Преодоление Смуты
Андрей Венедиктович Воронцов родился в 1961 году в Подмосковье. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького. Автор романов, многочисленных критических статей о русской литературе, публицистических статей о русской истории и других произведений. Секретарь правления Союза писателей России. Сопредседатель Крымского регионального отделения СПР. Лектор по литературному мастерству Московского государственного областного университета. Лауреат Булгаковской (2004), Кожиновской (2009) премий, общероссийской премии «За верность Слову и Отечеству» имени А.Дельвига (2014), Государственной премии Республики Крым по литературе (2021), награжден юбилейной медалью «К 100-летию М.А. Шолохова» (2005).
400 лет назад, 4 ноября 1612 года, Москва была освобождена от польских интервентов
Апогеем Смуты начала XVII века стало предательское низложение царя Василия Шуйского 17 июля 1610 года (здесь и далее даты приводятся по ст. ст.). Власть перешла в руки боярской думы, названной впоследствии Семибоярщиной. «Семибоярщина» — название народное. Мы не часто встретим его у дореволюционных историков, включая самых известных. Еще реже мы увидим у них перечисление имен всех семи бояр, входивших в означенную думу. Это были: Федор Мстиславский (глава думы),Иван Воротынский,Андрей Трубецкой,Андрей Голицын,Борис Лыков-Оболенский,Иван Романов,Федор Шереметев. Смущение историков вызывали главным образом два последних боярина. Иван Никитич Романов был дядей будущего царя Михаила Федоровича и младшим братом будущего патриарха Филарета, а Федор Иванович Шереметев необыкновенно и не по заслугам возвысился при юном царе, что сопровождалось унижением подлинного спасителя России — князя Дмитрия Михайловича Пожарского. Людей, подобных И.Романову и Ф.Шереметеву, называли тогда «перелеты». Что ж, история есть история, из песни слов не выбросишь. Но и народ не обманешь — сказал как припечатал: «Семибоярщина». Примерно таким же образом (и по прямой аналогии) народ припечатал самозваных владык России 90-х годов прошлого века — «Семибанкирщина». Кстати, было бы ошибкой считать последнюю явлением прошлого, как это делают многие публицисты. Нет, не надо обманывать людей! Поменялся лишь состав «семерки». Официальная власть избавилась от самых наглых и нелояльных — Березовского, Гусинского и Ходорковского. На их место пришли другие люди, находившиеся на грани банкротства в начале кризиса, а через год почему-то обогатившиеся вдвое. Их фамилии — в списке самых богатых людей планеты от журнала «Форбс». Они не менее наглы, чем прежние, правда, неизвестно пока, насколько лояльны. Но если вдруг зашатается власть, возникнет новая смута, как поведет себя тогда Семибанкирщина? И чем это грозит России?
Все это можно видеть на примере истории первой Смуты.
Семибоярщине предстояло определиться с избранием нового государя. Патриарх Гермоген предложил избрать на царство князя Василия Голицына или сына митрополита Филарета — Михаила Романова. Однако предложение патриарха не встретило сочувствия ни у Семибоярщины, ни у вождей тогдашних вооруженных группировок. Чернь, желавшая с водворением Лжедмитрия IIзаняться в богатой Москве грабежом и разбоем, высказывалась в пользу Тушинского вора. «По некоторым сообщениям... Лжедмитрий II был выкрестом из евреев и служил в свите Лжедмитрия I», — как пишет Краткая еврейская энциклопедия (Иерусалим, 1976–1982. Т. 7. С. 290). Считается, что настоящее его имя (или его славянская перефразировка) — Богданко. Но самозванство Тушинского вора было уже настолько очевидно, а бояре настолько боялись грабежей, что «семерка» остановила свой выбор на польском королевиче Владиславе и склонила к этому выбору москвичей. Слово «выбор», конечно, в данном случае следует взять в кавычки. О каком свободном выборе можно было говорить, если поляки невозбранно рыскали по всей Руси, а гетман Жолкевский стоял в Можайске?
К Жолкевскому, вскоре двинувшемуся к Москве, Семибоярщина выслала послов, которые с ним и заключили договор насчет королевича Владислава. В договоре было выставлено требование о принятии Владиславом Православия — только с этим условием патриарх Гермоген согласился допустить целование креста на верность иноземному королевичу. Лжедмитрий II, которому теперь противостояли не только москвичи, но и войско Жолкевского, ушел в Калугу.
