Беглец
Светлана Евгеньевна Шишкова-Шипунова — журналист, прозаик, литера-турный критик.
Родилась в Куйбышеве. Окончила факультет журналистики МГУ и Академию общественных наук.
Автор вышедших в московских издательствах нескольких книг прозы.
Заслуженный работник культуры РФ.
Живет в Сочи.
В журнале «Москва» печатается впервые.
ЕЩЕ РАЗ О ТОМ,
ЗАЧЕМ ПИШУТСЯ
ЛИТЕРАТУРНЫЕ БИОГРАФИИ
В случае с книгой Павла Басинского «Лев Толстой: Бегство из рая» ответ на этот вопрос очевиден, он даже вынесен на обложку: «Ровно 100 лет назад в Ясной Поляне произошло событие, которое потрясло весь мир».
Сто лет назад Лев Николаевич Толстой навсегда ушел из Ясной Поляны, чтобы умереть на безвестной железнодорожной станции.
Надо же — сто лет... А мы так до конца и не поняли, что это было, почему, зачем... Приблизит ли нас к пониманию толстовской драмы 1910 года книга П.Басинского?
Автор, конечно, не первый, кто назвал уход Толстого из Ясной Поляны бегством. (Еще Татьяна Львовна, старшая дочь писателя, то же самое говори-ла.) Но он выстроил на этом целую концепцию, в основе которой — догадка о том, что Льва Николаевича всегда тянуло куда-то бежать, бросать то, что есть, и искать чего-то иного, порой не вполне ему самому понятного и осознанного.
Бегство из Казанского университета в Ясную Поляну в 1847 году. Бегство из Ясной Поляны в Москву в 1848-м. Бегство из Москвы в Санкт-Петербург в 1849-м. Бегство на Кавказ в 1851-м. Метания между Москвой и Ясной Поля-ной...
Конечно, можно и не трактовать все эти передвижения как бегство. Вся-кий человек на протяжении жизни перемещается с места на место, что-то ищет, мало кто сидит всю жизнь в одном углу. Однако между бегством и обычной переменой мест разница есть. Бегство всегда спонтанно, вызвано не позитивными планами, а неудовлетворенностью, стремлением скрыться от чего-то неприятного, мучающего, опостылевшего. Таковы ли были предшест-вовавшие главному побегу Толстого многочисленные «бегства» его молодых лет? Автор считает, что да, таковы, и в качестве доказательств привлекает дневники и письма писателя. Так, в письме к тетушке Ергольской Толстой называл свой побег на Кавказ «внезапно пришедшей в голову фантазией». А сама тетушка вспоминала о том, как еще ребенком Левушка любил бежать впереди экипажа и однажды по дороге в Ясную Поляну пробежал около трех верст, пока не обессилел.
Басинский замечает, что этой привычке, — не дожидаясь экипажа, уходить вперед — Толстой не изменил и в дни своего последнего бегства: когда они с доктором Маковицким отъезжали из Оптиной пустыни, Толстой ушел вперед один. «Ежедневные прогулки Л.Н., пешим и на лошади, запутанными лесными тропами, с блужданиями, были своего рода репетициями или, если угодно, симуляциями ухода... Можно даже предположить, что уход и блуждания были страстью Толстого, могучей и неодолимой...» — пишет Басинский. Косвенное подтверждение этой концепции автор находит и в художественных произведе-ниях Толстого, многие герои которых «все время куда-то уходят и бегут, бегут и уходят».
«Оленин бежит на Кавказ, а молодой Нехлюдов в “Утре помещика” убегает из университета в деревню... Болконский бежит в действующую армию. Ната-ша Ростова сбегает с Анатолем Курагиным. Анна Каренина уходит от мужа, а Вронский после ее гибели не находит другого выхода, как бежать на сербскую войну. Уходит по этапу за Катей Масловой другой Нехлюдов, в романе “Воскресение”. Отец Сергий бежит от земной славы, а император Александр в образе старца скрывается в Сибири... И это далеко не полный список бегущих и уходящих персонажей Толстого».
