Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

У истоков национально-государственного самоопределения Руси–России

Александр Николаевич Боханов родился в 1944 году. Окончил МГУ им. М.В. Ломоносова. Автор и соавтор школьных учебников по истории, многих монографий, популярных книг, посвященных эпохам царствования и самим личностям, олицетворяющим русскую монархию, а также ряда других исследований в области русского самодержавия.

В сентябре 1862 года в России состоялись национальные торжества, посвященные тысячелетию госуда­р­ства. Центром празднеств, прошед­ших во всем блеске имперского антуража, стал древний Новгород. Выступая перед новгородским дворянством 7 сентября, накануне открытия монумента работы М.О. Микешина (1835–1896) «Тысячелетие России», император Александр II назвал Новгород «колыбелью царства всероссийского». Данное утверждение вряд ли можно назвать в буквальном смысле историческим. Идея единодержавия укрепилась вдали от берегов Волхова: «зерно царства» дало свои зримые всходы все-таки не в Новгороде, а в Киеве. Указанный же 862 год — время начала княжения Рюрика в Новгороде — воспринимался как дата рождения государства. В качестве отправного державоустроительного знака он и запечатлелся в памяти потомков1.

Точный исходный хронологический рубеж возникновения государства принципиально отличает историю России от национально-государ­ст­венных историй прочих стран. Конкретная историческая фактура, связанная с генезисной фазой формирования русского этноса и Древнерусского государства, — традиционная историографическая проблема: здесь наличествуют несхожие, порой диа­мет­рально противоположные концепции. В данном же случае интерес представляет не то, как возникло государство, а то, как этот процесс отражался в сознании людей, в том числе на ранней стадии русского исторического бытия.

О древнерусском времени сохранилось немало свидетельств, но дошедшее наследие — малая толика культурно-исторических реалий, обретенных и созданных в той давней эпохе. Гражданско-правовые акты, архитектурные и эпические памятники, произведения прикладного искусства и, конечно, иконопись, это, как выразился философ князь Е.Н. Трубецкой (1863–1920), «умозрение в красках», безусловно, подтверждают старый вывод о том, что Древняя Русь отличалась высокой и самостоятельной культурой2. Эта «самостоятельность» являлась результатом сложного адаптивного процесса, доминантным фактором которого стало христианство, начавшее проникать на земли будущего государства задолго до Владимира Святого (ок. 960–1015).

В середине IX века изумленные греки были потрясены приходом воинственных «русов» к Константинополю. В 860 году под стенами «первой столицы мира» оказалась огромная военная орда под предводительством князя Аскольда, прибывшая по морю на 200 судах. Над империей ромеев (Византией) нависла смертельная угроза, память о которой долго потом жила в сознании греков. Очевидец события патриарх Константинопольский Фотий (857–867 и 877–886) описывал ужас, который нес ромеям «скифский и грубый, и варварский народ», горько сетовал, что «дожил до этих несчастий». Другой современник события, церковный писатель Никита Пафлагонянин, потрясенный неожиданным несчастьем, писал о «зло­убийственном скифском народе, называемом «русы»3.

Как заключает современный исследователь А.Сахаров, нашествие явилось из ряда вон выходящим событием, «прогремевшим на весь тогдашний европейский и ближневосточный мир». Поход на Константинополь открыл удивленному и потрясенному христианскому миру воинственное русское племя, однако голосов самих этих незваных визитеров история не сохранила.

Родоплеменное государственное объединение («протогосударство») возникло у восточноевропейских славянских племен в языческие времена, но только после того, как пришло христианское просвещение, Русь обрела государственно-национальное самосознание. Доподлинно неизвестно, в каких формах и в каких пределах существовали племенные предания в языческий период, но лишь после Крещения на Руси начало складываться ясное представление о ходе времен, о смысле истории, о предназначении земли Русской.

