В годы отрока Варфоломея
Максим Леонидович Яковлев родился в 1955 году в Москве. Получил художественное образование. Работал художником-оформителем и дизайнером.
Писатель и публицист. Автор книг «Время дороги», «Ничего не бойся», «Димитрий и Евдокия», «Слово о святителе Филофее, который Сибирь крестил».
Публиковался в журнале «Фома», в сборниках прозы и поэзии, периодических изданиях в России, Белоруссии, на Украине, в Болгарии, Америке.
Член Союза писателей России.
Живет в Московской области.
В годы отрока Варфоломея
Глава первая
Русь, конец ХIII века
- ...Креста на тебе нет! Пусти, Марей!.. Ты что деешь, куда лезешь, спятил, что ль? ты что надумал-то?! Окстись!.. Марей, княжий конюх, боролся с женщиной в углу амбара. Сорвал покров с неё, бросил на пол, стараясь удержаться сверху... - Не всё тебе церковной девкой рядиться. - Кому говорю, охолонь, бесстыжий! Уберись от меня! - Ишь ты... ишь, гордая. Холопкой была, забыла? - Врёшь, я дочь моложского посадника, отец при старом князе в стольниках был. - Был, да сплыл, да след простыл. - В татарщину он... в Орде сгинул... пусти, лиходей, кричать стану! - Сгинул, ага, с княжей казной заодно. Не с того ль тебя сродничек твой в работу холопью сдал, на откуп-то? - Я вольная. - Знамо дело, вольная, покуда тебя княжич с гриднем своим не снасильничал, да в церковь и сбагрили втихаря, в просвирню прикладницей. Аль не так? - Пёс ты! пёс паскудный! Женщина вырвала руку, но Марей перехватил её, заломил с хрустом. - Шалишь, Огняна, шалишь... - Ирод, бес! Она извивалась под ним, билась в пол. - А с княжичем, поди, уговор был? И за должок родительский рассчиталась... Что молчишь? - Прочь от меня, жаба, холоп вонючий! - «Холоп», ишь ты, «холоп»... А кто не холоп-то ныне? Теперь все холопьями стали, и князья, и бояре - все под татарами... - Отпусти, окаянный, грех ведь! Люди!!! Марей схватил пук соломы, заткнул ей рот. - Грех, говоришь? А что не грех теперь? Все грешат, и всё можно, Огняна, вся Русь во грехе... А наш грех ещё поди докажи-ка. - Руку!.. руку выломал... - Сон видел: ты татарам досталася, с тех пор как чумной везде за тобой хожу... - шептал ей в ухо. - Огняна, всё грех, сам не знаю, что дею, не могу я жить!.. Раскидавшись в страсти и ненависти, оба не слышали заполошного воя и криков, долетавших снаружи. Не слышали - словно на самом глубоком дне или в гробу... У неё уже не было сил, только клокот разбитых, искусанных губ: - Марей! Марей, побойся хоть Бога! - Какого Бога?! Ты что, Огнянушка... Нету Его! Не нужны мы Ему стали. Может, и был когда, а теперь всё, нету. Нету! - Не дамся, холуй! - последняя, отчаянная её попытка. - Рви, кусай меня, рви до крови, любо мне!.. По селу метались в ужасе люди, выбегали из домов и бросались обратно... Марей грубо дёрнулся, зарычал: - Всё, Огняна, всё... я твой князь! - Господи-и-и!! С улицы разом поднялись топот и свист. Запахло дымом. Марей тяжело отпрянул, поднявшись, глянул в окошко: - Татары! - пискнул по-бабьи. - Церковь зажгли! Уже трещал и стрелял огонь, рвался бешеный гул, смешавшись с чужою гортанной речью... Женщина привстала на корточки, отрешённо запахивая на себе одежду. Марей заметался: - Пропали мы, пропали! Некуды нам! Уже тут!.. - он впопыхах натянул рубаху и замер. Было слышно, как кто-то снаружи подступил к двери; стоял на пороге, но не входил. - Всё, пропали. Она успела накинуть убрус. Марей рванулся к углу за дверь, но зацепился за крюк, рванулся ещё, и крюк пропорол рубаху между лопатками... - Сыми... сыми меня! - забился, сипя, её насильник. Женщина пыталась помочь, но ничего не получалось. Кто-то ударил в дверь, она медленно отворилась, прикрыв их от залпа света и дыма... Появилась икона «Спас Ярое Око». Огняна охнула, пала на колени. Марей осел на крюке... - У-у... Кайса, кайса! За иконой гыкал, смеялся, оскалив зубы, татарин... Горели избы, дворы... Кружился хлопьями пепел, слетая на тусклую доску иконы, на припавшую к ней голову Марея, на его кудлатый, плоский затылок... Откуда-то вынесся на коне татарин, подхватил за волосы отсечённую голову и понёсся с нею в конец села. Там - вопль и стон, сгоняют женщин и скот, тащат, разбирают добро; татары кричат, суетятся между повозками; ревут верблюды... Детей бросают в огромную корзину-арбу: кого постарше вяжут спиной к спине, лупят плётками... Весёлый татарин кружит с головой Марея, пугает, не давая никому разбежаться... Грохочет гром, ветер разносит пыль и солому, треплет одежды... Тёмный ливень обрушивается на село, на людей, всё скрывается из виду, ни земли, ни неба... Глава вторая Варницы. Никольская слобода под Ростовом. 