Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Отчисление из СФИ — возвращение в Церковь

Кажется, Черчиллю приписывают афоризм: «Если ты в юности не был революционером, то у тебя нет сердца, но если ты остался им в зрелости — у тебя нет ума». Это высказывание вполне можно приложить к увлечению либеральным богословием в наши дни. Многие юные сердца, в отличие от маститых идеологов «обновления» церковной жизни, прельщаются либеральной теологией и вообще либерализмом исключительно на чувственном, эмоциональном уровне. Ведь либеральная пропаганда в нашей стране за 20 лет научила испытывать подсознательную симпатию к таким «священным» словам, как «диалог», «открытость» и т.п.

Вот и Свято-Филаретовский православно-христианский институт (СФИ), основанный Георгием Кочетковым, прельщает неофитско-интеллигентские сердца множеством брендов «нового» богословия. На знаменах СФИ и модное парижское богословие, пропитанное «водою и духом» прот. А.Шмемана и софиологическими прозрениями прот. С.Булгакова; и экзистенциализм Н.А. Бердяева с его ключевыми понятиями творчества и свободы, поставленными даже выше спасения; и «литургическое возрождение» на переводах С.С. Аверинцева и театрализованных агапах; ну и конечно же знаменитая катехизация по системе Кочеткова, которая, как и учеба в СФИ, может продолжаться до смертного одра. Все это, естественно, объявляется подлинной традицией Церкви, которую забыли сразу же с императором Константином Великим в IV веке, а вспомнили только с о. Георгием и несколькими его предтечами в конце XX столетия. Ну чем не Лютер, который так же представлял себе развитие церковной истории?

Вообще, к церковной истории, большая часть которой приходится на византийский период, в СФИ испытывают какое-то недоброжелательство. Византию там не любят за имперскую идею, за симфонию властей, за «антисемитизм» и антиоригенизм св. императора Юстиниана Великого, за соборные анафемы еретикам, за отсутствие конструктивного диалога с Римом и за многое другое, что так мило и близко либеральному теологу. Интересно отметить, что даже при всей любви к русским богословам-эмигрантам, особенно к о. А.Шмеману и о. Н.Афанасьеву, кочетковцы как-то прохладно относятся к творчеству о. И.Мейендорфа и о. Г.Флоровского — специалистов именно в области византийского богословия и византийской истории. Это и понятно: Византия — это «темные века» для всех модернистов. Настоящее христианство существовало только первые три века, потом был период в полторы тысячи лет сплошного упадка, возрождение началось с парижских богословов, луч света в нашей стране блеснул с протоиереем А.Менем и его последователями, и, наконец, воссияло солнце всеобщей катехизации — СФИ с ее бессменным ректором о. Георгием Кочетковым. Вот, собственно, вся история Церкви, вернее, история мечты о Церкви о. Георгия.

Можно вспомнить здесь и не менее «стильное» понятие евхаристической экклезиологии о. Николая Афанасьева, которой вдохновляются кочетковцы, создавая свои общины. Вскрывшаяся недавно Заостровская смута в Архангельской епархии лишний раз печально подтвердила, что подобные экклезиологические взгляды ведут к противопоставлению местной общины соборной полноте Церкви — к «экклезиологической ереси», как точно высказался проф. А.Л. Дворкин. Но в теории эти идеи так лукавы и заманчивы: каждый приход — поместная церковь, каждый настоятель (предстоятель за литургией) — местный епископ, прихожане — «царственное священство», могущее читать тайносовершительные молитвы эпиклезы на литургии и даже потреблять Св. Дары, — вот такая экклезиология. Стоит, кстати, отметить, что в СФИ есть даже отдельная дисциплина с таким названием и таким же содержанием. Преподает ее Д.М. Гзгзян, ближайший соратник о. Георгия и член Межсоборного присутствия нашей Церкви. Правда, вряд ли г-н Гзгзян озвучивает на заседаниях присутствия свою экклезиологию и признается в том, что крайне сомнительно относится к IV Вселенскому собору. Скепсис в отношении халкидонского вероопределения я наблюдал у г-на Гзгзяна лично, когда числился студентом СФИ.

