В последние годы незаметно, словно бы само собой, без уведомлений и разъяснений, самочинно, как принято говорить, явочным порядком явились в писательской среде люди, звучно назвавшие себя организаторами литературного процесса. На их счету уже немало славных дел, в том числе изобретение книжной ярмарки нового формата, на которой и ввели в литературный оборот понятие «писатели-организаторы». Что кроется за этим оксюмороном, вопрос любопытный, однако второстепенный. Важнее другое: обилие менеджеров, наплодившихся в сфере словесности, побуждает разобраться в том, что же это такое — современный литпроцесс, который вдруг затребовал многочисленных управленцев для его организации? О чем вообще идет речь — о литературе как таковой или же о суете мероприятий вокруг литературы?

Эта проблема особенно интересна сейчас, когда идет становление единого Союза писателей России и корпоративное сплочение литераторов разных течений и взглядов требует ясного понимания сути литературного процесса. В конечном итоге именно он создает общее пространство отечественной словесности, формируя творческую среду.

Есть и еще одна причина внимательнее вглядеться в этот вопрос. Суть и содержание литпроцесса не есть нечто навечно застывшее. Меняются времена, возникают новые средства общения, и вместе с ними обновляются неписаные правила взаимодействия писателей, позволяющие литературной среде при всем ее немыслимом разнообразии оставаться единым целым. А нынешняя эпоха цифровизации особенно богата по части всевозможных перемен, которые создают новую литературную реальность и неизбежно накладывают отпечаток на бытование писательского сообщества.

Что изменилось?

Впрочем, согласно традиции, танцевать положено от печки. И, размышляя на эту тему, невозможно обойтись без воспоминаний о том, как понимали литературный процесс во времена Союза писателей СССР. У меня на этот счет свои «ретро», а если сказать честно — острая ностальгия.

Помнится, в середине 60-х журнал «Москва» опубликовал повесть Василия Рослякова «От весны до весны», и по шестому этажу «Комсомольской правды», где я тогда работал, зашелестело: «Надо читать! Обязательно!» А в том дело, что Росляков написал о событиях на факультете журналистики МГУ в период хрущевской «оттепели» через персонажей, хорошо узнаваемых выпускниками журфака, — отсюда и ажиотаж. Меня на сей счет просветил Володя Чивилихин, лидер писательского поколения тогдашних сорокалетних, редактор отдела культуры «Комсомолки». Когда он вел номер, я дежурил по спортивному отделу, и в поздний час ожидания подписных полос Володя звонил, произнося одно слово: «Жду!» Это означало, что фигуры на шахматной доске уже расставлены, он был фанатом блица. В какой-то из вечеров Чивилихин и сказал, что писатели будут обсуждать повесть Рослякова и что мне полезно послушать их шумные говорения, всех пускают. Добавил:

— Мы Васе знатный литературный процесс устроим! — В слово «процесс» он вкладывал своего рода «судебный» смысл, имея в виду строгий разбор полетов.

С легкой руки Чивилихина я и оказался в Малом зале ЦДЛ, где обсуждали повесть Рослякова. Суть дискуссии в памяти не сохранилась, но атмосфера того собрания по сей день перед глазами: выступали многие и горячо, зал реагировал бурно, чивилихинский «литпроцесс» подразумевал творческое обсуждение, выходившее за рамки повести. Помню, был спор о допустимости «намеков на личности».

Впоследствии я участвовал в великом множестве таких писательских собраний, где каждый мог высказать свою точку зрения, заявив о себе. Эти горячие говорения, в моем понимании, были очень важной составляющей литературного процесса, ход которого умело направляли «сверху». И со временем я уразумел, что означает понятие «сверху». Если не касаться политики, которую регулировали где-то в кабинетах Старой площади, а вести речь именно о творческих вопросах, то литпроцессом занимались оргсекретари Союзов писателей.

