Анна Шипилова. Скоро Москва

Писать про день сегодняшний — один из самых сложных вызовов для прозаика, ведь очень удобно поддаться соблазну и, скрываясь за ширмой жанра — будь то историческая проза, фантастика, историческая фантастика, фантастическая история и проч., — рассказывать о социальных проблемах, недавних общественных резонансах, добавлять подтексты и подчинять жанр, существующий по своим веками развивающимся законам, личным/политическим амбициям. В результате текст проживает совсем недолгую жизнь — в лучшем случае пару лет: читатель хорошо чувствует манипуляции.

Анна Шипилова в своем дебютном сборнике, не так давно вошедшем в длинный список литературной премии «Большая книга», и говорит о дне сегодняшнем — причем стремится не просто его описать, но и дать оценку. Это позволяет нам говорить об авторской предвзятости. Предвзятость — почва очень зыбкая, способная ввести автора в искушение принять творческие решения, сужающие фабулу рассказа (и тем самым вредящие ей). В конечном итоге рассказ, претендующий на достоверность, оказывается абсурдным — что кажется вдвойне противоречивым, так как автор стремится подробно, реалистично описать происходящие в тексте события. Например, рефлексию девочек-женщин (будь то и медсестра, и обучающаяся на полицейского, и просто домохозяйка), которые, рано вступив в сексуальную связь, становятся матерями-одиночками либо делают аборт. И пытаются как-то жить дальше. Решение, слава богу, находится — ведь сила есть, а вместе с ней и ответственность. Добрая половина рассказов, входящих в сборник «Скоро Москва», как раз посвящена этой идее. В связи с чем хочется задать только один вопрос: зачем их столько?

Сборник «Скоро Москва», названный по заключающему его рассказу, можно условно поделить на три блока: рассказы с претензией на гиперреализм про одиноких женщин в сегодняшней Москве, рассказы про детей и социальная фантастика. Между двумя последними блоками, кстати, часто бывают пересечения — например, в рассказе «Руда». И если рассказы про одиноких матерей и плохих мужчин, которые испортили им жизнь, но не сломили (и это радует), явно серьезны, то рассказы из второго блока написаны с усмешкой. Это сатира, порой даже очень жестокая, — например, во «Втором пришествии», методично описывающем скучающего по СССР, доносам, Дзержинскому и проч. деда, не желающего отпустить от себя любимую внучку и, видя, что та хочет уехать, сходящего с ума и убивающего ее. Рассказ написан в технике реализма — но абсурдность происходящего, его мораль и описание деда, представляющего собой набор надоевших шаблонов, позволяет нам говорить, что у всего есть обратная сторона — в том числе и у реализма.

Есть и рассказ «Заросли» — о девочке, сталкивающейся с различными проблемами в связи с большой растительностью в ее интимном месте. Однако конфликт, возведенный чуть ли не в абсолют, в финале стремительно скатывается в абсурд.

Анна Шипилова определенно владеет писательской техникой, она умеет подробно описывать быт, обстановку, поступки и мотивацию персонажей. Ее язык сух и сдержан, что идет рассказам явно в плюс: простые слова позволяют проще понять происходящее в тексте и попробовать разобраться в заложенных автором смыслах. Рассказы Анны Шипиловой написаны простым, человеческим языком, они полны интереса к повседневной жизни современного человека — что в чем-то роднит их с прозой Романа Сенчина. У последнего есть даже сборник рассказов с похожим названием — «Московские тени», где описана жизнь простого русского человека в Москве разных лет. По факту «Скоро Москва» могла бы стать похожей книгой, сборником характеров, проблем и ситуаций, если бы не разница в используемых автором жанрах и, что важнее всего, в авторской предвзятости, подчиняющей себе текст.