1321 год - Стефан, Стефан! Стефан, старший сын ростовского боярина Кирилла, обернулся с коня. К нему со всех ног подбегал малец-подросток. - Петян, ты откудова? - Мы на выселках в горелки играли. Ещё из лука стреляли, я дальше всех стрельнул! Манька-дуруша листопадничка поймала, у него уши сущий пух! такой чеберляйка!.. - задышался с бегу. - Я тебя с далёка углядел! Стефан, ты мне острожку зачинишь? - Зачиню. А Варька где? всё дома торчит? - Тама, грамоте учится. Стефан, возьми меня на-конь. Старшой нагнулся, помог брату забраться, усадил впереди себя. - Всё мается, не даётся нашему тюхе грамотка-то, - улыбнулся Стефан. - Маманя корила его. Долбит, долбит по слогам, а не чтёт; насилу два стиха постиг. Он и ночь молится, плачет, никак не сподобится. Жаль его, да? Стефан дослушал, спросил: - А слыхал, как я на праздник стихирил? - Слыха-ал! Прям так соловисто, чисто-чисто! Все сказывали, краше никто не чтёт! Поднялись по взгорку к березняку, встали над речкой, над жнивьём с перелесками. Вышло солнце, всё вспыхнуло красками... - Петян, гляди, как у нас! Тебе тут и злато, и сребро рекою горит, и синь-бирюза небесная... - Ага, - шмыгнул носом младший. - Стефан, ты с Ростова, да? - Не, с Варниц, отец посылал. Заутра обоз отправляем. - В Орду? - В Нижний, по Волге. А там, может, и в Орду. Эх, кабы наше всё было, без всякой дани, знатней бы нас во весь Ростов не найти! Младший щурился на блескучую рябь реки. Стефан подстегнул коня. - Отец дома ныне? - спросил. - Дома. - Мальчик показал куда-то рукой, вскрикнул: - Стефан, глянь, глянь! Кто тама? По выгону растекалась клином толпа людей в пёстрых одеждах... Стефан натянул повод, приподнялся на стремени. - Да то ж слободские, не бойсь. - Стефан, а куды они? - Кажись, сватьба. Вишь, к дубу подались... - Зачем к дубу? - Веселие будет! Ну-ка, слезай, брат, тут недалече до дому, через запруду. Вон уж посад наш видать. Небось натрясся, гузку-то набил себе? - Не, я ещё могу. - Слезай, слезай. - А ты? - Поеду гляну. Мальчик спрыгнул, махнул рукой старшему брату, помчал по тропке к дому. Стефан вдруг оборотился ему вослед: - Стой! Петька услышал, застыл как вкопанный. - Братка! Скажи отцу, Михал Авдеич соли просил, крупца, полдюжны кулей взаймы - ему для тузлука, а коли надо, то может ряпушкой дать, они с Плещова едут. Тогда, скажи, пускай возницу пошлют к нему, он в монастырской даче ночует, что на Усретенской, понял? Петька быстро кивнул и припустил дальше. Стефан поскакал краем поля к одинокому дубу, широко раскинувшемуся у самой опушки. Скоро подъехал к крестьянам, собравшимся под его ветвистым, мягко шелестящим куполом, словно под облаком. Бабы пели песню. Свадьба встала большим полукругом, обступила кряжистого попа в красной войлочной шапке, державшего перед молодыми икону. Жених ещё отрок, годами юнее Стефана, невеста и того младше. Поп обратился ко всем, поднял икону: - Соделал Божа наш небо и землю. Землю усадил садами, всяким деревом. Соделал Божа Адама. Адам ходит один по земле, плачет горько: «Что мне до неба и до земли, нет у меня милой помощницы!» Взял Божа ребро Адама, сотворил жену, и сочетал их Божа в едину плоть. «Плодитесь и умножайтесь!» - воскликнул он и, шагнув, что-то сказал молодым. Жених с невестой, склонив головы, преклонили колени. - Божа дал нам двух молоденов хрыщоных, чистых голубев непорочных! - снова возвысил голос крестьянский поп. - Стали дети наши перед нами на серебрян стол, под зелёный венец, просят себе прощения Божа, у земли, у неба, у своих рода-племени, у всего мира руського. Случи, Божа, два маладенца в одно место! Тут выступил статный мужик с лентой через плечо, закричал в небо: - Батько родный, Козьма-Демьян! бласлави Божей да скуй ты нам сватьбу крепко-накрепко, вечно-навечно! абы солнцем не разсушивало, абы дождем не размачивало, абы ветром не раскидывало, абы людие не разсказывали!.. Поп осенил молодых иконой и наперсным крестом, они встали на ноги, приложились к кресту. Поднесли им венки, сплетённые из ржаных колосьев с цветами. - Дай им, Божа, от росы небесныя свыше и от тука земнаго! Да плодятся и множатся, и скот их, и жито, и всё добро! Поменяйтеся крестами, - шепнул им. Жених и невеста стали снимать с себя нательные крестики, торопливо менялись ими... - Божа Единой, сочетай Иване Агапу! Сочетай Агапе Ивана! Совенчай их в едину любовь, в едину плоть, соблюди их, Божа, в мире и жалости!.. Надели им на головы венки. Поп соединил их правые руки. - Чти мужа, он тебе муж теперь и покров, слушай его, - сказал ей. - А ты жалей её. Она же немощь твоя и похвала, - сказал ему. Оба они - сама важность, а в глазах - испуг и растерянность. Поднесли им чашу к устам, и пили из неё. Мужик