Это были люди, по-своему выдающиеся. О главном орговике СП СССР Юрии Верченко вышла книга воспоминаний. Бывший комсомольский работник, непомерно тучный по комплекции и вечно доброжелательный, он так удачно вписался в писательскую сферу, что 95% литераторов его обожали, а 5% ненавидели — они-то и топтали яростно  его имя, захватывая Дом Ростовых в 1991 году. В Союзе писателей РСФСР, предтече СПР, орговиком был отставной адмирал Зимин, которого неведомо как и где, но очень удачно отыскал Юрий Бондарев и который прекрасно наладил творческую жизнь Союза. В Московской писательской организации оргделами ведал отставной генерал КГБ Ильин, человек с необычной биографией, из бывшей зарубежной резидентуры, пострадавший в худые для него годы. Никто из перечисленных не был профессиональным литератором, но к писателям они относились очень внимательно, двери в их кабинеты всегда были открыты.

А главным достоинством того поколения орговиков было их повышенное внимание к происходившему непосредственно в литературе: они в обязательном порядке просматривали «толстые» журналы, следили за книжными новинками, подмечали новые имена и «сверху» вбрасывали в писательское сообщество темы, идеи и конкретные произведения для обсуждений. Я, человек со стороны, вступивший в СП лишь к сорока годам, в полной мере испытал их внимание. В самом начале 1987 года, до злополучного «яковлевского» Пленума ЦК КПСС, порочно повернувшего перестройку от экономики к политике, вышла моя книга публицистики о первых переменах — «На апрельских ветрах». И Верченко, в то время, наверное, и фамилии моей не слышавший, сразу выхватил ту книгу из потока текущей литературы. Прочитал и немедленно созвал секретариат СП СССР. В кабинете Маркова собрались чуть ли не все секретари — от Бакланова и Коротича до Егора Исаева и Залыгина. Что греха таить, обсуждение было сугубо политическим, в том смысле, что вот, мол, и писатели активничают за перестройку, «Литгазета» дала отчет на половину большой второй полосы. Но это был вполне типичный случай, когда от Верченко шла инициатива обсуждения той или иной книги.

Для меня то обсуждение стало памятным. В книгу вошел опубликованный в «Нашем современнике» большой очерк о Томской области, а председатель СП СССР Георгий Марков был томичом. После обсуждения он велел мне задержаться и минут пятнадцать растолковывал об удачах и просчетах очерка, объясняя свою теорию историзма в литературе.

Такие были времена...

Позднее, познакомившись с Верченко, я понял его методику: он сам очень много читал, но, не имея возможности охватить весь книжно-журнальный окоём, полагался на помощников — прежде всего на доброй памяти Володю Уварова, — которым вменялось следить за новинками литературы, «докладая» обо всем, что может представить широкий интерес. Помню, так же поступал и адмирал Зимин, о котором мое поколение хранит самые добрые воспоминания. С Ильиным я знаком не был...

С особым тщанием тогдашние орговики опекали молодых авторов. Увы, я не прошел эту школу, но по многочисленным рассказам знаю, что Всесоюзные совещания молодых писателей становились в литературной среде очень громкими событиями. Их проводили редко, раз в несколько лет, без четкой периодичности, и готовили очень основательно. Каждое совещание становилось знаменательным и по-своему знаменитым, открывая поросль талантов, — многие известные советские писатели поминают их в своих мемуарах. Отбор участников совещаний был очень строгим, за теми, кого держали на примете, наблюдали несколько лет, а потому совещания становились не сборами подающих надежды новичков, а смотринами тех, кто уже состоялся. И наградой для лучших становился прием в СП. Кстати, если не ошибаюсь, тот же Василий Росляков, фронтовик, выпустивший уже несколько книг, был принят в Союз писателей только в 1956 году.

Помнится еще одна любопытная особенность литературной среды тех лет — ее «насаждали» тоже орговики. При каждом удобном случае они способствовали тесной сплотке писателей старшего и младшего поколений. Это касалось и совместных творческих командировок, и обсуждений книжных новинок, да и просто неисчислимых дружеских встреч по разным поводам.