Христианство появилось на Руси в тот период, когда в империи ромеев закончилась длительная эпоха догматических противостояний и окончательно выкристаллизовалась каноническая универсальность православия. Русское сознание восприняло христианскую доктрину как нечто не только завершенное, а именно как совершенное учение Церкви и потому не подлежащее скептическому анализу. В этом проявились сила, глубина и полнота религиозного чувства русских православных неофитов, а отнюдь не «богословская отсталость», как гласит ветхий историографический трюизм. Хотя следует отметить, что сопротивление язычников на севере и северо-востоке продолжалось еще длительное время.

Став частью христианской ойкумены, Русь получила открытый доступ к историческому опыту, к культурному богатству Византийской империи, являвшейся наследницей великого гре-­ко-эллинистического мира. Она приняла ценности православия, приняла его духовные и социально-понятийные рефлексы, представления, комплексы. Греки передали русским и уроки своей борьбы за чистоту правоверия против врагов и искажателей, в том числе тех, кто, прикрываясь именем Христа, пал жертвой греховной гордыни. (С конца IX века Православная церковь в этот ряд неизменно зачисляла католических раскольников во главе с римским епископом, то есть папой.)

Совершенно лишено всякого исторического смысла размышлять в наше время над тем, «правильно» или «неправильно» поступил Владимир Святой, сделав христианство единственной религией своего государства. Православие проникало на Русь из Византии длительный период. Уже в первой половине X века в Киеве существовала соборная церковь святого пророка Илии. Официальное же Крещение 988 года не только символизировало начало новой исторической эпохи, но и знаменовало завершение предыдущего этапа христианизации, когда вера в Христа являлась выбором определенных групп людей из числа родоплеменной и служилой элиты. Самый известный пример — бабка Владимира Святого, киевская правительница княгиня Ольга, принявшая крещение в Константинополе еще в 955 году под именем Елены и позже, вопреки противодействию Константинопольской патриархии, причисленная на Руси к лику святых. Еще раньше, в 862 году, христианство приняли князь Аскольд с приближенными, варяжско-русское воинство которого ранее опустошило окрестности Константинополя. В греческих источниках не раз встречаются упоминания, что на Руси существовала митрополия, занимавшая, по времени ее учреждения, в общеимперском списке 61-е место.

Впервые «митрополию Киева-Руси» греческие Перечни епископий зафиксировали в X веке. В XI–XIII веках Русь занимала различные места в классификации: от 41-го до 62-го.

Русь стала православно-христиан­ской потому, что не могла ею не стать. Конечно, судьбоносную роль сыграло решение киевского князя Владимира Святославича. Тот же факт, что православие довольно быстро завладело сердцами и душами простых людей Древней Руси, которую в силу необозримости географического пространства и слабости территориально-хо­зяйственной и административной интеграции христианизировать насильственными методами было просто невозможно, свидетельствует, что евангельское зерно нашло тут благодатную почву. Немаловажное значение имело и то, что в православной традиции, в отличие от католицизма и ислама, никогда не существовало сакрального языка. Слово Божье зазвучало на просторах Руси на понятном славянском языке, на который еще в IX веке святыми Кириллом и Мефодием были переведены с греческого Писание и некоторые богослужебные книги. Католическое богослужение на латинском языке изначально было чуждо русским неофитам.

В церковно-исторической традиции давно принято рассматривать христианизацию Руси как акт Промысла. По мнению митрополита Макария (Булгакова), «Бог, не расточающий чудес Своих даром, употребляет все средства, естественные и сверхъестественные, чтобы обратить к христианству русского князя Владимира, дать в нем просветителя России и чрез него окончательно образовать Русскую Церковь». Это было особенно важно в тот исторический момент, когда приближалось «решительное отпадение Римской церкви» от православия. В этом Макарий видел предуказание, что миссия новой и важной части Вселенской Церкви — «восполнить» потерю.

Особое значение в ряду сохранившихся памятников ранней поры русской истории имеют историко-хронографические произведения, в первую очередь летописи, которые позволили потомкам не только узнать раннюю «биографию» страны, свое историческое родословие, но и, что не менее важно, услышать звуки давно ушедшего, голоса людей его. Благодаря летописным свидетельствам можно судить не только о том, как жили древние русичи, какие события происходили в различных областях огромной Древней Руси, но и о том — чем жили.