с лентой сломал по дубовой ветке, подал попу, тот заговорил нараспев: - Божа неба и земли! Ты ести Живот вечный и древо жизни, на нем же прославися! Бласлави их древо из рода в род, и крепость в веки и веки! Божа, дай им... - поп вдруг запнулся, помолчал и произнёс со вздохом: - Деток своих понянькать, да на своём хлеб-соли поднять. Не торопи их срока... Вставил ветки в венки молодым. Тут же взяли они по свече. Поп, подняв их скрещённые руки, положил себе на правое плечо и повёл вокруг дуба; запел «Исайя, ликуй!..» Мужик пошёл рядом с ним, покрикивая: - Батько родный, Козьма-Демьян! скуй нам сватьбу!.. Стефан не сводил глаз с проходивших молодожёнов. Не заметил, как возле него оказался отделившийся от крестьян человек. - Доброго денца сударику нашему! - обратился к Стефану слободской старшина; на голове колпак с листьями, с яблочками... - Анфим? На силу узнал тебя, - рассмеялся старший Кириллович. - Дай Бог здоровия отцу государину нашему Кириллу с матушкой нашей Марией и всему дому его! Стефан нагнулся к нему: - Анфим, ты с ними? - Да как же ж, кум-ти сына женит, Иванку. Не признал? А что у дуба венчаем, дак сам знаешь, куды крестьянину в церкви-ти сватьбиться, не по нашей кости мясо-ти, мы уж по древле обычаю своему. - А поп что тут? - Так мы разве ж нехристи? А поп-ти Устинский, Петряй привёз ради свата. Петряй-ти справный мужик, вон он с лентой, голосит, он у князь Лександра в людех, со своей деревенькой... - Я и гляжу, не из наших поп-то. - Не наш, не наш, с Устья откуда-ти. Пойду, сударик мой, молодых величать. Обойдя вокруг дуба третий раз, поп подвёл новобрачных к толпе крестьян. Перед ними расступились. Снова запели бабы. Бросали на головы молодым хмель и цветы... Двинулись с песнями в сторону слободы. Анфим показал попу на Стефана: - Нашего боярина Кирилла сын. А другой-ти их - Валфромей... слыхал небось? Стефан придержал коня, прислушиваясь. Поп спрашивал: - Валфромей? И что сей? Который Валфромей? не упомню... Погодь-ка, неуж тот самый? - Евонный брат родный, он и есть! - Он ли в утробе матерней верещал? - Он! сам слыхал, Христом говорю. На Троицын день стояли, он криком как даст из брюха за Евангелем! Матка его, боярыня Мария, со страху-ти себя не чуяла. Потом ещё раз, за «Херувимской», из нутра гласил! Тут уж все оробели. Насилу её в притворе в разум вернули... - Говорят, яко глас трубный рыкал: «доколе!» - Да брешут, блажил, как дитя блажит, но яристо, трикратно, как Бог свят!.. - И что сие? - Неспроста, говорят. Может, что и будет... - Божа знаменье, мните? - А сам как смекаешь? - Дива много творится. Вон в Боголюбове было тож, уродился малой с золотым челом, осьми лет любую порчу, любую напасть отваживал, беды не знали; а зиму пошли они в лес, так волки всех и порезали, а ему одному поклонилися. Теперь он у них за господаря волчьего... да там, говорят, и литвой попахивает, одно изуверство творят, без жалости - мало что зарежут, так ещё разденут донага, и до жон падки, на мёртвых сором творят... - Упаси Божа! О Валфромее не леть и помыслить сего! - Там поглядим, что из него выклюется. Где он ныне-то? - В дому у отца, поди. Да вон усадьба-ти ихняя, туда и идём ко двору, блаславиться отеческим, сам и узришь его. - Неча мне соваться под всякий спрос, я уж напрямки, к родителеву брашну пущусь, подале от боярской милости. Вы уж сами ступайте... Стефан выпрямился в седле. - К нам, значит, - сказал себе, стеганул коня и поскакал, уже не оглядываясь на свадьбу. Въехав на двор, Стефан спрыгнул с седла: - Муса! примай Грачика! Вышел хромой татарин, осклабясь на своего любимца. Муса служил дому их ещё при деде Стефана, сбежав из Орды от хана Тохты. Под навесом амбара стоял десятник с холопом, щёлкал на счётах: - К тому ж три четверти кади ржи, по семи гривны кун... того скопом будет рублями полста пять гривен с добавком дванадесяти резаны... - Касьян, отца видел? Касьян повернулся к Стефану: - На тереме, с гостем он. Стефан поднялся на отцовскую половину, вошёл в горенку. За столом боярин Кирилл рассматривал листочки слюды; выбирал, относя на просвет к окну. Возле него человек некий в ферязи держал лоток со слюдой. - Чешуйчата... - Стрекозиное пёрышко, Кирила сударич, так и сквозит, ганзейский товар! Всё чисто наблюдать можно! Царевич Игнатий себе оба яруса застелил, и владыка тож... Боярин посмотрел на свои окончины, сравнивая. - Мои послепше вроде, - сказал. Заметил Стефана. Заметил его и гость, поклонился с улыбкой. Боярин отложил последний листок: - Сочтёмся, беру сии. - Того ровно полтретьядцать без одного, боярин. - По осьми за четницу? - По уговору. Стефан делал знаки за спиной гостя. - Добро. Погоди