Рассказы Шипиловой сдержаны простым, невзыскательным посылом, переходящим из рассказа в рассказ. Проза Шипиловой — о конфликте Свободы (одинокая, не готовая к жизни мама, мальчик-отличник, девочка, мечтающая о любви, жена, с тревогой ждущая вести о возвращении мужа с фронта) и Несвободы (старый, советский дед, садист-наркоторговец, нечестный директор СНТ, безответственный студент-совратитель), который заявляет о себе — но не предлагает никакого решения. По факту это истории о том, как Женское и Детское попадают примерно в одни и те же проблемные, коверкающие жизнь ситуации по вине Мужского — и, несмотря на тяжесть, идут вперед. Какой-то более серьезной, аналитической оптики здесь не приводится. Просто выход из ситуации, то есть невнятный посыл. Подается он либо под серьезным, либо под сатирическим соусом. Неважно, о чем рассказ — о мальчике, страдающем от гиперконтроля, или о семье, живущей в недалеком, написанном широкими либеральными мазками ужасном будущем, — все равно фабула будет одна и та же. Получается, что, для того чтобы понять прозу Анны Шипиловой, достаточно прочесть только один ее рассказ.

Какой рассказ Анны Шипиловой я бы выбрал? Пожалуй, «Всё вернется». На мой вкус, один из самых удачных рассказов сборника. Это короткая, ёмко написанная история про семью, которая ждет возвращения отца с фронта: мама каждый день боится получить похоронку и не знает, чем платить за кредит, ведь военные выплаты отца вовремя не приходят, дед повторяет то, что слышит по радио, а ребята проживают детство — не военное, но непростое. В этом рассказе, как и в других, сильно чувствуется авторская позиция — она проявляется просто в том, как расставлены персонажи-фигуры, — но при этом в тексте чувствуется простор. Он не ограничивается социальной проблематикой, интересом к детской психологии. Он устремлен к высокому — например, к природе. Да, тема природы тоже смешивается с социально-политической нестабильностью — но природа оттого не перестает быть природой. Прочтем вот эти строчки: «Катя не спит, считает, как ее учил папа, секунды от молнии до грома: далеко ли гроза. Раз, два, три, четыре — значит, далеко. Она уныло продолжает: пя-а-ать, ше-е-есть, се-е-емь, врагу не сдается наш гордый “Варяг”, восемь, девять, де... — и тут ее оглушает гром».

Эти строчки дарят надежду на то, что автор в своем творчестве пойдет дальше, не будет топтаться на месте. Пока создается впечатление, что Анна Шипилова уже в своих первых рассказах написала то, что знает, и все дальнейшие произведения — лишь повторение пройденного в новых костюмах и декорациях. Дело не в контексте — автор уверенно опишет и больницу, и загородный дом, и офис. Анна Шипилова очень внимательна к фактам, умеет их собирать и использовать в работе. Осталось лишь найти новые смыслы. Иначе какой толк читать новые книги, если все, что они хотят сказать, уже было написано в предыдущих?

Александр Рязанцев

Андрей Галамага. Мы успели родиться...

Андрей Галамага подготовил основательную поэтическую книгу, которая вмещает в себя серьезный пласт его творческой жизни. Получив заслуженные награды за свои труды в разных жанрах, он объединил здесь все лучшее из того, чем в разное время радовал своих верных читателей. Будучи учеником мудрого Эдуарда Балашова в Литературном институте, он перенял от него активный созерцательный взгляд на все ускоряющуюся современность, удерживая ее в своем, скорее всего, несуетном слове. Книга построена по закону обратной перспективы: сначала последнее, где более всего проявлено накопленное мастерство, затем ранние опыты, в которых это мастерство созревало. Галамага может многое: написать классический сонет и верлибр, а может пьесу, соперничая с Гоголем (а это все-таки страшный, мистический «Вий»), может вступить в диалог с древними китайцами, позабавить нас почти японскими трехстишиями. Иногда нечто вроде хокку удается вырезать из «узора» обычного русского стихотворения:

и в повороте сложного узора

три краски задают три смысла мира,

который никогда не распадется...