Первые дошедшие до нас свидетельства относятся к XI веку и связаны с именем монаха Нестора (Нестера) (1056 — ок. 1114). Его произведение «Повести (Повесть) временных лет», сохранившееся в различных летописных списках (редакциях), навсегда осталось важнейшим путеводителем по темным лабиринтам ранней русской истории4. В нем запечатлено не только хроникальное изложение событий, но и их смысловая оценка. Представляется вполне обоснованным заключение, что «Повесть временных лет» — труд не только исторический, но и философско-исторический. По выражению известного философа-историка В.П. Малинина, «это довольно обдуманная философия истории». Фактически это первая русская репродукция всемирно-библейской Богопромыслительной системы, ранее детально сформулированная греческими мыслителями и богословами. В русском варианте она приобрела некоторые специфические черты, оставив в неприкосновенности все базовые элементы.

Пристальный интерес к происхождению русской этнической общности — отличительная особенность «Повести временных лет», не свойст­венная летописно-хроникальным документам других народов. Как заключает В.Малинин, «ни один из европейских и славянских народов не задавал себе такого вопроса о происхождении своего племени. Так, эта тема отсутствует у франкских, германских и англосаксонских хронистов средневековья».

Основание генерального вектора несторовского начертания судеб стран и народов восходит к ветхозаветным истокам, к временам древних праотцов и пророков, принявших и донесших Нетленное Слово до времен христианских, в которых и являются миру новые, христолюбивые народы, в том числе русский. При создании своего эпически-летописного произведения черноризец Федосьева монастыря Печерского старался ответить на два взаимосвязанных вопроса: «откуду есть пошла Руская земля» и «хто в ней почалъ первее княжити».

Идея «земли» (народа) и идея «власти» (государства) — главные смысловые фокусы русской философской мысли — были сформулированы в самой ранней фазе русской исторической самоидентификации. Для Нестора в потоке времени не было тайны; он описывал историю, которая в высшем и в главном отражала Промысл Всевышнего.

Монументальная широта знаний Нестора поражает. У выдающихся византийских хронистов Георгия Амартола и Георгия Кедрина, на которых ссылался Нестор, очень мало данных о северных народах и практически ничего нет о племенных общностях, обитавших в центре, на севере и на востоке обширной Восточно-Европейской равнины. Летописец же приводит множество имен, и подобная осведомленность удивляла и потрясала исследователей не раз. В свое время еще историк М.П. Погодин (1800–1875) с восторгом заключил, что у Нестора «в числе нескольких сот имен, племен, городов, рек, сел, урочищ, дорог не отыскано до сих пор ни одного выдуманного».

В позднее время, при фактически полном отсутствии надежных русских исторических документальных свидетельств донесторовской поры, явление «Повести временных лет» порой воспринималось как труднообъяснимое чудо. Как бы ниоткуда возник удивительный памятник, давший цель­ный образ мировой истории, обозначивший и место Руси. Эта взаимо­связь общего и частного — отличительная черта русской историософской мысли, никогда не замыкавшейся в рамках этногосударственной обособленности. Родоначальником этой традиции по праву можно считать Нестора. Трудно не согласиться с мнением, что русские предшественники у Нестора были; о том само по себе свидетельствует ясное и уверенное повествование. Сила же несторовского изложения — в мировоззренческом осмыс­лении событий, делающем по замыслу хроникальное произведение первым историософским сочинением в русской истории.