пока тут. Боярин вышел в комнату. Стефан за ним и тут же заговорил: - К нам сватьба, Иванку ожанили, песошинского, Анфимова сродника, ряженые... там поп с ними Устинский, скоро будут! Боярин Кирилл открыл ларец: - А посажёным кто? - Не знаю, тять, Анфим будто. - Опять у дуба хороводились. В малой варнице почему желоба не сменили? - спросил, отсчитывая серебро. - Дождь был? - Не было. Я не знаю, там дядя с Онисимом остался... - Сам-то чего на сватьбу пялился, охота была? Стефан не ответил. - Ладно. Ссыпал серебро в мешочек, поглядел на сына: - Пойдём-ка, нужен будешь. - Тять, а к Михал Авдеичу-то посылали? - Послали. Вернулись в горенку. - Здесь всё, по уговору. Стефан, проводи гостя, там на заднем дворе повозка их, погляди, всё ли поклали княгине-то: солонины три бочки, бочаток мёду и туесы с морошкой, с черникой... остальное с обозом. И скажи Прокшичу, чтобы забрал слюду, и пусть возьмёт кузнеца, а он снимет мерки с окончин на новый терем. Ну, с Богом. Княгине нашей поклон земной от нас, негодных слуг княжих. Обоз заутра отправим, как урядилися, передай. Гость ответил: - Прощения просим, а желаем во всём Божьей милости, - поклонился, коснувшись пола. Стефан проводил его до крыльца. Боярин прошёл через сени на гульбище, встал, глядя на свадьбу, приближавшуюся с просёлка... - Гуси белы из-за гор, гуси белы к нам на двор, - пробурчал в бороду. Уже долетало пение; сбегался народ с проулков... Постоял. Спустился на женскую половину. В комнате две приживалки раскатывали бисер, нанизывая нити. Вошёл с улыбкой, они тут же поднялись с лавки. - Голубушки-трудницы наши. А чтой-то у вас так тихо, Василина? Али опять студенца хватанула? - Ой, Господь с тобой, батюшка! Я теперь одно парное разве что пью... смеху-то! - прыснула вспомнив о вчерашней оплошке. - Сидят себе втихомолочку, не поют, не бают... - Матушке занеможилось, к себе пошла. - А, вот оно что. Вошёл в опочивальню, нагнулся к боярыне: - Маруся... Она протянула руку: - Спаси Боже, заглянул ко мне. - Голова? Колесаиху позвать? - Да не надо, я уж так прилегла... Печаль изболелася за него, за чадо наше неразумное... Сил нету боле. - Варфоломей, что ль? - Что нам делать, отец? - отняла ладонь от лица. - мало что грамоте неспособный, ведь все чтут, все погодки его как горохом сыпят, он один неук, не слагаются у него слова из буквиц - сколь ни бьёмся, а толку чуть, так ему ещё втемешилось голодом себя морить, за целый день ныне полситничка да квасу попил - еда ли? С поклонами с этими... я уж от Петруши знаю, всю ночь напролёт поклоны отбивает - это где видано? Все уродились не хуже других, родителям в радость, один он у нас... - Дури я не вижу в нём, беды нету, что тих да набожен, и грамоте выучится как-нибудь, Бог даст. Ты уж так-то не изводи себя. - Говорила с ним, да вижу, что проку нет. Весь как в воду опущенный, ничего не слышит. Я и сама-то молюся и страшуся за него, Кирюша! - Где он? - В закуте своём, всё там сидит. Поговори с ним. - Добро. - Ты не ругай его, ему уж и так-то досталось. В кого он у нас такой - не знаю. Не знаю... Кирилл поднялся, держа её руку: - Маруся, там сватьба к нам, надо бы дать чего, ты скажи... - Сватьба? А кто ж сватьбится? - Да бог его знает, Иванко, Анфимов сродник якобы. - Анфимов? Не Иванко ли песошинский? - Да вроде. - Так я их знаю, отца его, Нефёда, он нам рыжиков приносил на Филиппов пост, помнишь, полную бертяницу? свежих где-то добыл. Иванко, значит, не рано ли? А кто жонка-то? - Не знаю. Ты скажи, что надо, там Василина... - Сама пойду. Боярыня встала, вышла в комнату. Приживалки отложили работу, помогли ей надеть телогрею; увела их с собой. Кирилл спустился во двор, кликнул Касьяна. У ворот густела, колыхалась с песнями свадьба, подталкивая вперёд молодых... - Касьян, возьми холопа на сытный, пусть выкатит им бочонок вишняка, не из старых, а сам знаешь. По ступенькам спускалась боярыня; показалась с подарком в руках Василина, подпевала на ходу: - «Виноградье красно-зелено моё...» Открыли ворота. Кирилл с супругою ждал на крыльце, наблюдая за свадьбой, за слугами. Подбежал Стефан, встал позади отца. От крестьян выступил Анфим без шапки: - Кланяемся государину нашему Кириллу с боярыни Марии и всему дому его. Просим всем миром, бласлави детей наших своим отеческим! Вот муж да жена новожёны... Петряй подвёл к крыльцу молодых. - ...