У травы забвения свой век
Элла Евгеньевна Матонина — автор книг «Опекушин. Памятник Пушкину», «Перемены духа», «Нелегальный роман», «Смоктуновский», «Венеция», «Странный князь» и др.
Эдуард Лукич Говорушко родился в 1939 году в Белоруссии. Окончил географический факультет МГУ. Журналист. Работал собкором «Советской культуры» по Прибалтике. С 1992 года живет в США.
Журнальный вариант.
Я люблю свой народ и верю, что в нем вся будущность России…
М.К. Тенишева
Букинистические развалы на набережной Сены… Здесь можно найти удивительные экземпляры. Вот, скажем, изданный в 1905 году в Санкт-Петербурге увесистый фолиант — «Талашкино. Изделия мастерских М.К. Тенишевой». Заинтригованный покупатель, заглянув сюда в другой раз, мог снова встретить знакомую фамилию на обложке: «Княгиня Мария Тенишева. Впечатления моей жизни», 1933 год, Париж. Издатель пояснял: «Выпуская в свет записки кн. М.К. Тенишевой, Русское историко-генеалогическое общество Франции считает, что, выполнив свой долг перед памятью покойной княгини, оно сохранило для истории русской культуры образ русской женщины большого ума, выдающегося таланта и щедрого сердца».
Умерла княгиня 14 апреля 1928 года и похоронена в Париже. Но где? На кладбище Сент-Женевьев-де-Буа, где лежит большинство русских эмигрантов первой волны, ее могилы нет. Как нет и на кладбище в окрестностях Вокрессона, ее загородного имения. Кладбищенский администратор, порывшись в регистрационных книгах, посоветует справиться на старом кладбище Ла-Сель-Сент-Клу, это недалеко. «Многих жителей Вокрессона, — уточнит он, — скончавшихся примерно в то время, хоронили там».
И действительно, в администрации старого кладбища Ла-Сель-Сент-Клу на схеме захоронений могила княгини Тенишевой отмечена крестиком. …Мощная водяная струя смывает с памятника следы времени, и на граните проступают цифры, имена и фамилии по-русски и по-французски. Справа: «Княгиня Мария Клавдиевна Тенишева — 1/14 апреля 1928 года», «Княгиня Екатерина Константиновна Святополк-Четвертинская — 7 апреля 1942 года». Слева: «Василий Александрович Богданов-Лидин — 1 декабря 1942 года», «Елизавета Грабкина — 5 февраля 1936 года».
Париж, 1992 год
Ландыши и паровозы
Огромная корзина душистых ландышей на столе в квартире тревожила Марию Клавдиевну. Цветы преподнес князь Тенишев, Вячеслав Николаевич. До последнего времени она не знала его и не видела. Но вот недавно заехала его сестра — Александра Николаевна Зыбина.
— Прослышала, что вы в Петербурге. А меня не вспоминаете и не посещаете, хотя знаете, как я люблю ваше пение. Давно обещала брату удовольствие вас послушать. Седьмого у меня вечер. Будет интересный народ. Но самый интересный — мой брат. Жду вас. С нотами... — И уехала: модная, свежая, светская.
Салон Зыбиной славился в Петербурге. Как всегда, собралось большое общество. Наконец приехал брат хозяйки дома, Александры Николаевны Зыбиной, и ее сестры, Екатерины Николаевны Остафьевой. Гости уже пили чай. Князь Вячеслав Николаевич тут же потребовал представить его «лучшей певице Петербурга». Попросил Марию спеть и... заслушался. Просил еще и еще. Потом они долго проясняли друг другу свое понимание музыкального искусства. Оказалось, что князь не просто любитель чудных звуков и голосов, но и знаток музыки. Он прекрасно играл на виолончели — «не оттого, что талантлив, а оттого, что педагог был таков — выдающийся виолончелист Давыдов, — говорил он просто и душевно. — Конечно, не играю на Амати, Гварнери или Страдивари, но люблю этот инструмент и его басо-теноровый регистр — то каешься глухо, то жалобу возносишь». Она удивленно на него смотрела, а он весь вечер не отходил от нее. Потом выяснилось, что он знает Талашкино: охотился в тех местах.