Изложение всемирной истории Нестор начинает рассказом об истории рода человеческого после Всемирного потопа в том виде, в каком она изложена в первой книге Моисея — Бытие. Следуя ветхозаветному писанию, он повествует о трех корнях всех народов, которые произошли от сыновей богоизбранного Ноя: Сима, Хама, Иафета, получивших наставление от Бога после оставления ковчега: «Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю» (Быт. 9, 1). Летописец помещает славян в удел Иафета, тем самым обращая к ним библейское благословение. «Афетова же колено и то Варязи, Свеи, Оурмане, Готе, Русь, Агляне, Галичане, Волохове, Римляне, Немци, Карлязи, Венедици, Фрягове и прочие». В книге Бытие ничего не говорится о перечисленных народах, которых в тот период просто не существовало. Они все возникли значительно позже, о чем знает летописец. Знает он и о том, что «Русь» встала в ряд тех племен и народов, которые все, кто раньше или кто позже, обрели христианскую веру. Путь к этому был долог и полон испытаний.

Вслед за тем Нестор излагает историю воздвижения Вавилонской башни, когда люди вознамерились без Божьего соизволения проложить дорогу на Небо. Гнев Всевышнего разметал людей, перемешал языки. Потомки Иафета, покинув Вавилон, расселились на Западе и в «полунощных странах». Нестор перечисляет племенные названия и указывает географическую зону расселения древних славян: вдоль Дуная, Вислы, Днепра, Припяти, Двины. Отдельно он говорит о северо-западном районе будущей Руси, относя название «словене» к племени, которое осело «около озера Ильмера и прозваша своим именем и сделаша город и нарекоша Новегород».

Особое значение для понимания раннерусского самосознания имеет трактовка роли святого апостола Андрея, благословившего Русскую землю в самом начале христианской эры. Это предание — важнейший смысловой момент всех историософских построений русской православной мысли. Согласно этой концепции, еще до своего исторического явления Русь–Россия получила Божье предначертание через любимого ученика и верного последователя Спасителя. В Евангелии от Иоанна говорится, что благую весть о пришествии Иисуса Андрей получил от Иоанна Крестителя, и еще раньше своего брата, апостола Петра, был призван на Иордане Спасителем, и первый последовал за Ним (Ин. 1, 40). Именно к братьям-первоученикам обращены знаменитые слова Спасителя: «Идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков» (Мф. 4, 19). После сошествия Святого Духа на апостолов (праздник Пятидесятницы) ученики Христа понесли Его имя разным народам. Святой же Андрей отправился с проповедью на север, в Малую Азию и Скифию. Претерпев множество лишений и гонений, он в 62 году от Рождества Христова был распят язычниками на кривом кресте (Андреевский крест) в городе Патры в Греции.

Уже первые историки церкви, начиная с III века, признавали миссионерскую деятельность святого Анд­рея в Скифии, под которой подразумевалась земля, лежащая на север от Понта Евксинского (Черного моря). Самое раннее упоминание об этом встречается у знаменитого христианского мыслителя-богослова Оригена (185–254), со ссылкой на которого отец церкви епископ Евсевий Памфил Кесарийский (ок. 260–340) писал: «Святые же апостолы и ученики Спасителя рассеялись по всей земле. Фоме, как повествует предание, выпала по жребию Парфия, Андрею — Скифия».

Греческие авторы признавали, что проповедь Андрея в Скифии просветила тьму язычества и породила последователей. Учитель Церкви блаженный Иероним (342–420) свидетельствовал, что «холода Скифии пылают жаром новой веры». В «Менологии (месяцеслове) императора Василия II Порфирородного» (976–1025) говорится о святых Инне, Римме и Пинне (Енене, Нирине, Пине), которые были родом из Скифии, «из страны северной», ученики святого апостола Андрея. «Уча об имени Христа», они обратили многих варваров к истинной вере и крестили их. «За это были схвачены князем варваров, который и предал их мученической смерти»5.

Для Нестора апостольское оглашение — безусловная реальность. Он предварил свое изложение выражением «яко же рекоша», как бы подчеркивая, что он ничего не измыслил, а руководствовался Преданием. Нис­послание Божьей благодати Русской земле посредством евангельской проповеди апостола Андрея уже в XI веке воспринималось на Руси как признание духовного избранничества и особого предназначения «земли Русской». Позже образ и имя святого Андрея стали нерушимыми сакральными знаками русского исторического существования. Андреевский флаг и высший орден России — Святого апостола Андрея Первозванного — зримые факты восприятия апостола как небесного покровителя страны.

