1. Котовский

Григорий Иванович Котовский (1881–1925) родился в селе Ганчешты (Молдавия), в многодетной семье. В 1889 году умерла его мать, в 1895 году — отец. Крестный отец — помещик Г.И. Мирзоян Манук-Бей — направил осиротевшего подростка в 1895 году в Кишиневское реальное училище, выдав пособие на учение ему и одной из его сестер. Оказавшись без присмотра в большом Кишиневе, Котовский стал прогуливать занятия, хулиганить и через три месяца был изгнан из училища. После этого крестный оплатил Григорию обучение в агрономическом училище, обещая потом отправить на «дообучение» в Германию. В ожидании этого Григорий тщательно изучил немецкий язык. Однако смерть крестного не позволила Котовскому покинуть Россию.

Осенью 1904 года Котовский становится главарем кишиневской банды, занимавшейся грабежами и вымогательствами. В 1905-м, когда страна вела войну с Японией, он скрывался от мобилизации в Одессе, Киеве и Харькове, но был арестован «за уклонение от призыва» и отправлен в 19-й Костромской пехотный полк, в Житомир. Бежал и по фальшивым документам вернулся в Одессу. Что ж, логику бандита Котовского понять можно: грабить и убивать из-за угла гораздо легче, чем воевать с японцами.

В 1905 году Котовский становится грозой помещиков и купцов, признанным «королем» налетчиков. Часть награбленного он передавал беднякам, не забывая, впрочем, копить деньги на отъезд в Германию.

Котовский неоднократно арестовывался и всякий раз бежал, то из зала суда, а в 1913 году — из нерчинской ссылки.

Особо дерзкий характер деятельность группы приобрела с начала 1915 года, когда от ограблений частных лиц бандиты перешли к налетам на конторы и банки. В частности, ими было совершено крупное ограбление Бендерского казначейства, поднявшее на ноги всю полицию Бессарабии и Одессы.

25 июня 1916 года хутор, где скрывался Котовский, окружили 30 жандармов, которым тот оказал яростное сопротивление. Спрятавшись на пшеничном поле, он был ранен в грудь двумя пулями, закован в ручные и ножные кандалы и отправлен в Одессу.

Одесский военно-окружной суд приговорил Котовского к смертной казни через повешение, однако командующий Юго-Западным фронтом генерал А.А. Брусилов (1853–1926), который должен был утвердить приговор, предоставил осужденному отсрочку.

Тем временем император Николай II был отстранен от власти, и после получения известия об этом в Одесской тюрьме вспыхнуло восстание — стало не до исполнения приговоров. А 17 марта последовала широкая амнистия от Временного правительства.

В итоге 7 апреля 1917 года Котовский и его сподвижник А.Кицис были освобождены и отправились на Румынский фронт.

Вскоре Котовский был избран в полковой солдатский комитет 136-го Таганрогского пехотного полка. В ноябре 1917 года Григорий Иванович примкнул к левым эсерам, а 25 ноября назначен членом солдатского комитета 6-й армии.

В январе 1918 года Котовский командует отрядом, прикрывавшим отход большевиков из Кишинева. На этом этапе Григорий Иванович был тесно связан с красными интернационалистами.

Вот что вспоминал о Гражданской войне в России китайский «товарищ» Ся Юшань:

«Китайский батальон, в котором я служил, был создан в 1918 году в Тирасполе. Нас, китайских бойцов, было около тысячи человек, и, конечно, имена всех боевых товарищей запомнить невозможно. Помню только вот кого: командира батальона товарища Сун Фуяна (затем небольшой период времени батальоном командовал Пау Тисан), командира взвода Ли Лу, переводчика Ян Сана и товарищей Ху Дояна, Син Дитана, Чу Хулана, Ян Долина, Су Шина...

После успешных боев... наш батальон влился в состав 397-го полка 45-й дивизии, которая в то время стояла под Одессой. 2-й бригадой этой дивизии командовал Г.И. Котовский... Начальником 45-й дивизии был И.Э. Якир» (21, 53–54)[1].

Дальнейшие приключения Котовского в ходе Гражданской войны связаны в основном с Украиной вообще и с Одессой в частности. Причем в РКП(б) Григорий Иванович официально вступил лишь в апреле 1920 года.

В 1921 году Котовский командовал «кавказскими частями» при подавлении Антоновского крестьянского восстания. В этих войсках не было русских, в основном служили китайские добровольцы.

2 ноября 1921 года каратели Котовского были направлены против отрядов армии УНР (Украинской Народной Республики) Юрка Тютюнника, выступившей против большевиков. У села Минкив на Киевщине армия Тютюнника была окружена и разгромлена. На призыв Котовского влиться в ряды его дивизии воины УНР ответили пением гимна Украины, предпочтя умереть. Смерть была лютой. В архивах сохранились материалы и даже фото небывалых зверств котовцев над пленными (25, 401).

Заслуги Котовского не остались незамеченными. В октябре 1922 года он становится командиром 2-го кавалерийского корпуса. Организаторы Молдавской советской социалистической республики от имени Коминтерна предлагали Котовскому пост председателя Совета министров МССР. Григорий Иванович отказался, мотивировав отказ лучшими условиями для оказания помощи республике, займи он высокий пост в Москве. А его надежды на это были вполне обоснованны: летом 1925 года наркомвоенмор М.В. Фрунзе предложил назначить Котовского своим заместителем.

Однако в тот момент планы самого Фрунзе и Котовского вошли в противоречие с планами «товарища» Сталина поставить вооруженные силы под свой полный контроль.

А «борьба» за армию была жаркой.

Непосредственное управление войсками в ведомстве Троцкого замыкалось на заместителя наркома Склянского, политический аппарат армии — на В.А. Антонова-Овсеенко (1883–1938).

Уже 17 января 1924 года последнего без лишнего ажиотажа сняли с должности начальника ПУР (Политуправления РВС республики) и заменили на «более лояльного» А.С. Бубнова (1884–1938).

25 марта 1924 года решением Политбюро со своей должности заместителя председателя Реввоенсовета Республики был снят самый близкий Троцкому человек — Эфраим Маркович Склянский (1892–1925). В апреле того же года Склянский был назначен на несколько «издевательскую» должность — председателем правления треста «Моссукно».

Вместо Склянского в Реввоенсовет был назначен М.В. Фрунзе, который не был креатурой Сталина, но был для последнего «наименее нежелательной фигурой» из числа способных занять этот пост красных командиров.

Следующий удар был нанесен в мае 1924-го. Очередным решением Политбюро, без согласования с Троцким, с поста командующего Московским военным округом был смещен еще один близкий друг Льва Давидовича — Н.И. Муралов (1877–1937). Отныне в Москве стал командовать верный сталинец К.Е. Ворошилов (1889–1969), а Муралов уехал на Северный Кавказ.

Тем временем вопрос со Склянским, который продолжал контакты с Троцким, было решено закрыть окончательно и бесповоротно.

В мае 1925-го Эфраим Маркович был отправлен в зарубежную командировку в Европу, а затем в США. Там якобы Склянский должен был сменить И.Я. Хургина (1887–1925) — первого директора Амторга, открытого год назад акционерного общества, способствовавшего развитию советско-американской торговли.

27 августа 1925 года Склянский и Хургин отправились кататься на лодке по озеру Лонглейк в штате Нью-Йорк.

В отсутствие волнения лодка каким-то образом опрокинулась. На помощь никто не пришел, выплыть самостоятельно у двух здоровенных мужчин в самом расцвете сил не получилось. Тела утонувших были вскоре найдены. В смерти Склянского и Хургина многие заподозрили «руку Сталина», однако доказать что-либо оказалось невозможно.

Вот как описывает Троцкий свой разговор со Склянским летом 1925 года, незадолго до отъезда последнего в Америку:

«— Скажите мне, — спросил Склянский, — что такое Сталин?

Склянский сам достаточно знал Сталина. Он хотел от меня определения его личности и объяснения его успехов. Я задумался.

— Сталин, — сказал я, — это наиболее выдающаяся посредственность нашей партии.

Это определение впервые во время нашей беседы предстало передо мною во всем своем не только психологическом, но и социальном значении. По лицу Склянского я сразу увидел, что помог собеседнику прощупать нечто значительное.

— Знаете, — сказал он, — поражаешься тому, как за последний период во всех областях выпирает наверх золотая середина, самодовольная посредственность. И все это находит в Сталине своего вождя...

Мы уговорились со Склянским вернуться к беседе после его возвращения из Америки. Через небольшое число недель получилась телеграмма, извещавшая, что Склянский утонул в каком-то американском озере, катаясь на лодке...

Урну с прахом Склянского доставили в Москву. Никто не сомневался, что она будет замурована в Кремлевской стене на Красной площади, которая стала пантеоном революции. Но секретариат ЦК решил хоронить Склянского за городом. Прощальный визит ко мне Склянского был, таким образом, записан и учтен. Ненависть была перенесена на урну. Кроме того, умаление Склянского входило в план общей борьбы против того руководства, которое обеспечило победу в Гражданской войне» (39, 255–256).

Кстати, «троцкист» Муралов пережил Склянского почти на 12 лет. Лишь в 1937 году он был «выведен» на 2-й Московский процесс и 1 февраля того же года расстрелян.

Добавим, что упомянутые «участники борьбы за армию» с обеих сторон были благополучно расстреляны: Муралов — 1 февраля 1937 года, Антонов-Овсеенко — 10 февраля 1938-го, а «более лояльный» Бубнов — 1 августа того же года.

Возвращаясь в 1925 год, констатируем, что 25 января и сам «товарищ» Троцкий был смещен с поста наркомвоенмора (народного комиссара по военным и морским делам), а на следующий день — с поста председателя РВС (Революционного военного совета), уступив обе должности Фрунзе.

Таким образом, Лев Давидович вместе с ближайшими сторонниками был отодвинут от руководства армией. И все это на фоне обострения борьбы «товарища» Сталина с Зиновьевым и Каменевым. Видимо, именно столь нервной обстановкой можно объяснить тот факт, что осторожный Иосиф Виссарионович не рискнул сразу менять Троцкого на того же Ворошилова, а пошел на постепенную смену командования столь вожделенной для него армией.

Однако замена явного «неприятеля» Троцкого на фигуру менее враждебную, но, по сути, столь же излишне независимую и популярную в армейской среде не могла принести полного удовлетворения будущему «вождю всех народов».

Фрунзе предстояло исчезнуть. Но «генеральную репетицию», по-видимому, было решено провести на человеке, которого Михаил Васильевич желал видеть своим заместителем, — Котовском.

Однако официально ликвидировать популярного в народе «героя Гражданской войны» (объявив, к примеру, врагом, предателем и т.п.) было сложно. Это к концу 30-х годов послушный советский народ будет безропотно верить и не в такие чудеса, но тогда, в 1925 году, это еще не вошло в обиход. Поэтому пришлось действовать иначе.

Вот как развивались события.

Летом 1925 года Григорий Иванович вместе с семьей отдыхал в совхозе Чебанка. За неделю до конца отпуска семья стала собираться в Умань, где стоял штаб кавалерийского корпуса. Вечером накануне отъезда Григория Ивановича пригласили на «костер» в расположенный неподалеку Лузановский пионерский лагерь. Затем он вернулся домой, но отдыхавшие по соседству красные командиры по случаю отъезда Котовского решили устроить ему проводы. Жена Григория Ивановича, Ольга Петровна, вспоминала, что за стол для «проводов» уселись только в одиннадцать часов вечера.

«Котовский с неохотой пошел, — писала она, — так как не любил таких вечеров и был утомлен: он рассказывал пионерам о ликвидации банды Антонова, а это для него всегда значило вновь пережить большое нервное напряжение. Вечер, как говорится, не клеился. Были громкие речи и тосты, но Котовский был безучастен и необычайно скучен. Часа через три (то есть примерно в третьем часу ночи. — Ю.Б.) стали расходиться. Котовского задержал только что приехавший к нему старший бухгалтер Центрального управления военно-промышленного хозяйства. Я вернулась домой одна и готовила постель.

Вдруг слышу короткие револьверные выстрелы — один, второй, а затем — мертвая тишина... Я побежала на выстрелы... У угла главного корпуса отдыхающих вижу распластанное тело Котовского вниз лицом. Бросаюсь к пульсу — пульса нет...» (41).

Пуля убийцы попала в аорту, и смерть наступила мгновенно. Врачи потом скажут: «Попади пуля не в аорту, могучий организм Котовского выдержал бы...» На выстрелы сбежались соседи, помогли внести тело на веранду. Все терялись в догадках: кто посмел стрелять в Котовского?! Кинулись искать убийцу. И вдруг той же ночью преступник... объявился сам.

«Вскоре после того, как отца внесли на веранду, — рассказывал Григорий Григорьевич Котовский, — а мама осталась у тела одна, сюда вбежал Зайдер и, упав перед ней на колени, стал биться в истерике: “Это я убил командира!..” Маме показалось, что он порывался войти в комнату, где спал я, и она, преградив Зайдеру путь, крикнула: “Вон, мерзавец!” Зайдер быстро исчез... Убийца был схвачен на рассвете. Впрочем, он и не делал попыток скрыться, а во время следствия и на суде полностью признал свою вину» (41).

Итак, убийцей оказался Мейер Зайдер, по кличке Майорчик, бывший адъютант знаменитого одесского налетчика Мишки Япончика (он же Моисей Вольфович Винницкий) (1891–1919).

Отметим, что этот самый Япончик сотрудничал с большевиками, причем связь осуществлялась именно через Котовского, с которым они познакомились еще в царской тюрьме. А в 1919 году Япончик для борьбы с Петлюрой на стороне советской власти организовал целый полк, который был подчинен все той же бригаде Котовского, входившей в состав 45-й стрелковой дивизии Якира. Правда, все это не помешало именно большевикам ликвидировать Япончика 4 августа 1919 года.

Возвращаясь к убийству Котовского, заметим, что в тот злополучный день Зайдер приехал в Чебанку на машине, вызванной из Умани самим Котовским. Свой приезд Зайдер мотивировал тем, что хочет помочь семье командира собраться в обратную дорогу. Не исключено, что Григорий Иванович заранее знал о приезде Зайдера и не препятствовал этому, ибо ничто не предвещало беды.

В итоге 7 августа 1925 года в «Правде» появилась телеграмма: «Харьков. В ночь на 6 августа в совхозе Цувоенпромхоза Чебанка, в тридцати верстах от Одессы, безвременно погиб член Союзного, Украинского и Молдавского ЦИКа, командир конного корпуса товарищ Котовский» (16, 254).

Суд над Зайдером состоялся почему-то лишь год спустя, в августе 1926-го, хотя обстоятельства дела, с точки зрения властей, вряд ли требовали столь долгого отлагательства. В зале суда Зайдер вновь поменял показания, как неоднократно делал еще во время следствия, заявив присяжным, что убил Котовского потому, что тот не повысил его по службе, хотя об этом он не раз просил командира. И как ни странно, эта нелепая версия была принята судом за основу.

Зайдера приговорили к десяти годам. Но из приговора почему-то исчезли обвинения в сотрудничестве с румынской спецслужбой (сигуранцей), которые ставились Зайдеру в вину не только в процессе следствия, но и на самом суде, в частности — в обвинительном заключении прокурора. Любопытно, что в том же здании одновременно с Зайдером судили уголовника, ограбившего зубного техника, и суд приговорил его к расстрелу. А Зайдера, убившего самого Котовского, — к десяти годам... (41).

Дальше — больше. Находясь в заключении, Зайдер практически сразу стал начальником тюремного клуба и получил право свободного выхода в город. А в 1928 году был освобожден «за примерное поведение», после чего устроился сцепщиком вагонов на железную дорогу в Харьков.

Однако просто так спустить убийство боевого командира оказалось для подельников — сослуживцев Котовского, образно говоря, «не по понятиям». Осенью 1930 года к вдове Котовского пришли трое его бывших боевиков и сказали ей, что Зайдер приговорен ими к смерти.

«Ольга Петровна категорически возразила: ни в коем случае нельзя убивать Майорчика, ведь он единственный свидетель убийства Григория Ивановича, тайна которого не разгадана... Не будучи уверенной в том, что ее доводы убедили гостей, Ольга Петровна рассказала об этом визите командиру дивизии Мишуку. С требованием помешать убийству Зайдера обратилась она и в политотдел дивизии...