В князе Вячеславе Николаевиче Тенишеве чувствовалась повелительная сила. Пригласил к себе в карету. Спорили об искусстве всю дорогу. Она говорила, что тот смотрит на художников с презрением, как на заморских зверей, и, видимо, не понимает ни древнего искусства, ни старых мастеров, ни современных художников, сыпала известными именами…
— Вы меня не убедили, но я готов вас слушать каждый день, даже если вы не станете для меня петь, а станете читать лекции по живописи. — Глядел ей в глаза весело и молодо.
На следующее утро появились ландыши. С их тревожным белым свечением в ноябрьском сумраке. И теперь каждый день — розы, потом заказанная князем ложа в театре. Наконец он взял за правило: приходил в три часа из своего правления и пил чай с талашкинским вареньем, вздыхая об охоте на талашкинских просторах. С ним было хорошо, легко и весело.
Князь знал жизнь. Зачастую, увлекшись, затрагивал серьезные проблемы. Но скоро обрывал разговор:
— Не хотите в санках по пороше глотнуть чистого ветра и глянуть на лес?
Она хотела. Нежный снег, тихая Нева, красивые лошади, минуты растущей взаимной симпатии. Князь влюблен. Князь настойчиво ухаживает. Но так не могло продолжаться до бесконечности.
— Отчего вы так торопитесь? И кому это предназначается? — спросил однажды князь, указывая на огромную деревянную раму.
Мария выжигала на ней какой-то сложный узор. Тенишеву эта рама ужасно надоела: он приезжал, вырвавшись из правления, на какой-то час к женщине, которая ему нравилась. И заставал ее за этой вечно торопливой работой.
— Это рама для моего портрета, который я решила подарить своему жениху, полковнику Б.
Тенишев отставил чашку чая, который каждый день, в один и тот же час, пил у Марии, и надолго замолчал. Потом отчеканил:
— А хотите знать, что я думаю? Он этого никогда не получит.
В другой раз, глядя на ненавистную раму, уверенно и небрежно бросил:
— Право, бросьте вы это... Какой там жених! Не трудитесь понапрасну. Я вам говорю, что этого никогда не будет.
Брак Марии Клавдиевны с князем Вячеславом Николаевичем Тенишевым был заключен в 1892 году. Князь Тенишев к тому времени исчерпал свои отношения с первой женой, Анной Дмитриевной (в девичестве Замятиной), но, как и Мария Клавдиевна, не был разведен. Развод в России был делом трудным и не приветствовался властями и обществом. «Я все устрою сам», — сказал князь. И устроил — тихо, спокойно и прилично. Певица с неудавшейся личной жизнью предстала перед родными, знакомыми, перед петербургским обществом как княгиня Мария Тенишева. Поступки князя, казавшиеся ей странными, были оправданы его страстной любовью. Он и предложил ей то, что было на высоте его личности — сильной, своеобразной, притягательной. Она протянула ему в ответ свою руку.
В парке над Десной
Бежица «родилась» в 1889 году. Считается, что название ее произошло от слова «прибежище». Действительно, в эти места безземельные люди бежали от голода и преследований с соседних земель. Новое название укоренилось и вошло в официальные документы. Площадь, занимаемая заводом, в ту пору составляла 6234 десятины, из которых 93 отводились заводским постройкам и жилым помещениям для рабочих и служащих. Численность населения доходила уже до 12 тысяч человек.
День начинался уныло. Муж, прислушиваясь к собственному вкусу и аппетиту, сам заказывал меню. Потом уходил в правление завода. Возвращался поздно. Княгиня гуляла в парке. Но всякий знает, что бесцельное, одинокое гуляние, как бы ты ни любил природу и ни желал себе здоровья, наводит тоску. Казалось бы, ей было чем заняться — перестроить и благоустроить дом. Но пакля, торчащая из стен, и темные от надстроек комнаты требовали специалистов и магазинов Петербурга. Мелкое женское «рукоделие» здесь не годилось. И она, не имея ни желания, ни сил, для этого дома ничего не делала. Поколесив по парку — десять десятых Брянского леса с корабельными соснами, — она останавливалась у калитки и через дорогу смотрела на завод. И хотя, совершая свадебное путешествие, она походила по цехам металлургического завода в Екатеринославе и представляла этот огнедышащий, железный ад, бежицкое чудовище ее пугало.