Тут автор мог бы сделать оговорку, что бегущие, блуждающие и странст-вующие герои в мировой литературе не редкость — от Одиссея и Дон Кихота до Чичикова и Бендера. Но ему важно не это, а повторяющийся у Толстого (и в литературе, и в жизни) мотив бегства — чувство неудовлетворенности, час-то — вины, внутреннего разлада. Говоря о главном бегстве в жизни писателя, автор несколько раз напоминает: Лев Николаевич готовился к нему, желал его, мечтал о нем целых 25 лет. «Толстой вынашивал свой уход в голове... как ве-ликое произведение». У этого произведения даже были свои черновики — не-удачные попытки ухода, предпринятые в 1882, 1884 и 1885 годах.
События октября 1910 года называли уходом еще и потому, что так — ве-личественнее, больше пристало грандиозной личности Толстого.
Но Басинский предъявляет характерные приметы бегства: внезапность, тайность, неподготовленность, отсутствие ясного плана и маршрута, порывы вернуться, страх преследования. Страх — это, пожалуй, главное, что отличает внезапное бегство от величественного ухода. Толстой испытывал страх с той самой минуты, как на рассвете 28 октября в яснополянском доме стал соби-рать вещи, и до последних часов своей жизни в доме Озолина. Страх, что его догонят, что надо будет объясняться с Софьей Андреевной, выдерживать «сцены», и главный страх — что надо будет вернуться домой...
За семь дней до смерти он бредил во сне: «Удрать... Удрать... Догонять...»
И совсем уж в последний день: «Надо удирать, надо удирать куда-нибудь...»
Итак, бегство. От кого? Куда? И самый главный вопрос: почему?
На этот счет всегда было много версий. Самая простая, которую знает, должно быть, каждый обыватель: Толстой ушел из дому от плохой, замучив-шей его жены. Об этой версии можно сказать примерно то же, что Басинский написал по поводу другой, принятой в советскую эпоху («ушел, чтобы слиться с народом»): «То, что эта версия была узаконена коммунистической идеологи-ей... еще не означает, что она неверная».
Автор не оспаривает существующих версий (за исключением одной), а складывает их вместе. Никакая причина сама по себе не подвигла бы Толстого на этот шаг, но все вместе они завязались в такой узел, который ни разрубить, ни ослабить он уже не мог.
А не соглашается автор с довольно распространенным мнением, что вели-кий старец ушел, чтобы умереть. Басинский называет эту версию «романти-ческой» и настаивает на прямо противоположном: Толстой ушел (бежал), чтобы жить. Об уходе Толстого навстречу смерти говорили и говорят до сих пор потому, что фактически именно так и произошло. Но ведь так не обяза-тельно должно было произойти! Басинский показывает всю случайность этой трагедии и даже называет прямых, хотя и нечаянных виновников ее. Доктор Маковицкий, допустивший, чтобы Л.Н. простыл в холодном тамбуре поезда, и «не заметивший» начинавшейся болезни. Сестра Мария Николаевна, мона-хиня Шамординского монастыря, не задержавшая его возле себя, позволив-шая ему уехать дальше, неизвестно куда. Младшая дочь Саша, пугавшая отца «призраком больной матери» и больше других виноватая в том, что отец бе-жал и из Шамордина, хотя хотел там остаться. Насельники Оптиной пустыни, которые не помогли его встрече со старцем Иосифом. Священный Синод, рассылавший тем временем телеграммы, запрещавшие контакт священнослу-жителей с отлученным от Церкви графом. Даже кучера в Козельске, которые успели к последнему поезду, когда лучше бы им было опоздать...
Впрочем, автор прямо никого не обвиняет, а только объясняет причины и мотивы поступков каждого из участников «катастрофы». Он сочувствует Со-фье Андреевне, родившей 13 и вырастившей 9 детей, о судьбе которых она, в отличие от мужа, пеклась и заботилась, чьи права отстаивала.
Даже для Черткова, автора явно не симпатичного, находятся уважительные объяснения. Ведь тот действительно любил Толстого, радел о его литератур-ном наследии, о точном соблюдении воли великого писателя. Другое дело — как он это делал, грубо вмешиваясь в жизнь семьи, настраивая Толстого про-тив Софьи Андреевны и сыновей, интригуя, устраивая заговоры...