В русской литургической практике с давних времен существует особое акафистное восхваление провозвестника на Руси слова Божия. «Первозванного апостола Христова, Евангелия святого проповедника, российския страны богодухновенного просветителя Андрея преславного, песньми восхвалим, стояще на версе холма, идеже Крест водрузи десница его, и ему, яко Церкви возследователю верховному, а вслед себе указавшему ей путь ко Христу, во умилении воззовем: Радуйся, Андрее, апостоле Христов Первозванный». В акафисте выражена радость от Божьей милости, адресованной Руси устами и деяниями святого апостола.

Нестор в самом начале своей исторической эпопеи помещает сказание о святом Андрее, видя в миссии апостола глубокий провиденциальный смысл. Рассказ об апостольском по­движническом подвиге наполнен множеством деталей и выглядит как не подлежащий сомнению факт. В изложении летописи ученик и последователь Спасителя, сея по миру Слово Христа, попал сначала в северное Причерноморье, в старый греческий город Корсунь (Херсонес) в Крыму. Оттуда он вознамерился пойти в Рим, но не обычным морским путем, а избрав для этого северный маршрут, по территориям, которые в те времена греческому миру были фактически неведомы.

Это та дорога, которая задолго до Нестора получила название «из варяг в греки». Апостол же двигался обратным путем, «из грек в варяги». Дойдя до днепровских гор, Андрей Первозванный сошел на берег, «ста под горами» и обратился к сопровождавшим его ученикам с пророчеством. Согласно предсказанию святого, на это место снизойдет благодать Божья, здесь возникнет «город велик», украшением которого станут «церкви многие». Затем Андрей на горе «постави крест и помолився Богу». После благословения той местности, где позже возник Киев, Андрей продолжил свой путь и достиг словенских пределов, где, как уточняет Нестор, «идеже инее Новегород». Как явствует из повествования, эта местность уже во время апостольские была населена людьми. Летописец отмечает, что местные нравы удивили прибывших, особенно то, как при мытье в «древяной бане» они «хвощются» вениками и обливаются «водою студеною» и при этом отличаются крепким здоровьем. Летописец заканчивает описание пути святого Андрея кратким замечанием, что далее он «иде в Варяги», а затем «приде в Рим».

В Несторовом сказании об Анд­рее Первозванном важен духовно-смысловой контекст: Русская земля получила божественную благодать через святого апостола. Здесь заключен базовый смысловой импульс для всех дальнейших мессианско-эсхатологических построений православной мысли. Нестор в ниспо­сланной благодати не сомневался, как не сомневались потом совершенно разные люди, объединенные мыслью о богоизбранности Руси–России: от святого Сергия Радонежского и Ивана Грозного до Ф.М. Достоевского и И.А. Ильина.

Нестору, без сомнения, принадлежит первенство не столько в формулировании концепции о мессианском предназначении Русской земли (такой мысли у него нет), сколько представление о ее богоприятности. Идея об особой исторической миссии Руси–России возникнет позже, но то, что подобное задание было духовно обосновано, о том впервые поведал Нестор.

Из текста летописного повествования трудно вынести заключение, откуда автор взял это предание. Само по себе полное удивления описание бытовых деталей жизни древних племен на пути «из варяг в греки» свидетельствует, скорее всего, о неславянском происхождении этих сведений. Для жителей Древней Руси, не говоря уже о Московии, «банная процедура» не могла служить поводом для особого интереса. То была древняя повседневность, которая могла поразить воображение носителя совсем иной бытовой культуры, каковым мог являться южанин, например уроженец далекой Галилеи святой Андрей.

Вряд ли когда-либо удастся выяснить, когда же началось бытование на Руси сказания о святом Андрее. Можно лишь уверенно констатировать, что во времена Нестора оно уже владело умами православных интеллектуалов. Это предание служило темой дискуссий много раз, и не единожды его старались опровергнуть логическими аргументами. Но обыденная логика человеческая, линейный, евклидов ум становятся совершенно бесполезными на просторах эйдологического (промыслительного) миропонимания.