Опасения Ольги Петровны оказались не напрасными. Вскоре вдове Котовского сообщили: “приговор” приведен в исполнение. Труп Зайдера был обнаружен недалеко от харьковского вокзала, на полотне железной дороги. Убив сцепщика вагонов, исполнители приговора бросили его на рельсы, чтобы имитировать несчастный случай, но поезд опоздал, и труп Зайдера не был обезображен.

Впоследствии удалось установить, что убийство совершили трое кавалеристов. Однако на сегодняшний день известны фамилии только двух — Стригунова и Вальдмана. Третий исполнитель приговора так и остался в тени истории. Никто из участников казни Зайдера не пострадал — их просто не разыскивали» (41).

Историк Александр Фомин пишет: «Главный вывод — более чем очевиден. Зайдер был не только не единственным, но и не самым главным преступником. Стреляя в Котовского, он выполнял чью-то чужую злую волю. Но вот чью? Кто мог свободно манипулировать следователями и судьями, занимавшимися “делом” Зайдера? Кто мог так засекретить материалы судебного процесса над убийцей Котовского, что до сих пор (!) они не увидели света? Кем было наложено вето на публикацию сведений, которые хоть как-то бы приоткрыли завесу тайны трагедии в Чебанке? Ответ напрашивается сам собой: сделать это могли только люди, обладавшие огромной и, по существу, неограниченной властью...» (41).

И добавляет: «Сегодня уже нет сомнений в том, что Григорий Иванович был уничтожен по приказу “сверху” и что гибель Котовского напрямую связана с его назначением на пост заместителя наркомвоенмора СССР» (41).

Кстати, Фрунзе внимательно следил за ходом расследования убийства Котовского.

Потрясенный нелепой на первый взгляд смертью командира одного из крупных соединений РККА, ставшего недавно членом Реввоенсовета СССР и приглашенного на пост его заместителя, Фрунзе, по-видимому, заподозрил что-то неладное и затребовал в Москву все документы по делу убийцы Котовского Мейера Зайдера (19, 329–330).

Однако спустя неполных три месяца после загадочной смерти Котовского при столь же туманных обстоятельствах отправится на тот свет и Фрунзе.

2. Фрунзе

Михаил Васильевич Фрунзе (1885–1925) родился в городе Пишпек (ныне Бишкек) Туркестанского генерал-губернаторства, из мещан, по отцу молдаванин. Член РСДРП с 1904 года, активный участник революции 1905–1907 годов, участвовал в Декабрьском вооруженном восстании 1905 года в Москве. За покушение на убийство дважды приговорен к смертной казни, замененной на 6 лет каторжных работ. В 1914 году отправлен на вечное поселение в Иркутскую губернию. Бежал. По заданию партии под фамилией Михайлов поступил на должность статистика в комитет Западного фронта.

В ночь с 4 на 5 марта 1917 года руководимые Михайловым (Фрунзе) отряды боевых дружин рабочих вместе с частью солдат гарнизона разоружили полицию Минска. В Минске Фрунзе прослужил до сентября 1917-го, а затем переведен партией в Шую. В дни большевистского переворота в Москве участвовал в боях у гостиницы «Метрополь». В июле 1918 года участвовал в кровавом подавлении антибольшевистского восстания в Ярославле. С августа 1918 года — военный комиссар Ярославского военного округа.

С февраля 1919 года Фрунзе последовательно возглавлял несколько армий, действующих на Восточном фронте против Верховного правителя России адмирала А.В. Колчака. С июля 1919 года командовал войсками Восточного фронта. С 15 августа 1919-го по 10 сентября 1920 года — войсками Туркестанского фронта. С октября 1919-го по июль 1920-го — член Туркестанской комиссии ВЦИК и СНК; руководил штурмом Бухары 30 августа — 2 сентября 1920 года.

27 сентября 1920 года Фрунзе назначен командующим Южным фронтом, действующим против армии генерала П.Н. Врангеля. Руководил взятием Перекопа и захватом Крыма. После занятия Крыма Красной армией в ноябре 1920 года, несмотря на личные гарантии безопасности всем сдавшимся от Фрунзе, там в ходе красного террора было расстреляно или утоплено от 50 до 100 тысяч человек.

3 декабря 1920 года назначен уполномоченным Реввоенсовета на Украине и командующим вооруженными силами Украины и Крыма, одновременно избран членом Политбюро ЦК КП(б)У. Руководил разгромом Повстанческой армии Н.И. Махно (за что в 1924 году награжден вторым орденом Красного Знамени) и отряда Ю.О. Тютюнника.

С 1921 года — член ЦК РКП(б). С марта 1924-го — заместитель председателя Реввоенсовета и наркома по военным и морским делам, с апреля 1924-го одновременно начальник штаба Красной армии и начальник Военной академии РККА.

Как мы уже говорили, 25 января 1925 года Фрунзе был назначен народным комиссаром по военным и морским делам, а на следующий день — председателем Реввоенсовета СССР, сменив в обоих случаях Троцкого.

В том же 1925 году Фрунзе произвел ряд серьезных перемещений и назначений в командном составе, в результате которых у руководства армией оказались подобранные им лично люди.

Секретарь Сталина Б.Г. Бажанов (1900–1982) вспоминал: «При случае я спросил у Мехлиса, приходилось ли ему слышать мнение Сталина о новых военных назначениях. Я делал при этом невинный вид: “Сталин всегда так интересуется военными делами”. — “Что думает Сталин? — спросил Мехлис. — Ничего хорошего. Посмотрите на список: все эти тухачевские, корки, уборевичи, авксентьевские — какие это коммунисты? Все это хорошо для 18 брюмера, а не для Красной армии”. Я поинтересовался: “Это ты от себя или это сталинское мнение?” Мехлис надулся и с важностью ответил: “Конечно, и его, и мое”» (4, 134).

Для справки: Лев Захарович Мехлис (1889–1953) — член ЦК ВКП(б), генерал-полковник, один из организаторов массовых репрессий в РККА. В 1922–1926 годы фактически личный секретарь Сталина.

О том, что реформы Фрунзе и его авторитет в армии не устраивал Иосифа Виссарионовича, свидетельствует и А.И. Микоян (1895–1978): «Готовясь к большим потрясениям в ходе своей борьбы за власть... Сталин хотел иметь Красную армию под надежным командованием верного ему человека, а не такого независимого и авторитетного политического деятеля, каким был Фрунзе. После смерти последнего наркомом обороны стал Ворошилов, именно такой верный и в общем-то простодушный человек, вполне подходящий для Сталина» (24, 285).

Летом 1925 года Фрунзе дважды перенес автомобильные аварии, получил значительные ушибы руки, ноги и головы. По мнению врачей, эти происшествия не могли не сказаться и на желудке. Тогда, несмотря на возражения самого пациента, его отправили на лечение в Крым — в Мухалатку, а затем прибывшие из Москвы врачи-консультанты настояли на его переводе в столицу (13, 180).

27 октября 1925 года Фрунзе был переведен из Кремлевской больницы, где он проходил обследование, в Солдатенковскую (ныне Боткинскую), где через два дня профессор Розанов сделал ему операцию. На больного не действовал наркоз, он долго не засыпал. Увеличили дозу хлороформа вдвое. И тогда сердце не выдержало. 31 октября 1925 года, в 5 часов 40 минут Фрунзе скончался (18, 179).

Официальная версия гласила, что Фрунзе скончался от общего заражения крови, однако вскоре пошли слухи, что его смерть организовал Сталин. Ныне эта версия выглядит убедительно, хотя и не является абсолютно бесспорной. Приведем некоторые свидетельства.

Соратник Фрунзе и его друг И.К. Гамбург (1887–1965):

«Незадолго до операции я зашел к нему повидаться. Он сказал, что расстроен, и сказал, что не хотел бы ложиться на операционный стол. Глаза его затуманились. Предчувствие какого-то неблагополучия, чего-то непоправимого угнетало его...

Я убеждал Михаила Васильевича отказаться от операции, поскольку мысль о ней его угнетает. Но он отрицательно покачивал головой:

— Сталин настаивает на операции; говорит, что надо раз и навсегда освободиться от язвы желудка. Я решился лечь под нож. С этим делом покончено» (13, 180–181).

Как говорится, предчувствие не обмануло Фрунзе — операция прошла неудачно. Что же касается «товарища» Сталина, то как раз ему удалось «раз и навсегда освободиться» от неудобного военачальника.

Б.Г. Бажанов: «Политбюро чуть ли не силой заставило Фрунзе сделать операцию, чтобы избавиться от его язвы. К тому же врачи Фрунзе операцию опасной не считали. Я посмотрел иначе на все это, когда узнал, что операцию организует Каннер с врачом ЦК Погосянцем. Мои неясные опасения оказались вполне правильными. Во время операции хитроумно была применена как раз та анестезия, которой Фрунзе не мог вынести. Он умер на операционном столе, а его жена, убежденная в том, что его зарезали, покончила с собой» (4, 135).

Для справки: Григорий Иосифович Каннер (1897–1928) — один из наиболее доверенных сотрудников Сталина, выполнял наиболее щекотливые поручения. 22 августа 1938 года расстрелян.

Интересно, что перед смертью Фрунзе получил записку от Сталина: «Дружок! Был сегодня в 5 часов вечера у т. Розанова (я и Микоян). Хотели к тебе зайти, — не пустили, язва. Мы вынуждены были покориться силе. Не скучай, голубчик мой. Привет. Мы еще придем, мы еще придем... Коба» (25, 329).

И Сталин не обманул обреченного на смерть Фрунзе.

Спустя 10 минут после его смерти, ночью 31 октября, в больницу прибыли И.В. Сталин, А.И. Рыков (15 марта 1938 года расстрелян), А.В. Бубнов (1 августа 1938 года расстрелян), И.С. Уншлихт (29 июля 1938 года расстрелян), А.С. Енукидзе (16 декабря 1937 года расстрелян) и А.И. Микоян.

Позднее Иосиф Виссарионович говорил о смерти Фрунзе: «Может быть, это так именно и нужно, чтобы старые товарищи так легко и просто спускались в могилу» (8, 93).

Фактом является то, что врачебная экспертиза при вскрытии тела Фрунзе показала, что язва давно затянулась и в операции он не нуждался (14, 203).

Есть обоснованная версия, что устранением Фрунзе руководил Г.Ягода (40, 125).

Жена Фрунзе — Софья Алексеевна — покончила с собой 4 сентября 1926 года. Согласно другой версии, она умерла от туберкулеза.

У Михаила и Софьи Фрунзе было двое детей: сын Тимур (1923–1942) и дочь Татьяна (1920–2024). После смерти отца в 1925-м и матери в 1926 году они росли у бабушки — Мавры Ефимовны Фрунзе (1861–1933). После тяжелой болезни бабушки в 1931 году детей усыновил К.Е. Ворошилов, получивший разрешение на усыновление специальным постановлением Политбюро ЦК ВКП(б).

Не исполнили и последнее желание М.В. Фрунзе, просившего похоронить его в городе Шуе. Сталин распорядился похоронить его возле Кремлевской стены.

3. Дзержинский

Феликс Эдмундович Дзержинский (1877–1926) родился в польской дворянской семье, в родовом имении Дзержиново, Ошмянский уезд, Виленская губерния (ныне Столбцовский район, Минская область, Республика Беларусь).

Биография Дзержинского многократно описана, так что не будем повторяться, ограничившись лишь перечислением основных «регалий»:

— председатель ВЧК при СНК РСФСР (20 декабря 1917 года — 7 июля 1918-го и 22 августа 1918 — 6 февраля 1922 (в промежутке организацией руководил Я.Петерс));

— народный комиссар внутренних дел РСФСР (март 1919 — июль 1923);

— народный комиссар путей сообщения РСФСР (апрель 1921 — июль 1923);

— председатель ГПУ при НКВД РСФСР (март 1922 — сентябрь 1923); народный комиссар путей сообщения СССР (июль 1923 — февраль 1924);

— председатель ОГПУ при СНК СССР (ноябрь 1923 — 20 июля 1926);

— председатель ВСНХ (2 февраля 1924 — 20 июля 1926).

Будучи во главе ВЧК–ГПУ–ОГПУ, Дзержинский говорил: «Революции всегда сопровождаются смертями, это дело самое обыкновенное! И мы должны применить сейчас все меры террора, отдать ему все силы! Не думайте, что я ищу форм революционной юстиции, юстиция нам не к лицу. У нас не должно быть долгих разговоров! Сейчас борьба грудь с грудью, не на жизнь, а на смерть, — чья возьмет?! И я требую одного — организации революционной расправы!» (15, 7).

Он же: «ЧК не суд, ЧК — защита революции, она не может считаться с тем, принесет ли она ущерб частным лицам, ЧК должна заботиться только об одном, о победе, и должна побеждать врага, даже если ея меч при этом попадает случайно на головы невиновных (15, 33).

М.И. Лацис свидетельствует: «В ЧК Феликс Эдмундович везде жаждал действовать сам; он сам допрашивал арестованных, сам рылся в изобличающих материалах, сам устраивал арестованным очные ставки и даже спал тут же на Лубянке, в кабинете ЧК, за ширмой, где была приспособлена для него кровать» (15, 14).

Член коллегии ВЧК Другов: «Дзержинский подписывал небывало большое количество смертных приговоров, никогда не испытывал при этом ни жалости, ни колебаний» (15, 14).

Политический «вес» Феликса Эдмундовича можно оценить в полной мере, зная, что уже к лету 1921 года в органах ВЧК — включая отряды и части особого назначения, — подчиненных Дзержинскому, служили более 262 000 человек, что почти в 17 раз превышало число «карателей» во времена императора Николая II (19, 278).

В дальнейшем численность различных «органов», стоявших на страже «государства нового типа», только возрастала.

Интересно, что идеи коммунизма для Феликса Эдмундовича прекрасно сочетались с повышением личного благополучия.

Н.К. Сванидзе:

«Это не совсем правда, что Дзержинский работал, не зная отдыха. Он знал отдых. Причем регулярный отдых. Он любил отдыхать на даче. У него было три дачи. Одна — в Сокольниках. Из экспроприированных домов там был создан дачный поселок ВЧК. Вторая дача — в Кунцеве, где были дачи у большинства членов ЦК. Но больше всего Дзержинский любил свою третью дачу, в поселке Любимово Наро-Фоминского района. На даче он бывал каждое воскресенье. Об этом пишут его жена и сын. На даче Дзержинский охотился...

Кроме того, в отпуск Дзержинский ездил на юг, в Одессу, в Сухуми, в Кисловодск, в Крым. Ездил Дзержинский и на старый дореволюционный курорт Сестрорецк на Финском заливе. Практически в двух шагах от Сестрорецка в это время жил Илья Ефимович Репин. Но творчество Репина от отдыха Дзержинского отделяла финская граница» (33, 212–213).

Дзержинский пользовался в Москве тремя квартирами. Его семья жила в Кремле, на втором этаже в здании Оружейной палаты. Прописан Дзержинский был в Успенском переулке, между Петровкой и Большой Дмитровкой. Еще одна квартира — на Петровке... Интересное свидетельство о личности Феликса Эдмундовича оставил Б.Г. Бажанов: «Что очень скоро мне бросилось в глаза, это то, что Дзержинский всегда шел за держателями власти, и если отстаивал что-либо с горячностью, то только то, что было принято большинством. При этом его горячность принималась членами Политбюро как нечто деланое и поэтому неприличное. При его горячих выступлениях члены Политбюро смотрели в стороны, в бумаги, и царило впечатление неловкости. А один раз председательствовавший Каменев сухо сказал: “Феликс, ты здесь не на митинге, а на заседании Политбюро”. И — о чудо! Вместо того чтобы оправдать свою горячность (принимаю, мол, очень близко к сердцу дела партии и революции), Феликс в течение одной секунды от горячего, взволнованного тона вдруг перешел к самому простому, прозаическому и спокойному. А на заседании тройки, когда зашел разговор о Дзержинском, Зиновьев сказал: “У него, конечно, грудная жаба; но он что-то уж очень для эффекта ею злоупотребляет”» (4, 198).

Кроме Каменева и Зиновьева, скептически относился к Феликсу Эдмундовичу и будущий «вождь всех народов».

Скрытый конфликт Сталина с Дзержинским начался еще при жизни Ленина. Свои доклады председатель ГПУ делал только Владимиру Ильичу, а в последние годы жизни Ленина, и по его личному указанию, стал делать их Рыкову (27, 191).

