Круги

Под глазами круги, словно адовы круги,
Лукоморье пропало в моей бороде.
Я один на земле. Все друзья и подруги
Разошлись в темноте, как круги по воде.

Двадцать лет темнота над родимой землею,
Я, как дым из трубы, еще пробую высь...
Но кремнистый мой путь затянулся петлею,
И звезда со звездою навек разошлись.

Истощилось в писаньях духовное брашно,
Я устал и остыл. Я лежу на печи.
Умирать на земле мне почти и не страшно,
Но весь ужас скрывается в этом «почти»...


Мне прилечь бы...

Мне прилечь бы, пасмурная родина,
Под кустом растаять, как сугроб...
Чтобы снова белая смородина
Красной кровью капала на лоб.

Чтоб забыть всю злость и наущения,
Жажду мести, ставшую виной.
Чтобы белый ангел всепрощения,
Словно дождик, плакал надо мной.

Чтоб платить и ныне, и сторицею
За судьбу, сиявшую в глуши.
Чтобы гуси плыли вереницею
В небеса распахнутой души.


Великан

На столе тетради — пятнами, в стопке — горе и туман.
Бормоча слова невнятные, ходит пьяный великан.
То смеется, то ругается, то дымится, то горит,
О порожек спотыкается, старой печке говорит:
«Из беды себя не вызволишь. Заходи, беда, во тьму!
У моей любимой выкидыш... Там-тарам... Конец всему.
Обещал засыпать золотом, возвести до неба храм...
А извел родную голодом... Там-тарам, тарам-тарам...
Ни Тургенева, ни Врубеля, ни надежды... Ничего...
Кровь свернулась. Тара-бумбия... Охо-хонюшки, хо-хо...»
Постепенно ночь кончается. Он в саду глотает ком.
И луна над ним качается, как петля под потолком.


Полковник СССР

В деревне, в отсутствие Бога,
Сжигая надежды в печи,
Он темен и дик, как берлога,
И дышит туманом в ночи.

Сливается киноварь с охрой,
Пылают размывы рябин.
Он хочет напиться и сдохнуть,
Но пить не умеет один.

Родная ушла и пропала,
Черны в небесах облака;
И Волга черна, и опала
Протяжна, как стон бурлака.

Он в дали земные зевает
И знает, как свет и вода:
Обратных дорог не бывает
И он не вернется туда,

Где светятся звезды и сабли
И кони встают на дыбы,
Где лучшие годы, как капли,
Впитала пустыня судьбы.

О Русь! Только пена и кипеж!
Но он еще смотрит в окно
И верит в спасенье, как Китеж,
Навеки ушедший на дно.


Дорога

В эту ночь — без родины, без Бога, без сиянья вечного огня,
Выхожу один я. Но дорога сквозь туман уходит от меня.

Убегает зло и сиротливо, в темноте уходит из-под ног,
Словно кто-то нитку торопливо в небесах мотает на клубок.

Я не верю дьяволу и Богу. «Ты не выдай, верная рука!»
И клюкой цепляюсь за дорогу, улетает верная клюка!

Я стою, растерянный, у тынов и не вижу, глядя в облака,
Как призывно Бела и Мартынов мне руками машут с Машука.

Я ругаю дьявола и Бога, только нечет выглядит как чет.
Мне под ноги падает дорога и в другую сторону ведет.


Бегство

Пробираюсь к ночному Бресту, по болотам в былое бреду,
Потерял я свою невесту в девятьсот роковом году.

Я меняю лицо и походку, давний воздух вдыхаю вольно.
Вижу речку и старую лодку, вижу дом на окраине. Но...

Полыхнуло огнем по детству, полетел с головы картуз.
Я убит при попытке к бегству... из России — в Советский Союз.


* * *
Спи, моя родина, спи, неутешная.
Ночь за окошком опять.
Светлая-светлая, грешная-грешная,
Надо подольше поспать.

Спи, моя родина, спи, мое горюшко.
Горе еще не беда.
Если погасло осеннее солнышко,
Выйдет на небо звезда.

Спи, моя родина, спи, горемычная.
Мучаясь, плача, скорбя,
Я непременно отраву столичную
Выведу всю из тебя.

Спи, моя родина. Тучка осенняя
Тает, бессонницу лья.
Где-то рождается час воскресения,
С печки слезает Илья.

Спи, моя родина: сени, наличники,
Лавочка, печь, домовой...
Завтра умоем мы грязное личико
Мертвой водой и живой.

Спи, моя родина. Светлыми, юными
Будут грядущие дни;
И полетят над тобой Гамаюнами
Лучшие чувства мои.


Пророк

Я услышал историю эту и украсил стихами засим.
Повстречался в пустыне поэту окрыленный собой Серафим.