Она записывала в своих «Впечатлениях»: «Через дорогу, как раз против нашего дома, начинался завод, ближайшей мастерской которого был мостовой корпус с 1500 рабочих, строящих огромные железнодорожные мосты и паровозные котлы, работавших в две смены. День и ночь оттуда несся неистовый грохот молотков зацепщиков котлов. Непривычные мне условия жизни, новизна обстановки совершенно спутали мои привычки. Спать под неумолчный стук работ я никак не ухитрялась, и уже в шестом часу утра, с звучным и протяжным гудком заводской трубы, призывавшей дневную смену на работу, я вставала, торопливо одевалась и тут же видела, что торопиться некуда».
В то первое время княгине почему-то было жалко не людей, а природу, и особенно реки. Ей казалось, что жестокие технические ухищрения разорвали тело Десны, и особенно Днепра, огнем, железом, грязью и отбросами по берегам. Недаром Днепр ощерился каменными зубами-порогами.
— Ты фантазируешь оттого, что тебе скучно. Я приглашу гостей, — сказал ей муж и вызвал слугу: — Антон, пойди к... знаешь к кому, моему помощнику, пусть все придут к девяти часам.
В Петербурге так гостей не приглашали... Но здесь другой монастырь и другой устав, поняла Мария Клавдиевна и решила встретить гостей как гостеприимная хозяйка, накрытым столом. Ровно в девять, словно на рабочую смену, прибыла толпа народа. И мгновенно разместились за большим столом, даже не глянув на чайный, накрытый для угощения. Началась игра в карты. Крупные суммы переходили из рук в руки и запивались шампанским.
Ненужная гостям, княгиня села в угол. Ей было грустно и одиноко. Она давно написала несколько писем Кате — Киту Четвертинской. Но ответа не было. Пригласила Репина в Бежицу. Ценя его талант, была уверена, что на заводской территории, где царили мощь и сила технического прогресса, а рядом изуродованная человеческая жизнь, художник найдет для себя сюжеты. Она писала: «Многоуважаемый Илья Ефимович!.. Судя по вашему адресу, вы сделались нашим соседом, не смею Вас зазывать в наши страны, но если бы вздумали нас посетить, то, кроме огромного удовольствия видеть Вас, я имела бы большое удовольствие указать Вам на завод, состоящий из четырех тысяч рабочих, как на интересные сюжеты и неисчерпаемые темы, для Вас одного доступные».
Репин не приехал. Пропала надежда и на этот глоток воздуха из мира искусств. Он сделает это через несколько лет и кое-что зарисует из жизни завода. А сейчас перед ней был только один из штрихов интегрального портрета верхушки и подверхушки завода. Рассматривая вволю прибывших гостей, она почувствовала, как ее вялая скука и унылость приобретают едко-соленые свойства заинтересованного наблюдателя. Завод приобретал лицо. Волны жизни в Бежице делались для нее шире и полнее.
— Ну почему, — возмущалась княгиня Тенишева, — эти длинные, тощие, маленькие, большие, пузатые деловые люди — директор, его помощник, техники, механики, инженеры, главные мастера, служащие заводских контор, зарабатывающие десятки тысяч рублей в год, а самое скромное, до двадцати тысяч, — имеют вид неотесанных, неопрятных дикарей?
Женскому обществу Бежицы она сама не понравилась. Не сумела понять все тонкости интриг, которыми жили дамы в городе. Два женских лагеря, противоборствуя, пытались склонить княгиню на свою сторону. Но Мария Клавдиевна путала имена, ситуацию, была равнодушна к головокружительным сплетням. Ее гораздо больше взволновало шпионство почтмейстера, который переписку подруг — княгини Екатерины Четвертинской и княгини Тенишевой — оставлял у себя «для доклада нужному лицу» и для увлекательного пересказа местным дамам. Она была расстроена сплетнями дам о том, что барыня Тенишева обидела бедного клубного буфетчика, сказав, что скатерти он дал ей грязные. Буфетчик подал в суд на Тенишеву. И суд заставил барыню уплатить за оскорбление двадцать рублей. «Так что не все коту масленица, даже если он (то есть она) из Петербурга или Парижа», — радовалось местное общество.