Приведем выдержку из письма Б.В. Николаевского Н.В. Валентинову от 1 сентября 1954 года: «Наткнулся в заметках Райса (убит большевиками в сентябре 1937 года в Швейцарии) на упоминание о словах Ежова, что Дзержинский был ненадежен. В этих условиях я теперь не столь категоричен в отрицании возможности отравления... Я знаю, что Дзержинский сопротивлялся подчинению ГПУ контролю Сталина и отказывался (во всяком случае, вначале) делать доклады о работе Сталину (мне об этом рассказал в другой связи Рыков летом 1923 года). Я знаю далее, что сталинский аппарат на большие операции был пущен с осени 1926 года, что аппарат за границей Сталин себе подчинил в 1927–1928 годах» (9, 217).

К тому же, возглавив оргбюро, Сталин очень быстро нашел «своего человека» в организации Дзержинского. Как легко догадаться, им стал родственник Свердлова — Г.Г. Ягода, который был в то время секретарем партийной ячейки ГПУ и в качестве такового имел постоянную связь с оргбюро и секретариатом ЦК.

Перенесемся в день смерти Дзержинского. 20 июля 1926 года на пленуме ЦК и ЦКК Феликс Эдмундович выступил прямо-таки с пламенной речью: «...если вы посмотрите на весь наш аппарат, если вы посмотрите на всю нашу систему управления, если вы посмотрите на наш неслыханный бюрократизм, на нашу неслыханную возню со всевозможными согласованиями, то от всего этого я прихожу прямо в ужас. Я не раз приходил к председателю СТО и Совнаркома и говорил: “Дайте мне отставку...” Нельзя так работать!..» (26, 71).

Не закончив речь, «железный Феликс» покинул трибуну. Увлеченная дискуссией высокая публика не обратила особого внимания на «чудачество» докладчика.

А через несколько часов председательствующий Рыков сообщил: «Сегодня после утреннего заседания партию постиг исключительной силы удар. С т. Дзержинским после его речи сделался припадок сердца. На протяжении двух с половиной часов он лежал в соседней комнате, к нему были вызваны врачи. После того как ему стало немного легче, он пошел к себе на квартиру. Там, уже в его комнате, с ним случился новый сердечный припадок, и т. Дзержинский помер. Врачи определили его смерть как результат паралича сердца» (26, 71–72).

Согласно воспоминаниям бывшей сотрудницы ВЧК Елизаветы Петровны Матенковой, кроме туберкулеза легких, Дзержинский страдал бронхиальной астмой. У него часто бывали приступы. В этом случае сотрудники ВЧК давали ему парное молоко. Когда в 1926 году Феликс Эдмундович выступал на пленуме ЦК ВКП(б), прямо во время выступления на трибуне у него произошел приступ сердечной астмы. Ему тут же, на трибуне, дали выпить молока, после чего он скончался (11, 57–58).

Итак, 20 июля 1926 года, в 16 часов 40 минут в возрасте 48 лет Дзержинский умирает, казалось бы, от естественных причин. Однако есть странность, носящая чисто научный характер.

Странность эта — в патологоанатомической экспертизе смерти Дзержинского. Вскрытие проводил корифей российской патологической анатомии профессор Алексей Иванович Абрикосов (1875–1955) в присутствии профессоров Щуровского, Дитриха, Зеленского, Каннеля, Российского, Розанова, Потемкина, Обросова. Причина смерти установлена и представлена в заключении: «Основой болезни Дзержинского является общий атеросклероз, особенно резко выраженный в венечной артерии сердца. Смерть последовала от паралича, развившегося вследствие спазматического закрытия просвета резко измененных и суженных венечных артерий».

Однако у медицинских специалистов это заключение вызывает массу вопросов. Например, куда делись из описания все те болезни, которыми болел реальный Дзержинский? В первую очередь речь идет о тяжелой форме туберкулеза, который многократно фиксировался у «железного Феликса» и отечественными, и зарубежными специалистами.

В медицинском заключении, подписанном членами комиссии во главе с профессором Абрикосовым, сказано: «Органы дыхания: дыхательные пути не изменены, легкие всюду мягки, воздушны, несколько отечны и застойны. Плевра не изменена».

Таким образом, никаких следов туберкулеза не фиксируется. Кстати, не были описаны также и шрамы на ногах Дзержинского, которые остались от каторжных кандалов.

Что же произошло? Ошибиться и пропустить что-то важное при осмотре тела профессор Абрикосов не мог, его профессиональный уровень не может быть оспорен никем. Безупречна и его личная репутация, что делает невозможной версию о сознательной фальсификации. К тому же если бы такая комиссия и пошла на фальсификацию, то именно тогда заключение было бы составлено таким образом, чтобы не вызывать лишних вопросов.

Вариант ответа: Дзержинский был отравлен (может быть, тем самым молоком на трибуне?), тело, чтобы скрыть сей факт, подменено. Только так вместе с настоящим трупом Дзержинского могли исчезнуть как следы туберкулеза, так и шрамы. А зачем иначе могла понадобиться подмена тела усопшего?

Косвенно отношение Сталина к Дзержинскому характеризует и такой факт.

14 ноября 1932 года председатель ОГПУ В.Р. Менжинский обратился в Политбюро ЦК ВКП(б) и к «товарищу» Сталину с просьбой:

«Коллегия ОГПУ просит учредить орден Феликса Дзержинского, приурочив учреждение его к XV годовщине органов ВЧК–ОГПУ.

Орденом Феликса Дзержинского могут быть награждены сотрудники и военнослужащие ОГПУ, отдельные войсковые части ОГПУ и РККА, а также граждане СССР, оказавшие выдающиеся заслуги в борьбе с контрреволюцией <...>

На документе красуется резолюция: “Против. Ст.”» (37, 19).

Кстати, сам Иосиф Виссарионович касательно Дзержинского сказал следующее: «Часто говорят: в 1922 году такой-то голосовал за Троцкого. <...> Дзержинский голосовал за Троцкого, не только голосовал, а открыто Троцкого поддерживал при Ленине против Ленина. Вы это знаете? Он не был человеком, который мог бы оставаться пассивным в чем-либо. Это был очень активный троцкист, и все ГПУ он хотел поднять на защиту Троцкого. Это ему не удалось» (38, Т. 14, 215–216).

Следует ли сомневаться в том, что «не удалось» на языке Сталина означало, что Дзержинский был убран?

Члены семьи Дзержинского — жена Софья Сигизмундовна (1882–1968) и их сын Ян (1911–1960) — репрессиям не подвергались. В 1926 году популярность Дзержинского в партии и не слишком большой вес в ней самого Сталина послужили им надежной защитой.

4. Бехтерев

Владимир Михайлович Бехтерев (1857–1927) — выдающийся российский психиатр, физиолог, невропатолог, основоположник рефлексологии и патопсихологического направления в России. Родился в семье станового пристава, в селе Сарали Елабужского уезда Вятской губернии (ныне Бехтерево, Елабужский район, Татарстан). Получил образование в Вятской гимназии и Петербургской медико-хирургической академии. В 1879 году Бехтерев был принят в действительные члены Петербургского общества психиатров. Был направлен в зарубежную научную командировку. За 16 месяцев, проведенных за границей, познакомился с постановкой клинического дела по нервным и душевным болезням в Париже, Берлине, Мюнхене, Лейпциге, Вене.

После защиты докторской диссертации (4 апреля 1881 года) утвержден приват-доцентом Петербургской медико-хирургической академии. В 1893 году возглавил кафедру нервных и душевных болезней академии, в 1894-м назначен членом медицинского совета Министерства внутренних дел, в 1895-м — членом военно-медицинского ученого совета при военном министре.

В 1907 году основал в Санкт-Петербурге психоневрологический институт — первый в мире научный центр по комплексному изучению человека и научной разработке психологии, психиатрии и неврологии. В 1913 году участвовал в знаменитом «деле Бейлиса», сделав заключение в пользу обвиняемого.

«Революционером» Владимир Михайлович никогда не числился. Говоря объективно, это, без всяких оговорок, один из величайших умов ХIX–ХХ веков, о результатах деятельности которого, вполне возможно, только в наши дни и можно судить в полной мере. Но об этом ниже...

С «революцией» Бехтерев связан скорее тем, что не только принял большевистскую власть как ученый, но еще и служил ей как военврач, состоявший при военно-политическом руководстве.

Как ученый, еще в мае 1918 года Бехтерев обратился в Совнарком с ходатайством об организации Института по изучению мозга и психической деятельности. Вскоре институт открылся, и его директором до самой смерти был Владимир Михайлович.

Как военврач, Бехтерев был консультантом в Лечебно-санитарном управлении Кремля. В 1923 году дважды вызывался из Петрограда как невропатолог для консультаций больного Ленина, которому подтвердил ранее поставленные диагнозы: прогрессивный паралич и сифилитическое поражение мозга. О состоянии здоровья Ленина и его отношении к своему здоровью ученый опубликовал статью «Человек железной воли» в газете «Петроградская правда» (26 января 1924 года, № 21).

Биохимик академик И.Б. Збарский (1913–2007) писал о болезни Ленина: «Более всего это напоминает прогрессивный паралич вследствие сифилиса. Действительно, проводимое лечение — препараты мышьяка, ртути, неосальварсан, — рекомендованное знаменитым Бехтеревым, направлено на лечение этой болезни по методам того времени» (29, 208).

Мало того, Бехтерев высказывал подозрение, что Владимира Ильича отравили.

«Клеветнические» сведения о болезни и смерти Ленина большевистское руководство того времени пережило, но предприняло некоторые меры, способные усилить контроль над Бехтеревым.

Во всяком случае, 21 июля 1926 года в возрасте 70 лет Бехтерев женился вторым браком на тридцатидевятилетней племяннице Г.Г. Ягоды (на тот момент начальника Секретно-оперативного управления ОГПУ) большевичке Берте Яковлевне Гуржи (по первому мужу), урожденной Арэ (1887–1937). Бракосочетание состоялось в Кисловодске спустя несколько месяцев после смерти Натальи Петровны — первой жены Владимира Михайловича.

Дочь Бехтерева Мария: «Не думаю, чтобы она имела какое-нибудь образование, но, кроме русского и латышского, хорошо говорила по-немецки и, как говорили многие знавшие ее папины сотрудники, имела “министерский” ум. Действительно, она обладала способностью устраивать всякие дела, кому нужно вовремя сказать, устроить встречи нужных людей и сделать так, чтобы получилось именно так, как она находила нужным. Была весела и приветлива, но, если что-либо задуманное не удавалось или возникало какое-нибудь пустяшное недоразумение, настроение ее резко менялось, она несколько дней не разговаривала, делалась злая и неприступная. Мне часто казалось, что ее веселость и приветливость были неестественными, а на отца такие перемены действовали угнетающе, и он становился мрачным и неразговорчивым. Вероятно, из-за такого характера ее и не любили папины сотрудники. Во-первых, потому, что все дела, даже в папиных учреждениях, она хотела управлять по-своему и, во-вторых, так как действовала на отца своими настроениями, вернее, даже капризами, в то время как все его сотрудники очень любили его» (6).

А вот правнучка Бехтерева Марина: «Вопрос: что заставило В.М. Бехтерева жениться на женщине с характером, совершенно противоположным тому, что был у его жены, Натальи Петровны, да еще через 3 месяца после ее кончины? Любовь? Обязанность? Вынужденность? А может быть, была какая-то договоренность с Бертой или с кем-то, повлиявшая на заключение такого скорого брака? Должно было произойти нечто экстраординарное, чтобы Владимир Михайлович с его высокоморальными устоями и большой любовью к своей семье кардинально изменил своим жизненным принципам. Тем более все это странно тем, что после женитьбы на Берте он продолжал жить в своем доме на Каменном острове вместе с детьми, работая в прежнем графике» (6).

А затем Бехтерев «близко познакомился» со Сталиным.

С 18 по 23 декабря 1927 года в Москве проходил I Всесоюзный съезд невропатологов и психиатров, в котором, разумеется, принимал участие и приехавший из Ленинграда Бехтерев.

За день до окончания работы съезда — 22 декабря — Бехтерев был приглашен к Сталину как невропатолог по поводу сухорукости пациента. Попутно ученый поставил еще один диагноз: «тяжелая паранойя» (3, 161).

А уже 24 декабря 1927 года Бехтерев скончался.

По официальной версии, причиной смерти Владимира Михайловича стало отравление консервами. 23 декабря после осмотра новой лаборатории психопрофилактики он вместе с Бертой Яковлевной, сопровождавшей его в поездке, отправился в Большой театр, на балет «Лебединое озеро». Именно в буфете театра ученый будто бы и отравился. Со второго действия, почувствовав себя плохо, Бехтерев вернулся в квартиру профессора С.И. Благоволина, у которого остановился в Москве. В течение суток состояние Бехтерева ухудшалось. Временами он терял сознание. Частота пульса падала, и в 23 часа 45 минут 24 декабря после короткой агонии великий ученый скончался от паралича сердца.

Отметим вопиющие странности этой истории.

Во-первых, других пострадавших от буфетной пищи не было. Пострадал лишь немолодой человек, находившийся под неустанной опекой жены.

Во-вторых, «представители Наркомздрава решили не делать вскрытия и патологоанатомического исследования, а решили лишь изъять мозг» (14).

И еще: тело ученого кремировали, якобы по его воле, хотя все родственники, кроме жены, были против этого.

Заслуживает внимания и тот факт, что визит Бехтерева к Сталину за день до «внезапной болезни» Владимира Михайловича официально никогда не подтверждался.

Все эти странности породили слухи о том, что Бехтерев был убит.

А.А. Голиков: «“Обстоятельства смерти академика Бехтерева в конце двадцатых годов тайно расследовались тремя крупными российскими юристами: Н.К. Муравьевым, П.Н. Малянтовичем и А.А. Иогансеном”, — пишет в своей книге внук последнего. По словам автора данного исследования, в 1927 году Г.Е. Зиновьев, стоявший во главе Ленинградской парторганизации, вступив в смертельную схватку со Сталиным за власть, решил выдвинуть против “вождя и учителя” обвинение в отравлении Ленина. Зиновьев в 1927 году рассчитывал победить Иосифа Виссарионовича с помощью свидетельских показаний Бехтерева. Для чего и стал оказывать давление на ученого. Тот в 1923 году осматривал больного Ленина и не имел сомнений в том, что Владимир Ильич был отравлен. Экспертное заключение Бехтерева — ученого с мировым именем и колоссальным авторитетом — могло поставить Сталина в очень затруднительное положение. Однако выход нашелся. “Нет человека — нет проблемы”. Такого же мнения придерживался и правнук Бехтерева, Святослав Лебедев, директор Института мозга человека. Он считает, что ученый был убит из-за диагноза, поставленного Владимиру Ленину (сифилис головного мозга). Хотя Владимир Ильич к тому времени уже лежал в мавзолее, правда об истинной причине его смерти никоим образом не должна была стать достоянием гласности. Поэтому, предотвращая утечку опасной информации, Бехтерева вполне могли убить» (14).

Не забудем и про диагноз, поставленный Бехтеревым самому «товарищу» Сталину.

Согласно еще одной версии, смерть ученого была связана с его работами в области создания «идеологического оружия», при разработках которого использовалась обычная радиосеть или микрофон.

Получившееся в результате экспериментов «идеологическое оружие» должно было иметь внутреннее применение. Если обычно психологическое оружие направляется на подавление и дезорганизацию неприятеля, то это, напротив, должно было мобилизовать и вдохновлять «своих». Фактически это было оружие для покорения собственного народа. Оно создавало не только послушные толпы, но и образ обожаемого вождя (14).

К 1927 году метод применения «идеологического оружия», по-видимому, был уже выработан, поэтому Бехтерев стал неудобным свидетелем. Абсолютная секретность тестирования не позволяла привлекать к нему ученого с мировым именем, на молчание которого нельзя было положиться вполне.

Подводя итог, скажем, что мотивы убийства Бехтерева, как мы видели, могли быть самыми разными. Но кто же стал его убийцей? Безымянный чекист? Приведем мнение внучки Владимира Михайловича — Натальи Петровны Бехтеревой (1924–2008), доктора медицинских наук, профессора, академика АН СССР, научного руководителя Института мозга человека РАН: «У нас в семье всем было известно, что отравила Владимира Михайловича его вторая жена...» (14).