Иванко с Агапой, под твою боярскую милость, прости нас, Божа!.. Кирилл поднял руку: - Храни вас Бог! Живите мирно, не ссорьтесь. Боярыня глядела в улыбке. Подарили им отрез полотна, повойник с узорочьем... - Агапья, а чтой-то я твоих батьку с маткой не припомню? - Сирота с пелён ещё, - ответил Анфим, - кума моего Нефёда выкормок, родителя Иванки. Взял её в дом свой, вместе и выросли... там-ти ещё трое девок малых, а кроме них у неё нету-ти никого. Анфим оглянулся на шум, кто-то крикнул: - У ней брат родный есть, Любим. Ево в тое лето Хозря с баскаком в Орду увёл, почитай всё село их... Боярыня повелела о чём-то на ухо Василине, и та ушла. Кирилл обратился к Анфиму, спросил: - Что там за поп у вас, откудова? - Поп-ти? Дак мы не вемы, явилси откуда-ти... - Пиво-то не подсычивай. - Петряй привёл, - показал глазами. Петряй шагнул с поясным поклоном: - Всем веселием чести просим! - Чей будешь? - Мы люди углицкие, а сами из ловчих княжих, Олексовы, дело знаем, а свояченица моя сынку женит... - Попа ты приводил? Кто таков? - Поп наш, крестянский, простой. - «Крестянский»... Боле не приводи. Слышь меня? Принесли нитку жемчуга с запонками, боярыня отдала Агапе, поцеловала её и Иванку: - Бога не забывайте, и Он вас не забудет, обережёт... Кирилл ответил поклоном, сказал, отпуская свадьбу: - Ну, ступайте с миром, Бог с вами! Свадьба загудела, двинулась восвояси. Ворота закрыли. - Гуляй, слобода!.. Запели: Ты зоря ль моя, зорюшка, Зорюшка вечерняя... Он ещё раз перекрестился: - Смилуйся нам, грешным, Господи! Поднялся по лесенке к себе в комнату, расстегнул тугой ворот, сел. Писал грамоту... «Кирилл худой раб Божий аз же Феодора княжий слуга боярин Ростовьский с Никольская слободы владыке и господину нашему...» Застукали по доскам шаги, вбежал Стефан. - Там гонец с Переславля. Кирилл продолжал писать. - Тять, отправь меня с гридью заместо Онисима с Миной, говорит, возьмёт, ежли ты... - Где там браты твои? - Пётр с Прокшей, секирку строгают с клёна. - А Варфоломей? - В молельне, с маткой... Тять, ну с Миной же можно, я его слушаться буду. Ты-то в моих летах уже с дружиной водился, сам сказывал. - С Переславля, говоришь? Зови. - Ну, тять! - И запояшься, ходишь как маклак. Стефан рванулся за дверь, сбежал, грохоча каблуками. Кирилл убрал грамоту, застегнулся, - гонец уже стоял за спиной. - От Протасия, боярин. Велено передать: «Готовьте великий выкуп, паче прежнего, за убийство ханских баскак князю московскому Ивану с малой ордой, и то аще хан на том смилуется: а имеем известие, Ахмыл большую рать набирает. А коли на Русь пойдёт, то сам и смекай, чему быть у нас, и что сотворится вам, и каковы дары послу великие и многие, опричь выкупа, сбирать надобно. К тому упреди сродников наших в Завражье и на Успенском, да бегут все, а в Ярославль не идут. Так что в лютости их надежды нету, разве на Христа Бога и Матерь Его». Кирилл спросил: - Всё ли? - До единого слова, боярин. - Посылали ведь мы дары-то, ещё с тверскими, по зимнику. Стало быть, не задобрили, мало им. Гонец молчал. - Ну, спаси Бог тебя. Ступай в гридню, повечеряй с моими. А то баньку стопили... - Вдругорядь, боярин. Прощения просим, а мне вертаться велено. Передать ли чего? ты сказывай, доведу точь-в-точь. - Протасию поклон от нас, не забуду сего. Боюсь, князья наши не сговорятся, каждый свой выкуп потянет. О Прохоре-владыке мыслю, ему скорее внимут, но Москву слушать не станут. Вот так передай. Гонец вышел. Кирилл опустился на лавку, скрипнувшую под ним. В дверях показался Мина, княжий стольник. - Заходи, - вздохнул боярин. Он шагнул, присел рядом. - От Даниловичей? Я так и знал. - Рати ждать вскорости от хана. - Не так от хана, как от Москвы, поди. Уж Гюргий точно мимо нас не проскачет! Да он и науськал, как Бог свят, у него не заржавит, зятёк наш ордынский... И что сулят нам? - Гюргий в Новгороде, от свеев волости отбивает, не до нас. Выкуп готовить, вот чего следует, дары свозить, серебро угребать до последней гривны... - Ага, дары, не Гюргий, так Иван, тот и вовсе не промах, он под эту дуду всё и заграбастает. Слушай их больше, они насоветуют, как нам сноровистей без порток остаться. А там и новый выход ордынский отправлять, дани-то нашей нам никто не отменит, а всё лето дожди лили, третий год недород, где потом собирать будем? Кому закладываться? кто выручит? Тверь нет, и Новгород нет, и Бог не выручит, сам знаешь, что так и есть! Один только князь Иван, боле некому, чай, не оставит нас, радетель за землю Русскую! Вот тогда он за нас и возьмется, «выручатель» наш, он не оставит, уплатит за нас, даром что Калита, за все должочки, за все недоимочки наши, за всё уплатит; он не оставит нас, не-ет, он всех нас с потрохами на откуп возьмёт за то! Вот помяни моё слово, Иван с ордой и придёт, первый в её охвостье притащится! - Дай Бог, чтоб Иван. Может, не такой страшной кровью расплатимся. У него тут и вотчины есть... - Всё одно всего уезда не уберечь от разора, и посады