Конечно, тот идеальный образ прошлого, о котором пишу, надо дополнить реалиями. Все было в то время — и жесткая групповщина, и обидные несправедливости, и толстожурнальные идейные сражения. Жизнь шла своим чередом. Но если вечное и неизбежное бурление литературной среды уподобить неким завихрениям, то можно говорить, что благодаря орговикам общий ход литературы оставался в рамках единого потока. Впрочем, и здесь требуются примечания. Очень хорошо зная, как работал адмирал Зимин — в то время я был секретарем СП РСФСР, — могу сказать, что все его идеи шли от Бондарева. Именно Юрий Васильевич во всем задавал тон, для того и «обогатил» Союз писателей адмиралом, любившим литературу и умевшим работать с писателями.

И еще. Я упомянул лишь три самые громкие фамилии, но так называемые орговики были во многих территориальных СП. Однако их не считали какой-то особой кастой, отдельной категорией писательской среды. Они незаметно и спокойно занимались своим очень важным делом, не привлекая к себе особого внимания. А в дни «страды», будь то совещания молодых или иные крупные литературные мероприятия, оргсекретари временно нанимали на работу достаточно многочисленную «массовку», у них на примете были люди, подчас далекие от литературы, но умеющие решать технические оргвопросы.

Расплывчатого понятия «организатор литературного процесса» в то время не существовало. Возможно, потому, что публичных литературных мероприятий было немного — писательская жизнь бурлила в основном в рамках творческого Союза. Но о писателях много говорили СМИ — чего стоили знаменитые ТВ-встречи в студии «Останкино»! Была не менее знаменитая радиопередача «Писатели у микрофона», которую придумал Феликс Кузнецов и которая шла через редакцию Сергея Есина. А еще было Бюро пропаганды — оно собирало бесчисленные заявки трудящихся на встречи с писателями и по этим заявкам посылало литераторов на заводы, в институты, в колхозы, на стройки. Выступления были платными, для писателей они служили поддержкой в межгонорарный период.

Если, повторюсь, не затрагивать идейные аспекты литературного дела, которые варились на партийных верхах, а вести речь о сугубо творческих вопросах, то, наверное, все перечисленное в совокупности и можно было называть литературным процессом, хотя, повторюсь, такого термина я что-то не припомню. Но литература находилась на острие общественного внимания, и уж извините за моветон, слово «писатель» звучало гордо.

И это главное.

Впрочем, в понятие литпроцесса входила еще одна важнейшая составляющая, на которую орговики «жали» очень настойчиво.

Речь о Диалоге с большой буквы.

Коснувшись этой темы, прежде всего надо вспомнить историю, по сути, политической схватки «Нового мира» с «Октябрем» и «Молодой гвардией». Но о ней так много писано, что повторяться незачем, и упоминаю ее для того, чтобы объяснить любопытную литературную ситуацию «спокойного» десятилетия — с середины 70-х до середины 80-х. Чтобы не допустить новой вспышки идейных страстей в писательской среде и понимая, что писатели — публика неуживчивая, нервная, скандальная, власть активно поддерживала творческий диалог, «выпуская пар» через споры, порой яростные, вокруг конкретных произведений или тематических вопросов. Я в те годы был публицистом и прекрасно помню, какие острые дебаты шли в Малом зале ЦДЛ, например, между «партией плуга» и «безотвальщиками» вокруг докучаевского «чернозема». Сражались и по конкретным «громким» очеркам. А уж обсуждения годовых подшивок «толстых» журналов — по разделу публицистики — и вовсе были регулярными. На VIII съезде писателей доклад на эту тему поручили Анатолию Иванову, автору «Вечного зова», и он включил меня в свою группу — пришлось перечитать три годовые подшивки всех «толстяков», до сих пор хранится гроссбуховская тетрадь с тезисами. И могу с полным правом говорить, что журналы в ту пору вели постоянный диалог по самым различным темам и на своих страницах, и между собой.

О том, что в поэзии обстановка была такая же, я знал, потому что тесно дружил с крупнейшими поэтами того времени, причем разных направлений — от Ахмадулиной и Евтушенко до Друниной и Глушковой. Похоже складывались дела и в прозе. Однажды мы с Валерием Поволяевым с женами поехали на дачу к Зимину, — кажется, в Кратово, не помню, — и там зашел разговор на эту тему. Зимин по-приятельски все объяснил честно. Задача стимулировать диалог поставлена свыше, и по нескольким причинам: чтобы выпускать пар, чтобы писательская среда не расползалась, а в ней «толкали бы друг друга локтями», чтобы снижать градус страстей с идейной полемики до земных проблем, включая, кстати, такие громадные темы, как поворот северных рек.