Собственно, Берта Яковлевна Арэ-Гуржи-Бехтерева была арестована НКВД 30 октября 1937 года, а 15 декабря того же года расстреляна. Отметим, однако, что 10 лет после смерти Бехтерева она прожила вполне спокойно, будучи персональной пенсионеркой.

Остается лишь сказать несколько слов о семье академика.

23 февраля 1938 года был расстрелян сын Бехтерева — Петр. Его жена, Зинаида Васильевна, отправлена на 8 лет в лагеря. Их дочь, Наталья Петровна, узнала о расстреле отца только после смерти Сталина, а получила возможность ознакомиться с его «делом» только в 1989 году.

5. Киров

Сергей Миронович Киров (фамилия при рождении — Костриков) (1886–1934) родился в городе Уржум Вятской губернии. Член РСДРП с 1904 года. Профессиональный революционер с 1908 года, вел работу в Иркутске и Новониколаевске, затем во Владикавказе. В 1917 году не сразу определился с «политической платформой»: поддерживал меньшевиков и даже Временное правительство, о чем писал в статьях. Окончательно примкнул к большевикам после октябрьского переворота.

Весной 1918 года Киров избран членом Терского областного совета. С февраля 1919 года — председатель временного революционного комитета Астрахани, возглавил кровавое подавление «контрреволюционного мятежа». В том же году становится членом Реввоенсовета 11-й армии. 28 апреля 1920-го в составе 11-й армии вступает в Баку, вскоре становится членом Кавказского бюро ЦК РКП(б).

В 1921–1925 годах Киров — первый секретарь ЦК компартии Азербайджана. Проявляет себя как активный борец с контрреволюцией, прославившись расстрелами в Баку.

В 1923 году Киров призывает: «Карать, не только карать, а карать по-настоящему, чтобы на том свете был заметен прирост населения благодаря деятельности нашего ОГПУ» (14, 255).

В апреле того же года избран в ЦК РКП(б).

А вот интересный эпизод из кавказского этапа карьеры Сергея Мироновича.

Находясь на посту первого секретаря ЦК КП(б) Азербайджана, Киров выдвинул в партийное руководство бывшего мусаватиста и мелкого шпика Какаберию. Последний в своей новой жизни отбросил «Кака» и обратился просто в Берию (25, 153).

В 1925 году борьба Сталина за власть с Зиновьевым и Каменевым вошла в решающую стадию. Ставку Иосиф Виссарионович сделал на три крупнейшие партийные организации — украинскую, московскую и ленинградскую. Личный эмиссар Сталина Каганович решил все вопросы на Украине, в Москве — Угланов, обработанный Молотовым, в решающий момент предал Зиновьева. Таким образом, Ленинград, где председателем Ленсовета был Зиновьев, стал последним оплотом лидеров оппозиции.

В декабре 1925 года на XIV съезде ВКП(б) Зиновьев, поддержанный Каменевым и ленинградской делегацией, от имени «новой оппозиции» выступил против Сталина и партийного большинства.

В ответ в начале 1926 года в северную столицу был высажен целый десант в составе Молотова, Калинина, Кирова и других. За 10 дней штурмом своих выступлений на крупнейших предприятиях они «захватили» город. Из стотысячной партийной организации оппозиционерами открыто признали себя всего 2244 человека. Согласно словам Молотова, «среди 2244 коммунистов, высказавшихся за оппозицию, имеется значительный процент партийного актива, что подчеркивает перед руководителями партийных органов Ленинграда задачу окончательного изживания оппозиционных настроений в организации» (5, 21).

26 марта 1926 года Зиновьева отстранили от руководства Ленсоветом, 23 июля того же года — сняли с поста председателя Исполкома Коминтерна и вывели из состава Политбюро.

А Киров, ставший уже 8 января 1926 года ответственным секретарем Ленинградского губкома, продолжил реализовывать сталинские указания «что делать» и «кого изживать», чувствуя себя на новом месте все более уверенно.

В то время как простые ленинградцы ютились по нескольку человек в крошечных комнатушках и вынуждены были многочисленными семьями соседствовать в громадных коммунальных квартирах, советские, партийные работники и сотрудники НКВД проживали в отдельных благоустроенных квартирах.

Сам Киров поместился в шестикомнатной квартире по улице Красных Зорь (Каменноостровский проспект), д. 26/28. Сейчас там располагается музей его имени, и каждый желающий может убедиться в респектабельности жилища «пламенного борца за счастье простого народа».

В 1931 году, в период «чистки» аппаратных работников, уволенные со службы не только лишались заработка, но и выселялись из квартир. Аналогичные санкции применялись к прогульщикам, и лицам, лишенным по советским законам избирательного права.

Но более всего убивала плата за жилье. Вот что писал в послании в ЦК ВКП(б) рабочий «Красного путиловца»: «Рабочий, получая 80 рублей в месяц, имея 5–6 человек в семье, квартира в 2–3 комнаты ему необходима... она стоит 40–50 рублей в месяц. Живет в этих квартирах рабочая верхушка. Квартплата с каждым днем повышается... и вот взять все это и подумать, какое отношение рабочего в отношении советской власти...» (5, 28).

«Мы сейчас живем хуже, чем при капитализме, — такова была точка зрения одного из старых питерских рабочих в 1929 году. — Если бы тогда мы так страдали от голода, если бы при старых хозяевах мы получали такую низкую зарплату, мы бы тысячу раз уже бастовали» (5, 28).

Но теперь-то власть принадлежала «рабочему классу». И протестовать открыто стало гораздо сложнее: недовольных рабочих моментально увольняли, лишали продуктовых карточек, выселяли из заводских квартир на улицу вместе с семьями, массово арестовывали.

Но вернемся к «товарищу» Кирову. Побыв ответственным секретарем, 21 ноября 1927 года он становится «настоящим» первым секретарем Ленинградского обкома ВКП(б), а с июля 1930 года входит в состав Политбюро ЦК ВКП(б) и Президиума ВЦИК СССР.

В начале 30-х годов под руководством Кирова промышленность Ленинграда и всего Северо-Западного края переживает относительный подъем. Активно идет коллективизация сельского хозяйства. В связи с этим ленинградская тройка (начальник областного УНКВД, секретарь обкома и прокурор) почти безостановочно «рассматривает» дела о «повстанчестве» и контрреволюции, в том числе с расстрельными приговорами.

В 1933 году в тройку входит сам С.М. Киров, а также Ф.Д. Медведь, с которым у Сергея Мироновича сложились хорошие отношения.

Для справки: Филипп Демьянович Медведь (1889–1937) — с 8 января 1930 года по 10 июля 1934-го — полномочный представитель ОГПУ по Ленинградскому военному округу, с 22 ноября 1931-го по 10 июля 1934-го — член коллегии ОГПУ при СНК СССР. С 15 июля по 3 декабря 1934 года — начальник УНКВД по Ленинградской области.

Наступил 1934 год. С 26 января по 10 февраля в Москве проходил XVII съезд ВКП(б).

В своем отчетном докладе съезду по вопросу «о партии» Сталин заявил следующее: «Если на XV съезде приходилось еще доказывать правильность линии партии и вести борьбу с известными антиленинскими группировками, а на XVI съезде — добивать последних приверженцев этих группировок, то на этом съезде и доказывать нечего, да, пожалуй, и бить некого. Все видят, что линия партии победила» (38, Т. 13, 347).

После этих слов в стенограмме отмечено: «Гром аплодисментов».

В официальной пропаганде XVII съезд называли «съездом победителей». Один из тифлисских ровесников вождя Абель Енукидзе (1877–1937), выступая на съезде, заявил: «“Товарищ Сталин сумел окружить себя лучшими людьми в нашей партии” и смог “из этой группы людей создать такую могучую силу, которой не знала история ни одной революционной партии”» (17, 267).

В этой группе выделялся Киров, которого Сталин называл своим другом и «любимым братом». Энергичный, с приятной внешностью, он вызывал всеобщую симпатию. Киров и Сталин часто вместе отдыхали, их семьи дружили. Сергей Миронович становился новым «любимцем» партии. Пожалуй, наиболее ярким проявлением этой любви были овации делегатов, которые поднялись со своих мест, когда на XVII съезде председатель объявил о выступлении Кирова. Встал также генсек и вместе со всеми долго аплодировал первому секретарю Ленинградской партийной организации.

На вечернем заседании съезда, 9 февраля, состоялось голосование при выборах ЦК ВКП(б). Результаты этого голосования, вероятно, и предопределили судьбу Кирова.

Историк Р.Медведев: «Председателем счетной комиссии был избран В.П. Затонский, нарком просвещения Украины, а его заместителем — старый большевик В.М. Верховых. Когда в ночь с 9 на 10 февраля счетная комиссия вскрыла урны для голосования, оказалось, что Сталин получил меньше всех голосов. Против Кирова проголосовали три делегата съезда, против Сталина — 270. Только потому, что кандидатов выдвигалось теперь ровно столько, сколько надо было избрать членов ЦК, Сталин оказался избранным. Однако обнародовать результаты голосования даже перед делегатами съезда счетная комиссия не решилась. По свидетельству В.М. Верховых, который чудом пережил все ужасы сталинских “чисток” и лагерей, В.П. Затонский немедленно доложил о результатах голосования Л.М. Кагановичу, ведавшему организационной работой съезда. Каганович распорядился изъять почти все бюллетени, в которых была вычеркнута фамилия Сталина. На заседании съезда 10 февраля было объявлено, что против Сталина, так же как и против Кирова, было подано всего три голоса. Ни в газетах, ни в изданной вскоре стенограмме съезда вообще не упоминалось о количестве голосов, поданных за того или иного кандидата» (23, 296).

Здесь надо сказать, что на протяжении всей своей карьеры Сталин рассматривал Ленинград и его партийную организацию — это сильное «удельное княжество» — как гнездо недовольства. Русское «окно в Европу», рассадник волнений и революций, на взгляд Иосифа Виссарионовича, вообще было излишним элементом советской действительности.

В условиях роста популярности и чрезмерной независимости Кирова Сталин прежде всего попытался отозвать Сергея Мироновича из Ленинграда с целью оторвать его от той «базы», которой в пылу борьбы с Зиновьевым Сталин сам его и снабдил. Однако Киров в Москву не спешил, более того, он все реже и реже стал появляться на заседаниях Политбюро, что выглядело уже вызывающе. Сталин мог, конечно, задержать Кирова в Москве во время любого из его приездов и воспрепятствовать его возвращению в Ленинград, однако это означало бы открытую ссору. Более того, задержать Кирова в Москве против его воли было бы крайне затруднительно, разве что его арестовать. Однако в 1934 году власть Сталина еще не была столь абсолютной, как ему того хотелось бы, и отстранение члена Политбюро все еще требовало сложной формальной процедуры.

Можно было бы сфабриковать против Кирова обвинение в какой-нибудь антиленинской ереси и организовать против него кампанию критики, однако и этот путь был для Сталина неприемлем по той простой причине, что после разгрома троцкистско-зиновьевской оппозиции сам Иосиф Виссарионович на прошедшем съезде заявил, что «линия партии победила» и «бить некого». Кампания же против члена Политбюро Кирова продемонстрирует новый раскол, да и за рубежом опять появятся сомнения в прочности сталинского режима, что было крайне нежелательно.

Была и еще одна причина, по которой шумный процесс над Кировым был нежелателен. Дело в том, что Сергей Миронович наверняка знал о диагнозе (паранойя), который поставил Сталину академик Бехтерев в 1927 году. А будучи с головой погружен в «ленинградские дела» как раз в те годы (начиная с 1926-го), Киров не мог не знать и о мрачной тайне смерти Бехтерева.

В такой ситуации у «товарища» Сталина, по-видимому, родился некий гениальный план. Во всяком случае, вот версия сталинского замысла в изложении майора госбезопасности А.М. Орлова (1895–1973): «Он [Сталин] пришел к выводу, что сложная проблема, вставшая перед ним, может быть разрешена лишь одним путем. Киров должен быть устранен, а вина за его убийство возложена на бывших вождей оппозиции. Таким образом, одним ударом он убьет двух зайцев. Вместе с ликвидацией Кирова будет покончено с ближайшими сподвижниками Ленина, которые, как бы ни чернил их Сталин, продолжали оставаться в глазах рядовых партийцев символом большевизма. Сталин решил, что, если ему удастся доказать, что Зиновьев, Каменев и другие руководители оппозиции пролили кровь Кирова, “верного сына нашей партии”, члена Политбюро, — он вправе будет потребовать: кровь за кровь» (8, 27–28).

Задуманное требовало тщательной подготовки. И прежде всего нужно было обеспечить «правильный» состав руководства ленинградского ОГПУ.

По распоряжению Сталина нарком внутренних дел Ягода издал приказ о переводе Медведя из Ленинграда в Минск и назначении на его место бывшего сталинского телохранителя Евдокимова. Однако, словно подозревая что-то неладное, этому перемещению воспротивился Киров. Приказ о переводе Медведя пришлось отменить. А поскольку ситуацию, когда воля наркома не была реализована, скрыть было невозможно, среди ленинградских чекистов родился анекдот: «Пошел Медведь по лесу Ягоду есть».

В сложившейся ситуации Сталин не мог не обратиться за прямой помощью к Ягоде, даже если допустить, что до этого момента последний действовал «вслепую».

А.Орлов: «Ягода сразу же вызвал из Ленинграда своего протеже и фаворита Ивана Запорожца, который в то время был заместителем Медведя. Они посетили Сталина вдвоем. Избежать личного разговора Сталина с Запорожцем было нельзя: последний никогда не взялся бы за такое чрезвычайное задание, касающееся члена Политбюро, если бы оно исходило лишь от Ягоды и не было санкционировано самим Сталиным. Получив сталинский наказ, Запорожец вернулся в Ленинград» (28, 29).

Для справки: Иван Васильевич Запорожец (настоящая фамилия — Гарькавый) (1895–1937) в 1931 году назначен на должность заместителя полномочного представителя ОГПУ Ленинградского военного округа. После реорганизации означенного ведомства Запорожец становится заместителем начальника УНКВД по Ленинградской области.

Как раз в это время в ленинградском отделении НКВД оказалось секретное донесение, касавшееся молодого коммуниста Леонида Николаева, обозленного тем, что его исключили из партии, и связанной с этим невозможностью устроиться на работу. В донесении говорилось, что у Николаева появилась мысль об убийстве председателя комиссии партийного контроля. Донос на Николаева поступил от его «друга», которому он имел неосторожность рассказать о своих намерениях (28, 29).

Запорожец, озабоченный полученным в Москве заданием, заинтересовался личностью Николаева. Встретившись с «другом» Николаева, он пришел к выводу, что слова об убийстве не приходится считать пустой болтовней.

Запорожец даже лично встретился с Николаевым. Все тот же «друг» устроил им якобы случайную встречу, представив Запорожца как своего бывшего сослуживца. Николаев произвел благоприятное впечатление. Запорожец поспешил в Москву поделиться соображениями о том, как использовать подвернувшийся случай. Он еще раз был принят Сталиным (28, 29–30).

В итоге в Москве решили, что Николаев подходит для реализации зловещего плана. Теперь «другу» предстояло вложить в голову Николаева мысль, что председатель комиссии не та фигура, чтобы поднять нужный шум, зато выстрел в члена Политбюро отзовется эхом по всей стране.

Леонид Николаев сразу же уцепился за эту мысль. Оставались лишь технические вопросы, решение которых при поддержке Запорожца было делом весьма короткого времени.

Так, с легкостью была решена проблема с оружием. Сам Николаев рассчитывал украсть револьвер у кого-то из знакомых партийцев, однако вездесущий «друг» выручил и тут. Он «добыл» револьвер, а кроме того, снабдил Николаева деньгами, чтобы тот не отвлекался на бытовые мелочи.

25–28 ноября 1934 года в Москве проходил очередной пленум ЦК ВКП(б), на котором присутствовал и Киров. На пленуме было принято постановление по отмене карточной системы «по хлебу и некоторым другим продуктам» с 1 января 1935 года.

Вернувшись в Ленинград, Сергей Миронович должен был выступить по этому вопросу 1 декабря 1934 года во дворце Урицкого (Таврический дворец). Он написал доклад на 67 листах, листы были найдены при Кирове после его гибели, случившейся за 1 час 30 минут до собрания, на котором он и должен был выступать.