По совету гетмана Семибоярщина занялась организацией великого посольства к польскому королю Сигизмунду под Смоленск, чтобы просить у него поскорее отпустить королевича. Во главе посольства, опять же по совету хитрого Жолкевского, были поставлены митрополит Филарет и князь Голицын, как наиболее опасные люди для Владислава.
В день отбытия великого посольства патриарх в Успенском соборе отслужил литургию и затем обратился к послам с речью, убеждая их стоять за Православие. Отвечал Гермогену от лица всех послов Филарет, который поклялся, что они ничего не уступят королю из того, что сказано в договоре.
Когда послы уехали, гетман Жолкевский убедил Семибоярщину, что для безопасности столицы от Тушинского вора (уже ушедшего в Калугу) нужно ввести в Москву польские войска. Бояре, несмотря на несогласие патриарха и народа, в ночь на 21 сентября 1610 года открыли ворота, и поляки заняли Кремль, Китай-город и другие важнейшие места. Вот к чему привела присяга польскому королевичу!
Пока Жолкевский был в Москве, он еще кое-как сдерживал бесчинства поляков, но вскоре уехал, захватив с собой по пути из Волоколамского монастыря, вопреки договору, несчастного сверженного царя Василия Шуйского с братьями. Это уже было бесчестье, подобное нынешнему сербскому с его «гаагскими экстрадициями». А может, и большее, потому что Шуйский был уже пострижен в монахи. И, подобно сербским пленникам, царь Василий так и умер в заточении на чужбине. В Москве же начальником польского войска остался пан Гонсевский, сразу принявшийся проводить в жизнь правило «горе побежденным».
Переговоры великих послов с польским королем под Смоленском затягивались. Принятые сначала с почетом, послы очутились потом в положении пленников. Их держали в палатках, раскинутых на болоте, кормили впроголодь. Многие члены посольства проявили малодушие, целовали по требованию поляков крест самому Сигизмунду, а не его сыну и, получив от короля милостивые грамоты и подарки, отъезжали домой. Продолжали настаивать на требованиях согласованного с патриархом Гермогеном договора только митрополит Филарет и князь Голицын. Поляки же добивались признания права на русский престол за Сигизмундом (без перехода его в Православие, разумеется) и приказа воеводе Шеину, чтобы он сдал осажденный поляками Смоленск. Впрочем, Шеин, судя по всему, не собирался делать этого, даже если бы Филарет и Голицын ему приказали.
Тем временем в Калуге крешеном (крещеным татарином) был убит Тушинский вор. Многие русские люди, по настоянию Семибоярщины целовавшие крест Владиславу, теперь, после избавления от Лжедмитрия II, пожалели об этом. Между тем, пока в Москве заправлял всем Гонсевский, прикрываясь марионеточной думой, бедствия государства достигли крайних пределов. Всюду бродили шайки поляков, казаков и своих разбойников, которые грабили, убивали, насильничали, проявляя при этом какую-то особенную жестокость. На Волге, воспользовавшись слабостью русских, восстали черемисы (нынешние марийцы), мордва, татары. Север захватывали шведские отряды. Не было на Руси места, где можно было жить в безопасности. Многим людям казалось, что спасения уже нет. В ту пору появилось и ходило по рукам сочинение «Плач о пленении и конечном разорении Московского государства». Безымянный автор плача восклицал: «Горе, горе! Увы, увы! Великая злоба содеяся и многомятежная буря воздвижеся, реки крови истекоша».
Во главе людей, еще не отчаявшихся в спасении государства, встал святейший патриарх Гермоген, человек твердой воли и строгих нравственных правил. Он решил, что медлить нельзя, и начал рассылать по городам грамоты, освобождая народ от присяги Владиславу и призывая его присылать ратных людей для защиты православной веры и святынь московских. Изменщики из Семибоярщины донесли о грамотах патриарха Гонсевскому, и тогда поляки взяли Гермогена под стражу и отняли у него даже перо и бумагу.