пожгут, так хоть казну сохраним! - Сохраним... А грады? монастыри? а Ростов?! Всё им предать без остатка, всё кинуть на злобу их? - Нам не впервой, рассыплемся по лесам, по болотам да по займищам схоронимся, ищи-свищи нас! Авось не всех изведут, не всё порушат и поругают, авось косточки да останутся, а там и мясцо нарастёт, было уж. - Их ярости без откупа, без серебра не унять, татары пустых дворов не любят, крови без берегов прольётся... они ведь дальше пойдут по волостям жадность свою сытить, сего ли хочешь? - Не хочу, а что Москва своё не упустит, знаю, округ Твери небось в две косы всё повыкосят, а с ней заодно ж и нам достанется! Кирилл поднялся: - Вот и я о том веду. Ехать надо. Езжай-ка ты не мешкая со своими, опредь обоза, я Онисиму своих гридей придам, управится. Каждый час дорог, ещё пока там уладятся да соберутся. Моё слово ты знаешь, так и скажи, коли сам не поспею: лучше русским серебром, чем русскою кровушкой... - А сам-то куды? - К владыке нашему, Прохору, в своём дальнем сельце сидит, да кабы не хворым застать его. Разыщи Аверкия наперво, к князю без него ни-ни... - Да знаю. Князя тоже пойди-достань, не сидится ему на месте, бают, где-то за Туровом на крестинах, с малым княжичем своим, Андрейкой. - Ну, Аверкию-то ведомо где, укажет. Обмозгуйте дело. Князю бы нашему распрю с братом родным похерить на время да общим выкупом выступить, а не искать своего бы. С Константином не худо снестись об сём. - Как же, жди от щуки яичка, Константину за давешнюю обиду на нас Москва как раз угодится, его половину, поди, не тронут. - Ростову раздельно не устоять. Мина встал: - Ты как хошь, боярин, я и своё слово скажу. Нечего нам под Москву подлезать, а ежели что случится, сей кровный грех на ней и повиснет! Тверь ещё возьмёт верх, отмстит за Михаила, и в Орде ещё ханов много, разных, авось не всех подкупили-то, настанет и наш черёд, а покуда пускай, пускай прут, пускай идут... Мы к ним тоже не цаловать их придём! Бог, Он всё видит, от Него не откуписся! Кирилл не ответил. Мина шагнул к двери, остановился: - Не в укоризну тебе, боярин... - Да будет. Постояли молча. - Видел, как тут малой твой, Варфоломей, с котёнком игрался; правду ль говорят, его звери слухают и будто матерних сосцов не брал? Бают, одной святою водою вскормился. Ты прости уж, всяко морочат... Кирилл улыбнулся. - Назар! - крикнул за дверь. Тотчас явился Касьян. - Приведи-ка Варфоломея. Где он там? - Они там с Прокшичем мастерят чегой-то. - Вот приведи. Мина спросил: - Стефана-то дашь мне? Парень в летах уж и на коне добре сидит, пора бы. Да и в младшую дружину княжью... - С князем у нас уговор об нём. Но с тобой отпущу на время, потом заберу, а то ему тут уж блазнится всякое... - Знамо дело. Думаю, в сей час и отправлюсь сам-шестый, до Ростова недалече; а надо б ещё, мню, в Поречье наведаться дотемна... ханский сродничек как-никак. Кирилл дёрнул бровью: - К Игнатью? А что, пожалуй, туда стоит, ему тут, старому, тоже есть что терять... Хорошо удумал; он меж князьями серёдку держит, и люди свои в Орде. Прощупать не мешало бы... - Только и делаем, что прячемся да грызёмся, мечемся баранами пугаными, а под нами как и нет ничего, ни земли, ни себя не чуем, не ведаем, что творим-то... От Руси одни ошмётки таятся, воистину, не нашлося, видать, у нас ни единого праведника, коли Бог нас отдал в руки их! Кто они такие, татарва эта, будь они кляты? Кто им силу дал? - И мы, и они - все под Богом. Мина вдруг стал вплотную: - Страшно мне за людей, боярин, как помыслю-то. И за них тоже, сколь они ещё рвать нас будут? И всё им спускает, всё им вничто, собакам! - На всё Его воля. - А где Он? С ними? С ними Ему и бысть не можно! А с нами Его, почитай, какой уж век нету. Всё на крови, боярин, кровью одной живём!.. Касьян привёл Варфоломея. Отец подтянул его за рукав поближе. - Скажи-ка, что кушал ныне? - спросил его. - Хлеб ел и квасу. - А прошлый день? - Молоко, кашу тыквенну. - Так. А пироги с визигой, а оладьи, кисель?.. было второго дня? - Было. А пирога не ел. - Пирога ты не ел. - отец отряхнул стружку с рубахи его. - Ты, говорят, у нас звериный язык ведаешь. По-кошачьи умеешь молвить? - Нет. - А по-телячьи? Варфоломей посмотрел на отца: - Нет. - И по-гусячьи нет? Покрутил головой. Отец приобнял его: - Ну, иди. Где там Стефан с Петром? - Петяне маманя наказала дома быть, она его стричь будет. Стефан - не знаю. За него ответил Касьян: - Стефан коней шукает, нать. Семён троих недосчитал на лугу, растреножились, побёг ловить их, ну и он напросился с ним. - На ближнем? - А вот, у реки. Да не уйдут, куды они денутся. Варфоломей поклонился, чтобы уйти, но отец придержал