О прощании Сталина и обреченного Кирова свидетельствует Алексей Трофимович Рыбин (1908–1998), с 1931 года сотрудник охраны Сталина: «28 ноября закончил работу Пленум ЦК ВКП(б)... Вечером Сталин, мой начальник Смирнов, комиссар Любовицкий и я проводили Кирова на вокзал. Сталин сердечно обнял Сергея Мироновича у двери вагона “Красной стрелы”. А 1 декабря свершилось убийство» (11, 55).

Восстановим последовательность событий.

По-видимому, первую попытку совершить убийство Николаев предпринял еще 15 октября 1934 года. Во всяком случае, в этот день он был задержан охраной возле дома Кирова. В его портфеле были заряженный револьвер и чертеж маршрутов прогулок Сергея Мироновича. Тем не менее по предъявлении партийного билета и разрешения на оружие Николаева отпустили.

О второй попытке покушения в своих воспоминаниях пишет Н.С. Хрущев: «Оказалось, что Николаев незадолго до убийства Кирова был задержан чекистскими органами около здания Смольного, то есть учреждения, в котором работал Киров. Николаев вызвал какие-то подозрения у охраны, был задержан и обыскан. У него обнаружили револьвер. Несмотря на эту улику (а в те времена очень строго относились к этому) и на то, что он был задержан в районе, который особо охранялся, потому что там ходили и ездили члены Политбюро и все руководство Ленинградского обкома и горкома партии, Николаев... был освобожден» (43, 94).

Как мы теперь знаем, в обоих случаях Запорожец, минуя своего непосредственного начальника, сразу докладывал в Москву Ягоде о задержании Николаева. Тот давал команду освободить его.

Помощник Кирова М.В. Борисов (1881–1934), который был в курсе задержаний, возмущался действиями руководства УНКВД, но ему было рекомендовано «не совать нос не в свои дела».

1 декабря 1934 года Николаев вновь появился в Смольном. С тем же самым портфелем, в котором лежали револьвер и записная книжка.

На этот раз все было предусмотрено. Получив пропуск, Николаев благополучно миновал охранников у входа и без помех проник в Смольный. А там в 15 часов началось совещание в кабинете второго секретаря Ленинградского обкома ВКП(б) М.С. Чудова (1893–1937), на котором присутствовал и Сергей Миронович.

Николаев целый час болтался на запретном для себя этаже и, сидя на подоконнике, поджидал Кирова. В коридоре не оказалось никого из охраны, обязанной дежурить у кабинета Кирова и его заместителей. К тому же буквально пропал сотрудник, который должен был находиться в коридоре совершенно независимо от того, в Смольном Киров или нет (11, 56).

А.Орлов уточняет:

«Там никого не было, кроме человека средних лет, по фамилии Борисов, который числился личным помощником Кирова. В перечне работников Смольного он фигурировал как сотрудник специальной охраны НКВД, однако не имел ничего общего с охранной службой.

Борисов только что приготовил поднос с бутербродами и стаканами чая, чтобы нести его в зал заседаний, где как раз собралось бюро обкома. Заседание бюро шло под председательством Кирова, и Николаев терпеливо ждал. Войдя в зал, Борисов сказал Кирову, что его зовут к прямому кремлевскому телефону. Спустя минуту Киров поднялся со стула и вышел из зала заседаний, прикрыв за собой дверь.

В тот же момент грянул выстрел. Участники заседания бросились к двери, но открыть ее удалось не сразу: мешали ноги Кирова, распластанного на полу в луже крови. Тут же распростерлось тело другого человека, неизвестного членам бюро. Это был потерявший сознание Николаев. Рядом с ним валялись револьвер и портфель. Кроме убитого и убийцы, в коридоре не было ни души» (28, 32).

Итак, убийство произошло в 16 часов 37 минут. Следовательно, Николаев, который «целый час болтался на запретном для себя этаже», проник в Смольный в 15 часов с минутами, уже после начала заседания.

Услышав выстрелы, из кабинета Чудова выбежали «хозяйственник» М.В. Росляков, председатель исполкома Ленинградского городского совета И.Ф. Кодацкий (1893–1937) и другие. Кирова перенесли в его кабинет. Появилась доктор санчасти Смольного М.Д. Гальперина (1903–1966). Пострадавшему стали делать искусственное дыхание, была наложена давящая повязка, введены камфора, кофеин. В Смольный прибыла еще группа врачей, а в 17:40 — известный хирург профессор И.И. Джанелидзе (1883–1950). Заключение медицинских специалистов гласило: «Смерть наступила мгновенно от повреждения жизненно важных центров нервной системы. Патологоанатомическое вскрытие подтвердило это заключение» (20).

Что касается убийцы, то пришедший в себя Николаев начался биться в истерике. Как пишет доктор Гальперина, «он кричал и кричал», и медикам пришлось оказывать ему медицинскую помощь (20).

Арестованный Николаев очень быстро убедился, что стал жертвой чекистской провокации. Вызванный в кабинет Запорожца, он мгновенно опознал в нем «сослуживца» своего «друга».

Несмотря на потрясение, Николаев все же заявил, что доволен удавшимся террористическим актом, так как он открывает эру борьбы с привилегированной кастой партийных бюрократов. Сам разговор закончился следующей сценой: из кабинета Запорожца послышался крик, дверь распахнулась, и «ответственный товарищ» с бледным лицом выскочил в коридор, преследуемый Николаевым с поднятым над головой стулом. Расправе помешали дюжие охранники, дежурившие возле кабинета (28, 34).

Кстати, имя упомянутого «друга» Николаева так и осталось неизвестным. Лишь известно, что пережить самого Николаева ему не удалось.

А что же происходило в эти часы в Москве?

По свидетельству Е.П. Фролова, в 1934 году заведующего Отделом промышленности при ЦК партии, Сталин и Ежов (будущий «сменщик» Ягоды, а в тот момент член ЦК и оргбюро ЦК ВКП(б), ближайшее доверенное лицо Иосифа Виссарионовича) сутки просидели у телефона прямой связи с Ленинградом и после звонка с сообщением об убийстве Кирова практически сразу выехали туда (12, 151–152).

О том моменте, когда в Кремль было сообщено о смерти Кирова (около 18 часов), свидетельствует В.М. Молотов: «Я был в кабинете у Сталина, когда позвонил Медведь, начальник Ленинградского ОГПУ, и сказал, что сегодня в Смольном убит товарищ Сергей. Сталин сказал в трубку: “Шляпы!”» (44, 310).

Кроме Молотова, при разговоре присутствовали Л.М. Каганович, К.Е. Ворошилов и А.А. Жданов.

Итак, в Ленинград Сталин с сопровождающими прибывает 2-го утром. Сначала отправляются в больницу имени Свердлова, где находится тело Кирова, потом к вдове, потом в Смольный.

Очевидец вспоминает: «Вижу, идет группа лиц. Смотрю, в середине — Сталин. Впереди Сталина — Генрих Ягода с поднятым в руке наганом. Он командует: “Всем лицом к стенке! Руки по швам!”» (34, 56).

Первым, кого Сталин вызвал к себе, был Филипп Медведь, начальник Ленинградского управления НКВД. Этот вызов был чистой формальностью, так как Сталин прекрасно знал, что тому ничего не известно об убийстве Кирова. Медведь был быстро отпущен, и сразу последовал вызов Запорожца, с которым вождь говорил с глазу на глаз более часа.

Затем Сталин распорядился доставить на допрос арестованного сразу после убийства шефа Борисова, а пока того нет — привести Николаева.

Разговор Сталина с фактическим убийцей происходил в присутствии Ягоды, Миронова, начальника Экономического управления НКВД, и оперативника, доставившего Николаева из камеры.

«По свидетельству Миронова, когда Николаев, голова которого была забинтована, вошел в кабинет, Сталин сделал ему знак подойти ближе и, всматриваясь в него, спросил:

— Зачем вы убили такого хорошего человека?..

— Я стрелял не в него, я стрелял в партию! — ответил Николаев...

— А где вы взяли револьвер? — продолжал Сталин.

— Почему вы спрашиваете у меня? Спросите у Запорожца! — последовал дерзкий ответ.

Лицо Сталина позеленело от злобы. “Заберите его!” — буркнул он» (28, 35).

Теперь ждали Борисова, который мог рассказать много интересного про первые задержания Николаева. Однако тут случилось удивительное.

В отличие от других арестованных, Борисова везли не на легковой, а на крытой брезентом грузовой машине. Двое чекистов сели с ним в кузов, а один в кабину к шоферу. Когда машина проезжала по улице Воинова мимо глухой стены склада, чекист, сидевший с шофером, неожиданно схватил и вывернул руль. Шоферу удалось удержать машину, она по касательной задела стену, но продолжала движение. Однако в кузове Борисов был уже мертв. У его спутников-чекистов не было даже царапин.

Из показаний шофера В.М. Кузина в КПК, февраль 1956 года: «Виноградов и Борисов сели в кузов машины, а Малий сел со мной в кабину. По дороге Малий все время торопил меня. Переезжаю улицу Потёмкина, Малий вырывает у меня руль и направляет машину на стену дома, а сам пытается выскочить из кабины. Я его задерживаю и не даю ему выскочить. Машина открытой правой дверцей ударилась о стену дома, в результате стекло двери было разбито. Когда я остановил машину и вышел, посмотрел в кузов и увидел, что в кузове лежит убитый Борисов, правый висок был в крови. Я закричал, что убили, убили. В это время ко мне подошел Малий и сказал: “Не кричи, а то будет и тебе”, — и сам Малий скрылся. Я после этого Малия и Виноградова не видел до самого моего освобождения из-под ареста» (5, 49).

В своих показаниях шофер по какой-то причине не упомянул еще одного сопровождавшего Борисова чекиста — Хвиюзова.

Добавим, что на месте аварии по свежим следам были обнаружены незначительные повреждения штукатурки стены и вмятина на водосточной трубе.

В январе 1935 года расследование окончательно пришло к выводу, что смерть Борисова явилась результатом несчастного случая. Все четверо участников ДТП (шофер и три чекиста) были освобождены, что вызывает некоторое удивление, ведь в ту пору элементарная халатность рассматривалась как вредительство.

3 февраля 1935 года на совещании в НКВД СССР заместитель Ягоды и временный начальник УНКВД по Ленинградской области Я.С. Агранов (1893–1938), возглавивший следствие по «делу Кирова», заявил: «Гибель Борисова была совершенно необычной и вызывала естественные подозрения. Мы все были в тупике, дополнительно проверяли все обстоятельства его смерти... В итоге установили, что имел место совершенно исключительный, необычный по степени обстоятельств несчастный случай» (5, 50).

Впрочем, «естественные подозрения» не прошли бесследно. И в июне 1937 года сопровождавшие Борисова чекисты Малий, Хвиюзов и Виноградов, бывший секретарь оперотдела УНКВД области Максимов и шофер Кузин были повторно арестованы. Всем, кроме Кузина, было предъявлено обвинение в участии в контрреволюционной террористической организации. До конца года все четыре бравых чекиста были расстреляны.

Микоян пишет о гибели Борисова:

«Сталин послал чекистов, чтобы они доставили его к нему для допроса в Зимний дворец. Но при перевозке его на машине по дороге случилась автомобильная авария, машина ударилась обо что-то. Убитым оказался только комиссар из охраны Кирова. Причем странно было, что в машине был убит только он один, больше никто не пострадал.

Сталин возмущался: как это могло случиться? Все это было очень подозрительно. Но никаких выводов Сталин из этого не делал. Дальше расследовать, распутывать весь этот узел он не предлагал, а лишь возмущался.

Я тогда сказал Сталину: “Как же можно такое терпеть? Ведь кто-то должен отвечать за это? Разве председатель ОГПУ не отвечает за охрану членов Политбюро? Он должен быть привлечен к ответственности”.

Но Сталин не поддержал меня. Более того, он взял под защиту Ягоду, сказав, что из Москвы трудно за все это отвечать...

В моей памяти осталось совершенно непонятным поведение Сталина во всем этом: его отношение к Ягоде, нежелание расследовать факты. В другом случае он расстрелял бы сотни людей, в том числе чекистов, как в центре, так и на местах, может быть, и невинных, но навел бы порядок. Когда же необходимость серьезных мер вытекала из таких поразительных обстоятельств гибели Кирова, он этого не сделал» (24, 317).

Строго говоря, все чекисты, так или иначе причастные к «делу Кирова», будут позднее уничтожены. Но случится это в 1937–1938 годах, спустя 3–4 года — непозволительно большой по «сталинским» меркам срок, о чем и пишет Микоян.

Тогда же, в 1934-м, даже «исключительный несчастный случай», произошедший с Борисовым, не мог скрыть очевидное: убийце Кирова помогли.

Хрущев: «Было ясно, что “без помощи лиц, обладавших властью, сделать это вообще было невозможно, потому что все подходы к Смольному охранялись, а особенно охранялся подъезд, которым пользовался Киров. Организовать это могли лишь те, которым был доступен вход в данный подъезд”» (43, 94).

Что же до фактического убийцы, то Николаев, по всей видимости, мнил себя Мессией. Еще до убийства он пишет в записной книжке: «Как солдат революции, мне никакая смерть не страшна. Я на все теперь готов, а предупредить этого никто не в силах. Я веду подготовку подобно Желябову... и готов быть за это расстрелян — ради человечества... Привет царю индустрии и войны Сталину...» (5, 67).

В создавшейся ситуации нечего было и думать об открытом суде над Николаевым. Даже если бы и удалось заручиться его обещанием дать показания против Каменева и Зиновьева, на что надеялся Иосиф Виссарионович, на это обещание нельзя было положиться. В то же время необходимо было что-то объяснить народу. Сказать, что молодой коммунист действовал в одиночку и стрелял, протестуя против засилья партийной бюрократии, было нельзя. Тогда и появились несколько версий произошедшей трагедии, включая даже абсолютно недостоверную — «амурную» (якобы жена Николаева была любовницей Кирова).

Но прежде всего было решено «повесить всех собак» на максимально абстрактного врага. Уже через несколько часов после убийства было официально заявлено, что Киров стал жертвой заговорщиков — врагов народа.

В первом правительственном заявлении утверждалось, что убийца Кирова — один из белогвардейских террористов, которые якобы проникают в СССР из Финляндии, Латвии и Польши. Через несколько дней советские газеты сообщили, что органами НКВД поймано и расстреляно 104 террориста-белогвардейца. Газетами была начата бурная кампания против «окопавшихся на Западе» белогвардейских организаций, в первую очередь Русского общевоинского союза. Однако на шестнадцатый день после убийства как по мановению волшебной палочки картина полностью изменилась. Новая версия, появившаяся в тех же самых газетах, обвиняла в убийстве Кирова троцкистско-зиновьевскую оппозицию. Тут же последовала ожесточенная кампания против лидеров этой, казалось бы, ушедшей в прошлое оппозиции. 16 декабря были арестованы Каменев и Зиновьев.

Близкий в те дни к Сталину Карл Радек писал в «Известиях»: «Каждый коммунист знает, что теперь партия раздавит железной рукой остатки этой банды... Они будут разгромлены, уничтожены и стерты с лица земли» (28, 17–18).

Образец «правильного понимания линии партии» продемонстрировал упоминавшийся нами в самом начале Лаврентий Павлович Берия — бывший Какаберия.

В начале 1934 года на XVII съезде ВКП(б) Берия — первый секретарь Закавказского крайкома — был впервые избран членом ЦК. Не желая оставаться в долгу перед двигавшим его по карьерной лестнице Кировым, Лаврентий Павлович организовал выпуск сборника «Сергей Миронович Киров в борьбе за нефть». Но книга вышла в Баку лишь в начале 1935 года. И это обстоятельство диктовало необходимость правильно указать виновников гибели Кирова.

И тут Берия блеснул: в сборнике было указано, что Сергей Миронович был сражен «предательской пулей убийцы из подонков белогвардейской зиновьевско-троцкистской банды» (35, 112).

Как видим, Лаврентию Павловичу удалось объединить обе «рабочие» версии следствия: и белогвардейцев, и троцкистов-зиновьевцев. На фоне столь безошибочной трактовки произошедшего «товарищ» Сталин не стал придавать большого значения запоздавшему славословию в адрес убиенного Кирова и не стал препятствовать карьере Берии.

Тут надо сказать, что никакая из перечисленных «официальных» версий не смогла скрыть для рядовых граждан суть произошедшего. Доказательством тому служит версия «народная»: «Ой, огурчики, помидорчики, Сталин Кирова пришил в коридорчике!»