Ну и как не сказать о критике! В СП СССР за критику «отвечали» два секретаря — традиционалист Озеров и «либерал» Суровцев, и такой расклад отражал нескончаемую писательскую полемику, которая именно за счет диалога велась в цивилизованной форме. «Наш современник» оставался самим собой, «Новый мир» стоял на своих позициях. А главное, диалог вели очно — в ту пору в ЦДЛ проходило немало многолюдных писательских собраний, на которых, нелишне повторить, литераторы рвались к микрофону, чтобы прокукарекать свою позицию. Я не раз участвовал в тех острых полемиках. Это было прекрасное время.

Вот так «шел» литературный процесс, который позволял замечать интересные новинки, новые имена и обращать внимание на темы, важные для страны и самой литературы.

Снова хочу заметить, что в реалиях картина не была такой благостной, поводов для обид, как всегда, хватало, полемика порой переходила на личности. Но с точки зрения того, что можно назвать литпроцессом как таковым, все шло отлично. Писательская среда в целом держала себя в тонусе, и, когда начались перестроечные политические сдвиги, писатели, готовые к диалогу, одними из первых ринулись в бой. В 1985–1986 годах, когда еще не было яковлевских извращений и радикального «Апреля», расколовшего писательскую среду, в Малом зале ЦДЛ чуть ли не каждодневно кипела, по Некрасову, словесная война.

Однако в 90-х все изменилось. Здесь нет нужды возвращаться к теме «поминок» по советской литературе, которую вбросили те, кого сегодня числят иноагентами; их нынешний статус яснее ясного указует, какую роль они сыграли в разрушении российского гуманитарного пространства. Но факт остается фактом: общественный престиж литературы резко упал, СП СССР поделился на враждующие фракции. Книжная сфера осталась без руководящего центра, и ее отдали в руки чиновников либерального пошиба.

В тот период и началось катастрофическое упрощение самого понятия «литература». На общественную поляну, зачищенную от писателей старшего поколения, выскочили молодые люди, не имевшие жизненного опыта, не знавшие новую рыночную стихию. Несомненно, как всегда бывает в России, среди них были и талантливые литераторы, — но писать-то им было не о чем! И они ушли в фэнтези, в модернизм, в гендерную тему, а чиновные попечители отрасли свели загадочный, подчас непостижимый процесс литературного творчества к примитивному лозунгу: «Придумай историю!» Писателем может стать каждый, достаточно придумать какую-нибудь историю — и ты уже литератор! В соцсетях немедля народились десятки коучей, за деньги готовых обучать мастерству писателя.

Число жаждущих литературной славы нарастало стремительно. А процесс массового, можно сказать, конвейерного производства писателей поставила на широкую ногу АСПИР. Ежегодно десятки так называемых резиденций для молодых литераторов проводились по всей стране. Для них выбирали особенно красивые места, известные турбазы; встречи сопровождали музыкальными концертами, для кандидатов в писатели устраивали экскурсии, иногда о них даже снимали фильмы — средств не жалели, их было в избытке. Для молодежи резиденции становились увлекательным времяпрепровождением за казенный счет. При этом никто не говорил юным дарованиям, сколь сложна и трудна жизнь писателя, она преподносилась нарядной, праздничные фасады скрывали от соискателей литературной славы тяготы сочинительства. А что касается обучения профессиональному мастерству... Тот факт, что на резиденциях никогда не говорили о СВО, означал, что молодых авторов не настраивали на полноту освоения жизни.

Если раньше молодым приходилось пробиваться в литературу, то теперь их буквально заманивали в круг избранных. «Вербовка» молодежи стала для новых организаторов литпроцесса предметом занятости и способом заработка: чем шире круг желающих прославиться на ниве словесности, тем лучше показатели их работы. Литература как таковая становилась не более чем сферой приложения организаторских усилий.