В довершение ко всему Мария Клавдиевна поняла, что у местного населения первая жена князя Тенишева пользовалась немалым авторитетом. Во-первых, Анна Дмитриевна была из этих мест, она принадлежала к старинному, уважаемому помещичьему роду села Бежичи. Во-вторых, в годы русско-турецкой войны она, как уполномоченная Брянского уездного комитета попечения больных и раненых солдат, возглавляла лазарет при рельсопрокатном заводе. Среди раненых Анна Дмитриевна пользовалась большой любовью, а председатель комитета полковник В.Н. Старов, где только можно, высказывал удовлетворение деятельностью первой жены князя Тенишева.
Марии Клавдиевне хотелось приобрести в Бежице такие же авторитет и уважение, какие имела первая жена Тенишева. Тайком от мужа она плакала, хотя на слезы была человеком гордым. И в конце концов заболела. Заводской доктор, вечный пьяница, по-видимому, хороший врач и психолог, сказал Тенишеву:
— Везите барыню отсюда. Ей вреден заводской воздух.
Вячеслав Николаевич разволновался и стал что-то придумывать. На счастье, приехал художник Нил Алексеевич Гоголинский. Они с княгиней бродили по саду, писали этюды, но, глядя на хозяйку, гость затосковал и уехал. Марии Клавдиевне оставалось бороться самой со своей тоской. Она сознательно или бессознательно приглушила «ропот, тоску и сожаления», заменив их острым вниманием к окружающей ее жизни. Она стала всматриваться, наблюдать. «Я только смотрела... я стала активным наблюдателем...»
Однажды на заводе праздновали выход из мастерских первого паровоза. За год до замужества Марии Клавдиевны на заводе был построен механический цех, где делались локомотивы. Работали здесь две тысячи человек. Работали крайне напряженно: новая Сибирская железная дорога нуждалась в паровозах. И вот праздник — громадный, красивый, сверкающий медью, украшенный цветами и лентами первенец готов к отбытию. Рядом — торжественные машинист и его помощники. Паровоз стоит около высокой платформы, выстроенной у церкви, — торжество началось с обедни. Июнь, жара, тополиный пух, травы в цветах, нарядная толпа рабочих, их жен и детей. Князь и княгиня едва пробрались в церковь. После обедни началось молебствие, потом паровоз окропили святой водой. Наконец он радостно засвистел и сделал свой первый «шаг» от платформы к железной дороге. Ловко маневрируя, исчез. Тенишевы в честь праздника пригласили к себе на завтрак заводскую администрацию. Встав из-за стола, все поехали поздравлять рабочих, собравшихся в большом парке. Собрались они группами, каждый цех отдельно. Для всех были накрыты столы с горячим угощением, водкой и пивом. Вячеслав Николаевич, оставив жену в коляске, сам шел к рабочим. Произносил праздничный тост, зачерпнув водку кружкой из огромной бочки. Рабочие кричали «ура!» и начинали качать князя, подбрасывая вверх. Мария Клавдиевна с ужасом следила, как над толпой возникали то голова, то руки, то ноги мужа. Похож он был на тряпичную куклу, с которой играли крайне небрежно. И водка, и тост, и подбрасывание в воздух повторялись столько раз, сколько было цехов на заводе.
Наблюдая за происходящим, Мария Клавдиевна вдруг обнаружила, что не все пили, веселились и кричали «ура!». Кое-кто из рабочих мрачно смотрел на веселье, скрестив руки на груди, и даже не требовал угощения. А ведь праздник был общим и дело сделано немалое. Она потеряла эту мысль в суматохе праздника. Вечером в том же парке для рабочих были устроены бал и фейерверк.
А в доме у Тенишевых — торжественный обед, концерт, потом гулянье в иллюминированном собственном парке. У Вячеслава Николаевича от взлетов и падений на руках рабочих страшно болела голова, и он время от времени уходил в свой кабинет прилечь. Мария Клавдиевна зорко следила за мужем и тут же появлялась в комнате с клюквенной водой и таблеткой. Но в очередное свое беспокойство она обнаружила в кабинете не мужа, а помощника директора. Бледный и перепуганный, он сидел в углу, куда даже свет лампы не доходил, и нервно хрустел пальцами.
— Что случилось с нашим гостем? — весело и ласково спросила княгиня, думая, что последний выпил лишнее и потому ему сделалось плохо. — Я сейчас организую вам полное выздоровление по рецепту моей бабушки...
— Спасибо, княгиня, — усмехнулся гость. — Я не только не пил, но и ничего не ел. Злодеи аппетит отбили.
— Но что произошло?
— Работяги убить хотят...
— Убить?! Не может быть...