Область исторического предания — важнейший источник сведений и знаний о многих сторонах человеческой истории, в особенности тех периодов, о которых не сохранилось сколько-нибудь надежных документов иного рода. Это как бы то «историческое эхо», которое доносило до живущих звуки и образы давно ушедшего. Историческая достоверность предания неимоверно возрастает, когда оно трансформируется из эпического сказания в священное повествование. Это уже святыня, которую надлежит подробно запечатлевать и передавать из поколения в поколение, не допуская никаких отступлений. В свое время Н.А. Бердяев в работе «Смысл истории» очень верно написал, что «существует не только священное предание церковной истории, но существует и священное предание истории, священное предание культуры, священные внутренние традиции. И только тогда, когда познающий субъект не разрывает с этой внутренней жизнью, может он приобщиться к ее внутреннему существу. Когда разрывает, он до конца должен пройти путь самоотрицания. Получаются лишь клочья истории, получается какое-то сплошное разоблачение исторических святынь».

К сожалению, большая часть историографии, как отечественной, так и зарубежной, взращенной на секулярно-позитивистских фетишах, практически вычеркнула из поля своего зрения духовно явленные феномены, не придавая им никакой факторной исторической роли. Результат — сплошное разоблачение исторических святынь и конгломерат клочков истории. Это напрямую касается упомянутой миссионерской деятельности святого Андрея, факт которой не раз подвергался критическому неприятию еще со времени А.Л. Шлёцера (1735–1809), назвавшего предание сказкой.

В пользу же предания об апостоле Андрее говорит православная традиция, Священное Предание — крае­угольные камни христианского миросозерцания. Как сказано было по этому поводу в одном православном сочинении, «Святой Первозванный апостол Андрей был в русской земле и благослови Киевские горы! Так нам преподали святые отцы. Тако веруем». Выдающийся богослов и историк Церкви митрополит Макарий (Булгаков) отмечал, что апостольской проповеди Андрея «во все времена верили предки наши». По заключению владыки, предание о «благовестии святого апостола Андрея даже во внутренних областях нашего Отечества не заключает в себе ничего невероятного, и нет основания отвергать его безусловно или принимать за одну идею». Не сомневался в миссии Первозванного апостола и праведный Иоанн Кронштадтский, называвший его первым учителем славян.

Сама же первая летописная версия (существуют и другие, более поздние, наполненные местными подробностями) Предания о святом Андрее, по всей видимости, имеет все-таки русское происхождение. В данном случае совершенно несущественно просматриваются тут южнорусские или иные территориальные корни. Важно констатировать основное: в XI веке Предание являлось основополагающим элементом русско-православного сознания. Святой Андрей и вослед ему Владимир Святой — два духовных столпа веры Христовой на Руси. Первый — ниспослал Божье благословение Русской земле, второй — утвердил на ней Церковь. Точно не ясно, когда началось почитание святого Андрея, есть основания предположить, что оно распространилось еще в X веке, но что он почитался Божьим посланником уже в XI веке, в том нет никакого сомнения6.

У Нестора же нет и намека на какой-то богословский скептицизм. Вера его полна и универсальна, и хотя о том он не говорит прямо, но это следует из общего контекста его повествования. Говоря о сохранении древних обычаев у кривичей и вятичей, летописец замечает, что они сами творят закон, «ведущи закона Божия». Правильным же может быть только закон, ниспосланный свыше, все остальное — заблуждение. Кодекс Моисея и Нагорная проповедь Христа — вот живительный источник истинного человеческого благополучия. Нестор именно с этой мировоззренческо-нравственной позиции и оценивает обычаи различных племен и народов.

Родоначальник русской историо­графии и историософии начинает хронологическое изложение событий с 852 года: «...отселе почнем и числа положим», — то есть с того рубежа, когда «начала прозываться Русская земля». Из этого можно заключить, что, по мнению летописца, само понятие «Русская земля» появляется до призвания варягов. С другой стороны, это свидетельствует о том, что процесс племенной интеграции зашел достаточно далеко, поставил на очередь вопрос о создании государства.