Первыми на призыв патриарха откликнулись рязанцы во главе с воеводой Прокопием Ляпуновым, который в прошлом сам был не раз зачинщиком смут. Но пришло время для отрезвления. В марте 1611 года Ляпунов с многочисленным ополчением уже подходил к Москве, где конфликты горожан с поляками обострились до крайних пределов. Москвичи уже открыто ругали короля Сигизмунда «старой собакой», а его сына — «щенком». 19 марта, когда передовой отряд ополчения, ведомый князем Дмитрием Михайловичем Пожарским, вошел в Москву и занял район Сретенки с прилегающими улицами, москвичи ударили в набат и все как один встали против поляков. Но они по совету изменника Михайлы Салтыкова подожгли в разных местах столицу, а сами укрылись за стенами Кремля и Китай-города.
В течение трех дней пылала Москва — выгорело все Замоскворечье, Белый и Деревянный город. Погибло людей при этом куда больше, чем расстреляно поляков в Катыни. Но почему никто не вспоминает про эту «московскую Катынь» — ни памятливые поляки, ни, самое главное, нынешние российские власти? Вы ввели праздник освобождения от поляков — 4 ноября, но где в Москве мемориал русских жертв 1611–1612 годов, подобный катынскому? Почему в Варшаве нет памятника умершему в польском заточении русскому царю Василию Шуйскому? Что это у нас за «примирение» такое с поляками одностороннее: мы признаем ответственность за понесенные ими жертвы, а они за понесенные нами — нет? Напомню о самом гнусном преступлении польских оккупантов. Заточенный ими в тесной темнице патриарх Гермоген, несмотря на бдительность стражи, находил возможность, главным образом благодаря двум смелым нижегородцам, сноситься с русскими городами. Он снова шлет в города грамоту, в которой просит неуклонно стоять за православную веру против ляхов, да и против казаков, которые, как он слышал, хотели поставить в цари «ворёнка» — сына Марины Мнишек и Лжедмитрия II. Чтобы окончательно лишить старца-патриарха связи с внешним миром, поляки посадили его в каменный подвал в Чудовом монастыре и там уморили голодом.
Но одновременно эта мученическая смерть подвижника-патриарха стала поворотным моментом в истории Смуты. Народу не хватало нравственного примера истинного самопожертвования — и Гермоген явил его. Подвиг патриарха сделал движение за освобождение Родины массовым и повсеместным, что и привело в конечном итоге к спасению Русского государства.
И здесь особое слово надо сказать об уже упомянутом князе Дмитрии Михайловиче Пожарском. Мировая история знает немного таких личностей, как он. Разумеется, практически у каждой нации есть выдающиеся, даже великие полководцы и государственные деятели. Но полководец полководцу рознь. Одно дело (и дело весьма славное) — побеждать в битвах, выигрывать войны, и другое дело, поистине великое, — спасать Родину, когда она на краю пропасти или уже летит в пропасть...
Дмитрий Михайлович Пожарский родился 1 ноября 1578 года в семье князя Михаила Федоровича Пожарского и его жены Марии Федоровны, урожденной Беклемишевой. Его отец, Михаил Пожарский, — потомок в 13-м колене великого князя Суздальского и Владимирского.
Род Пожарских-Стародубских был обедневший, от княжеского достоинства у них остались лишь титул да родовое имение Мугреево под Суздалем, где до 15 лет жил Дмитрий. После смерти Михаила Федоровича семья перебралась в Москву. В 1593 году Дмитрий, как старший сын в семье, поступает на государеву службу при дворе царя Федора Иоанновича. В 20-летнем возрасте он уже стольник царя Бориса Годунова. Но молодой князь не пошел по придворной стезе — он отправился на литовскую границу охранять русскую землю от вражеских набегов.
Тем временем наступили тяжкие для Руси Смутные времена. В этих событиях Пожарский не принимал участия до 1608 года, когда царь Василий Шуйский назначил его воеводой. Полководческие таланты Дмитрий Михайлович проявил быстро: в том же году он разгромил польско-литовский отряд под Коломной. В 1609 году, будучи воеводой в городе Зарайске, Пожарский отбил его у Лжедмитрия II.
В начале 1611 года Пожарский откликнулся на призыв Прокопия Ляпунова создать народное ополчение против захватчиков и отправился в Москву. Он возглавил один из повстанческих отрядов. Увы, силы были неравны; союзники-казаки проявили вероломство, и поляки взяли верх. Но даже когда им удалось подавить почти все очаги сопротивления в Москве, Пожарский на Сретенке, запершись в «острожце» (небольшой крепости), бился до последнего. Тяжело раненного, его сумели вывезти из Москвы в Троице-Сергиеву лавру, а затем в Суздальский уезд, в родовую вотчину.