Здесь много стихов о великих художниках, здесь и Брейгель Мужицкий, переселенный автором в любимую Россию, горький Ван Гог, трагический Филонов, чей «глаз — насквозь / пронзил мировые сплетенья...», его же, Филонова, казус с товарищем Сталиным и собственно Галамагой, его словесами сотканный «Черный квадрат» как одно из удачных оправданий загадочного опуса Малевича. Так что живописность слога нашего автора не только отражение его взгляда на живую природу (одно описание пруда многого стоит!), но и преломление луча от незабвенных полотен. «Свет» — важный символ во многих стихах поэта, но это уже не пасынок светотени, а горний свет — «Нет, свет один сияет людям»; посему умножение, «шитье» смысла и света — это непременная задача сочинителя:

Уплываю на край света

На березовом плоту,

Тонкой ниточкою света

Зашивая темноту.

Откуда вдруг появляется высокий слог и смысл? Этот опыт наработан прежде всего в главе «Из переложений псалтири»; видимо, уже потом появились стихи «Из пророка Исаии», «Расстрига», «Граница августа, канун Успенья...», «Всенощная»... Или такие строки:

Благ — кто, проникая в глубь

Смысла, а не слога,

Мог, не размыкая губ,

Говорить для Бога.

Нельзя не сказать об основном — о чуткой любовной лирике Андрея, маятник которой колеблется от цыганки до египтянки, от куклы до ангела, от «Плача турецкого султана», которому изменил его гарем, до непременных клятв в вечной любви и легких сокрушений о разлуках. И время от времени среди серьезного обзора жизни вспыхивает юмор, сочетающий по праву не сочетаемое, как слона и жирафа. И многое поясняют в манере современного поэта Галамаги особенно полюбившиеся мне строки:

...и скрывшийся за печкою сверчок

таит диалектический скачок.

Вячеслав Куприянов

Михаил Будников. Костры космических туристов...

«Будь проще, и люди к тебе потянутся» — так можно описать поэзию Михаила. Простоту мы видим в первую очередь на уровне языка. Здесь нет сложных, витиеватых конструкций, вычурных, «тяжелых» слов, лишних инверсий и так далее, часто можно встретить разговорную, шутливую лексику. Подборка читается легко, ее смысл и содержание сразу улавливаются. Эта легкость восприятия создается также за счет художественных образов — очень знакомых, «общероссийских» с одной стороны и оригинальных, нестандартных с другой. Например, в первом стихотворении читатель не ожидает от лиричных, даже несколько возвышенных размышлений на берегу реки соседства с обычными лопухами, но вместе с тем эти самые лопухи выглядят там максимально органично и только дополняют общую картину.

Такие акцентные детали постоянно встречаются в стихотворениях. «Предок» лирического героя не просто владеет булочной, а продает куличи и калачи «для господ», рассказчик пьет не обычный чай, а клубнику с речной водой, а над головой у него не всем знакомые звезды — а костры космических туристов. Таких примеров множество во всех стихотворениях — автор не просто говорит о том, что его окружает, а создает собственную картину мира. И мир этот предстает для читателя открытым, приветливым и, как мне показалось, очень бесхитростным и действительно счастливым: «Ведь жизнь проста как три копейки», «невозможно быть несчастным, окружив себя счастливыми людьми».

Даже из отрицательных сторон жизни все «плохое» уходит на второй план и принимается как данность, без осуждения и почти с теплотой. Выпивший сосед становится «краснощеким мужиком», с которым лирический герой «раскланивается». Вместе с рассказчиком читатель краем уха слушает ругань старой супружеской пары по телефону, но это не вызывает ни отторжения, ни неприязни, мы, как и участник ссоры, «не хотим ничуть обижаться».

В стихотворениях нет прямого реализма. Автор играет со словами, перебирает образы, выстраивая ассоциации то с детством, то просто с обыденной жизнью практически любого жителя постсоветского пространства. Здесь и «генерал Мороз», и «хрущевки», и «бабушки» на лавочках, и еще масса деталей, которые сближают автора, лирического героя и читателей, располагая к стихотворениям.