Широко известным фрагментом несторовской «Повести» является история приглашения на Русь варягов. Летописец не только описывает то, как оказались на Русской земле в качестве правителей три брата-иноплеменника — Рюрик, Синеус и Трувор, но и обозначает побудительные мотивы, заставившие древних русичей избрать столь необычный в мировой практике способ конструирования государственной власти. Не завоевание, а добровольное избрание правителя явилось начальным актом русской государственной истории. В лице Рюрика Русь получила правящую династию, представители которой бессменно находились у власти до конца XVI века.

Мотивационная формула приглашения варягов проста и совершенна: «Вся земля наша велика и обильна, а наряда в ней нет, да поидете княжи и володеть нами». Эта формула вызывала всегда множество вопросов и немало возражений. Как написал еще в свое время ученый-славист А.А. Котляревский (1837–1881), это есть позднейшая новгородская вставка, к которой Нестор причастен не был. По смыслу она содержит «вопиющие антиномии», «странное совмещение несовместимого». Указанное наблюдение кажется вполне обоснованным, так как чуть раньше летописец упоминает об изгнании варягов, которые ранее обретались в славянских племенах, собирая с них дань. В этом контексте приглашение на власть варягов, только недавно изгнанных за произвол, кажется действительно абсурдным.

Однако между этими двумя смысловыми фрагментами помещен еще один, в котором говорится о событиях после выдворения заморских пришельцев, когда «почаща сами в собе володети». Подобное самостоятельное родоплеменное существование не имело «правды» и привело к кровавой усобице. Эта печальная реальность и послужила поводом для поиска государственного авторитета на стороне, для чего и понадобилось обращение к иноплеменникам. Только оттуда могло появиться владетельное лицо, не имевшее на Русской земле местных родовых уз и племенных приоритетов. В этом контексте указанная выше сюжетная конструкция совсем не кажется невероятной.

Никогда не удастся установить, каким образом и кем конкретно формулировалось указанное приглашение. Однако сам этот факт свидетельствует о том, что система организации родоплеменной власти на Русской земле существовала издревле. Именно она и выразила волю Древней Руси. В самой мотивационной формуле — узловое определение «наряд», которого, при всей величине и обильности русской земли, у нее не имелось. «Наряд» нередко заменяют словом «порядок», но думается, что такая этимологическая вариация не совсем точна. С неменьшей долей вероятности можно использовать термин «красота», и тогда вся варяжская коннотация не только приобретает характер админист­ра­тивно-структурной надобности, но и получает эстетическое звучание, столь важное в историческом умозрении русских летописцев и книжников ранней поры. Существует и еще один смысловой, исторически адекватный эквивалент, отождествляющий «наряд» с понятиями «правление» и «пра­витель­ство»7.

Никаких особых привилегий Рюрик со своими сородичами на Руси сразу не приобрел. Варяги играли лишь роль наместников Новгорода в крепостях-форпостах: Старой Ладоге, Изборске и Белоозере. Трудно не согласиться с распространенной точкой зрения, что первоначально они выполняли некоторые договорные обязательства по защите территории, а их «варяжская дружина» являлась наемной силой, охранявшей не всю Русскую землю, а только Новгородчину. Лишь через некоторое время старшему из приглашенных удалось сконцентрировать власть в своих руках. Братья Рюрика быстро умерли и никакого заметного следа в истории не оставили. Сам же Рюрик, правивший в Новгороде единолично 15 лет и скончавшийся в 879 году, навсегда запечатлелся как первый русский князь, с которого началось династическое право на Руси. Еще Н.М. Карамзин назвал его «основателем Монархии Российской».