Однако истинные причины бегства Толстого из Ясной Поляны надо искать не в событиях, происходивших в яснополянском доме и вокруг него в послед-ние месяцы и даже годы, когда шла открытая война между семьей и «толстов-цами» за право быть рядом с Л.Н., за его душу, за его литературное наследие, когда, по собственному выражению Толстого, его «разрывали на части». И уж тем более не в событиях последнего вечера, когда разразился очередной скан-дал между Львом Николаевичем и Софьей Андреевной, — он мог стать лишь поводом, последней каплей.
У всего этого были свои, более давние и более глубокие причины.
Первый биограф Толстого Павел Бирюков поделил жизнь писателя на се-милетние периоды. Это деление он слышал от самого Льва Николаевича, ко-торый полагал, что каждым семи годам соответствует определенная стадия физической и духовной жизни человека. В прожитые Толстым до 1905 года (когда писалась первая биография) 77 лет «уложилось», по Бирюкову, одинна-дцать семилетних отрезков. В эти отрезки без всякой системы заверстаны и возрастные характеристики, и происходившие в разные годы события, и на-звания произведений, и оценки душевного состояния Толстого.
Для примера:
«1842–1849 годы. Юность, учеба, начало хозяйства в деревне...
1856–1863 годы. Отставка, путешествия, смерть брата, педагогическая дея-тельность, женитьба...
1870–1877 годы. Самарский голод. “Анна Каренина”. Апогей литературной славы, семейного счастья и богатства».
Называя многотомную биографию, созданную Павлом Бирюковым, «во многом непревзойденной и поныне», Павел Басинский тем не менее считает, что такое деление не отражает самых важных моментов жизни Толстого, когда она «буквально поворачивалась на 180 градусов». И предлагает свою хроноло-гию, опирающуюся на шесть ключевых дат (лет): 1828, 1847, 1862, 1877, 1892, 1910.
Самое интересное, что при таком делении алгоритм жизни Толстого оказа-лось возможным записать симметричной формулой:
18 + 15 + 15 + 15 + 18.
Такие интервалы лет лежат между главными, поворотными (как их опреде-ляет Басинский) событиями в жизни Толстого. Что же это за события?
Рождение. Начало ведения дневника (по сути, начало творчества). Же-нитьба. Начало духовного кризиса. Отказ от собственности. Уход из Ясной Поляны. Смерть.
Выводя за скобки рождение и смерть, об остальных событиях автор гово-рит, что каждое из них стало для Толстого «безвозвратным», после каждого жизнь его менялась кардинально, приобретала иной смысл, иные цели.
В системе координат, выстроенной Басинским, центральным и самым «безвозвратным» событием жизни Толстого становится 1877 год — начало духовного кризиса. «Толстой обращается к религии, едет в Оптину пустынь и начинает “Исповедь”. Он прощается с прежней жизнью, раскаивается в ней и начинает новую жизнь».
Здесь и кроется первопричина событий, через много лет приведших Толсто-го к бегству из дома, где родился он сам, где родились его дети и внуки, где он прожил с Софьей Андреевной целых 48 лет, где было написано большинство его произведений... Басинский акцентирует внимание на четко выраженных этапах растянувшегося на долгие годы духовного перерождения Толстого. Ключевые слова каждого из этапов — отказ, отречение.
Отказ Толстого от привычного образа жизни, знаменитое опрощение. От-речение от всего им написанного, отказ от прав на свои сочинения и от даль-нейшего писания художественных произведений, обращение к «народной ли-тературе». Отказ от принадлежавшей ему собственности, в том числе от родо-вого имения Ясная Поляна. Отречение от Церкви, сопровождавшееся активной критикой «догматического православия», за которой и последовало преслову-тое отлучение. Наконец, отречение от самого института семьи («Крейцерова соната» и «Послесловие» к ней).
В этой череде отказов и отречений — главная причина многолетнего, му-чительного для обоих конфликта с Софьей Андреевной, не разделявшей ново-го мировоззрения мужа. Отсюда и «беспредельная любовь» Толстого к «ми-лому другу» Черткову, который это мировоззрение, напротив, горячо разделял. Отсюда же неизбежный и непримиримый конфликт между Чертковым и Со-фьей Андреевной, который тяжело переживался Толстым.
«Два душевно больных человека не могли поделить его между собой и не-навидели один другого, а он хотел, чтобы они любили друг друга, как он лю-бил их».