Свои пути работы с молодежью искали и на другом идейном фланге — в Союзе писателей России, где из-за скудости средств отбор участников на литературные сборы в Химках был более строгим. Но едва «Химки» оперились, «писатели-организаторы» сразу взяли быка за рога: в недрах СПР возникла как бы неформальная организация «Совет молодых литераторов» с филиалами во многих регионах, и они принялись соревноваться между собой. Но какими могут быть критерии таких соревнований, не очень понятно. По числу и качеству проведенных мероприятий? По числу принятых в члены СПР авторов? Помню, ВКонтакте руководитель одного из таких региональных советов с помпой отчитывался о слете молодых, по итогам которого его участники «написали по паре стишков» — это его слова. Молодых авторов, которые раньше жилы рвали, чтобы заявить о себе, теперь стали «выявлять», создали для этого какой-то «проектный офис». В общем, работа закипела. И все бы ничего, если бы «Совет» не замкнулся в самом себе, очень мало внимания уделяя диалогу молодежи со старшими поколениями, варясь в своем соку.

На книжной ярмарке нового формата, организованной, простите за тавтологию, писателями-организаторами, была проведена панельная дискуссия на административную тему: «Литературный фестиваль как точка сборки системной работы с молодыми писателями». Под шапкой «системной работы» вопросы обсуждались любопытные: «Как создать для начинающих авторов вдохновляющую и продуктивную среду? Какие ресурсы и возможности помогут молодым писателям обрести свой голос? Как преобразовать творческий кризис во вдохновение? Каковы лучшие практики поддержки и развития молодых писателей сегодня?»

Помогать преодолевать творческий кризис начинающим писателям — это круто! Административный восторг! Тем более на той же ярмарке в проекте «Культурная девочка» на большой сцене читала лекцию на тему «“Шестидесятники”. Время “оттепели”» 16-летняя Надя Перова, поэтесса, чтец, член Союза писателей Москвы и Московской области. Такую профанацию и придумать-то не просто, потому имя девочки я, конечно, изменил. А лекцию все-таки прослушал: ясное дело, 16-летняя «член Союза писателей Москвы и Московской области» (кто бы объяснил, что это такое?) понятия не имеет о таком сложном политико-культурном явлении, как «оттепель», и, кроме чтения стихов «шестидесятников», ссылается на... Кого бы вы думали? На архитектора перестройки Александра Яковлева.

Эту профанацию можно было бы преподнести лихо и остроумно, однако мне почему-то не до шуток. Ведь на книжной ярмарке нового типа была и другая панельная дискуссия: «Писатели-организаторы: что их мотивирует и как они меняют мир вокруг себя». И неведомая «культурная девочка», поэтесса, чтец, член Союза писателей, своим появлением на большой сцене с пугающей ясностью объяснила, что суета менеджеров от литературы, назвавших себя «писателями-организаторами, меняющими мир», не только не имеет отношения к литературному процессу, но и искривляет его суть. И вопрос «что их мотивирует?» лежит отнюдь не в сфере словесности.

Вообще, интереснейшая тема новоявленных менеджеров от литературы, либо вообще не читающих книги, либо внимающих очень узкому кругу близких друзей, заслуживает особого исследования. В ней столько неожиданностей, что наверняка найдутся въедливые зоилы, которые глубоко копнут эту золотоносную сатирическую жилу. Ибо понятие «писатель-организатор» — действительно оксюморон, содержащий противоположные смыслы. Об этом когда-то хорошо сказал Бабель: писатель бушует за письменным столом и заикается на площадях...

Разумеется, копировать ностальгический литературный процесс советских лет сегодня невозможно, да и не нужно. Изменились времена, взаимодействие писателей от личного общения резко сдвинулось в сторону сетевого онлайна. Отпали былые ограничения по части разнообразия литературных жанров, наряду с классической словесностью вынырнули из небытия какие-то мастера хтонической прозы и прочих авторских изысков. Появились новые поветрия: один из мэтров филологической словесности громко заявил, что он «смеется над вдохновением»... Но зато в гораздо большей степени, чем раньше, возросла потребность в корпоративном единстве писательской среды.