И вот тут, наверное, станет понятен приведенный мною черчиллевский афоризм: я сам был в свое время этаким богословствующим революционером, который полагал, что идеи о. Георгия Кочеткова несут некую новую и живую струю в церковную жизнь. Это юношеское сочувствие незаслуженно гонимому, как мне казалось, священнику привело меня на несколько месяцев в ряды учащихся в СФИ. Правда, наряду с этим чувством у меня было желание получить полноценное богословское церковное образование. Тем более что о высоком качестве своего образования кочетковский институт заявляет весьма смело. Некоторое знакомство с системой богословского обучения весьма быстро развеяло у меня иллюзии относительно образовательного уровня СФИ.

Количество часов, отводимых в СФИ на изучение догматики, патрологии, сравнительного богословия, литургики, философских дисциплин, было крайне мало по сравнению с эксклюзивными курсами самого о. Георгия по миссиологии, катехетике, гомилетике и с загадочными семинарами под названием «мистика». Изучение латыни вообще не предусматривалось. Сам о. Георгий на собеседовании со мной на вопрос о том, с каких оригиналов осуществляются его «знаменитые» богослужебные переводы, ответил, что современными иностранными языками он не владеет, а древнегреческий подзабыл со времен учебы в Ленинградской семинарии. Ссылки на авторитет Аверинцева здесь мало работают, ибо ратующим, как Кочетков, за перевод богослужения с древних языков на современные следовало бы самим неплохо знать последние и понимать красоту и смысл первых. Дисциплин, связанных с изучением истории, культуры, богословия Византии, просто не было в наличии. Византинистику, как было уже упомянуто, в СФИ не знали и не любили. Своих учебных пособий, кроме бесчисленных катехизисов самого о. ректора, СФИ предложить не мог. Вместо этого активно рекламировались записанные аудиолекции, которые надо было покупать в институте с торжественным письменным обещанием не разглашать их содержание «внешним». А распечатанную стенограмму лекций самого батюшки Георгия по миссиологии можно было читать только в библиотеке. Хотя бóльшая часть курса представляла собой авторский рассказ о трудном служении свящ. Кочеткова в рядах мракобесных собратьев РПЦ. В общем, уровень академического богословия СФИ можно охарактеризовать одной фразой: интеллигентский дилетантизм.

А вот что касается содержательной стороны образования в СФИ, то тут я был поражен гораздо больше. Православным это образование уж никак не назовешь. Налицо было самодовольное ощущение всеми сотрудниками и студентами своей исключительности и превосходства. Сколько пренебрежения было к патриарху, Синоду, известным пастырям, профессорам семинарий, критически настроенным к кочетковцам, к Свято-Тихоновскому университету, ко всем вообще «недооглашенным» чадам Русской Церкви! Помню фразу, брошенную самим Кочетковым по поводу проходящего Поместного собора 2009 года: «Кого бы сейчас ни избрали, мы-то с вами знаем, что не велением Св. Духа там все делается».

Особенно запомнился один семинар по мистике, который проводил сам о. Георгий Кочетков. На нем были озвучены «классические» кочетковские идеи о том, что Церковь имеет как бы три уровня границ: канонические — это то, что определяется «скучным» и официальным каноническим правом (для кочетковцев это историческая условность); мистериальные — здесь границы значительно шире, можно и с католиком причаститься, и баптистское крещение признать; и вот, наконец, мистические — это уже полная межгалактическая свобода духовности, когда Франциск Ассизский, Серафим Саровский, Николай Бердяев, Махатма Ганди и какой-нибудь индийский йог могут быть одинаково святы в своей «подлинной мистике».