Поднял он над поэтом денницу, разливая то уксус, то мед,
Говорил про змею и орлицу и про ангелов горний полет.

Говорил о неведомой тайне, а потом до скончания лет
Растворился в осеннем тумане... И подумал печально поэт:

«Не сказал он про смертные свечки, про мученья последнего дня,
Хоть и бродит сейчас возле речки, где когда-то застрелят меня».


Вдохновение

Я к тебе заглянул на проруху,
Но следов не увидел нигде.
Ты пропала. Ни слуху ни духу,
Ни петли, ни кругов на воде.

В темной комнате тихо и снуло,
Только чайник открытый зевал.
Никого! Как корова слизнула!
Словно дьявол в гостях побывал.

Твои кошки за двери просились,
Под накидкой кричал какаду.
А в тетради слова шевелились,
Словно волосы русских в аду.

Строки выли от злости и боли,
Не желали жалеть и любить...
И в тетрадь, как на минное поле,
Мне уже не хотелось входить.

Я отпрянул и выдохнул: «Боги!
Это строки пропащей страны!»
Подкосились усталые ноги,
И я долго сидел у стены.

Но стена надо мной зашаталась,
И страна зашаталась за ней...
Это ты из стихов выбиралась,
Как гадюка из кожи своей.

И, дрожа нагишом под луною,
Прошептала ты с детской виной:
«Я не помню, что было со мною.
Ты не знаешь, что было со мной?»


Песочные часы

Враждебны ангелы и черти. Не помнит устье про исток.
Из колбы жизни в колбу смерти перетекает мой песок.

Любовь, и ненависть, и слезы, мои объятья, чувства, речь,
Моя жара, мои морозы — перетекают. Не сберечь.

Сижу на пошлой вечеринке, но вижу я, обречено,
Как больно, в этой вот песчинке мой август падает на дно!

Часы не ведают страданья, и каждый день, в любую ночь —
Летят на дно мои свиданья, стихи и проза... Не помочь.

И трудно мне, с моей тоскою, поверить в нечет, словно в чет, —
Что кто-то властною рукою часы, как мир, перевернет.

И в стародавнем анимизме, чтоб жить, любить и умирать,
Из колбы смерти в колбу жизни песок посыплется опять.

Опять я буду плавать в маме, крутить по комнате волчок...
И станут ангелы чертями, и устье вспомнит про исток.


Неважно

Неважно, Леша, как мы пели,
Неважно — пить или не пить...
Мы только то, что не успели
С тобой при жизни полюбить.

Нас жизнь лепила и ваяла,
Но, Леша, Леша, в смертный час
Мы только то, что просияло
И навсегда погасло в нас.
Мы жили, Леша, врозь и розно,
Бессильно чувствуя во мгле,
Что мы живем то слишком поздно,
То слишком рано на Земле.

Что слезы, Леша, гнев и сила,
Святых писаний парафраз?
Мы только то, что нас манило
И не сбывалось каждый раз.

Судьба не стала больше слова,
Струна не стала тетивой...
И потому мы будем снова
Меняться судьбами с тобой.

По воле Зевса и Эреба,
Без слов, без крика, без следов,
Мы будем снова падать с неба
В тоску соседних городов.

И что нам, Леша, брызги славы,
Туман в глазах и в горле ком?
Мы только крик и стон державы
С давно простреленным виском...


Сказка

Ухожу от державного гнева.
В темноте, за кленовым мостом
Надо сделать три шага налево
И три шага направо потом.

Я впервые бегу из неволи,
Разрываю постылую связь.
Надо бросить расческу на поле,
Чтоб лесами она поднялась.

У Твери и у тихого Дона,
Где казацких костей не собрать,
Рассыпаю я зубы дракона,
Чтобы выросла русская рать.

В Севастополе и Краснодаре,
Где поганое царство опять,
Надо вилами в землю ударить,
Чтобы прадедам веки поднять.

Не спасут меня ярость и злоба,
Не укроет сибирская ширь...
Я ударю булавочку об пол
Чтоб проснулся Сосна-богатырь.

Проясняется небо над Нерлью,
Расцветает сирень над крыльцом;
Ударяется сокол о землю
И встает удалым молодцом.

Надо верить в волшебную утку
И над пламенем стрелы калить;
Надо дуть в тростниковую дудку,
Чтоб хромых и кривых исцелить.

Я отныне стенаньям не внемлю,
Я со свитков срываю печать.
Надо соколом биться о землю,
Надо русские сказки читать!


Новый год
(10-й класс)

Как это вышло? Не знает никто.
Там, где мы чуда хотели,
Ты, словно елка, в зеленом пальто
Вышла из белой метели.

Елки зеленые! Запах коры!
Давних загадок посевы!
А у меня — золотые шары,
Бусы — из слез королевы!