А судебный процесс по убийству Кирова все-таки состоялся — закрытый. Вот документ:

Совершенно секретно

Записка по прямому проводу
из Ленинграда

Москва, народному комиссару внутренних дел СССР т. Ягоде

Сегодня, 29 декабря 1934 года, в 5 часов 45 минут выездной сессией Военной коллегии Верховного суда СССР за организацию и осуществление убийства тов. Кирова приговорены к расстрелу: Николаев Леонид, Антонов, Звездов, Юскин, Соколов, Котолынов, Шатский, Толмазов, Мясников, Ханик, Левин, Сосицкий, Румянцев и Мандельштам.

В 6 часов 45 минут приговор приведен в исполнение.

Зам. народного комиссара внутренних дел Союза ССР Агранов» (37, 47).

Согласно рассказу одного из участников процесса, выслушав приговор, Леонид Николаев выкрикнул: «Обманули!»

Хрущев прокомментировал это таким образом: «Конечно, не лично Сталин поручал дело Николаеву. Для этого Николаев был слишком мал. Но у меня нет сомнений, что по поручению Сталина кто-то его подготовил. Это убийство было организовано сверху. Я считаю, что оно было подготовлено руководителем ОГПУ Ягодой, который в свою очередь мог действовать только по секретному поручению Сталина, данному, как говорится, с глазу на глаз. Если принять именно такую схему рассуждений, то Николаев, наверное, надеялся на какое-то снисхождение. Но по-настоящему рассчитывать на это было слишком наивно. Не такой уж большой человек этот Николаев: он выполнил поручение и думал, что ему будет дарована жизнь. Просто глупец. Как раз после исполнения такого поручения для сохранения тайны требовалось уничтожить исполнителя. И Николаев был уничтожен» (43, 95).

Жена Николаева Мильда Драуле, брат Петр Николаев, старшая сестра Екатерина Рогачева, а также родственники жены — сестра Ольга Драуле и ее муж Роман Кулишер — были расстреляны. Мать Леонида Николаева выслана из Ленинграда, младшая сестра и ее муж осуждены на 5 лет, отправлены в трудовой лагерь.

Вслед за этим начались массовые репрессии. Всего в 1935 году из Ленинграда и Ленинградской области было выслано 39 660 человек, что получило в народе название «кировский поток». 24 374 человека были приговорены к различным наказаниям.

Анна Ахматова в 1935 году пишет:

Это было, когда улыбался

Только мертвый, спокойствию рад.

И ненужным привеском болтался

Возле тюрем своих Ленинград.

И когда, обезумев от муки,

Шли уже осужденных полки,

И короткую песню разлуки

Паровозные пели гудки,

Звезды смерти стояли над нами,

И безвинная корчилась Русь

Под кровавыми сапогами

И под шинами черных марусь...

Всего, согласно докладу Г.Г. Ягоды Сталину и Молотову, в 1935 году в ходе операции по «очистке городов» решениями троек местных управлений НКВД и тройки Главного управления милиции было осуждено с утверждением Особым совещанием 122 726 человек (42, 237).

Для справки: В Гулаге на 1 января 1934 года числилось 510 300 заключенных. А к исходу декабря того же года — 725 000 (5, 202).

После убийства Кирова был вызван в Москву и арестован Медведь. После его ареста уже московские чекисты распространяли новую версию анекдота: «Чем отличается лес от ГПУ? В лесу медведь ест ягоду, а в ГПУ Ягода съел Медведя».

Ну а пресловутый Медведь 9 января 1935 года был исключен из партии, 23 января осужден на 3 года за «преступно халатное отношение к своим обязанностям» и отправлен в Дальстрой. В конце 1935 года освобожден досрочно. До мая 1937 года — начальник Южного горнопромышленного управления Главного управления строительства Дальнего Севера (Дальстрой) НКВД СССР. Повторно арестован 7 сентября 1937 года, осужден в «особом порядке». 27 ноября 1937 года расстрелян (вместе с бывшим руководителем НКВД УССР В.А. Балицким).

Жена, Раиса Михайловна (урожденная Левитт), расстреляна 20 января 1938 года.

Братья жены: Е.М. Левитт расстрелян 28 августа 1938 года; П.М. Левитт расстрелян 28 июля 1941 года.

Иван Запорожец в связи с убийством Кирова был осужден на 3 года лишения свободы, но наказания не отбывал. По указанию одного из основателей ГУЛАГа и первого директора гостреста Дальстрой, входящего в указанную систему, Э.Берзина Запорожец был назначен заместителем начальника управления дорожного строительства Дальстроя, а с ноября того же года — начальником управления.

А.Орлов: «Вскоре после приезда в Москву меня пригласил в гости начальник Транспортного управления НКВД Александр Шанин, близкий друг Ягоды и один из помощников члена Политбюро Кагановича... После обеда хозяин дома предложил послушать пластинки. Шанин был большим любителем старинных русских песен, а тут еще несколько рюмок ликера сделали его особенно сентиментальным. Показав два альбома пластинок, Шанин сказал, что специально отложил их, чтобы послать Ване Запорожцу в его Лензолото. “Ох, Ваня, Ваня, — вздохнул он, — что за человек был! Пострадал ни за что...” Шанин добавил, что Паукер, начальник личной охраны Сталина, только что послал Запорожцу в подарок импортный радиоприемник» (28, 23–24).

Отметим здесь, что оба перечисленных дарителя, и Шанин, и Паукер, не могли не знать, что любое проявление симпатии к осужденному «товарищ» Сталин легко мог расценить как демонстрацию враждебных намерений. А поскольку никто из этой парочки не может быть заподозрен в суицидальных наклонностях, можно сделать вывод, что и Шанин, и Паукер прекрасно знали, что Запорожец не впал в немилость и посылка ему подарков их не компрометирует. Во всяком случае, на тот момент.

Однако, как мы уже отмечали, спустя почти три года, 1 мая 1937 года, Запорожец был вновь арестован, доставлен в Москву, осужден «в особом порядке» и 14 августа 1937 года расстрелян.

Его жена, Роза Давидовна (в разводе с 1931 года), арестована в декабре 1937 года по обвинению в том, что «состояла в организации жен врагов народа, планировавшей заговор против советского государства». По приговору Особого совещания при НКВД СССР — 5 лет ИТЛ — отправлена в Карагандинский лагерь. Освобождена в 1946 году по отбытии срока.

Дочь, Наталия Ивановна Запорожец (1923–2008), медсестра на фронте, контужена, окончила МГУ, историк, арестована в 1949 году, приговорена к 5 годам ссылки. Освобождена в 1953 году.

Сын, Феликс Иванович Запорожец (1926–2013), впервые арестован в 1943 году, приговор — 2 года ИТЛ. В 1949 году арестован повторно, приговор — 10 лет ИТЛ. Реабилитирован 8 сентября 1956 года.

Кстати, комиссары госбезопасности 2-го ранга А.М. Шанин и К.В. Паукер были расстреляны в один день с Запорожцем — 14 августа 1937 года — в числе 25 сотрудников НКВД и членов их семей.

Свидетели убийства Кирова, так сказать, «с близкого расстояния» — И.Ф. Кодацкий и М.С. Чудов были расстреляны 30 октября 1937 года. Позднее была репрессирована, а затем расстреляна жена Чудова — Л.К. Шапошникова.

Э.П. Берзин, «приютивший» Медведя и Запорожца в своем Дальстрое, арестован 4 декабря 1937 года как руководитель «Колымской антисоветской, шпионской, повстанческо-террористической, вредительской организации». Расстрелян 1 августа 1938 года.

В тот же день, 1 августа 1938 года, был расстрелян и начальник следствия по «делу Кирова» Я.С. Агранов.

Были привлечены к суду и арестованные в декабре 1934-го Зиновьев и Каменев.

А.Орлов: «На закрытом судебном процессе, состоявшемся 15 января 1935 года, не удалось выдвинуть никаких доказательств соучастия Зиновьева и Каменева в этом преступлении. Тем не менее под давлением членов военного трибунала и в результате неотступных домогательств Ягоды, на которого в свою очередь давил Сталин, Зиновьев и Каменев согласились, что несут “политическую и моральную ответственность” за убийство, в то же время отрицая какую-либо причастность к нему. На этом шатком основании им вынесли обвинительный приговор и осудили обоих на пять лет лагерей» (28, 38).

А самым первым, кто понял, какова истинная цена выстрела в Смольном, был Бухарин.

Его мрачная реплика «Ну, теперь Коба со всеми нами разделается» оказалась поистине пророческой.

6. Куйбышев

Валериан Владимирович Куйбышев (1888–1935) родился в Омске, в дворянской семье. Член РСДРП с 1904 года, участник революции 1905–1907 годов, несколько лет провел в ссылке. В марте 1917 года приехал в Самару, а 9 апреля избран в Самарский губком РСДРП(б). В октябре 1917-го участвовал в установлении власти большевиков в Самаре. Активный участник Гражданской войны, занимал должности политического комиссара в различных формированиях РККА. С 14 октября 1919 года по 20 сентября 1920 года член Реввоенсовета и начальник политуправления Туркестанского фронта. С 8 сентября по декабрь 1920 года — полномочный представитель РСФСР в Бухарской Народной Советской Республике.

После Гражданской войны работал на руководящей профсоюзной и хозяйственной работе. Председатель ВСНХ (5 августа 1926 — 10 ноября 1930), председатель Государственной плановой комиссии при СНК СССР (10 ноября 1930 — 25 апреля 1934), председатель Комиссии советского контроля при СНК СССР (11 февраля 1934 — 25 января 1935), член Политбюро ЦК ВКП(б) (19 декабря 1927 — 25 января 1935).

1 декабря 1934 года в Ленинграде при крайне подозрительных обстоятельствах безработным коммунистом Л.В. Николаевым, сумевшим проникнуть в тщательно охраняемый Смольный, был убит первый секретарь Ленинградского обкома ВКП(б) С.М. Киров.

Это убийство послужило поводом для начала массовых репрессий в СССР. В тот же день, 1 декабря, выходит как будто подготовленное заранее постановление Президиума ЦИК СССР, которым предписывалось дела по обвинению в государственных преступлениях рассматривать в ускоренном порядке, без адвокатов, ходатайства о помиловании не принимать, смертные приговоры приводить в исполнение немедленно после вынесения.

28 декабря 1934 года состоялся судебный процесс по убийству Кирова. Николаев и еще 13 арестованных по сфабрикованному обвинению были расстреляны уже 29 декабря. Но это было только начало.

«Всего, согласно докладу Г.Г. Ягоды Сталину и Молотову, в 1935 году в ходе операции по “очистке городов” решениями троек местных управлений НКВД и тройки Главного управления милиции было осуждено с утверждением Особым совещанием 122 726 человек» (42, 237).

Как видим, 1935-й был годом настоящего террора. Но начался тот год с очередного «загадочного события».

25 января 1935 года в своем кабинете скоропостижно скончался близкий друг недавно убитого Кирова — В.В. Куйбышев.

Кстати, в годы Гражданской войны Куйбышев был политическим комиссаром и членом реввоенсовета 1-й армии, которой командовал Тухачевский. Политкома и командарма связывала крепкая личная дружба. Такая же дружба связывала Куйбышева с Кировым и Орджоникидзе (о нем ниже)...

Смерть Куйбышева вначале была подана как естественная, однако подробности произошедшего заставляют в этом усомниться.

С утра 25 января 1935 года Куйбышев провел ряд совещаний. Около двух часов дня у Валериана Владимировича в его кабинете в СНК начался сильный сердечный припадок. Видя смертельно бледного Куйбышева, его секретарь В.А. Максимов, вместо того чтобы уложить его здесь же, в кабинете, и вызвать скорую медицинскую помощь, отпустил его одного домой. Валериан Владимирович был очень тепло одет. Для сердца была большая нагрузка пройти по всему кремлевскому двору, подняться на третий этаж. А Максимов послал порученца искать доктора Л.Г. Левина, несмотря на то что на первом этаже дома, где жил Куйбышев, в том же подъезде находилась амбулатория, где всегда дежурили врач и медсестра.

Для справки: Лев Григорьевич Левин (1870–1938) — доктор медицинских наук, профессор, с 1920 года — заведующий терапевтическим отделением Кремлевской больницы, консультант Лечсанупра Кремля и санчасти ОГПУ–НКВД СССР. 15 марта 1938 года расстрелян.

Но вернемся в январь 1935-го...

Обливаясь потом и еле держась на ногах, Куйбышев поднялся на третий этаж, в свою квартиру. Дверь открыла домашняя работница. Куйбышев в валенках и меховой куртке прошел прямо в свой кабинет.

— Никогда Валериан Владимирович даже в коридор не входил в галошах, а тут вдруг в кабинет... — рассказывала работница (18, 299).

Зайдя в квартиру, Куйбышев сам взял из соседней комнаты подушку и плед, прошел в кабинет, снял валенки и куртку и лег в брюках на кушетку, закрывшись пледом. Работнице он сказал, что хочет отдохнуть, ничего ему не надо, что у него нехорошо с сердцем и что порученец поехал за врачом. Просил ее зайти через десять минут.

Работница позвонила Максимову, что Валериану Владимировичу очень плохо. Максимов тут же позвонил Енукидзе и сказал ему, что, видимо, конец близок — Куйбышеву очень плохо. Енукидзе сказал, чтобы он не волновался, не звал врачей, что все идет очень хорошо (18, 299).

Когда через десять минут работница вошла в кабинет Куйбышева, тот был уже мертв. Прибежал Максимов, несколько позднее приехал Левин. Заехал Ягода узнать, кто присутствовал при смерти Валериана Владимировича, и, узнав, что Куйбышев был один, не вошел к нему даже в комнату, а сказал Максимову, чтобы тот не волновался, держался молодцом... (18, 299).

Сестра Куйбышева, Елена Владимировна, рассказывала о своем последнем разговоре с братом 23 января 1935 года, за два дня до его смерти:

«— А что тебе сказал последний консилиум врачей? Как твое сердце?

Валериан выпрямился во весь свой рост — он показался еще более могучим и сильным — и, ударив себя ладонью руки по груди, сказал:

— Мое сердце? Это самое здоровое, что есть в моем организме» (18, 296).

Итак, обстоятельства смерти Куйбышева были настолько подозрительными, что позднее было заявлено, что он погиб в результате заведомо неправильного лечения. Ответ на вопрос «кто виноват?» был вполне очевидным. Как мы помним, одно из обвинений, предъявленных Ягоде на 3-м Московском процессе, состояло в «убийстве Куйбышева».

2 марта 1938 года на суде секретарь Куйбышева Максимов дал следующие показания: якобы он получил распоряжение лично от Ягоды и Енукидзе следить за здоровьем Куйбышева; он знал, что доктора Левин и Плетнев уже делают все, чтобы разрушить здоровье Куйбышева, а ему, Максимову, оставалось, если Куйбышеву станет плохо, замедлить врачебную помощь, а если и звать на помощь, то только Левина или Плетнёва (18, 298).

Кстати, на медицинском вскрытии тела Валериана Владимировича присутствовала сестра жены Куйбышева — Нина Андреевна Лежава. С нее была взята подписка о неразглашении врачебной тайны, и только в 1953 году, после смерти Сталина, она рассказала своей сестре Ольге, вдове Куйбышева, что в его организме был обнаружен цианистый калий (19, 334).

Итак, факт убийства Куйбышева, как кажется, подтверждается. Роль в убийстве Ягоды, Максимова и Левина тоже.

Однако, как мы видели, «товарищ» Ягода практически никогда не действовал вопреки воле «товарища» Сталина.

Историк А.Г. Авторханов (1908–1997) писал: «Сталин был единственным тираном в истории, который убивал не только врагов, но и своих лучших друзей, если этого требовали его личные интересы. При этом алиби создавалось всем известной преданностью ему убиваемых — Менжинского, Куйбышева, Горького, Орджоникидзе, Кирова. Но Сталин заметал следы и в этих случаях. Брат Куйбышева (герой Гражданской войны) и брат Орджоникидзе (старый грузинский революционер) были расстреляны. Расстреляны были некоторые из сотрудников и близких друзей Горького, в том числе его личный секретарь. Было уничтожено все окружение С.М. Кирова: его самый близкий друг еще до революции, второй секретарь Ленинградского обкома, член ЦК М.С. Чудов и его жена Шапошникова были расстреляны, расстреляны были все члены бюро Ленинградского обкома во главе с бывшими членами ЦК Угаровым, Смородиным, виднейшим идеологом партии Позёрном, расстреляны были даже технические сотрудники Кирова» (1, 97).

