Со всеми это кончалось одинаково
Алексей Контарь (Смирнов) родился и живет в Москве. Окончил Московский государственный геолого-разведочный институт. Кандидат технических наук, опубликовал более десятка научных статей.
Выпускник Высших литературных курсов при Литературном институте имени А.М. Горького 2011 года.
Играет на фортепьяно, увлекается парусным спортом. Имеет спортивный разряд по подводному плаванию.
РАССКАЗЫ СЛУШАТЕЛЕЙ ВЫСШИХ ЛИТЕРАТУРНЫХ КУРСОВ
Со всеми это кончалось одинаково
Дождь шел, не ослабевая, без остановки несколько дней. Просто шел, шел и шел. Монотонный дождь. Холодные капли били по листьям и падали на землю. Ни птиц, ни животных, только вода. Вода была везде. По склонам бежали ручьи, в ложбинах собирались лужи. Ночью прошла гроза. Нервозность висела в воздухе.
Через два дня дождь закончился, тучи рассеялись, и появилось солнце. Стало тепло, запели птицы, ожили комары.
Снайпер спустился с граба, где провел последнюю ночь. Внизу зияло ущелье. Вдоль грунтовой дороги шумел Терек. «Метров триста», — машинально подумал снайпер и осмотрелся. Днем эта прекрасная, но дикая и опасная местность выглядела восхитительно. На западе виднелись горы, за которыми скрывалось мирное Ставрополье, на востоке Каспийское море. Склоны ущелья поросли густым смешанным лесом. Но красота природы, ее причудливые рельефы не интересовали снайпера.
Хрустнула ветка. Винтовка съехала с плеча, повисла на ремне, нырнула под мышку, снайпер присел, снайпер исчез. Опять хрустнула ветка. Одна пара шагов. Человек. Прошелестел затвор. Нервозность сменилась напряжением. Опять хрустнула ветка.
— Свои, кукушка, — сказал баритон.
— Свои дома сидят, — ответил снайпер и появился. Винтовка висела на плече.
Теперь их было двое. Снайпер и наблюдатель. Опытная группа. Старики. Двадцать пять лет и двадцать шесть лет. На войне с восемнадцати.
Солнце поднималось все выше и выше. Парило, начиналась жара. До цели оставалось не менее трех часов. Снайпер вышел из тени деревьев, снял «лохматого»[1], распустил берцы, разложил мокрые вещи на торчащих из земли поросших лишаем камнях и сел рядом. Закрыл глаза, его лицо было спокойно и блаженно. Винтовка стояла рядом, прислонившись к соседнему камню. Солнце жарило ему плечи и спину, пот струился по шее и груди.
Наблюдатель осмотрел местность, подошел к снайперу, разделся по пояс и сел рядом.
— Жара, — не открывая глаз, сказал снайпер.
— Место открытое, — добавил наблюдатель.
— Жрать охота.
— Ты когда в отпуск?
— Как вернемся, так сразу, — ответил снайпер, не открывая глаз. На лице появилась улыбка. — Домой. Домой. Что там только делать? Я на курорт, в санаторий. Эээх. Бабу там себе заведу...
— Медосмотр...
Разговоры об отпуске и курорте расслабили снайпера. Полусидя-полулежа вдалеке от цивилизации, отдыхал он на склонах Кавказа. Перед глазами пробежало детство. Всплыли образы родителей.
— Как они там? — спросил у себя снайпер.
— Они умерли, — ответил он себе.
Он получал письма от сестры матери, но сам отвечал редко. Он не знал ее достаточно хорошо, чтобы писать что-то личное, да и вообще он не знал, что ей писать.
Сейчас он видел свою мать, ее усталые и добрые глаза в окладе из глубоких морщин. Он почувствовал ее огрубевшие руки. Он вспомнил, что она часто молилась и постоянно хлопотала по хозяйству. У них были и куры, и корова, но снайпер не любил этого. Отец говорил, что не его это дело, и постоянно водил его в лес, где учил заглядывать в каждую прогалину, в каждую ложбину, в каждый пустой ствол и соображать, где должна кормиться дичь, садиться на ночлег или укрываться от непогоды, где может прятаться выводок и куда он полетит, если его спугнуть. Отец научил его стрелять. Стрелять на взлете, стрелять от плеча и от бедра, стрелять дробью или использовать только один выстрел. Подстрелить одну птицу или сотню, подстрелить на лету или на току, в высоте или на воде — это мужская работа, настоящая, тяжелая, ей надо учиться, ее надо почувствовать. Все они разные: летают, бегают и скрываются каждый по-своему, но ощущения одинаковые, и последний трофей так же хорош, как и первый. Снайпер не любил охоту на дичь, он предпочитал крупного зверя.
Снайпер родился в поселке, затерянном в лесах за Уралом. Из поселка в город вела грунтовая дорога через лес, потом через поле, мимо брошенного коровника, который окончательно разрушили местные жители и время. Он часто вспоминал и чувствовал эту дорогу, как он мальчишкой с босыми ногами бежит, бежит один среди высоких деревьев по тоннелю, поднимающемуся до неба и не имеющему конца. Он, еще совсем маленький, не старше лет семи, бежит, дыхание уже сбилось, а он все бежит, бежит вперед. Вначале дорога шла по хвойному лесу, устланная перегнившими иголками, развалившимися шишками и торчащими то здесь, то там корнями корабельных сосен, цепляющих своими верхушками небесную твердь. В лесу вдоль дороги шуршал ручей. Через ручей перекинуто бревно, и, оступившись, можно было провалиться в ледяную бирюзу и увязнуть на дне, в черном бронзово-болотном уснувшем иле. Холодная прозрачная вода моментально становилась иссиня-черной и сводила ногу, а потом сковывала все тело.