Правую руку подав январю,
Встав на пути снегопада,
«Девочка, Оля, — сказал я, — дарю!»
Ты прошептала: «Не надо».

И пролетело вдоль окон цветных,
Мимо пивнушек и чайных:
«Я не люблю украшений пустых
И увлечений случайных!»

Как это вышло? Обида и шок.
Крикнул я в долю-недолю:
«Я не срублю тебя под корешок
И никому не позволю!»

Ты уходила. Я стыл на ветру,
Злой и бессильный, как кукиш.
«Если уйдешь, я напьюсь и умру!» —
«Что же, умри, если любишь!»

Ты оглянулась из тучи людей
Тайной неведомой девы.
И засияли на шее твоей
Бусы из слез королевы.


Любовь. Гораций

К стопам Мельпомены суровый Гораций
Припал лишь на миг. Но — за гранью ума —
Рождалась волна незнакомых вибраций,
Вставала предчувствий неведомых — тьма.

Двоилась судьба, как змеиное жало,
Слова появлялись из умерших слов...
Так в церкви венчаются роза и жаба
По воле поэта, любимца богов.

Так гордость выходит из белого платья,
Так возят царей на хрипящих ослах.
Так в лунную ночь накануне зачатья
Две бездны кричат и сияют в телах.


Прорубь

Однажды мы под вечер оба...

1

Вот она, что мне жизнь исковеркала.
Позабыв, что мы в доме вдвоем,
Открывает все тайны для зеркала
И сияет, как солнышко, в нем.

Она смотрит куда-то царевною,
И в холодном стеклянном огне —
Отражаются грудь откровенная
И лицо — незнакомое мне.

Она смотрит и даже не косится,
Красит веки, снимает кольцо...
«И летит моя трость в переносицу...» —
Я шепчу, закрывая лицо.


2

Пиво пью, грущу над пиццею, примиряю «нет» и «да».
Не хочу самоубийцею становиться навсегда.
Голова болит от музыки. Ни к чему я не готов.
Не хочу в петельке узенькой капать на пол из штанов.
Тайна русская отгадана, птица в клетке не живет.
«Ничего уже не надо мне...» — кто-то в розовом поет.
Выйду прочь. Летают голуби, на дороге — гололед...
Я усну у самой проруби. Может, кто-нибудь столкнет.


3

Замерзал я. Мне снилась акула...
Бедуины, верблюды, ишак...
Подошла ты — и в прорубь столкнула
И сама в нее сделала шаг.

Погрузились, и выплыли оба,
И вцепились руками в мечту.
Ты кричала: «Навеки, до гроба!»
Задыхалась: «На старом мосту!»
Мы с тобою на лед выбирались,
Сбросив цепи и гири вины,
И до дома потом целовались,
Как влюбленные после войны.

И над тьмой мирового отстоя,
Где безумцы давно не в чести,
Я сказал: «Это дело — святое:
Утопить для того, чтоб спасти».

Без тоски, без грехов, без пороков
Мы вернулись в земную тщету.
И грустил на портрете Набоков,
Как когда-то на старом мосту.

Я собою был горд, словно всадник,
Ты безумием сделала злость.
А наутро в холодный курятник
Я отнес свою черную трость.


Родные

И день — святой, и ночь — святая.
Весь год под Богом и луной
Я говорю тебе: «Родная», —
Ты откликаешься: «Родной».

«Родной!» — в ночи и на рассвете,
Вплоть до скончания времен...
Как будто нам до самой смерти
Не надо собственных имен.

А если смерть разрубит нити
Судеб, что сделались одной,
Пускай напишут на граните:
«Здесь спят родная и родной».


Девятое мая

Ругаясь, сбиваясь, хромая,
Идет бутафорский парад.
Но праздник Девятого мая
Проходит глазами назад.

Летит к Сталинграду уазик,
К Смоленску торопится груз...
И все поезда в этот праздник
Уходят в Советский Союз.


Победа

Необъятный простор мне отцом заповедан!
На девятом листке не горит календарь.
Вся Европа сжимается в слове «Победа»,
Как шагренева кожа, в дрожащую тварь.

Еще вынесет много обмана бумага,
Еще бросят историю под ноги злу...
Но проходит сквозь дыры победного флага
Вся история мира, как нитка в иглу.


Стихи курносого мальчика

Лунным светом выстлана дорога, тает ночь быстрее крем-брюле.
«Радуйся, любимая! Не много радости осталось на земле...
Прилетай к знакомому крылечку самой белой бабочкой в ночи...
Я задул оплавленную свечку, не сгоришь ты в пламени свечи.
У меня, дурного и босого, есть три розы в синем хрустале...»
А в ответ ни слова, ни полслова... Я один сегодня на земле.
Спят еще и суслики, и киска, длится сон лягушки и сурка...
Как твоя прощальная записка, ночь в июне очень коротка.