— Ну, избить до полусмерти, калекой сделать. Требования, видите ли, я превысил, наказал чрезмерно монетой. Целый день искали. А я целый день по знакомым прятался. Всем надоел. Вот и добрался до кабинета князя. Вячеслав Николаевич сказал, что здесь безопасно. Вот и сижу... праздную, — помощник директора как-то грустно улыбнулся.
Мария Клавдиевна молчала, но мгновенно поняла, отчего на общем веселье такими свирепыми были лица некоторых рабочих.
— Если всех нас не любят по серьезному поводу, сделай справедливо или несправедливо — все равно любить не станут. Здесь что-то кардинальное, а коснулось вас... Успокойтесь!
— Спасибо. То, что вы сказали, возможно, есть правильная и прямая мысль. Но признать ее трудно, даже опасно... Я имею в виду слово «кардинальное»...
Поздно ночью, когда закончились торжества и на улицах стало пустынно, помощника директора увезла жена.
Не смиренный, благодарный рабочий люд стоял перед ее глазами, а тихая, придавленная ненависть, обращенная к заводской власти, а значит, и к ней с князем. Забросив уборку после торжества, она бродила по парку, и ее разум не мог похвастаться тем, что дисциплинирует разбушевавшиеся чувства.
«Мне надо отсюда уехать, жизнь взялась за меня в том возрасте, когда ничему не научиваются, — сказала она себе. — Я буду сама себе крышей. Все!»
Но однажды князь, отлучившись на целый день и вернувшись вечером, с довольным лицом объявил жене:
— Поздравляю, я купил тебе имение всего в пятнадцати верстах отсюда, и завтра мы едем его осматривать.
Они отправились ярким, полнозвучным утром. Все играло солнцем и купалось в росе. Еще не согрелась воздушная волна между небом и землей, и они попадали то в душистую свежесть, то в мягкое тепло. Имение стояло на крутом берегу Десны с панорамой на заливные луга. Называлось оно Хотылево и принадлежало когда-то Тютчевым. Потом ушло за карточные долги какому-то аферисту. Главного господского дома не было — он, видимо, сгорел. Его заменяло что-то похожее на казарменный сарай. Но при въезде в поместье стояла прелестная, белая, елизаветинских времен церковь. При перестройке зданий ориентировались на ее красоту. Вячеслав Николаевич предоставил полную свободу воображению жены в обустройстве имения. И постепенно возникли просторные, полные воздуха и света залы, галереи, каменная лестница на спуске к реке. Сам князь, увлекшись этой красотой и комфортом поместья, взялся строить железный мост через Десну вместо ненадежного парома и железнодорожную станцию в полутора верстах от Хотылева, где был даже телеграф.
Приезду княгини Екатерины Константиновны Четвертинской в этот раз князь Тенишев обрадовался не меньше жены, ибо кто же мог наладить правильное хозяйство в «начинающем» поместье, кроме Четвертинской, которая свое Талашкино сделала образцовым. Он и обратился к ней с этой просьбой — и получил согласие. Решили выписать хороших людей и положить начало конезаводству.
* * *
Завод быстро набирал мощь. В первое десятилетие он вырос в одно из крупнейших предприятий России. Под цехами и мастерскими было занято почти сто десятин земли. В 1882 году численность работающих достигла пяти тысяч человек, а население Бежицы перевалило за десять тысяч.
В конце XIX века в Бежице проживало около девятнадцати тысяч человек. Они делились по сословию на дворян — 123, почетных граждан — 246, мещан — 4174, крестьян — 14 234 человека. Имелось 25 каменных и 750 деревянных зданий.
Вечером в кабинете мужа, маршируя перед ним взад-вперед, княгиня считала по пальцам:
— Во-первых, на заводе 28 000 человек и только одна школа на 400 ребят. Во-вторых, учитель ваш — сытый, узколобый вор, наживается на продаже учебников, тетрадей, даже карандашей. Все в его руках. В-третьих, корчит из себя либерала, а в школу берет детей богатых мастеров. Даже очень способного, но бедного ребенка не возьмет. В-четвертых, вакансий в школе каждый год 50–60, а хотят ходить в школу 200–300 детей.
— Что ты хочешь, моя милая? Ты же певица, художественная натура.
