Памяти Александра Хабарова (1954–2020)

Мешая земное и бессмертное, писал «Из жизни ангелов»:

Ты мне досталась по ленд-лизу

Во время Третьей мировой.

Ты помнишь, шел я по карнизу

Над обожженной мостовой,

А ты летела в платье белом,

Разбив оконце чердака,

Но овладела смертным телом

Моя бессмертная рука.

Легкое стремительное счастье наполняло иные созвучия Александра Хабарова, будто не было лет заключения, а потом смен низовых работ.

Поэт работает истопником, но это проходит. Хабаров не боялся жизни, вторгаясь в разные ее области: был преподавателем, репортером, обозревателем... все вместить, все успеть.

Мы познакомились в котельной,

где я служил как истопник,

и труд мой был почти бесцельный —

к такому я давно привык...

Я кланялся своим лопатам,

крепил выносливость углем

и сочинял отборным матом

стихи о будущем своем.

Бывает, и энергия злости может вести, а может — великолепное презрение к неудачам, полет — поверх барьеров, все равно — счастье необходимо, оно — альфа человеческих стремлений, еще Паскаль свидетельствовал об этом.

Сильной и крепкой выделки стихи предлагал Хабаров, и сам был таким — сильным и крепкой выделки.

Мощная метафизика, даже мистика перехватывает стихи золотящими лентами смысла:

Я прочел на странице семьсот
                                               двадцать два,

Что из желтых костей прорастает трава

И не выжечь ее сквозняками,

А однажды и люди воспрянут из пут,

И сквозь черное небо они прорастут,

Облака раздвигая руками.

Словно слово ратоборствует смерть; в определенном смысле поэзия есть вариант победы над ней, вездесущей, и, сколь бы ни была сильна, поэт, исполнив свои песни, ведь остается в них.

Шаровые бездны манили Хабарова, словно и мыслившего иногда облаками.

Веками.

Бессмертьем.

Воздушно решал проблемы правды и лжи, творя легкие, как пух, созвучия:

Хорошо на Ай-Петри,

Хоть и выше — Тибет...

Торжество геометрий

Там, где Родины нет...

Ветер лижет подножья,

Дремлет в сердце змея.

Правда — горняя, Божья...

Ложь — земная, моя...

Как пух, как свет.

Мерцал Тибет, храня тайны свои, возможно, и коды бессмертия.

Змея? Вероятно — мудрости, не опасна такая, напротив.

Воздуха много в поэзии Хабарова.

Метаморфозы свои, равно страдания описывает с усмешкой:

Не от тяжких трудов,
                                         а от легкой руки

я пальто заложил и продал башмаки;

вот уж тело висит на костях
                                                  барахлом —

приценился какой-то к нему
                                                    костолом...

В ход пошли пепелище, жилище,
                                                             трава;

песней звякнула медь — разменял
                                                       на слова.

Ночь сменял на зарю, а зарю —
                                                     на пальто.

Ну и кто я теперь? А теперь я —
                                                            никто.

Мол, посмотрим еще — кто кого, да и вообще — бабушка надвое сказала.

Кто решил, что надо умирать?

Стих вьется, энергично-глагольный, вместе — туго наполненный существительными, сам существенен, никакой игры.

И — всё игра.

Пусть обстоятельства закручивают свои петли, а мы попробуем переиграть их.

Русь поездная возникала:

Луна в окошке мутном,

Чаёк в стакане синем.

Легко в вагоне утлом

Нырять в волнах России.

То проводница плачет,

То тетя режет сало,

То дядя с полки скачет —

Ему стакана мало.

Особость пути, особенность его повествования — под стук поездных колес, чья энергия завораживает.

Энергия густела в поэзии поэта.

Она вела его — чудесная энергия золотящихся слов, и, разбив свой словесный сад, построив свой метафизический мост над бездной, он ускользнул в небеса, оставшись созвучиями.