Право властного приоритета княжеского рода входит в русскую политическую практику после Рюрика, которому наследовал его сын Игорь, но на первых порах ввиду малолетства преемника ратными и государственными делами занимался один из сородичей Рюрика — князь Олег. Именно право княжеского происхождения послужило моральным обоснованием для Олега ликвидировать власть Аскольда и Дира в Киеве, так как они не являлись «роду княжа». После их свержения и казни в 882 году Киев сделался столицей огромной державы, которая была сильно расширена и существенно централизована при Олеге. Как замечает летописец, при вокняжении в Киеве Олег произнес сакраментальное пророчество, что Киев будет матерью городов русских: «Се буди мати городов Рускым».

В конце IX века Киев превращается в политический, а через век — и в церковный центр Руси. Титул князя Киевского становится главным знаком приоритета власти в пределах Русской земли, а глава церковного управления несколько веков носит титул митрополита Киевского и всея Руси. Даже после перенесения митрополичьей кафедры во Владимир, а затем в Москву митрополиты вплоть до 1461 года сохраняли подобное титулование.

Быстрое утверждение единовласт­но-династического принципа на Руси имело явно самобытные черты, никоим образом не перекликаясь с византийской традицией, которую часто выставляют в качестве образца для русского государствоустроения. Ромейская государственная традиция не знала подобного принципа. Право на верховную власть в Константинополе не базировалось на незыблемом родовом начале, почему и династический срок там не был долговечным: за время существования империи ромеев сменилось более десяти династий.

На Руси же наблюдалась иная картина. После Рюрика племенная организация становится государственно-родовой, и с этого времени можно вести отсчет, собственно, как истории власти, так и истории государства. Как писал Л.А. Тихомиров: «Всенародная воля сохраняла свою власть внутри рода, но власть во всей земле, в федерации родов — передана была князю. Это была передача высшего государственного управления, и притом в то время, когда государство не было даже организовано, так что княжеской власти поручена была работа учредительская». Это действительно поразительный факт: наследственная монархическая власть на Руси выкристаллизовалась значительно раньше, чем сложилась сколько-нибудь надежная государственная конструкция.

Понадобилось около ста лет, и лишь при правнуке Рюрика, князе Владимире Святославиче, Русь трансформировалась из довольно рыхлого племенного союза в монолитное государство, скрепленное единством власти и веры. Возникает новое госу­дарственно-историческое самосознание, отражением которого стало наречение правителя-князя самодержцем, именование, которое применительно к киевскому князю впервые употреблено в раннем памятнике Киевской Руси — Киево-Печерском патерике, относящемся к середине XI века.

Хотя указанная «монолитность» не была долговременной — уже после смерти сына Владимира Святого удельно-родовая система стала вызывать постоянные княжеские рас­при, — возник новый и вневременной исторический консолидирующий фактор — православие. Благодаря ему тенденция к объединению Русской земли никогда не умирала.


Примечания

1 Исходный временной рубеж уже в то время вызывал разноречивые суждения (см.: Павлов П.В. Тысячелетие России: Месяцеслов на 1862 год. СПб., 1861. С. 3–70).
2 Тихомиров М.Н. Древняя Русь. М., 1975. С. 26.
3 Две беседы святейшего патриарха Константинопольского Фотия по случаю нашествия россов на Константинополь // Христианское чтение. СПб., 1882. Сентябрь. С. 419; Ламанский В. Славянское житие св. Кирилла как религиозно-эпическое произведение и как исторический источник // Журнал Министерства народного просвещения. СПб., 1903. С. 373.
4 В данном случае не имеет значения, являлся ли Нестор истинным автором «Повести временных лет» или авторство принадлежит другому лицу. По этому поводу существуют взаимоисключающие трактовки (подробнее см.: Никитин А.Л. Инок Иларион и начало русского летописания. М., 2003). Вне зависимости от имени автора, он жил в XI веке, и его повествование отразило исторические представления образованного человека того времени.
5 Голубинский Е. Е. История Русской Церкви: В 4 т. М., 2002. Т. 1. С. 30.
6 Первые храмы в честь апостола Андрея Первозванного освящены в Киеве в 1086 году и в Переяславле в 1091 году.
7 Дьяченко Г., протоиерей. Полный церковнославянский словарь. М., 2004. С. 335.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0