И действительно, брат Куйбышева Николай — комкор — расстрелян 1 августа 1938 года.

Брат Анатолий осужден на 10 лет и отправлен в Юго-Восточный лагерь НКВД на Дальнем Востоке.

Неофициальная жена Куйбышева, Евгения Соломоновна, член РСДРП с 1907 года, расстреляна 28 июля 1938 года.

7. Орджоникидзе

Григорий Константинович Орджоникидзе (партийное прозвище Серго) (1886–1937) родился в селе Гореша Шорапанского уезда Кутаисской губернии, в дворянской семье. Член РСДРП(б) с 1903 года, активный участник революции 1905–1907 годов в Закавказье. В конце 1910 года выехал в Париж, весной 1911-го учился в ленинской партийной школе Лонжюмо. В июне 1917 года вернулся из ссылки в Петроград, член горкома РСДРП(б) и исполкома Петроградского совета. Активный участник большевистского переворота. Был кратковременно включен в первый состав руководства ВЧК. В годы Гражданской войны — на руководящей работе в Красной армии. Непосредственно участвовал в свержении правительств в Азербайджане, Грузии и Армении и в создании в 1922 году Закавказской Социалистической Федеративной Советской Республики (ЗСФСР).

В разные годы Орджоникидзе был председателем ВСНХ (10 ноября 1930 — 5 января 1932), членом Политбюро ЦК ВКП(б) (21 декабря 1930 — 18 февраля 1937), первым народным комиссаром тяжелой промышленности СССР (5 января 1932 — 18 февраля 1937).

Григорий, более известный как Серго Орджоникидзе, был старым знакомым Сталина. Какое-то время они считались друзьями.

После страшной трагедии начала 30-х годов Орджоникидзе писал Кирову (но так, чтобы об этом стало известно Сталину): «Кадры, прошедшие через ситуацию 1932–1933 годов и выдержавшие ее, закалились как сталь. Я думаю, что с ними можно будет построить Государство, которого история еще не знала» (7, 73).

Напомним, что от массового голода 1932–1933 годов в СССР умерло около 7 миллионов человек (46, 19).

Ухудшение отношений между Сталиным и Орджоникидзе началось в 1936 году, после 1-го Московского процесса, который повлек за собой чистки в экономических наркоматах. Под ударом оказалось большое количество сотрудников Орджоникидзе, которых тот пытался всячески защитить. Однако все его усилия оказались тщетными, один за другим исчезали руководители советской тяжелой промышленности.

А.И. Микоян вспоминал:

«После убийства Кирова началось уничтожение руководящих работников. Сначала в Наркомтяжмаше под видом вредительства начали арестовывать отдельных директоров предприятий, которых хорошо знал Орджоникидзе и которым он доверял, затем арестовали несколько директоров сахарных заводов.

Орджоникидзе протестовал против ареста своих директоров, доказывал, что у них могут быть ошибки, просчеты, но не вредительство. Я также жаловался Сталину...

Но спорить со Сталиным в этой части было трудно. Он выслушивал наши возражения, а потом предъявлял показания арестованных, в которых они признавались во вредительстве» (24, 317–318).

Друзья предупреждали Орджоникидзе: у Сталина и Молотова складывается убеждение, что беспечный нарком примирился с вредительством на металлургических комбинатах и фабриках. Серго не верил этим слухам, пока однажды на заседании Политбюро Сталин чуть ли не напрямую обвинил наркома в попустительстве врагам народа, «свившим уютные гнезда на предприятиях отрасли». Вспыливший Орджоникидзе на следующий день учредил особую инспекцию, которой поручил провести на местах проверку обоснованности арестов сотрудников наркомата. Во главе комиссии встал опытный чекист из бывших сотрудников Дзержинского.

Ответная реакция была страшной: в ноябре 1936 года был арестован старший брат Папулия (Павел) Орджоникидзе (1882–1937) — начальник политотдела Кавказской железной дороги. В тюрьму его увезли вместе с женой и детьми.

Узнав об аресте брата, Серго пытался убедить Сталина в его невиновности. Напрасно.

Тем временем в Москву возвращаются комиссии с мест: ни одна не обнаружила ни вредительства, ни саботажа. На основании отчетов комиссий было составлено официальное письмо в Политбюро, в котором отвергались обвинения в попустительстве врагам народа. Сталину докладывают, что, по агентурным данным, Орджоникидзе хочет воспользоваться трибуной предстоящего пленума, на котором ему поручено выступить с содокладом о вредительстве в промышленности, для того чтобы дать бой НКВД (18, 204).

Речь шла о февральско-мартовском пленуме 1937 года, основной доклад на котором — о необходимости массовых репрессий — сделал Ежов.

Открытие пленума намечалось на 19 февраля. А 16-го в кремлевской квартире Орджоникидзе провели обыск. Оскорбленный нарком всю ночь с 16 на 17 февраля звонит Сталину. Дозвонившись под утро, услышал холодный ответ: «Это такой орган, который и у меня может сделать обыск. Ничего страшного» (18, 204–205).

Утром 17 февраля Орджоникидзе узнает, что минувшей ночью арестованы вместе с женами все члены комиссий, выезжавших по его указанию на заводы и стройки наркомата.

Тем же утром у Орджоникидзе состоялся разговор со Сталиным — безудержно гневный, со взаимными оскорблениями, бранью на русском и грузинском языках. А.В. Антонов-Овсеенко со ссылкой на многолетнего сотрудника аппарата ЦК приводит такую деталь: «Сталин с порога отвергал все упреки и обвинения наркома, требуя от него разоблачения “врагов народа”. Доведенный до крайности, Серго схватил Кобу обеими руками и, приподняв, бросил на пол. Тот молча поднялся, а Серго выбежал, хлопнув дверью...» (18, 205).

После этого Орджоникидзе работал у себя в наркомате до двух часов ночи, а на рассвете 18-го числа, придя домой, имел еще один, по-видимому, столь же бесплодный разговор со Сталиным по телефону.

По показаниям его жены, Зинаиды Гавриловны, он отказался лечь спать, отказался есть и разговаривать с друзьями по телефону, а целый день что-то писал. В 17:30 она услышала звук выстрела и, вбежав в комнату, увидела его мертвым. Тут же позвонила Сталину, но, хотя его квартира была рядом, он пришел не сразу и уже в сопровождении членов Политбюро и Ежова.

Когда Сталин явился, он «ни о чем не спросил, только высказал удивление: “Смотри, какая каверзная болезнь! Человек лег отдохнуть, а у него приступ, сердце разрывается”» (22, Т. 1, 274).

Официальной причиной смерти был объявлен инфаркт, что вызывает огромные сомнения, учитывая личности врачей, подписавших медицинское заключение (тех же, что и в деле Куйбышева): нарком здравоохранения Г.Н. Каминский, начальник Лечсанупра Кремля И.И. Ходоровский, консультант Лечсанупра Кремля Л.Г. Левин.

Интересно, что Каминский был арестован 25 июня 1937 года, а Ходоровский и Левин в один день — 2 декабря того же года. Следующий, 1938 год все трое не пережили: Каминский был расстрелян 10 февраля, Левин 15 марта, а Ходоровский 7 мая.

Существует версия, что «товарищ» Серго застрелился. Однако жена Орджоникидзе, поддерживая в целом версию самоубийства, особо доверенным людям рассказывала об убийстве мужа.

«Слухи об обстоятельствах смерти Орджоникидзе стали просачиваться из СССР довольно скоро. Они отличались многими деталями. Одни гласили, что Орджоникидзе принудили к самоубийству под угрозой немедленного ареста в качестве троцкиста, другие — что его застрелили или отравили, причем эта операция была проведена секретарем Сталина Поскрёбышевым. Например, высокопоставленный советский хозяйственник Виктор Кравченко писал (за 10 лет до ХХ съезда КПСС!), что после смерти Орджоникидзе одни говорили о самоубийстве, а другие — что он был отравлен доктором Левиным. Но никто, по словам Кравченко, не сомневался, что он умер насильственной смертью, а не естественной» (22, Т. 1, 275).

Авторханов приводит другую версию: «Сталин послал на его квартиру чекистов с запасным револьвером для Орджоникидзе: если Орджоникидзе не хочет умереть в подвале НКВД, то он должен умереть на своей квартире. В присутствии чекистов он попрощался со своей женой Зинаидой и застрелился. Доктор Плетнев, который в то время ожидал в приемной Орджоникидзе, засвидетельствовал смерть от разрыва сердца» (2, 189).

Историк Рой Медведев опубликовал хранившиеся у него рукописные воспоминания брата Серго Орджоникидзе — Константина, до ареста работавшего в Управлении гидрометеослужбы при Совнаркоме СССР.

В тот роковой день, 18 февраля 1937 года, Константин вместе со своей женой вечером катался на коньках в Сокольниках. Как обычно, решили навестить Серго. У подъезда шофер Н.И. Волков сказал: «Поторопитесь...»

«Я ничего не понял, — рассказывает К.Орджоникидзе. — Поднявшись на второй этаж, мы с женой направились в столовую, но нас остановил работник НКВД, стоявший у дверей. Потом все же нас впустили в кабинет Серго, я увидел Гвахарию. Он произнес: “Нет больше нашего Серго”.

Я поспешил в спальню, но мне преградили путь и не допустили к покойнику. Я вернулся в кабинет ошеломленный, не понимая, что произошло.

Потом пришли Сталин, Молотов и Жданов. Они прошли сначала в столовую. У Жданова на лбу была черная повязка. Вдруг из кабинета Серго увели Гвахарию почему-то через ванную комнату. После этого Сталин, Молотов и Жданов прошли в спальню. Там постояли они у покойника, потом все они вместе вернулись в столовую. До меня донеслись слова, сказанные Зинаидой Гавриловной: “Об этом надо опубликовать в печати”. Сталин ей ответил: “Опубликуем, что умер от разрыва сердца”. — “Никто этому не поверит, — возразила Зинаида Гавриловна. Далее она добавила: — Серго любил правду, и нужно опубликовать правду”. — “Почему не поверят? Все знали, что у него было больное сердце, и все поверят” — так закончил Сталин этот диалог.

Двери в спальню были приоткрыты. Я подошел к ним и, немного приоткрыв, увидел, что там сидят на стульях у ног покойного Ежов и Каганович. Они о чем-то разговаривали. Я сразу же закрыл дверь во избежание излишних нареканий.

Тело покойного из спальни было перенесено в кабинет. Здесь брат Молотова сфотографировал покойного вместе со Сталиным, Молотовым, Ждановым, другими членами правительства и Зинаидой Гавриловной. Потом приходил известный скульптор Меркуров и снял маску с лица Серго.

Зинаида Гавриловна обратилась к Ежову и Паукеру и просила сообщить родственникам в Грузию, чтобы на похоронах присутствовал старший брат Папулия. Ежов на это ответил: “Папулия Орджоникидзе находится в заключении, и мы считаем его врагом народа, пусть отбывает наказание, можно оказать ему помощь теплой одеждой и питанием. Остальным родственникам сообщим, дайте только адреса”.

Я дал им адреса брата Ивана и сестры Юлии, а также жены Папулии Нины.

Поздно вечером приехал Емельян Ярославский. Увидев покойника, он упал в обморок. С трудом уложили его на диван. Когда Ярославский пришел в себя, его на машине отправили домой...

Секретарь Серго Маховер, пораженный увиденным, произнес запомнившиеся мне слова: “Убили, мерзавцы!”» (18, 208–209).

После кончины Серго Орджоникидзе был изъят его архив. Затем арестованы все начальники главных управлений Наркомтяжпрома, начальник его личной охраны Ефимов, личный секретарь Сёмушкин, все люди, обслуживавшие Серго, включая сторожа на даче.

Бывший заместитель наркома тяжелой промышленности Моисей Львович Рухимович 29 июля 1938 года был расстрелян.

Константин Константинович Орджоникидзе был арестован 5 мая 1941 года, осужден на 5 лет тюремного заключения. Позже срок продлен до 10 лет. Отбывал заключение во Владимирской тюрьме, в одиночной камере. В марте 1953 года срок заключения продлен еще на 5 лет, однако в сентябре того же года — реабилитирован.

Иван Константинович Орджоникидзе и его жена, Антонина Михайловна, арестованы 29 августа 1938 года. 29 ноября 1939-го постановлением ОСО при НКВД СССР они были приговорены к лишению свободы сроком на 3 года каждый.

Павел (Папулия) Константинович был расстрелян 10 ноября 1937 года, его жена, Нина Давыдовна, первоначально приговоренная к 10 годам лагерей, расстреляна 15 июня 1938-го.

Жену Орджоникидзе, Зинаиду Гавриловну, приговорили к 10 годам заключения.

Расстреляны в 1937–1938 годах: двоюродные братья Серго — Дмитрий Георгиевич Орджоникидзе, Георгий Абессаломович Орджоникидзе, троюродный брат — Савва Валерианович Орджоникидзе. Двоюродный брат Иван Георгиевич Орджоникидзе осужден на 10 лет.

Племянник Серго Орджоникидзе, Георгий Виссарионович Гвахария, директор Макеевского металлургического завода, награжденный за заслуги в развитии советской индустрии орденом Ленина, арестован 20 апреля 1937 года. Расстрелян в ночь на 2 сентября 1937 года в числе 48 осужденных.

8. Радек

Карл Бернгардович Радек (Кароль Собельсон) (1885–1939) родился в еврейской семье в Лемберге, входившем в состав Австро-Венгрии (ныне Львов, Украина). Вступил в Польскую социалистическую партию в 1902 году, в 1903-м в РСДРП. Участник революции 1905–1907 годов, выслан в Австрию. С 1908-го примыкал к Германской социал-демократической партии. С началом Первой мировой войны уехал в Швейцарию, где сблизился с Лениным. Содействует отправке Ленина и его сторонников в Россию в германском «пломбированном» вагоне. После октябрьского переворота приезжает в Петроград, с ноября 1917-го становится заведующим отделом внешних сношений ВЦИК.

Сторонник красного террора.

Историк В.Шамбаров пишет: «В Москве только в “ленинские дни” было уничтожено около тысячи человек. Радек требовал, чтобы казни были публичными, — тогда они, дескать, окажут более сильное воздействие. И сперва расстреливали на Ходынском поле “торжественно”, под музыку оркестра. Но направляемые для казней красноармейцы не выдерживали, начали бунтовать. Их заменили китайцами, и людей убивали уже без музыки» (45, 331–332).

В декабре 1918 года Радек направляется в Германию для поддержки «немецкой революции». 12 февраля 1919 года арестован германскими властями и заключен в Моабитскую тюрьму. Освобожден и выехал в Москву в январе 1920 года.

С 1919 по 1924 год — член ЦК РКП(б), с 1920-го — секретарь Коминтерна. С 1923 года — активный сторонник Троцкого.

14 марта 1923 года «Правда» опубликовала статью Радека, где он пишет: «Если наша партия войдет в историю как первая партия пролетариата, которая сумела построить великую армию, то эта блестящая страница русской истории будет навсегда связана с именем Льва Давидовича Троцкого, как человека, труд и дело которого будет предметом не только любви, но и науки новых поколений рабочего класса, готовящихся к завоеванию мира» (10, 96).

Персоне Сталина таких высокопарных слов адресовано не было.

Месяц спустя, в апреле, проходит XII съезд партии, на котором Ленин по состоянию здоровья не присутствует. Троцкий делает на съезде «директивный» доклад о промышленности. Подавляющая часть делегатов встречает его и провожает после доклада такой овацией, что в президиуме считают ее просто «неприличной».

На съезде произошло и еще нечто: командующий Северо-Кавказским военным округом Ворошилов, завидев Льва Давидовича Троцкого в сопровождении Радека, с насмешкой крикнул: «Вот идет лев, а за ним его хвост!» (10, 99).

Отличавшийся отменным чувством юмора, Радек уже через несколько минут ответил стишком, облетевшим не только делегатов съезда, но и всю Москву:

У Ворошилова тупая голова,

Все мысли в кучу свалены.

И лучше быть хвостом у льва,

Чем жопою у Сталина (10, 99).