В некотором смысле подборка наполнена театральностью: тех же «бабушек» именно семь, и все семь вздыхают, что «в такую пору счастье помирать». Архивные страницы с «переписью» родни не старые, не пожелтевшие, а «охристые». «Разносторонний» предок лирического героя представлен с двух очень контрастных ярких сторон: с пасхальными куличами и криминалом, словно персонаж анекдота или байки. Все это придает стихотворениям выразительности и вместе с тем помогает их восприятию, добавляет юмора, иронии. При этом ирония — не злая. Это не высмеивание, не переосмысление и не адаптация к окружающей действительности. В стихотворениях нет конфликта, сопротивления, душевных метаний и какой-либо конфронтации. Кажется, что лирический герой всегда жил, живет и будет жить в гармонии с миром и с самим собой, не задумываясь, а чувствуя. «Прожить первее, чем придумать» — в этой строчке, по моему мнению, заключается вся суть подборки. Обращаясь ко всем известным картинам, автор стремится передать только радость от жизни в настоящем моменте, умиротворение без пафоса, драматизма и практически без рефлексии.

Простота, легкий слог, оригинальные, но очень знакомые и близкие практически любому читателю образы, добрый юмор и искренняя радость лирического героя — вот формула стихотворений автора. Все это делает подборку особенно теплой, легкой к восприятию и дает возможность читателю отпустить свои тревоги и прочувствовать безмятежность настоящего момента вместе с героем.

Валерия Балобанова. Ни мужняя, ни собственная, ничья

Сборник стихов «Ни мужняя, ни собственная, ничья» — книга выпускницы Литературного института Валерии Балобановой, в которой она создает драматичную поэтическую историю. В центре сборника судьба лирической героини, чья жизнь меняется после того, как ее возлюбленный оказывается в тюрьме. Это событие становится для нее не только личной трагедией, но и отправной точкой внутреннего пути, полного боли, сомнений, надежд и разочарований. Все стихотворения объединены единой тематикой и сквозным «сюжетом» — через призму чувств героини раскрываются разные стадии переживания утраты, горя и попыток сохранить любовь вопреки обстоятельствам. Сборник разделен на несколько частей, каждая из которых дополняет друг друга и помогает лучше раскрыть внутренний мир лирической героини.

Первая часть одноименного сборника «Состав исступления» построена на контрасте и дуализме. Это заметно даже на уровне лексики: множество уменьшительно-ласкательных слов, повторов и звукоподражаний, словно из детской считалочки, соседствует с тюремным жаргоном. Более того, они смешиваются, сливаются — и возникают «номерочки лет», «песенка прутьев», «бушлатик», «кулек с наркотой» и т.д. При поверхностном чтении, «на слух» у читателя создается впечатление легкости, наивности подборки. Но это только на первый, самый беглый взгляд. Достаточно совсем немного вчитаться, и вся детскость оказывается иллюзией, горькой иронией лирической героини над собой и своей судьбой: «Ждет вас житель тюремной клеточки для падения в никуда».

Продолжаем наше погружение в текст и сталкиваемся со следующей особенностью: точкой зрения. Да, в большинстве случаев мы смотрим на мир глазами лирической героини, но иногда автор ставит читателя на место то зеленых тарелок в квартире героев, то возлюбленного лирической героини, то надзирателей. При этом в отдельных стихотворениях это сделано явно. Например, в «Перестуках» повествование идет от лица «конвойной стаи», а в стихотворении «Женина жена» мы как будто слышим голос общественного мнения: «Она ж ему совсем и не жена: жена бы принесла себя на суд».