— Буду петь тебе каждый вечер. Хочу стать попечительницей школы и навести в ней порядок. На заводе живые люди — им следует помочь. До этой минуты для них ничего не было предпринято.
Он понял ее и пошел рядом с ней! И опять она была ему благодарна. Это был не бесцветный и холодный разговор, когда песок слов засыпает раны души. Ее страсть и его разум участвовали в нем наравне.
Педагогического вора и «либерала» она заменила порядочным и дельным учителем Никитой Петровичем Смирновым. Поставила на правильную ногу магазин школьных принадлежностей — вывела торговлю из-под начала директора школы и открыла его в бывшем доме садовника для всех на равных условиях. Об этом сообщала вывеска магазина. Но пока Мария Клавдиевна с помощниками отмывала пятикомнатный дом для школьного магазина и квартиры для взятого из Смоленска торговца, краем глаза она изучала здание детского сада, открытого на заводе первой женой князя. Это хорошее начинание все же себя не оправдало. И вот почему: на заводе практически не было рабочих мест для женщин. Металлургическое дело это не мануфактурная фабрика, где женщинам работа по силам. В Бежице жены оставались дома — вели хозяйство, нянчили детей. Детский сад пустовал и вскоре закрылся. Она выпросила у мужа это здание, объяснив, что надо занять делом подростков, хулиганящих на улицах.
— Я открою здесь ремесленное училище, — сказала ему жена.
Он с раскрытым ртом смотрел на красавицу княгиню в шелках, бархате, кружевах, выписывающую в большом количестве слесарный, кузнечный, столярный, чертежный инструмент, отмечающую в своем реестре столы, скамьи, тиски и все для кузни. Она же нашла и директора для ремесленного училища — это был преподаватель смоленского технического техникума. Записалось 60 человек, как раз на два класса, и еще 30 — на третий. Но места не было. И грустно, и стыдно было отказывать мальчишкам и их родителям. Родители не угомонились, прислали княгине прошение с массой подписей. Они просили о дополнительных вечерних занятиях по черчению — «очень важному и необходимому предмету для заводского человека». К удивлению городского общества, Мария Клавдиевна согласилась и на эти траты. Просто никто еще не знал о ее масштабных планах.
17 мая 1894 года новое здание было заложено. Оно строилось очень быстро, хотя общество дало вместо обещанных 100 тысяч всего 60 тысяч рублей. 14 июля училище преобразовали в школу ремесленных учеников, устав которой составил А.М. Смирнов, а 7 сентября 1895 года школу перевели в новое, каменное здание, построенное попечительством М.К. Тенишевой. Это было характерное для периода эклектики крупное учебное здание, в архитектуре которого ощущается подражание позднему классицизму. Школа была хорошо оборудована и оснащена лучшими английскими и американскими станками, инструментами, котлом системы Шухова, паровой машиной, столярными верстаками и прочим. Мастерские освещались электричеством. По замыслу супругов Тенишевых, школа учреждалась «с целью бесплатно сообщать учащимся... преимущественно детям рабочих Брянского завода, знания и умения, необходимые для осмысленной работы в мастерских». И хотя устав утверждался утомительно долго, школа действовала. От будущих учителей требовалось лишь свидетельство об окончании начальной или церковноприходской школы или городского начального училища. Ученики обучались в школе столярно-модельному, резному, токарному по металлу и дереву, слесарному и кузнечному ремеслам. Обязательными дисциплинами были Закон Божий, русский и церковнославянский языки, история, география, арифметика, геометрия, садоводство, физика, черчение и рисование. Для приобретения навыков работы со слесарным инструментом к первоклассникам прикреплялись ученики старших классов.
Пока утверждался устав школы ремесленных учеников имени княгини М.К. Тенишевой, — утверждался медленно и долго, по русскому обычаю, — Мария Клавдиевна позвала доброго своего помощника — отца Азбукина, и с его благословения, помолившись, преподаватели и ученики приступили к учебе.
Через три года, в мае 1896-го, устав был утвержден, а училище, опередив его, торжественно отпраздновало первый выпуск. В том же году Николай II выразил супругам Тенишевым благодарность за создание этой школы.