После того как из ЦК были исключены Троцкий, Зиновьев и Каменев, а группа Сталина, Орджоникидзе и Енукидзе усилила свое влияние, Радек выдал афоризм: «Раньше в Политбюро пахло чесноком, а теперь шашлыком». Позднее, после начала арестов и высылки оппозиционеров, остроумный Карл заметил: «С Кобой невозможно спорить. Ты ему цитату с ссылкой, он тебе ссылку без цитаты. Ты ему вывод, он тебе заключение» (40, 304).

В 1927 году Радек исключен из ВКП(б), приговорен Особым совещанием при ОГПУ к четырем годам ссылки и отправлен в Красноярск.

В 1930 году восстановлен в партии, ему предоставлена квартира в Доме правительства и доверена должность заведующего Бюро международной информации ЦК ВКП(б), а также должность в газете «Известия».

В августе 1936 года, во время суда над Зиновьевым и Каменевым, Радек писал следующее: «Уничтожьте эту гадину! Дело идет не об уничтожении честолюбцев, дошедших до величайшего преступления, дело идет об уничтожении агентов фашизма, которые готовы были помочь зажечь пожар войны, облегчить победу фашизму, чтобы из его рук получить хотя бы призрак власти» (31, 36).

Однако верноподданнические литературные упражнения не дали никакого эффекта, и уже 16 сентября 1936 года Радек был арестован, а затем привлечен к открытому судебному процессу, о котором мы упоминали лишь вскользь.

2-й Московский процесс («Параллельного антисоветского троцкистского центра») проходил с 23 по 30 января 1937 года. Подсудимые (руководящие члены «Центра» Г.Л. Пятаков, К.Б. Радек, Г.Я. Сокольников, Л.П. Серебряков и 13 его активных сторонников — Я.А. Лившиц, Н.И. Муралов, Я.Н. Дробнис, М.С. Богуславский, И.А. Князев, С.А. Ратайчак, Б.О. Норкин, А.А. Шестов, М.С. Строилов, И.Д. Турок, И.И. Граше, Г.Е. Пушин, В.В. Арнольд) обвинялись в том, что вступили в сношение с представителями иностранных государств в целях совместной борьбы против СССР, занимались шпионажем, совершили и подготавливали ряд диверсионных и террористических актов.

30 января 1937 года ВКВС СССР признала всех подсудимых виновными. 13 человек были приговорены к высшей мере. Расстреляны ночью 1 февраля.

Подсудимые Радек, Сокольников и Арнольд приговорены к 10 годам, Строилов — к 8 годам тюремного заключения.

Когда Радек выслушал приговор, на его лице отразилось облегчение. Он повернулся к другим обвиняемым, пожал плечами и виновато улыбнулся, словно был не в состоянии объяснить свою удачу.

Радек и Сокольников были отправлены в Верхнеуральский политизолятор.

Вначале отношение к «политическим» в тюрьме было сдержанное. Местные власти задавались вопросом, не вернутся ли они завтра снова к власти. Радек даже грозил руководителям томского ГПУ: «Погодите, вот капитулирую и покажу вам кузькину мать!» (36, 306).

Однако удача недолго сопутствовала «товарищу» Каролю. 19 мая 1939 года Радек был убит. По официальной версии — «другими заключенными».

В акте о смерти, составленном администрацией Верхнеуральского политизолятора, сказано: «При осмотре трупа заключенного Радека К.Б. обнаружены на шее кровоподтеки, из уха и горла течет кровь, что явилось результатом сильного удара головой об пол. Смерть последовала в результате нанесения побоев и удушения со стороны заключенного троцкиста Варежникова, о чем и составили настоящий акт» (19, 318).

Сокольников пережил Радека всего на два дня — 21 мая 1939 года он был убит в том же самом Верхнеуральском политизоляторе. И тоже «другими заключенными».

Оставался вопрос: что побудило «других заключенных» вдруг расправиться с видными оппозиционерами?

Убедительную версию предложило расследование, проведенное ЦК КПСС и КГБ в 1956–1961 годах: «Бывшие оперуполномоченные работники НКВД Федотов и Матусов показали, что убийство Радека было проведено под руководством ст. оперуполномоченного НКВД Петра Кубаткина, действовавшего по прямому указанию Лаврентия Берии и Богдана Кобулова, а распоряжение о “ликвидации” заключенных исходило лично от Сталина. В Верхнеуральскую тюрьму, где сидел Радек, прибыл оперуполномоченный секретно-политического отдела НКВД Кубаткин. Сначала он использовал привезенного с собой заключенного, уголовника Мартынова, который спровоцировал драку, но убить Радека с первого захода не удалось. Через несколько дней Кубаткин привез другого заключенного, по фамилии Варежников — на самом деле это был Степанов, бывший комендант НКВД Чечено-Ингушской ССР, осужденный за служебные преступления. Степанов спровоцировал новую драку и убил Радека. В ноябре 1939 года он был отпущен на свободу, а Кубаткин вскоре стал начальником УНКВД по Московской области» (19, 318).

Заметим еще, что Строилов и Арнольд были расстреляны 11 сентября 1941 года в Медведевском лесу под Орлом в числе группы из 154 заключенных Орловской тюрьмы по заочному приговору ВКВС СССР.

Жена Радека, Роза Маврикиевна, и дочь Софья (1919–1994) решением Особого совещания были высланы в Астрахань на 5 лет. Там Роза Маврикиевна была вновь арестована и отправлена на 8 лет в лагерь в Потьму, где и погибла. Софья в 1941 году была выслана в Челкар (Казахстан). С 1947-го жила в Александрове, но вскоре вновь была арестована и осуждена на лагерный срок, который отбывала в Минлаге. Муж Софьи, Виктор Яковлевич Сидоров, был расстрелян в 1938 году.

Заключение

Подводя итог сказанному, нельзя не упомянуть о некоторых цифрах.

Так, по разным оценкам, в период революционного террора во Франции (с июня 1793 года по июль 1794-го) по приговорам различных трибуналов было казнено около 17 000 человек, еще около 10 000 были убиты во внесудебном порядке и умерли в тюрьмах.

Для сравнения: «Всего, судя по секретной ведомственной статистике НКВД, в 1937–1938 годах органами НКВД (без милиции) были арестованы 1 575 259 человек (из них 87,1% по политическим статьям). 1 344 923 человека в 1937–1938 годах были осуждены, в том числе 681 692 — к расстрелу (353 074 в 1937-м и 328 618 в 1938-м) (42, 319).

И это только в 1937–1938 годах. А был еще официально объявленный красный террор, начиная с 1 сентября 1918 года, были «чистки» 20-х и начала 30-х годов, «кировский процесс», кровавый 1936 год. Да и на 1938-м террор не закончился...

Наше сравнение будет неполным, если не вспомнить здесь и Российскую империю.

Так, по делу о восстании декабристов 14 (26) декабря 1825 года в Санкт-Петербурге было привлечено к следствию 579 человек. Виновными признаны 287. Сосланы в Сибирь или на поселение 120. Казнено пятеро.

Именно тогда «наше всё» Александр Сергеевич Пушкин (1799–1837) записал мнение одного удивленного англичанина: «У нас по делу о военном мятеже такого размаха было бы казнено, вероятно, тысячи три человек».

Напомним последствия «чистки» РККА после «дела Тухачевского»: 11 000 человек арестовано. Расстреляно, умерли под следствием или покончили самоубийством только представителей высшего командного состава более 440 человек.

А вот как обстояли дела в Российской империи далее (32, 400):

Как бы нам сравнить 8268 смертных приговоров с 1826 по 1913 год, то есть за 87 лет правления Романовых, и 681 692 аналогичных приговора только за 2 года (1937–1938) правления большевиков? Неужели и после этого «кровавый царский режим» и «советский суд — самый гуманный в мире»?

В целом по итогам сего небольшого исторического исследования, на наш взгляд, вывод, что российская «революция» не только «пожрала своих детей», но и сделала это в гораздо большем количестве, чем Великая французская, кажется весьма обоснованным.

Также не может не «восхитить» атмосфера «взаимного доверия и сплоченности» среди советских вождей 20–30-х годов, о которой беспрестанно рассказывали советские «историки».

Заметим, что в нашем повествовании, исходя из заданного небольшого его объема, мы почти не касались смертей таких видных «товарищей», как Я.М. Свердлов (16 марта 1919 года), В.И. Ленин (21 января 1924 года), Л.Б. Красин (24 ноября 1926 года), Л.Д. Троцкий (21 августа 1940 года) и, страшно сказать, сам И.В. Сталин (5 марта 1953 года). А есть все основания считать, что все они умерли не без постороннего участия. Но об этом, даст Бог, отдельно и позднее.

А ведь еще 22 ноября 1917 года один из основателей РСДРП меньшевик А.Н. Потресов (1869–1934) предсказывал, обращаясь к своим бывшим однопартийцам: «Вы ее разнуздали, эту опричнину. Вы разнуздали стихию. Но вам ее не взнуздать! Она перекатится и через ваши большевистские головы... вы вызвали кровь, господа агитаторы! Вы же в ней захлебнетесь! Это — ваша судьба!» (30, 269).

Добавим в конце, что упомянутому французу Верньо принадлежит и еще одна фраза: «Великие люди кажутся великими лишь потому, что мы стоим на коленях».

Литература

1. Авторханов А.Г. Загадка смерти Сталина: Заговор Берия. М.: Слово, 1992. 140 с.

2. Авторханов А.Г. Сталин. Путь к диктатуре. М.: Алгоритм, 2014. 224 с. (Сер. «Я предал Родину».)

3. Арутюнов А.А. Ленин: Личностная и политическая биография: В 2 т. Т. 2: Документы. Факты. Свидетельства. М.: Вече, 2002. 480 с. (Сер. «Досье без ретуши».)

4. Бажанов Б.Г. Я был секретарем Сталина. М.: Алгоритм, 2014. 304 с. (Сер. «Я предал Родину».)

5. Бастрыкин А.И., Громцева О.Ф. Тени исчезают в Смольном: Убийство Кирова. СПб.: Европейский дом, 2001. 380 с.

6. Бехтерева М. Правнучка В.М. Бехтерева о нем и его детях. И как было на самом деле. М.: Автор, 2021. 352 с. (Сер. «Биографии и мемуары. Документальная литература. Историческая литература». https://www.rulit.me/books/pravnuchka-v-m-behtereva-o-nem-i-ego-detyah-i-kak-bylo-na-samom-dele-read-692110-
85.html

7. Бешанов В.В. Кадры решают всё: Суровая правда о войне 1941–1945 гг. М.: АСТ: Харвест, 2006. 352 с. (Сер. «Неизвестные войны».)

8. Булдаков В.П. Утопия, агрессия, власть: Психосоциальная динамика постреволюционного времени. Россия. 1920–1930. М.: РОССПЭН, 2012. 760 с.

9. Валентинов Н.В. Наследники Ленина. М.: ТЕРРА, 1991. 240 с.

10. Валентинов Н. (Вольский Н.). Новая экономическая политика и кризис партии после смерти Ленина: Годы работы в ВСНХ во время НЭП. Воспоминания. М.: Современник, 1991. 368 с.

11. Власик Н., Рыбин А., Чадаев Я. Рядом со Сталиным: На службе у вождя. М.: Алисторус, 2018. 240 с. (Сер. «Мемуары под грифом “Секретно”».)

12. Вознесенский Л.А. Истины ради. М.: Республика, 2004. 756 с.

13. Гамбург И.К.  Так это было... М.: Политиздат, 1965. 190 с.

14. Грицанов А.А., Тарас А.Е. Научный антикоммунизм и антифашизм. Минск: «ФУАинформ», 2010. 528 с.

15. Гуль Р. Дзержинский. М.: Молодая гвардия, 1992. 128 с.

16. Гуль Р.Б. Красные маршалы. М.: Молодая гвардия, 1990. 256 с.

17. Дурачинский Э. Сталин: Создатель и диктатор сверхдержавы / Пер. с польск. М.: РОССПЭН, 2015. 824 с.

18. Зенькович Н.А. Тайна кремлевских смертей. 2-е изд., доп. М.: АО «Надежда Лтд», 1995. 546 с.

19. Игнатов В.Д. Палачи и казни в истории России и СССР. М.: Вече, 2014. 416 с. (Сер. «Историческое расследование».)

20. Кирилина А. Рикошет, или Сколько человек было убито выстрелом в Смольном: Спецрасследование. СПб.: Знание, 1993. 136 с. https://biography.wikireading.ru/hAGYQLgEvz

21. Командарм Якир: Воспоминания друзей и соратников / Сост. П.И. Якир, Ю.А. Геллер. М.: Воениздат, 1963. 248 с.

22. Конквест Р. Большой террор: В 2 т. / Пер. с англ. Рига: Ракстниекс, 1991. Т. 1: 414 с., Т. 2: 432 с.

23. Медведев Р. О Сталине и сталинизме. М.: Прогресс, 1990. 488 с.

24. Микоян А.И. Так было: Размышления о минувшем. М.: Вагриус, 1999. 612 с. (Сер. «Наш ХХ век».)

25. Мирек А.М. Красный мираж: Палачи великой России. М.: ООО «Печатный дом “Каскон”», 2012. 512 с.

26. Над Н. Как убивали Сталина. М.: У Никитских Ворот, 2007. 519 с.

27. Николаевский Б.И. Тайные страницы истории. М.: Изд-во гуманитарной литературы, 1995. 512 с.

28. Орлов А.М. Тайная история сталинских преступлений. М.: Автор, 1991. 352 с.

29. Под «крышей» Мавзолея / Сост. Е.Е. Зайцева. Тверь: Полин, 1998. 320 с. (Сер. «Кумиры ХХ века».)

30. Потресов А.Н. Рубикон. 1917–1918: Публицистика. М.: РОССПЭН, 2016. 576 с.

31. Речь государственного обвинителя — прокурора Союза ССР А.Я. Вышинского на процессе антисоветского троцкистского центра 28 января 1937 года. [М.]: Партиздат ЦК ВКП(б), 1937. 80 с.

32. Россия. 1913 год. Статистико-документальный справочник. СПб.: Блиц, 1995. 416 с.

33. Сванидзе М.С., Сванидзе Н.К.  Исторические хроники с Николаем Сванидзе. 1913–1933: В 2 кн. СПб.: Амфора, 2008. Кн. 1. 440 с. (Сер. «История России».)

34. Сванидзе М.С., Сванидзе Н.К. Исторические хроники с Николаем Сванидзе: В 28 т. Т. 8: Годы 1933–1934–1935. СПб.: Амфора, 2014. 64 с. (Сер. «Российская история».)

35. Сергей Миронович Киров в борьбе за нефть / Ред. Л.Берия, М.Д. Багиров, Р.Ахундов. Баку: Азпартиздат, 1935. 284 с.

36. Серж В. От революции к тоталитаризму: Воспоминания революционера. Оренбург: Оренбургская книга, 2001. 696 с.

37. Сойма В. Запрещенный Сталин. М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2005. 480 с.

38. Сталин И.В. Сочинения: В 18 т. Т. 13: Июль 1913 — январь 1934. М.: Госполитиздат, 1951. 424 с.; Т. 14: 1934–1940. М.: Писатель, 1997. 334 с.

39. Троцкий Л.Д. Моя жизнь: Опыт автобиографии: В 2 т. М.: Книга, 1990. Т. 2. 352 с.

40. Фельштинский Ю., Чернявский Г. Лев Троцкий: В 4 кн. М.: Центрполиграф, 2013. Кн. 3: Оппозиционер. 1923–1929. 462 с.

41. Фомин А. Если погибают комкоры, значит это кому-то нужно. https://mspru.org/pulicistika/2620-esli-pogibayut-komkory-znachit-yeto-komu-to-nuzhno.html

42. Хлевнюк О. Хозяин: Сталин и утверждение сталинской диктатуры. М.: РОССПЭН, 2010. 480 с.

43. Хрущев Н.С. Время, люди, власть: Воспоминания: В 4 кн. М.: Московские новости, 1999. Кн. 1. 848 с.

44. Чуев Ф.И. Сто сорок бесед с Молотовым: Из дневника Ф.Чуева. М.: ТЕРРА, 1991. 604 с.

45. Шамбаров В.Е. Нашествие чужих: Заговор против империи. М.: Алгоритм, 2008. 606 с. (Сер. «Исторический триллер».)

46. Эрлихман В.В. Потери народонаселения в XX веке. Справочник. М.: ИД «Русская панорама», 2004. 176 с. (Сер. «Весь мир».)