Кстати, о философе Бердяеве: почему-то именно его нездоровые мистические прозрения выдавались Кочетковым за эталон православной духовности. Понять не сложно, ибо неудовлетворенность Бердяева церковным Преданием очень созвучна о. Георгию. Бердяев проповедовал так называемую несотворенную свободу, что фактически делало его дуалистом, хотя сам он это и отрицал. Мистика такой свободы была противопоставлена «историческому христианству» — идее, как уже было сказано, протестантской, но очень удобной для создания собственной религиозной философии, не стесненной христианскими догматами. Сам Н.А. Бердяев писал о себе в книге «Самопознание»: «У меня есть настоящее отвращение к богословско-догматическим распрям. Я испытываю боль, читая историю Вселенских соборов... В богословии часто бывало бесстыдство». Во что же веровал Бердяев? «Я глубоко чувствую себя принадлежащим к мистической Церкви Христовой... Цель жизни — в возврате к мистерии Духа, в которой Бог рождается в человеке и человек рождается в Боге». Эта концепция скорее похожа на индуистскую мистику, чем на православное учение об обóжении, тем более что полноту Откровения в Новом Завете Бердяев не признавал: «Только заверительное откровение Святого Духа и может быть окончательным откровением Троичного Божества. Но очень, очень трудно положение предшественников эпохи Духа». Положение действительно трудное, ибо «новое религиозное сознание», глашатаем которого на заре XX века явился Бердяев, не имеет ничего общего с Духом Святым, действующим в Православной Церкви во всей полноте с момента Пятидесятницы.

Печально, что и православный священник о. Георгий Кочетков пополнил ряды таких «предшественников эпохи духа». И более того, печально и вредно то, что такой же духовной нерассудительности и гордыне учат в СФИ с кафедры. Плоды такой «учебы» поразили меня, когда на этом же самом семинаре одна из студенток делала доклад с критикой экклезиологических взглядов св. Киприана Карфагенского: какая-то статья Бердяева ставилась выше творения святого отца «О единстве Церкви»!

После подобных семинаров я понял, что оставаться в стенах СФИ — просто оставаться вне Церкви. Я написал на имя ректора свящ. Кочеткова прошение, где изложил нижеследующее: «Прошу отчислить меня из СФИ по собственному желанию, так как считаю содержание учебного процесса не соответствующим учению Православной Церкви. Личных претензий не имею».

После этого прошения декан богословского факультета г-жа З.М. Дашевская долго пытала меня, кто же повлиял и внушил мне такие крамольные мысли относительно непогрешимого ректора, чьи слова, статьи и проповеди цитировались всем институтом, как ранее заветы Ильича. Я ответил, что единственным и главным обличителем о. Георгия является не какой-то отдельный человек (хотя к вразумлениям от покойного патриарха Алексия II надлежало бы прислушаться), но сама Церковь, которая никогда не учила тому, чему учат в кочетковском институте. После этого руководство СФИ, не привыкшее, видимо, к добровольно уходящим из него, пошло на лживую выходку. Я был отчислен из СФИ задним числом как неуспевающий студент, тем самым мое прошение можно было просто игнорировать, а потом при возможности и просто выкинуть в мусор. Документы мои мне не отдавали почти в течение полугода.

Теперь я, изучавший богословие в ПСТГУ, окончивший философско-богословский факультет РПУ св. Иоанна Богослова, ныне сам преподаватель богословских дисциплин, работающий над диссертацией, вспоминаю об этом недоразумении в своей жизни с благодарностью Богу. Ибо отрицательный опыт, полученный в стенах СФИ, дал мне значительный иммунитет от любого «реформаторства», либеральной теологии, «обновленного христианства» и просто сектантства, подпитываемого верой в «интересных» людей. Своим студентам мне часто приходится повторять: «Мы должны изучать богословие не глазами модных исследователей и проповедников, а глазами святых отцов». И в самом деле, Церковь у нас — апостольская, Предание — церковное, богословие — святоотеческое. Отчисление из СФИ для меня в то время было и возвращением в Церковь, и обретением любви к Священному Преданию, и прикосновением к сокровищнице святоотеческой мысли.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0