Пьянка

Я спутался, сбился... Не спится! Хоть боль на мизинец вяжи...
Давно уже хочется спиться, сжечь дом и податься в бомжи.

Я болен. У печки, в пижаме, сижу у березовых дров...
Но снова друзья приезжают, что будут похлеще врагов.

И снова становятся близки они через двадцать минут —
Под пиво, под водку, под виски, под «путинку» и «абсолют»...

Рябиной играет настойка, в наливке алеет восток...
Душа — как трактирная стойка, где плачет прикованный Блок.


«Варяг»

Я зажгу последнюю свечу,
Приоткрою верную бойницу,
Карандаш под совесть заточу
И открою новую страницу.

Эта ночь — как вечности зачин,
Где на свет Андреевского стяга
Выплывают строки из пучин,
Как матросы крейсера «Варяга».

Их дыханье всходит, как туман,
Пробуждает ворога и друга,
И кипит Индийский океан
От никем не сломленного духа.


Алеша

Помню я и омут, и фарватер,
И чужой квартиры дребедень,
Где меня откачивал Ивантер,
На Адасько, в доме номер семь.

Было жалким пьяное обличье,
Время спотыкнулось и не шло.
И мое грядущее величье
На игле нарколога жило.

Тяжела сомнительная ноша,
Никому не нужен этот труд...
Но меня над пропастью Алеша
Продержал четырнадцать минут.

Снова жили клеточки и фибры...
Словно он, прощая мне грехи,
Собирал из мусора верлибра
Золотые русские стихи.


Поэт умирает...

Поэты всегда одиноки.
А рядом, где вечная тьма,
Ухмылки ползут и намеки
Мокрицами злого ума.

Невинны табак и стаканы
И домыслы деда Пихто.
Поэт умирает от раны,
Которой не видит никто.


Дым

В тени речного краснотала,
Над голубой вселенной мха
Он жил сердито и устало
В избушке прежнего греха.

Он собирал на старость деньги
И жил, соседей не смеша.
Но тихо скрипнули ступеньки
И в домик женщина вошла.

Земля под домиком качнулась,
Пошли старинные часы,
Спина больная разогнулась,
И к небу вскинулись усы.

Отдав ему все тайны тела,
До часа божьего суда
Она в судьбе его горела,
Не погасая никогда.
От дальней фермы, от обочин,
Через уснувшее село
Она к нему вбегала ночью,
И в доме делалось светло.

И все могло бы быть прекрасно,
Когда б не плакал он во сне:
«Я не могу гореть всечасно
В твоем негаснущем огне».

Она однажды утром встала,
На стол поставила пирог,
Огонь ногами затоптала
И тихо вышла за порог.

За ней он следом не метнулся:
К чему пустая беготня?
Вздохнул, уснул и задохнулся
В дыму от мертвого огня.


Элегия

Надрывается ветер заблудший,
Колобродит всю ночь в камыше.
И чем хуже погода, тем лучше
Почему-то теперь на душе.

Ничего, я с дороги не сбился
И совсем незнаком с ворожбой.
Я в счастливой рубахе родился
И снимал ее только с тобой.

А теперь возле дома слепого
Я хожу, словно вор, без огня...
Хорошо, что ты любишь другого,
Как когда-то любила меня.

Хорошо, что без боли и страху
Ты мне машешь рукой на ходу,
Что мою голубую рубаху
Носит пугало в вашем саду.


День Победы

День Победы. Смертная тоска.
Как вагон, Россию отцепили...
Подменили даты и войска
И героев павших подменили.

Мир спасен. Америке — виват!
Для России — водка и корыто.
Что ты плачешь, маленький солдат,
За проклятым Одером зарытый?

Возрождайся, память, из обид
Под сияньем воинского флага!
Что Париж, Варшава и Мадрид,
Что весь мир без взятия Рейхстага?

Русский дом измазали смолой,
Оплели лукавыми словами.
Встань, солдат, над пеплом и золой,
Посмотри в утраченное нами.

Там, вдали, где праведники лбом
Бьются в пол святого каземата,
Спит Земля в сиянье голубом
Под пилоткой русского солдата.


Прощевай

Прощевай, моя опушка,
Прощевай, тропа в бору!
Ухожу... Но, словно Пушкин,
Весь я тоже не умру.

Положил себя, как требу,
Я на камушек лесной...
Журавли летят по небу,
Словно ангелы — за мной.

В час распада и распыла
Грешный мир нам не указ.
Не страшусь... Все это было
И со мною много раз.

Поклонюсь Борису, Глебу...
И над Родиной святой
Буду гром возить по небу
На телеге золотой!