У снайпера было острое зрение. Он видел гораздо дальше, чем любой другой, кого он встречал. Его глаза сидели очень глубоко. Защищенные выпуклыми бровями и длинными ресницами, они — словно ценный инструмент, доставшийся ему в дар от отца, который до своей смерти не носил никаких очков. Таких необыкновенных глаз, как у отца, ему больше ни у кого не доводилось видеть. Он любил своих стариков, любил их очень сильно и любил бы их очень долго, но теперь он всегда будет один.
Тот облик, который седовласый, худой, как голая ветка, дед из похоронного бюро придал его родителям, еще не поблек в его памяти, и все остальное он помнил совершенно ясно, до плача специально приглашенных женщин. Уходя, он ни с кем не простился и ничего не взял. Он только поблагодарил деда-гробовщика за успешную работу, который гордился результатом и был явно польщен, выпил еще рюмку водки и ушел в сторону станции, на пункт сбора.
Как охотника, его определили в снайперы. Отец бы гордился этим. Предложили контракт. Он долго сомневался, скорее боялся. Но, с другой стороны, терять было нечего, а армия — это романтика, это приключение. И вот он солдат: бритый затылок, чеканящий шаг, грязь, пот, кровь, неподъемный боевой комплект. Никакой романтики, никаких приключений. Только работа: монотонная, тяжелая работа с риском для жизни. И так каждый день, каждую ночь. Но сейчас, когда солнце разогнало тучи, он, полусидя-полулежа, вспоминает то, что ему приятно.
Рука скользнула вниз и в сторону, нащупала винтовку. Снайпер пододвинул ее к себе, аккуратно взял за цевье и положил на живот. Правой рукой, как заправский пианист, пробежался пальцами по корпусу, по прицелу, провел средним пальцем по ребрам магазина, мизинцем пощекотал курок, неспешно приблизился к прикладу. Родная. Он шевельнул губами, не открывая глаз. Он вспомнил ту, которая была первая. Ни с кем уже не будет того, что было с нею. Вспомнил ее смуглые ноги, гладкий, округлый живот, упругие, маленькие груди, крепкие руки, которые обнимали его так, что хрустела шея, быстрый, ищущий язык, затуманенные глаза, сладкий вкус рта, спутавшиеся пыльные космы. Вначале непонятное, но вскоре желанное, чудесное, теснящее, острое, насыщенное, бесконечное... и вдруг кончилось. Он видит, как светятся ее глаза в полумраке. Она улыбается. Он смущен.
Обязательна практика. Практика на реальных целях. Каждый день. Поднимаешь прицел от живота к голове, ровное дыхание, ты спокоен и думаешь только о приятном, никаких резких движений. Каждые четыре секунды выстрел. Каждые пять секунд цель. Сколько их было? Сколько им было лет?
Винтовка — тысяча метров гарантированного успеха; чувствуя силу и спокойствие снайпера, отдавалась ему каждый раз без остатка и сомнения. С трехсот метров промахнуться нельзя. Бах! Я вижу летящую пулю и мираж, который она создает в воздухе. Пух! Куски плоти отрываются от тела, кровь. Бах! Пух! Пятьсот метров и порывистый ветер с севера, с юга — какая разница откуда. Бах! Смотрю в прицел, вижу, как виляет пуля. Пух! Куски плоти отрываются от тела, кровь. Бах! Пух!
Он помнил свою первую работу. Сделав дело, перезарядив оружие, он долго сидел под тенистыми деревьями, обычными в старых деревенских садах, дорогими сердцу, если, конечно, ты здесь родился, твои предки и твои дети и ты сам гулял под ними с самых малых лет, хотя чужим кажется, что здесь все не так, что здесь все не то. Он сидел, взведя курок, нервно смотрел на положительный результат своего труда, который замер в естественной позе, с газетой, которую читал, сидя на крыльце некогда своего дома. В конце концов он успокоился, и ему стало как-то противно. Его вырвало. Опытные братья по оружию предложили начать курить. Табак убивает все чувства и оживляет тело. Стало легче. Гораздо.
На этот раз безветрие. Большой, темный внедорожник без номеров едет по грунтовой дороге. В салоне четыре человека. Бах! Стекло напротив места водителя окрасилось в красное. Взревел мотор, и машина остановилась. На дорогу выскочили двое мужчин в черных костюмах военного покроя и женщина с платком на голове. Мужчины при оружии. Женщина начала кричать, мужчины пытаются ее утащить в лес, в укрытие, но она вырывается, тянется к машине, как будто зовет, не хочет отпускать. Пятнадцать секунд — и тишина.
— Не все сегодня попадут на ужин, — доложил наблюдатель.
Снайпер отстранился от винтовки, на секунду зажмурился. Ну, вот и все. Наблюдатель бежит глазами по дороге, откуда приехала машина, поднимается по склону.
— На час дня, на твоем уровне. Дальность семьсот метров. Внимание. Проверь, — говорит наблюдатель.
Снайпер спокоен, думает о приятном. Он не видит, но понимает, что еще один там. Кто он? Прошло две секунды, три секунды.
— Чисто.
Прицел движется вниз.
— Уходим, — командует наблюдатель.
— Вижу движение.
Четыре секунды, пять секунд, семь, десять. Пух!
— Попал.
— Надо проверить.
Кто-то маленький осел у заднего колеса.
— Уходим.
Все кончилось. С ними со всеми кончалось одинаково. Когда-то это было хорошо. А теперь нет ничего хорошего. Просто работа.
Он родился не здесь, но потом, когда все кончится, хорошо было бы прокатиться по всем этим местам и осмотреть их, хотя бы постараться взглянуть по-новому.