его. - Ступай-ка и ты, пособи брату, посмотри там по бережку. За вешки только не забредай... - Они уж должно поспели, чего зря мальца гонять, - пожалел Мина. - Ничего, заодно хоть проветрится, а то который день дома сиднем. Ступай, ступай... Варфоломей выбежал на улицу, мимо деда Назарки, старого боярского служки, смазывавшего дёгтем ворота. - Ты далёко ль, бегляш? - окликнул его. - Тятя наказал со Стефаном коней сыскать. - Ну, бежи. Они там, у излучины! Солнце садилось. Дохнуло с лугов сладкой осенней стынью. Варфоломей побежал по росе вдоль тына. За тыном гурьба ребят. Лопоухий мальчишка тараторил считалкой: - Летела сова из красного села, села сова на четыре кола... - Глянь, глянь - Варька! - Варька, ты куды? Айда к нам! Смотрели вслед ему. - Чудной. - С ним конаться нельзя, заикой будешь. Да! мне мамка наказывала! - Сызнова, сызнова, теперь я конаю! Пера, эра, чуха, рюха, пята, сота, ива, дуба, мака... На берегу было пусто. Варфоломей, дойдя до камня, над которым торчали две жерди с зарубками на конце, повернул обратно. По реке плыл туман... Впереди за деревьями мелькнули всадники с лошадью... Он крикнул: - Стефан! Крикнул ещё и побежал через рощу... Под дубом наткнулся на человека. Незнакомец, накрытый с головой во всё чёрное, застыл в молитвенной позе. Подойдя ближе, Варфоломей увидел схимника. Старец стоял на коленях, сложив на груди руки... - Отче. Монах будто не слышал. Варфоломей ждал ответа... глядел на него, не смея пошевелиться. Черноризец положил поклон, поднялся на ноги. - Говори, чадо, - сказал приветливо. - Отче, отчего я молюсь, а всё всуе! не даётся грамота мне!.. - Хочешь постичь её? - Всей душою, отче! Хочу, чтобы мне... чтобы разбирать Писание. Ребята же все чтут по «Часовнику», я один не смыслен, и я... - Бога просил. - Да, я просил Его, и маманя просила, но... Помолися хоть ты за меня. Отче, пусть даст разумения!.. - А веруешь ли, что подаст? - Верую, взаправду верую! - Коли так, помолимся оба. Он воздел руки к небу, молился безгласно. Варфоломей шептал усердно свою молитву... - Аминь, - произнёс вдруг монах. - Аминь. Черноризец достал ковчежец, держа словно драгоценность. Вынул кусочек просфоры, поднёс к устам ему: - Скушай. Потом спросил: - Сладко ли? - Сладко вельми... паче мёда! - Ну, вот, - улыбнулся старец. Нагнулся и поцеловал его. - Не скорби, чадо, отныне о неразумии своём. Несть сего. Гряди с миром, Варфоломей, подобает спешить тебе. Но Варфоломей не трогался с места. - Чадо, я благословил тебя, и ты не думаешь уходить. Вон уже ищут тебя. Варфоломей упал на колени. - Отче, прости меня, мои родители очень любят таких, как ты... - Чего же ты хочешь? - Хочу, чтобы ты пожаловал в дом наш. Отче, пожалуй к нам! - поклонился в траву и замер. - Хорошо, я пойду с тобой. Они пошли рядом, в лучах заката, и скоро набрели на Прокшича, растерянного и измотанного в бесплодных поисках. - Варейка! куды же ты делся-то, ну? Всё ж обегали сорок раз! - Мы там, под дубом... - Каким дубом? под тем, что ль? Дак только что был у него, рыскал везде, как пёс, и не узрел никого, что ты... Пойдём-ка скорей домой, отец-то с маткой извелись, поди... Ох, милый, ну, слава богу, сыскался! Стефан вернулся, а тебя нету! Касьян к засеке побёг искать... Вышли на дорогу. Прокшич всё оглядывал старца. - Ты, божий человече, ты не с Григорьева затвора будешь ли? Дюже образ учёный твой. Я слыхал... Но тут показалась усадьба и несколько человек перед ней, стоявших тревожно... Прокшич вскинул рукой. - Тута! Живой! - крикнул им. Кто-то махнул в ответ. - Вон, бежи к матке с отцом, дожидают тя у ворот. Варфоломей рванулся не сразу, чуть задержался, оглянувшись на схимника. Добежавши, попал в руки матери... - Тять, там старец, монах, согласился побыть у нас! - Мы уж думали, ты за Ишню подался али к засеке. - Не, я в дубках, я гляжу, он стоит молится... Он добрый! - Да вижу. Что-то мне лик знакомый вроде. Мать всё прижимала сынка к себе. - Истинный старче, - сказала, всматриваясь. Приблизился к ним черноризец, благословляя, и поклонились ему. Дома забегали слуги, накрывая стол. Но старец попросил провести его в молельню. Родители с Петром и Варфоломеем вошли вместе с ним в крестовую комнату; Стефан же в то время был с Миною на дороге в Ростов. Монах под иконами осенил себя крестным знамением, приступил к аналою: - Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Стал часословить... - «...Коль возлюбленна селения Твоя, Господи Сил! Желает и скончавается душа моя во дворы Господни, сердце мое и плоть моя возрадовастося о Бозе живе. Ибо птица обрете себе храмину, и горлица - гнездо себе, идеже положит птенцы своя; олтари Твоя, Господи Сил, Царю мой и Божа мой. Блажени живущии в дому Твоем...» Свеча на свещнице вырезала из темноты белый лик с горбинкою носа, серебрящиеся власы бороды... Слушали, не сводя с него восхищённых глаз. - «...