«Переворотившегося» Толстого автор называет... «новым русским».
«На гребне литературного успеха и семейного счастья Толстой вдруг предъявил всем образованным русским невиданный доселе стиль поведения, но главное — неслыханную систему взглядов на окружающий мир, в которой все было “наоборот”. Белое становилось черным, черное — белым. Новый русский». Парадокс в том, что теперь так называют людей, внезапно разбога-тевших, тогда как Толстой, совсем наоборот, явил пример отказа от всякой собственности, богатства, «барства».
Вопрос о собственности освещен в книге самым подробным образом. Пе-речисляются имения и земли, которыми владел Толстой. Сообщается, сколько какой живности — коров, лошадей, свиней и птицы — было в яснополянском хозяйстве, какие овощи выращивали, какой штат работников держали, кому сколько жалованья платили. Приводится даже отчет о доходах и расходах имения за 1910 год, из которого следует, что годовой доход Ясной Поляны составил... 103 рубля 38 копеек. Не густо.
В том же, 1910 году стоимость сочинений Толстого оценивалась зарубеж-ными издателями в 10 миллионов золотых рублей. Но сам Толстой готов был бесплатно предоставлять права на них «всем желающим».
«Лишь сопоставляя эти круглые астрономические числа с цифрами в при-ходно-расходной книге, начинаешь понимать, какая мина была заложена в основание семейных отношений Толстых».
Отношений, которые поначалу строились как «проект счастья»...
Кажется неожиданным и немного режет глаз, когда автор использует в тек-сте популярные в наше время, но чуждые эпохе Толстого слова: «копирайт», «месседж», «формат», «проект»... Но иногда они оказываются вполне умест-ными.
У Толстого действительно был прописан свой «проект счастья». Семейную жизнь Лев Николаевич обустраивал не спонтанно, а согласно хорошо проду-манному плану, где были «деспотически расписаны все роли».
«Это был довольно длительный опыт создания земного рая на отдельном участке земли...»
Опыт в известной мере удался — первые пятнадцать лет своей семейной жизни сам Толстой считал счастливыми. Потом начались «надрезы», потом все рухнуло, и Толстому пришлось спасаться «бегством из рая».
«В конце жизни Толстой... страшно одинокий мыслитель, который прежде всего нуждается в покое, уединении... Ему было решительно все равно, где находиться. Лишь бы его оставили в покое с его мыслями, с его Богом».
К религиозной составляющей толстовского мировоззрения Басинский под-ходит очень осторожно, признаваясь, что писать о религии Толстого в сравне-нии с религией русского Православия значило бы для него написать совсем другую книгу. И отсылает читателя к авторитетному исследователю этого во-проса священнику Георгию Ореханову: «Будем надеяться, что его будущий труд даст нам ответы на многие вопросы».
Сам же пытается тем временем разобраться: зачем вообще понадобилось отлучать Толстого от Церкви? Кто был инициатором синодального определе-ния? Какова роль в нем таких известных личностей, как К.Победоносцев и Иоанн Кронштадтский? Как восприняли решение Синода, которое автор назы-вает «очевидной ошибкой», российское общество и сам Толстой?
Почти не касается Басинский и собственно литературного творчества Тол-стого, его великих романов, разве что в назывном порядке. (Вот уж где дейст-вительно ничего нового не скажешь, и пытаться не надо.) Анализируются в основном произведения, относящиеся к периоду духовного кризиса («Испо-ведь» и др.).
Зато много и продуктивно использует автор «литературу для себя» — дневники, — как самого Толстого, так и Софьи Андреевны. Известно, что они играли в жизни этой семейной пары гипертрофированную роль. Вот и в книге Басинского дневники становятся полноправными «действующими лицами» семейной жизни Толстых, прямо влияющими на ход событий в яснополянском доме.
Другим «персонажем», сыгравшим роковую роль в развязке многолетней драмы, стало написанное втайне от семьи, в лесу, завещание Толстого, факти-чески передавшее все права на его литературное наследие Черткову.