Россия была разгромлена. Москва лежала на пепелище, а в ее сердце, Кремле, хозяйничали интервенты. Незаконный царь польский королевич Владислав, которого призвали предатели-бояре, в Москву не приезжал и вообще не делал ничего, чтобы навести в «своем» царстве порядок. О «цариках» (то есть Лжедмитриях) и говорить нечего. По стране вольно кочевали разбойничьи шайки, грабя все, что попадалось под руку. Бывало, поголовно истребляли население сел и деревень — такое даже в годы татаро-монгольского ига случалось нечасто.
Над страной, еще недавно, при царе Иоанне Грозном, столь могущественной, опустилась ночь. В Европе многие уже считали, что с «Московией» покончено навсегда. Они были недалеки от истины: до полной утраты нашей государственной независимости и распада страны оставался даже не шаг, а маленький шажок.
Но весь опыт нашей истории показывает, что военной и политической победы над Россией еще не достаточно. Чтобы уничтожить ее, надо победить дух нашего народа. Эта задача полякам и их пособникам оказалась не по зубам. И сжатая до предела пружина народного сопротивления распрямилась.
Нижегородцы, когда-то по примеру новгородцев упорно отстаивавшие свои права перед Москвой, теперь, в тяжкую годину, поняли великое значение для Руси ее столицы. Во главе народного движения против оккупантов встал простой православный русский человек — купец Козьма Минин.
Минин воззвал к согражданам на Соборной площади Нижнего Новгорода: «Если мы хотим помочь Московскому государству, то нам надо не пожалеть живота своего. И не только имущества своего не пожалеем, но и дома свои продадим, и жен и детей своих в залог отдадим, а на те деньги наберем ратных людей. И станем челом бить, кто бы заступился за истинную православную веру и был бы у нас начальником». Немного позже выяснилось, что он имел в виду именно князя Дмитрия Пожарского.
Князь залечивал раны в Мугрееве. Принять решение возглавить Второе ополчение он не спешил, учитывая ошибки при организации Первого. Невооруженных и голодных людей вести в бой с сильным, обученным врагом Пожарский не хотел. Все решилось, когда осенью 1611 года в Мугреево приехали Козьма Минин и архимандрит нижегородского Печерского монастыря Феодосий. Склонившись наконец на их уговоры, князь особо подчеркнул, что берет на себя только военное руководство, а для финансовой стороны дела ему нужен помощник. Им-то и стал Козьма Минин. Разослав гонцов с воззваниями во все края земли Русской, Минин и Пожарский отправились в Нижний Новгород. Русские люди немедленно отозвались на их призыв, словно только и ждали того, когда в стране появятся настоящие вожди. Группами и в одиночку они шли под знамена Минина и Пожарского, несли последние деньги и нажитое добро. В феврале 1612 года боевой кулак Второго ополчения собрался в Ярославле. Начался великий освободительный поход на Москву.
Между тем летом 1612 года у засевшего в Кремле польского гарнизона стали заканчиваться съестные припасы. Прилегающие к Москве земли были давно опустошены и разграблены, а когда подошедшее войско Пожарского и Минина вовсе отрезало ляхов от них, они стали есть крыс и даже человечину. Из Польши направили им на помощь подкрепление под командованием гетмана Ходкевича и большой обоз с продовольствием. Пропускать Ходкевича в Кремль было нельзя. И Пожарский решил дать бой полякам на сожженных улицах Москвы.
На рассвете 4 сентября поляки стали переправляться через Москву-реку к Новодевичьему монастырю и скапливаться возле него. Со стен Кремля грянули пушки, давая знак Ходкевичу, что гарнизон готов к вылазке. Осажденный гарнизон обрушился с тыла на стрельцов, которые прикрывали ополчение у Алексеевской башни и Чертольских ворот. Однако стрельцы не дрогнули. Понеся значительные потери, поляки вынуждены были вернуться под защиту укреплений.
Ходкевич отступил к Поклонной горе и 6 сентября решил пробиваться к Кремлю через Замоскворечье. Он передвинул свои полки к Донскому монастырю. На этот раз натиск поляков был столь сильным, что русские ратники и присоединившиеся к ним донские казаки около полудня отошли к Крымскому броду и переправились на другой берег. Считая, что дорога в Кремль свободна, Ходкевич велел двинуть на Большую Ордынку четыреста тяжело груженных подвод.