Яко милость и истину любит Господь, Бог благодать и славу дает, Господь не лишит благих, ходящих незлобием. Господи Боже Сил, блажен человек уповаяй на Тя». Старец снял книгу с аналоя, поднёс Варфоломею, показал ногтем: - На-ко, чти отсюдова. Варфоломей, держась за книгу, смотрел на лист. Смотрел, водил глазами, не говоря ни слова. Все ждали. - Он у нас неспособный, отче. Петруша может, - вступилась мать. Подтолкнула Петра, но старец остановил его: - От сего места, псалом Давидов, ну-ко... Не бойся. - Не могу я, отче, не разумен есть. Не разбираю... - Не тебе ли сказано о неразумии, что несть сего? Чти, не бойся. Все ждали. - «Благоволил еси... Господи, землю Твою... возвратил еси... плен Иаковлев...» Голос отрока дрогнул, но скоро окреп: - «...оставил еси беззакония людей Твоих, покрыл еси вся грехи их... Укратил еси весь гнев Твой, возвратился еси от гнева ярости Твоея. Возврати нас, Боже спасений наших, и отврати ярость твою от нас... Еда во веки прогневаешься на ны? Или простреши гнев Твой от рода в род? Боже, Ты обращся оживиши ны, и людие Твои возвеселятся о Тебе. Яви нам, Господи, милость Твою, и спасение Твое даждь нам...» - Спаси и помилуй, - прошептал Прокшич, - ить о нас всё!.. - «...Услышу, что речет о мне Господь Бог, - читал Варфоломей, - яко речет мир на люди Своя, и на преподобныя Своя, и на обращающыя сердца к Нему. Обаче близ боящихся Его спасения Его, вселите славу в землю нашу. Милость и истина сретостеся, правда и мир облобызастася. Истина от земли возсия, и правда с небесе приниче, ибо Господь даст благость, и земля наша даст плод свой. Правда пред Ним предъидет и положит в путь стопы своя...» Слушали и крестилися, плакали, не веря ушам. Старец перевернул страницу. Стихи псалма зазвенели по дому... Отрок воспрял, едва не задыхаясь от радости. Старался читать нараспев, подражая Стефану. Один раз оторвался от книги, обернувшись на мать с отцом: глаза сияли! - ...Настави мя Господи на путь Твой, и пойду во истине Твоей; да возвеселится сердце мое боятися имени Твоего...» Закончил в полном молчании их. Старец принял книгу, пропел отпуст: - Слава Отцу и Сыну и Святому Духу ныне и присно и во веки веков, аминь. Всех благословил и вышел. Отец было следом, но вернулся, обнял сына. Варфоломея не выпускали из рук, мать приговаривала, целуя его: - Милость Божия! Милость Божия!.. Сели за трапезу. Мать сквозь слёзы поглядывала за порядком, сама ставила уху, солянку с грибами, принесла блины... Когда поднялись из-за стола, отец обратился к их необычайному гостю: - Видим, отче, ты человек святой жизни, мы таких не встречали покамест. Желаем спросить о сыне нашем, который привёл тебя: что с ним такое было? Варфоломея с Петром увёл в детскую Прокшич: - А пора почивать, робятушки... Кирилл рассказывал старцу: - Мать ещё на сносях была, натерпелася с ним. А паче всего в самом храме, отче. Стояли на обедне, она в притворе была, с другими, вдруг взыгрался в утробе, как возгласит - раз, другой... посредь литургии! Народ как громом тряхнуло, стали рыскать: кто? где? куды дитё спрятали, а он из нея, с нутра вопит, и служба нейдёт на ум, одно искушение! Бабы шепчутся, жена трясётся со страху... Другой раз боялись и в храм войти. Трикраты кричал, во всю церкву отдалось. Так оно и засело в людех, и до днесь про то на уме держат, всяку невидаль в нём высматривают. А верещал то - за Евангелием, за «Херувимской» и когда «Святая святым» оглашали. Вот, то сие? Паки и далее: родился, а что ни день, странное с ним, иной раз от сосцов отрекался, подносили к кормилице, так чужого молока воротится, и коровьего тож! И то дивно - всё тихомолком, не пищит, не куксится. А стали замечать, каким случаем: а как мать его поест мясного, то и не берёт сосцов. В середу и в пяток совсем груди не притрагивался. Изъян ли, думали, болесть ли какая? Неведомо. Потом вот с грамотой у него... Откудова тупость нашла такая? Скажи нам, блаже. Мы все Бога молим, не чаем, чему и быти... Старец выслушал. - А что скажу вам... Радуйтеся, родители чада благословенного. И не бойтеся. Не ищите страха там, где смотрение Божие о людех Его. Кто он, отрок ваш? Плод честнаго супружества, иже отмечен свыше, дабы предузнали о нём прежде рождения. И сами видите, чист он. Господь назначил пути его, Он водитель его, Он и попечитель. Оттого и учение не впрок было от людей, но от Бога разрешилось - се знак от Неведомого. Живите и не страшитеся... Провожали его за Гаев