Прямыми изменениями ракурсов автор не ограничивается. Почти везде в данной части сборника прослеживаются два образа, два активных голоса, которые, с одной стороны, контрастируют, а с другой — дополняют друг друга. Это голос возлюбленной, что осталась на свободе, и возлюбленного, оказавшегося в тюрьме. Они проявляются не через повествование от чьего-то лица, а через особенные детали. В стихотворении «Два состава» первая его часть рассказывает о преступлении, отражая состояние возлюбленного, последствия его действий. Во второй же части говорится об исступлении — душевном состоянии возлюбленной.

Интересно, что образ героини содержит в себе религиозные элементы, а героя — тюремные, и они перекликаются между собой. Например, символика чисел: номер статьи уголовного кодекса и номер псалма, сорок дней в тюрьме и сорок дней душевных мытарств.

Итак, мы возвращаемся к дуализму, но не к простому противопоставлению, а к отражению духовного состояния героев. Каждый проходит через свои муки: герой физически заключен в тюрьме, его страдание описано скорее материально. Героиня же оказывается в невидимой тюрьме — «тюрьме ее головы». Формально она на свободе, но фактически — заперта в мире переживаний, ожидания, тоски и безысходности, где каждый день — повторение утраты и невозможности вернуть прошлое.

Переживания лирической героини усиливаются за счет контраста между идеализированными, «сказочными» образами прошлого, семейной жизни и тюремной реальностью. В стихах постоянно сталкиваются уют и холод, прошлое и настоящее, надежда и безнадежность. На уровне содержания автор словно убаюкивает читателя, а потом отрезвляет, обжигает. Так, блеск, «свет» воды, который обычно ассоциируется с чем-то чистым, исцеляющим, «обугливает» лица героев; сон не уносит в мир грез, а оставляет в бараке; свое кольцо героиня дарит русалкам, река с ее густым туманом высыхает, а голова становится пустой. Все эти детали делают подборку многослойной, завораживают, но после резко возвращают читателя в суровую реальность. Героиня — «ни мужняя, ни собственная, ничья», ее идентичность размыта, она потеряна между статусами, между прошлым и настоящим. В стихотворении «Вороворожба» антитезы становятся особенно явными: магия и реальность, надежда на чудо и осознание его невозможности. «Не взять ворожбой конвой и не прилететь домой» — любые попытки изменить судьбу оказываются тщетны. Надежда и безнадежность существуют одновременно, но последняя оказывается сильнее. У этой истории нет счастливого конца.

В последующих частях сборника тематика сохраняется, но меняются акценты и тон. Автор уходит от прямых тюремных образов и в большей степени, чем в первой части, обращается к сказочным и фольклорным аллегориям. Возлюбленный героини становится и Иванушкой, который выпил воду из копытца, и «жертвенным барашком», и джинном в лампе, и принцем в башне. Лирическая героиня в свою очередь берет на себя роль волшебницы-спасительницы. В некоторые моменты кажется, что надежда возвращается; здесь нет поэтапного разочарования — героиня постоянно мечется между принятием реальности и попытками ее изменить.

Если в первой части сборника акцент делался на преступлении героя, его ошибках и страданиях лирической героини, связанной с ним, даже его обвинении между строк, то в последующих стихах внимание смещается на несвободу возлюбленного и борьбу лирической героини, которая искренне желает облегчить его положение. Создается впечатление, что ею он воспринимается скорее как заложник обстоятельств, чем преступник, на что отсылают сказочные образы, упомянутые выше. Лирическая героиня чувствует его боль как свою собственную: «Ранки твои болят на моих руках, на моих ногах, на сердце моем». Раны героя становятся ранами ее души, а надежда на исцеление — ее личной миссией. В стихах звучит вера в возможность исцеления и спасения: «Пусть боль склюют воробьи <...> а у нас заживи с тобой!»

Однако эта вера неустойчива. Герои оказываются разделены: «Невесту не пускают к жениху колючек рюши». Они словно находятся в разных мирах, разделенные с одной стороны стенами и охраной, а с другой — состоянием духа: «Ты внутри, а я снаружи».