Положение было критическим. Но русские, собравшись с силами, снова бросились в атаку на поляков. Этот эпизод и решил исход сражения. Жолнеры Ходкевича в панике отступили сначала за Серпуховские ворота, а 7 сентября бежали из Москвы. Засевший в Кремле гарнизон сопротивлялся еще два месяца, но, обессилев от голода и потеряв надежду на помощь, сдался.
Это был незабываемый момент в русской истории, когда главнокомандующий, князь Пожарский, сидя на коне под стягом Всемилостивейшего Спаса, принимал капитуляцию еще недавно всесильного врага. Цепочкой, как крысы, втянув головы в плечи и пугливо озираясь, выходили ляхи из Кремля. Впереди они пустили, как сейчас говорят, коллаборационистов — предателей-бояр, а также москвичей, нашедших убежище в Кремле. Поляки хотели посмотреть, будут ли с ними победители расправляться. Донские казаки, между прочим, именно к этому и призывали, но истинно православный человек Дмитрий Пожарский остался верен обещанию сохранить жизнь сдавшимся. Кстати, если бы ополченцы поддались ослепляющему чувству мести, то едва ли явилась бы на русском престоле династия Романовых, потому что среди вышедших из Кремля были и инокиня Марфа Романова, и ее сын Михаил, будущий царь...
Тут надо сказать, что многие русские люди видели новым царем князя Дмитрия Пожарского, воина-героя, освободителя Москвы, Рюриковича по крови. На Земском соборе 1613 года его кандидатура была официально внесена в число претендентов на царский трон. Можно утверждать с большой степенью вероятности, что он имел немало шансов стать царем. Но у Пожарского была и сильная оппозиция. Речь идет о присутствовавших на Земском соборе дворянах-«перелетах», которые успели послужить и обоим Лжедмитриям, и Семибоярщине, и Владиславу, причем иногда умудрялись получать жалованье в двух-трех местах... Естественно, они очень боялись, что крайне щепетильный в вопросах чести Пожарский станет царем.
Между тем на Земском соборе 1612–1613 годов речь, по сути, шла о выработке концепции национального примирения, основанной, в частности, на амнистии раскаявшимся «перелетам». Они же со своей стороны, видимо, должны были оставить всякую мысль о возведении на царство Владислава или представителя какой-нибудь иной королевской династии. Об этом можно судить на том основании, что их кандидатуры сначала выдвигались, а потом было принято решение, что «литовского и шведского короля и их детей и иных некоторых государств иноязычных нехристианской веры Греческого закона на Владимирское и Московское государство не избирать...».
На путях поисков компромисса была, несомненно, выдвинута кандидатура 16-летнего Михаила Романова, открывавшая возможность для примирения всем. Именно Пожарский, чуждый борьбе за власть, немало способствовал избранию на царство Михаила Федоровича.
Дмитрий Михайлович и в дальнейшем сыграл выдающуюся роль в возрождении нашего государства, хотя фаворитом государя, прямо скажем, не стал. Он был человеком, которого звали на помощь в трудную минуту. В 1618 году, когда королевич Владислав пришел в Россию с войском «за наследством», именно князь Пожарский был призван снова для спасения Родины. Владислав и на этот раз не увидел Москвы, потому что был остановлен доблестным Пожарским под Можайском...
Скромный, честный и воистину великий герой нашего народа отошел ко Господу 30 апреля (по другим данным — 20 апреля) 1642 года. Дмитрий Михайлович перед смертью принял схиму и был похоронен в родовой усыпальнице в Спасо-Евфимиевском монастыре в Суздале.
Спустя три века его гробница из чистого мрамора, построенная в конце XIX века, была разобрана большевиками. Мрамор пошел на облицовку стен строящегося Московского метрополитена... Иной раз, сами того не зная, мы дотрагиваемся в метро до камня, под которым был похоронен князь Пожарский.
Что ж, в этом есть какая-то не то чтобы правда, но определенный смысл: всю жизнь Дмитрий Михайлович жертвовал собой ради Отечества, а после смерти не пожалел и камня со своей гробницы для города, которому вернул имя столицы Руси.