Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

И ты надежду посели

И ТЫ НАДЕЖДУ ПОСЕЛИ


* * *
Филевский парк уперся в небо,
к нему из тучевых прорех
безостановочно и немо
на плечи валит тяжкий снег.

Здесь расписанье утра смято
обвалом рыхлой белизны,
а все, что было лесу свято,
погребено в ознобе мятном —
уже, похоже, до весны.


* * *
Дымы в стеклянном зимнем небе,
цветной ледок летящих фар...
Начало вечера. Не мне бы
мозолить этот тротуар.

Еще не поздно для свиданья,
а для любви бесцельно чуть.
Чего я жду? Какою данью
мечты минуту оплачу?


* * *
Я постоянно чувствую изъян
в том, что исполнено,
и в том, чего не смею.
Как будто загодя душа и пульс немеют
и всякий к делу интерес иссяк.

Теперь у дней нет прежнего разгона,
замкнулся тусклой жизни окоем.
Какие фишки выложу для кона,
возобновлю с чего крутой подъем?

Меня уводит в сторону от темы
какая-то немыслимая блажь;
с дороги ясной гонит тайный демон,
доступности непримиримый страж.

Я словно в чуждом доме на постое:
чужая прялка и чужой хомут.
К чему доказывать, что я чего-то стою?
Не интересно это никому.

Сама перед собой держу экзамен
и возношусь, и опадаю ниц.
Нет у меня ни герба и ни знамени,
и я не знаю собственных границ.


* * *
Начало лета. За окном
мой тополь пух по ветру сеет
не как разумный эконом —
как расточитель, как рассеянный.
Плывут над миром семена,
одеты дымкою надежды.
Их плоть пока не зелена,
смахнут брезгливо их с одежды.
Но вдруг ресницами пушок
зацепит за участок влажный
и клейких листиков пучок
на солнце вытолкнет он важно.
Газон ли, просто горсть земли —
зачатку жизни всё в подарок.

И ты надежду посели
в любую низменную тару.


Картинки из календаря

Мне снился этот календарь,
его сквозная, глянцевая роспашь,
где золоченой бронзы фотороскошь
бесцветным будням приносила дань.

Вот он висит на кухоньке убогой,
с плитой сведен и раковиной в ряд,
и на листе июльском как-то боком
два херувима нехотя парят.


«Тихая жизнь»

Две луковки, бутыль, в щепу усохший язь
да ягод горсть, просыпанных из кружки...
Вокруг вещей незримо время кружит,
не в силах разорвать их внутреннюю связь.
Две луковки пером не прорастают,
крепка еще кольчуга чешуи.
И ветерок, что в форточке витает,
шиповник-бубенец не шевелит.
А этот штоф! Он вне соблазнов мира,
избавленный от всяких перемен.
На дне его, не обращаясь в тлен,
вина старинного мерцает та же мера.

Как мне завиден тихий их комфорт,
достоинство бездушного предмета!
И это несомненная примета:
я тоже превращаюсь в nature mort.


Моментальный снимок

Дом ее так богат,
так запущен.
Там шлифованный в горке агат
и кофейная гуща.
Там паркет цвета сальных седин
устлан кущами рая.
Там ребенок забытый сидит
и деньгами играет.


* * *
Я вновь допущена в сообщество дубрав,
к застолью осени от городской опеки.
Дурманит голову настой целебных трав
и острый, как у зверя, дух опенки.
Стряпуха-осень щедро убрала
осиновым поджаристым печеньем
земной покров просторного стола,
у плоти душу взяв на попеченье.

От перелесков я не отделюсь,
к стволам соседним припадая телом,
машу руками, по ветру стелюсь,
забаву эту почитая делом.

Прими ж мой трепет, робкая сестра,
осинка в можжевеловой осаде!
Коре подобно, жизнь моя пестра
от лопнувших надежд и старых ссадин.


* * *
Строка, скользнувшая с пера на чистый лист!
Удел твой, прямо скажем, незавиден.
Не жди внимательных, к тебе склоненных лиц:
твой жребий угасать в безвестности, обиде.

А ты поверила, что абрисом стройней
тех, что кичатся типографской краской?!
Как яблочко душистое ранет,
качалась в кроне из глухих и гласных.

Ни снисходительного друга, ни врага
не привлекла ты и не отрешила.
Приятельства прохладная рука
принять тебя в ладонь не поспешила.

Усохнешь среди сморщенных сестер,
не разобрав своих природных соков.
Суровый зимник власть свою простер:
дыхание поэзии высокой.


* * *
Война, война. Я не вольна
стереть тебя из памяти...

Те нищие счастливые застолья,
отдушины послевоенных лет:
в руках сограждан,
претерпевших столько,
граненый символ сбывшихся побед.
Прозрачная качалась в стопках влага,
венчал столы свекольный винегрет —
и брали слово братство и отвага,
и мир теплом домашним был согрет.
Мирились с теснотой и неустройством,
отринув зло, не чувствуя вины.
Тост наделяли всенародным свойством:
«За то, чтоб больше не было войны!»


Хлюпино

В лесу такая тишина —
щебечущая, проливная,
и речи правда прописная
как будто вовсе не нужна.
А стоит только прислониться
к линейкам солнечных лучей,
чтоб нотою вспорхнуть, как птица,
или пролиться, как ручей.

Слетают звуки из дупла,
трепещет тремоло на ветке,
успокоительно-тепла
мелодия лесного ветра.
С сорочьим граем наравне
вздох распрямившейся травинки.

Идешь нехоженой тропинкой,
а всё мерещится: к родне.


* * *
Знакомый парк еще не прибран.
Зима оставила ему
весьма сомнительную прибыль,
как надоевший гость в дому:
рифленое железо пробок,
забытый паводком башмак,
объемы множества коробок
для корма птиц и просто так —
минувших пикников осадок!
Но все равно твой воздух сладок,
сквозной, истоптанный лесок!
Еще не показались листья,
но двинулся древесный сок,
как совесть чист и бескорыстен.
В горсти у каменных кварталов
над пятачком землицы талой
дыхание весны витает:
пасется пегих вязов стая.

 





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0