Развязкой душевных метаний и переживаний лирической героини, всех ее попыток «расколдовать» возлюбленного становится принятие неизбежного: «Заварил ты, милый, кашу, а расхлебывать кому? <...> Я наелась каши вдоволь, милый, больше не могу». Здесь звучат усталость и разочарование — героиня понимает, что ее волшебство и забота бессильны изменить судьбу возлюбленного, он должен сам нести ответственность за свои поступки и их последствия. Это прощание с иллюзиями и переход к осознанию необходимости отпустить героя.

Через весь сборник автор раскрывает сложную динамику чувств: от осуждения и боли — к состраданию и желанию помочь и наконец к осознанию границ своих возможностей. Герои связаны не только любовью, но и общим сложным путем. Лирическая героиня представляется живым человеком — ее чувства не всегда последовательны: она то разочаровывается в своем возлюбленном, то желает спасти его и жалеет. Стихотворения пропитаны темой заточения, но не только тюремного, но во многом и духовного заточения лирической героини, которое она в конечном итоге преодолевает, приходя к освобождению.

Виолетта Горбашова

Тонино Бенаквиста. Охота на зайца

Франко-итальянский писатель Тонино Бенаквиста у нас широко известен. Особую популярность ему принес роман «Сага», виртуозное сочинение о буднях современного телевидения. Все мы догадываемся, что там, в недрах этого информационного монстра, не все так просто, но то, что показывает Бенаквиста, заставляет ахнуть. И другие его вещи произвели впечатление, особенно удачно экранизированные «Малавита» и «Малавита-2», рассказывающие о нелегких буднях людей, попавших под программу защиты свидетелей в Европе.

Особое место в творчестве Бенаквисты занимают книги антифашистской направленности: «Охота на зайца» и «Комедия неудачников». Тут на первый взгляд выступает итальянская половина сущности этого автора. Формально фашизм имел место только в Италии: дуче, чернорубашечники и прочее. Правда, хочется сделать оговорку: несмотря на то что, в отличие от Италии, оказавшейся в лагере проигравших Вторую мировую войну, Франция вроде как страна-победительница, но если присмотреться, то выяснится, что в состав клуба победителей она попала не совсем заслуженно — только благодаря прямому участию «отца народов» товарища Сталина. И это притом что французы понесли самые большие потери при обороне Рейхстага, где весьма отличилась дивизия СС «Шарлемань». Значительно большее право на такое участие имела Югославия, которая боролась с нацистской агрессией буквально один на один, еще до нападения Германии на Советский Союз, понесла страшные потери, однако не получила должного признания.

Но оставим этот экскурс и обратимся к книгам, которые сейчас лежат у меня на столе. Прекрасно, замысловато и весело написанным книгам. Последнюю из них — «Охоту на зайца» я прочитал буквально накануне. И опять в центре повествования итальянский горячий, пыльный, виноградный юг. Провинциальные праздники, уютная, хотя и небогатая жизнь, крутые южные нравы, пусть  и не сицилийские. И в конце концов оказывается, что за всеми приключениями главного героя стоит скрытый чернорубашечник, поселившийся на отшибе, в этой южной деревне, хранящий следы своего участия в движении Муссолини и готовый вместе со своим сынком, воспитанным в нужной традиции, к новым преступлениям.

Вся эта круговерть событий приправлена изрядной долей абсурда и комизма.

В центре интриги — виноградник, где стоит старая часовня, а в ней статуя святого Сант-Анджело, не очень популярного итальянского святого.

Вокруг этой статуи и этого святого и сталкиваются разнообразные интересы различных людей, очень различных — от американских гангстеров до представителей Ватикана.

Умение вплести жутчайшую интригу в обыкновенную повседневную жизнь — одно из главных писательских умений Бенаквисты. Читатель не только с увлечением следит за сюжетом, но и получает представление о том, какая жизнь шла на этом самом итальянском юге еще совсем недавно.

Рекомендую с чистым сердцем этого незаурядного франко-итальянского, а может, итало-французского писателя.

Михаил Попов