Из «прежней грубой скорлупы» вышли способные юноши, их знания, серьезность получали благожелательные отзывы. Но не на Бежицком заводе. Некоторым мастерам выгоднее было работать с мальчишками 13–14 лет. Их ставили на всевозможные работы и платили до полутора рублей в день. Подростки радовались такому заработку, не понимая, что они могут так и остаться на всю жизнь поденщиками и самоучками, не получив специального образования. Мария Клавдиевна «учинила целый поход» против такой практики: по сути, это была неприкрытая форма эксплуатации детского труда. И успокоилась только тогда, когда на заводе было установлено правило брать на работу юношей не моложе 17 лет. Что же касается училища, оно стало достаточно известным в России, его выпускников ценили: на них приходило немало заявок.
«Все они вышли на дорогу, получили хорошие места, знания их сейчас же находили себе применение и хорошо оплачивались. Один из учеников первого выпуска, Ермолаев, служит теперь на Николаевском судостроительном заводе агентом по сдаче котлов, получая ежегодно до трех тысяч рублей» — она помнила этих ребят и в лицо, и по фамилиям, и дело, которое она для них сделала, рождало в ее душе благодатное высокое чувство.
* * *
Зимой в Петербург уезжать не хотелось. Жизнь приняла такой оборот, проснулись такая энергия и интерес к жизни людей, работавших на заводе, что жаль было терять день и даже час. «Я не чувствовала себя и ничего не видела кругом, кроме дела и людей, исполнителей моих планов».
Завода она не только не боялась, он стал ей дорог, она всматривалась в его жизнь, и прав был тот инженер из Каменского: одна мысль порождает другую, одно дело подталкивает другое. К тому же она видела, как сочувствует ее усилиям муж. И вправду, Вячеслав Николаевич уже ничему не удивлялся, он гордился своей княгиней. Он видел в ней соединение ума с благой целью — залог премногих успехов. Видел одаренность и усердие, а когда они сходятся, опять же успех делу будет обеспечен. И все же, любя ее, он боялся ее чрезмерных надежд. Действительности ведь не угнаться за воображением, воображать желаемое легко, достигнуть трудно. Однажды он ей сказал:
— От брака фантазии с желанием рождается нечто большее, чем доставляет жизнь. Понимаешь, чем дозволяет жизнь!
— Раз жизнь меня наталкивает на дело, значит, и дозволяет осуществлять, — решительно сказала она и без паузы приступила к очередному делу: — Нам нужна народная столовая, где за малую плату рабочий получал бы здоровый, свежий стол, горячее кушанье. Мог обогреться и отдохнуть.
Князь Тенишев любил хорошо покушать. Обед повару заказывал сам, даже жене не доверял, но вот о еде рабочих как-то не задумывался. Кажется, они едят в артелях или перекусывают прямо в цеху или на улице под деревом — князь это видел.
— Они берут еду из дома, — неуверенно заметил он.
— Они едят всухомятку. Тебе нужен рабочий с больным животом?
— Но ты же не знаешь, как устроены эти столовые. Это же не училище... — Но тут он вспомнил станки и кузницу, с которыми она так легко справилась, и решил не продолжать.
И Мария Клавдиевна выстроила специальное здание с ледником, погребом, кухней, с подсобными помещениями. Особые комнаты выделили для заведующей и ее помощницы. И все же ей потребовалась помощь заводских женщин. Она объехала всех знакомых и незнакомых дам и попросила их принять участие в дежурствах по столовой, чтобы следить за доброкачественностью продуктов и правильной нормой порций. К ее удивлению, многие дамы сразу же согласились помочь, и Марии Клавдиевне пришлось мысленно извиниться перед ними за свое первое сердитое впечатление о них.
Наступил день открытия. Опять был призван милый и симпатичный отец Азбукин, чтобы отслужить молебен. Княгиня поблагодарила рабочих за поднесение ей иконы Богоматери и пригласила всех на первую праздничную трапезу в столовой. Была она в этот день бесплатной. Рабочие стеснялись, входили по одному, подталкивая друг друга, потом расхрабрились, шли толпой, ели с аппетитом, и вскоре народу было столько, что работницы столовой не успевали. Княгиня Тенишева, засучив рукава дорогого платья, принялась за дело сама. Она носилась из кухни в зал с тарелками щей и каш. Ее дамы отставать не захотели... Народ столовую одобрил. За первый год съел 175 000 порций щей и столько же каши.