Существует непреложный закон мироздания: выживает не индивид, а вид; по одиночке, вне контактов с себе подобными живое не выживает. Нечто похожее происходит и с социальными институтами, объясняя, в частности, почему с 90-х годов начало угасать раздробленное, разобщенное писательское сообщество. Литературный «олигархат», обогатившийся на либеральных предпочтениях, оттянул на себя львиную долю бюджетных средств, отпускаемых книжной отрасли, а основная часть писателей в жестоких условиях рынка оказалась обреченной на прозябание.

И единый Союз писателей России решил важнейшую задачу корпоративного сплочения литераторов разных воззрений, что делает СПР крупной общественной силой, способной защищать социальные права «не индивида, а вида», то есть всех и каждого. Увы, идейные склоки и местные дрязги минувших лет застили умы некоторых писателей, не все поняли преимущества корпоративного единения в рыночный век, и кое-где пошла нелепая возня вокруг членства в новом СПР. Но, слава богу, в Положении о приеме в СПР учли возможные трения, идущие из прошлого, каждому теперь дано право вступить в Союз через центральную комиссию. Между прочим, эту проблему предстоит решать и мне: я ведь ни в какой Союз не вступал, по сей день остаюсь членом СП СССР. Если в Московском отделении не получится, что не исключено, поеду на Комсомольский, 13.

Но извините, отвлекся от темы. А возвращаясь к смыслам современного литературного процесса, хотел бы напомнить, что именно через новые формы общения и через диалог предстоит преодолевать опасную сегментацию нынешней писательской среды. Не уверен, что с этой задачей справятся «писатели-организаторы», — нужны просто организаторы, читающие литературу и понимающие пиар-устройство современного мира. Люди такого плана, кстати говоря, уже появились, однако все они, без исключения, страдают недугом, который подцепили в период разлада: все зациклены на групповом интересе. Кто-то публично объявляет, что обслуживает только «родню», другие без публичной патетики придумывают для «своих» всевозможные конкурсы-премии. Но, вообще говоря, такие подходы извинительны, ибо задача организовать литературный процесс в рамках единого Союза писателей и в рыночно-цифровых условиях пока не поставлена. Впрочем, сформулировать новые формы и смыслы литпроцесса, который объединил бы нынешнее разнородное писательское сообщество, сплотил бы литературное сословие на корпоративных основах, не просто. Без коллективного разумения здесь не обойтись.

И напоследок — об одной из опасностей, таящихся в недрах литпроцесса и касающихся такой важной темы, как работа с молодыми писателями.

На сей счет припоминаю драматический случай.

Одной из тарусских достопримечательностей много лет был человек, который в юные годы попробовал себя в писательстве и, по праву землячества, представил один из первых своих опытов на суд Паустовского. Не ведаю, о чем именно шла речь, ибо излагаю легенду, живущую в Тарусе, но суть в том, что Константин Георгиевич, возможно, по доброте душевной очень высоко отозвался о литературном дебюте молодого человека. И парень возомнил себя талантом, принялся без устали, как тогда говорили, марать бумагу. Но, увы, не оказалось у него не только таланта, но и крепкой середнячковости, и кончил он трагически. Много лет, пока топтал землю, каждый вечер возвращался с работы мимо моего дома на Воскресенской горе нетвердыми ногами... Вспомнился тот случай потому, что соблазны писательства для молодых лет — увлечение опасное, переоценка своих творческих возможностей под влиянием завышенных похвал может обернуться душевной драмой. Об этой угрозе беспокоился и Леонид Леонов — «во избежание непоправимых поломок и увечий среди литературной молодежи». И сегодня, когда перед молодыми авторами настежь распахнуты врата литературного рая, когда их завлекают вдохновляющей и продуктивной средой, помогая преодолевать творческие кризисы, полезно вспомнить опыт взыскательных совещаний молодых писателей прошлых лет — не таких частых, как сегодня, но обогащавших нашу литературу настоящими талантами.