Ленинграде в апреле 1945 года, в Большом зале филармонии.

Не раз выезжал на фронт и Тихон Хренников. В январе 1945 года вместе с Матвеем Блантером они находились на 1-м Белорусском фронте, в 8-й гвардейской армии генерал-полковника Василия Чуйкова, отстоявшего Сталинград. Чуйков очень любил музыку. Он упросил композиторов остаться в его армии, чтобы те выступали перед бойцами, поднимая боевой дух. Три месяца они находились среди солдат, в гуще наступавших советских войск. И вот однажды в армию привезли новую кинокартину — «В шесть часов вечера после войны», к которой написал музыку Тихон Хренников. Вместе с солдатами он впервые смотрел этот фильм. Кинозал устроили прямо на поляне, вечером. Зрители уселись кто где, а то и прямо на земле. Просмотр стал для Хренникова потрясением: «Люди, которые сейчас пойдут в бой, смотрели, как это будет, после победы, когда они встретятся на кремлевском мосту с любимыми, везде песни, смех — счастье! Я сидел между ними совершенно завороженный. Меня гордость обуревала, а с другой стороны, я готов был рыдать от жалости, понимая, что многие из бойцов смотрят картину, которую больше никогда не увидят».

А больше всего Тихону Хренникову запомнилось 30 апреля 1945 года, когда он оказался в штабе Василия Чуйкова, став свидетелем переговоров советского командования с начальником немецкого Генерального штаба генералом Кребсом, сообщившим о самоубийстве Гитлера. Как вспоминал Тихон Хренников, Кребс стал просить перемирия. И тогда генерал Чуйков связался по телефону с маршалом Георгием Жуковым, а тот в свою очередь с Иосифом Сталиным. Ответ Верховного главнокомандующего был категоричным: «Никаких переговоров. Безоговорочная капитуляция!» А тем временем наступило 1 мая. Ранним утром лейтенант Берест, сержант Егоров и младший сержант Кантария водрузили над Рейхстагом штурмовой флаг 150-й стрелковой дивизии, известный нам сегодня как Знамя Победы. Штурм Рейхстага закончился 2 мая 1945 года. В этот день Тихон Хренников сфотографировался у горящего Рейхстага на память. А 10 июля 1945 года Знамя Победы было передано в Центральный музей Вооруженных сил СССР в Москве на вечное хранение.

Представители советской творческой интеллигенции не только были участниками фронтовых бригад, они активно пополняли Фонд обороны, созданный в 1941 году за счет пожертвований граждан. Известные артисты, музыканты, композиторы считали своим моральным долгом перечислить полученные ими во время Великой Отечественной войны Сталинские премии на нужды армии и флота. Всего было учреждено три степени Сталинских премий, денежное выражение которых составляло 100, 50 и 25 тысяч соответственно. Присуждение премий во время войны не прекращалось. Перечисление премий в Фонд обороны приобрело массовый характер, о чем можно узнать из периодической печати тех лет.

Перелистаем и мы страницы газет: «Дорогой Иосиф Виссарионович! Приношу горячую признательность советскому правительству за столь высокую оценку моей артистической деятельности. Беззаветно любя свою великую Родину, от всего сердца вношу причитающуюся мне премию в сумме 100 000 рублей в Фонд Главного командования. Народный артист СССР Александр ПИРОГОВ». Сталинскую премию второй степени передал в Фонд обороны и народный артист РСФСР Никандр Сергеевич ХАНАЕВ. А вот еще одна, на этот раз коллективная телеграмма: «Принося горячую благодарность советскому правительству за высокую оценку нашей работы в спектакле “Вильгельм Телль”, поставленном Большим театром СССР в Куйбышеве, и движимые чувством беззаветной любви и преданности к нашей Родине, мы передаем присужденную нам премию в сумме 100 000 рублей в Фонд Главного командования на постройку эскадрильи “Лауреат Сталинской премии”. Дирижер МЕЛИК-ПАШАЕВ, певцы КРУГЛИКОВА, ШПИЛЛЕР, БАТУРИН, режиссер-балетмейстер ЗАХАРОВ, художник ВИЛЬЯМС». На пожертвованные деятелями советской культуры средства сооружались танки, самолеты, катера. Поступали средства и из-за границы: Сергей Рахманинов внес свой вклад в Фонд обороны, написав: «От одного из русских посильная помощь русскому народу в его борьбе с врагом. Хочу верить, верю в полную победу». На деньги Рахманинова был построен боевой самолет.

В воспоминаниях многих ветеранов и дошедших до нас письмах участников Великой Отечественной войны можно найти упоминание о кинофильме «Концерт — фронту», снятом на Центральной студии кинохроники в 1942 году. Эту картину в жанре киноконцерта демонстрировали на фронте в короткие часы передышки между боями с помощью передвижных киноустановок. Не всегда и всюду могли доехать фронтовые концертные бригады. А фильм этот предоставлял бойцам и командирам прекрасную возможность увидеть любимых артистов, пускай и на кинопленке. В тяжелых условиях войны, когда каждая минута для солдата могла стать последней, кинокартина поднимала боевой дух, производя очень сильное эмоциональное впечатление. Снимался фильм в Москве к 25-летию Октябрьской революции. В нем принимали участие Иван Козловский, Максим Михайлов, Ольга Лепешинская, Клавдия Шульженко, Игорь Ильинский, Михаил Царев, Михаил Румянцев, Леонид Утесов, Михаил Пуговкин и другие артисты. А ведущим киноконцерта был Аркадий Райкин в роли киномеханика, с шуткой и по-доброму предварявший выступления его участников.

По сценарию Алексея Каплера, киноконцерт должен был состоять из произведений самых разных жанров. В частности, Краснознаменный ансамбль песни и пляски Красной армии под руководством Александрова исполнял песни «Священная война» и «Вася-Василек». Иван Козловский спел арию из оперы «Паяцы», а в дуэте с Максимом Михайловым они спели русскую народную песню «Яр-хмель». Михайлов исполнил и песню «Вдоль по Питерской». Лидия Русланова порадовала песнями «Ах ты, степь широкая» и «Светит месяц». Чтец, артист Малого театра Михаил Царев прочитал пронзительное стихотворение Константина Симонова «Убей его». И наконец «Синий платочек». Эта песня, именно в исполнении Клавдии Шульженко, считается символом Великой Отечественной войны, причем с тем текстом (а их было несколько), который и остался запечатлен в кинофильме:

Помню, как в памятный вечер

Падал платочек твой с плеч,

Как провожала и обещала

Синий платочек сберечь.

А когда фильм «Концерт — фронту», длившийся почти час, кончался, бойцы просили повторить его сначала... Так воевало искусство. И восемьдесят лет спустя мы воздаем должное тем, кто доблестно и мужественно приближал победу на фронте и в тылу.