Для взрослых в народной столовой была устроена сцена, где проводились чтения по историческим, литературно-художественным, медицинским и религиозным темам. Они сопровождались «туманными» картинками. Перед началом и после лекций звучала музыка. Рабочие охотно посещали чтения, предпочитая литературно-художественные лекции. 10 октября 1899 года на спектакле «Ревизор», разыгранном артистами-любителями, присутствовало 680 человек. В 1899 году 20 лекций посетило 7177 человек, в 1890 году 14 лекций — 5775 человек, а в 1906 году 26 лекций — 10 285 человек.
Четыре года для княгини Тенишевой пролетели как сон. На завод она смотрела как на «место своего крещения, как на поле брани», где она одержала победу. Завод существовал уже двадцать лет, и то, что сделала княгиня, должно было быть сделано давно. Она чувствовала себя избранницей, которой было доверено исправить вину перед народом того класса, к которому она принадлежала, и владелец этого завода — ее муж.
* * *
Вот сухой перечень дел княгини Тенишевой в Бежице с 1892 по 1896 год:
– В 1892 году была открыта платная школа для обучения детей обоих полов более обеспеченных родителей.
– В 1893 году в женской школе, существовавшей с 1890 года, открылись ремесленные классы по рукоделию, кройке и шитью.
– В 1893 году на собственные средства М.К. Тенишевой было открыто начальное училище с ремесленными классами в приспособленном здании.
– 17 мая 1894 года состоялась закладка нового здания ремесленного училища. Тенишевы подарили часть своего парка, прилегающего к их дому, под застройку училища. Благодаря усилиям М.К. Тенишевой правление акционерного общества выделило 100 тысяч рублей, а князь В.Н. Тенишев — 200 тысяч рублей для строительства здания.
– В мае 1896 года состоялся первый выпуск «Школы ремесленных учеников имени М.К. Тенишевой».
Открыта народная столовая, построено специальное помещение с кухней, ледниками. Позднее столовую передали местному благотворительному обществу.
М.К. Тенишевой было создано потребительское общество (в противовес существующей системе «квитков» акционерного общества), первыми пайщиками стали супруги Тенишевы, за ними потянулись рабочие. Торговля была организована в помещениях хозяйственных построек бежицкого дома князя Тенишева, доходы от всей торговли стали поступать в пользу потребительского общества, главным достижением было то, что товар продавался только свежий и по доступным ценам.
– 23 мая 1894 года был открыт Дом общественного собрания. Княгиня выхлопотала у правления разрешение о передаче огромного дома В.Ф. Крахта площадью 297 квадратных саженей общественному собранию. Портрет М.К. Тенишевой украшал здание общественного собрания вплоть до 1917 года.
– По предложению М.К. Тенишевой, благодаря ее настойчивости заводская земля стала сдаваться в аренду рабочим, которые желали построить дома для себя. Ее убедительным доводом было: «Построив свой дом, они сделались бы вечными и верными коренными работниками». Так началась плановая застройка улиц Бежицы индивидуальными домами рабочих и служащих.
Князь
Если всмотреться в фотографию, сделанную в Париже в 1899 году, на которой князь Тенишев позирует художнику Леону Бонна и собственной жене, пожалуй, увидишь то, что отличали в его облике современники: богатырского сложения человек, чисто русское лицо с открытым и широким лбом, выразительные, живые, с усмешкой глаза — короче, доброта, сила, ум. Чтобы понять, каким образом накапливалась сила, образовывался природный ум и сердце становилось отзывчивым на доброту, следует заглянуть в прошлое рода Тенишевых.
Вячеслав Николаевич, принадлежащий к роду татарскому, но старинному и княжескому, оказался наследником удивительной фамилии, давшей миру людей самых разных дарований и уникальных черт. Род вел свое начало от мурзы Тениза Кучушева, пожалованного грамотой великого князя Василия Иоанновича 9 марта 1528 года и поместьем с крестьянами в Мещёре. «Многие из сего рода служили Российскому престолу в гражданской и военной службе и награждаемы были чинами, орденами и другими знаками отличия».
Появление многочисленных татарских родов среди титулованного дворянства объясняется тем, что в XVI и преимущественно в XVII веках русские государи, и особенно Алексей Михайлович, заботясь о распространении православной веры, повелевали принимавших православие татарских мурз и мордовских «панков» «писать княжим именем».
Эти указы устраняли возможность религиозных конфликтов и способствовали межнациональным бракам, что в итоге приводило к обрусению некоторой части нерусского населения. По архивным материа