* * *
Может, я не Божья дудка,
Может, и не с неба глас,
И любая незабудка
Благородней во сто раз.
Может, я — с болота крики,
Жизни жуткий черновик,
Голос всей природы дикий.
Он и страшен, и велик.
Зачеркни его попробуй.
Он припомнит, отомстит...
Лучше ты его не трогай.
Пусть он стонет... Пусть вопит.


Болотные песни

Не чудо ли, живы болота
под боком у самой Москвы!..
— В болото? Была нам охота! —
И нос отворотите вы.

Я вас понимаю — так скверно:
вода до пупа, комары
и разная прочая скверна —
                       бр-ры!

Да, явно вы шиты не лыком.
Сидите в тепле, так и быть.
Не ваше, знать, дело — курлыкать,
болотную воду мутить.

А я соберусь. Может, завтра.
Повешу за плечи мешок,
в него — немудрящий завтрак,
огонь, карандаш, гребешок —

на счастье, как встарь говорили, —
да встану пораньше... и вот
прекрасная бабка Ирина,
как знала, стоит у ворот...

Мы с нею чуток посудачим,
чайку на дорогу попьем
и напрямик, наудачу
небыстро в болото попрем.

Болото в морошкиных звездах.
Болото в черничных слезах.
Полнеба шевелится в ведрах
и столько же — в наших следах.

Но это еще не охота!
Оно вот сейчас и пойдет,
когда посредине болота
Ириша моя запоет,

Ириша моя закурлычет —
ну что там твои журавли! —
без пропусков и без кавычек
болотные песни свои.

И больше такого полета
нигде не подсмотрите вы...
Не диво ли, живы болота
под боком у самой Москвы!


Там

Тишины хрустальной звон
               там.
Дождь, счастливый, как ребенок,
               там.
Смех лягушек из болота
               там.
Крыльев шум в пылу полета
               там.
Все, что тешит и ласкает,
               там.
Все, чего мне не хватает,
               там.
Почему не исчезаю? Почему я
               есть?!
Все, кого мне не хватает,
               здесь.


Старое платье

Я улетаю! Я улетаю!
Где мои крылья?
Долой его, прочь
скользкое и нелюбимое платье.
Я улетаю. Прекрасна ночь!

...А прилетела,
а прилетела —
тезка Марья молчит из угла, —
старое платье
надеть не сумела,
старое платье
надеть не смогла.

Вот ведь что плохо.
Вот ведь в чем дело —
старое платье надеть не смогла.


Невозбранное

Небо — звездами вытканный луг.
Промеж них пустота нешутейная;
звездных масс первобытный загул
всех зовет в заведенье питейное.

Пьет душа! Квас не ухает в нос
иль другие напиточки прыткие.
Нас щедрее купальских рос
наполняет луна напитками.

Наполняемся звездами всклянь,
не насмотримся, не надышимся...
На прощанье, как нас ни аркань,
вновь глазами по небу распишемся.

После здешних трясин и потерь
не поймешь ли ты Книгу великую!
Твердь небесная — истинно твердь.
Я по ней хлопочу, ей курлыкаю.


* * *
Написать бы как у Тютчева:
«Есть в осени первоначальной...»
Ничего не надо лучшего,
только этот звон венчальный
звука, ритма и наития.
Что сердечно — то открытие.


Фотография

Одари меня бережным взглядом,
отголоском хорошей песни,
с фотографии — где мы рядом,
с фотографии — где мы вместе.

Жизнь как жизнь: без поправок и лести.
Даже это большая награда —
фотография — где мы вместе,
фотография — где мы рядом.

Словно птица над вымершим садом,
словно птица с осеннею вестью,
фотография — где еще рядом,
фотография — где еще вместе.


Одинокий всадник

Хвойный и ольховый,
свежий, сквозняковый
лес какой-то лисий,
просветленный весь.
Это дивный мастер,
это Дионисий
красками святыми
поработал здесь.

Яблонька сухая
на холме плечистом.
Жизнь бесповоротна.
Но витает дух!
Всадник одинокий
скачет в поле чистом...
Конник ли небесный?
Колька ли пастух?