Историю с завещанием Басинский называет темной и упрекает Толстого в том, что он позволил собой манипулировать. До сих пор трудно оценить одно-значно: его собственная слабеющая воля отражена была в этом завещании или железная воля Черткова. Едва подписав завещание, Толстой тут же раскаялся, много страдал по этому поводу и даже готов был повернуть вспять. Басинский пишет, что во всей этой ситуации Толстой «вел себя как флюгер, поддаваясь порыву первого случайного ветра». Звучит грубовато, но лишний раз напомина-ет о том, что перед нами 82-летний старик, измученный, уставший, у которого бывают обмороки, потеря памяти, который всех любит и никого не хочет оби-деть...
Завещание подписано 22 июля 1910 года, первая, неудачная попытка бегства происходит 15 августа, а 28 октября Толстой окончательно покидает Ясную Поля-ну. Жена ли его замучила или совесть, но после того, что совершилось (безвоз-вратно), оставаться в доме, в семье было невозможно.
Толстой в книге Павла Басинского — это «домашний» Толстой. Такой, ка-ким его видели члены семьи и самое близкое окружение. Не великий писатель и мыслитель, властитель дум и совесть нации (такой Толстой скорее подразу-мевается), а Толстой — старик, доживающий свой век в многолюдной, разно-возрастной семье, в которой его практически никто не понимает.
Истинный же масштаб этой фигуры наиболее отчетливо проступает, когда автор говорит о реакции на уход и смерть Толстого в российском обществе, которую он определяет словами: «Империя вздрогнула».
Страницы, посвященные обстановке вокруг умирающего Толстого, напи-саны как сиюминутная газетная хроника, так что читателю нетрудно предста-вить себя в роли современника Толстого, жадно следящего за сообщениями из Астапова, где умирает гений русской литературы, и Ясной Поляны, где пыта-ется покончить собой его несчастная жена. Попутно читателю предоставляется возможность «заглянуть» в российские газеты столетней давности, жадные до сенсаций, скандалов и рекламы, чтобы понять, как мало они отличаются от нынешних.
Главное достоинство книги П.Басинского состоит, на мой взгляд, в том, что, разбираясь в тяжелых семейных отношениях Толстых, автор смог остать-ся деликатным, никого не судя с принятой сегодня легкостью и фамильярно-стью. Он не просто препарирует жизнь своих героев, как поступают нынче многие биографы. Он их любит, страдает вместе с ними, и это делает тональ-ность книги по-человечески сочувственной.
Да, повествование местами сентиментально, даже мелодраматично, за это и пеняют автору некоторые критики. Другие пишут, что «ничего нового она не открывает». Мне же представляется, что задача автора была не в том, чтобы показать какого-то нового Толстого старым, искушенным читателям, а в том, чтобы открыть старого Толстого новым читателям, для которых он, увы, не самый читаемый сегодня русский писатель.
Если бы не вырастали все новые поколения читателей, которым надо каж-дый раз заново, постоянно меняющимся языком, с включением современных понятий рассказывать о Пушкине, Гоголе, Толстом, Достоевском и далее по списку, то можно было бы ничего нового вообще не писать, а сто и двести лет читать все одни и те же, написанные еще их современниками книжки. Но нет, нам этого мало. Нам хочется собственным взглядом посмотреть, нынешними мерками измерить, с высоты сегодняшнего опыта оценить.
Вдруг выясняется, что трагедия позднего Толстого, причины, к ней привед-шие, очень созвучны нашему времени, реалиям современной России.
Это советскому читателю, не знавшему ни Бога, ни, прости Господи, част-ной собственности, трудно было понять, прочувствовать ситуацию, в которой оказался Лев Николаевич Толстой к концу своей жизни. Другое дело — те-перь, когда люди вернулись к вере в Бога, обрели право собственности и при этом успели узнать, что такое наследство, завещание, дележ имущества (из-за которого и убить могут), когда на собственном опыте ощутили разницу между духовным и материальным и многие уже мучаются вопросом, что же важнее...
Что важнее? Читайте историю жизни и смерти великого русского человека, каким был Лев Николаевич Толстой. Там на многие животрепещущие вопросы найдете ответ. Правда, ответ этот может вам не понравиться, и, скорее всего, не понравится. Что делать! Если бы каждый из нас, простых смертных, мог повторить духовный путь гения, мир давно был бы другим.
Комментарии
Комментарии 1 - 0 из 0