Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Куриные истории (Кидалт-сказки)

Юрий Юрьевич Тойон (Иванов) родился в 1981 году в г. Якутске. По образованию юрист. Работал в территориальном органе Минюста России, где предполагались командировки, в связи с чем объездил почти всю республику.
Он знает, что такое 50-градусный мороз, полярные ночи, черный снег, дома на сваях (из-за вечной мерзлоты), торговые центры, которые состоят из магазинов ювелирных украшений.
Последние пять лет живет в Москве. Очень полюбил этот город за его размеры и возможности. Работает правовым специалистом в крупной московской компании. Оканчивает Высшие литературные курсы.

 

РАССКАЗЫ СЛУШАТЕЛЕЙ ВЫСШИХ ЛИТЕРАТУРНЫХ КУРСОВ

 


Снег 

Снег пошел, и, значит, что-то поменялось.
Певица Земфира


— Сафар, я толстая? — курица Замира стояла у осколка зеркала и разглядывала свои небольшие складки на животе.

— Нет, Замира, ты не толстая, — выученной фразой отбил муж-петух. Он считал зерна овса, и ему было совершенно неинтересно обсуждать несуществующие проблемы жены. Хотя при этом Сафар действительно считал, что Замира совсем не толстая. Она была аппетитная, не более того.

— Ты меня совсем не любишь. Я уже не такая молодая и красивая. И оттого что постоянно несу яйца, совсем растолстела. — Замира продолжала рассматривать свое отражение и словно разговаривала сама с собой. — Ты ходишь к другим, совсем молодым курочкам, и делаешь вид, как будто я ничего не вижу и ничего не знаю. А ведь все говорят... Сплетни у куриц разносятся со скоростью кладки одного яйца в курятнике. Ты бы хоть постыдился, эти курочки еще совсем цыплята, ничего не понимают. Разводишь их на свое зерно. Тебе не стыдно, Сафар? Сафар!

— Нет, Замира, ты совсем не толстая. — Сафар продолжал увлеченно считать зерно.

Замира вздохнула и отрешенно посмотрела на отражение мужа в осколке. Так близко и так далеко. Уже целых невыносимых полгода длилось это одиночество вдвоем, которое началось с самой красивой и пышной свадьбы на все курятники деревни. Вначале были одуванчики, потом наступила семейная жизнь. Замира была уверена, что муж ее не любит, поэтому постоянно изменяет и уходит вечерами к другим петухам на дружеские драки. Сафар же просто не знал, о чем разговаривать с курицей, хотя был уверен, что лучше жены, чем Замира, он никогда не найдет. Его устраивало существующее положение вещей, и он бы предпочел так и жить дальше, ничего не меняя. «Чего же ей не несется?» — все думал Сафар.

«Бог мой, неужели так всю жизнь, — крутилось в красивой розовой голове Замиры. — Я не хочу так. Это не то, что должно быть моей жизнью. Зачем я себя трачу на того, кто не любит? Зачем я его люблю? Я ведь могу отдавать свои перья и пух тому, кто оценит. Как же все трудно и невыносимо. Всевышняя Жар-птица, прошу тебя, измени мою жизнь».

Глазки Замиры увлажнились, и она пошла к кадке. Она включила кран и плюхнулась в воду, позволив тельцу расслабленно дрейфовать. Замира уставилась в чистейшее голубое небо и совсем не хотела плакать. Вода ей была не нужна, ей нужен был шум. Шум тяжело падающей воды, уносящий отсюда далеко-далеко.

Неожиданно, откуда ни возьмись, с неба стали падать какие-то белые нежные хлопья. Замира ущипнула себя, предположив, что уснула и попала, как всегда, в сказочный сон. Удостоверившись, что не спит, курица принялась испытующе рассматривать хлопья. Они блестели на солнце, а вблизи казались совершенно изумрудами — так сказочно красиво они переливались разноцветными красками. Замира пыталась их поймать в свои крылышки, но они куда-то исчезали, а когда она их ловила клювом — то во рту ничего, кроме воды, не оставалось. Замира никогда прежде не видела снег, и ей это явление природы предстало абсолютнейшим волшебством. Вместе с тем ей не захотелось к кому-то бежать, тем более к Сафару, и что-то спрашивать. Она побоялась, что это сказочное представление вот-вот закончится, а потому она просто опять легла на спинку и завороженная принялась глазеть на эти падающие маленькие чудеса.

В это время за окном на улице возникло много беспокойных звуков.
Сафар выглянул в отверстие курятника, зашторенное целлофаном. Курицы повсюду что-то кряхтели и бежали. Кто-то бежал без одной ножки. Сафар не мог понять, что происходит, но в груди стало как-то сразу тепло, тревожно и вызывающе. Через секунды он выбежал на улицу со своим покрасневшим от волнения гребнем.

Счастливая, зачарованная Замира не слышала всеобщего переполоха и того, как выбежал Сафар. Она все еще жила в своем спокойном мире, где самым страшным событием представлялось отсутствие любви. Она еще пока не знала, как душераздирающе звучит предсмертное кудахтанье молодых куриц, как жутко до боли выглядит гребень Сафара в собственной крови и как можно окаменеть в страхе от вида огненно-красной лисы, клыкастым пожаром убивающей все живое вокруг.

В эти минуты в кадке со стекающей водой и равнодушно падающим снегом кончалась ее прежняя жизнь.

 

Заклевать 

Две самые ужасные фразы в мире — это: «Мне надо с тобой поговорить» и «Надеюсь, мы останемся друзьями».
Фредерик Бегбедер

 

Курица Магдалена, прихрамывая и глотая слюни, бежала со всех лап. Ей надо было успеть. Успеть сказать очень важное своей подруге и спросить совета. Это важное касалось жизни и смерти.

— Магди, боже мой, на тебе клюва нет! Что случилось?! — толстушка Манька мгновенно всеми своими перьями почувствовала, что случилось
что-то страшное. Магди не из робкого выводка, но она никогда не выглядела такой... совершенно без клюва.

— Манька! Манька!! Манька!!! — хрип переходил в писк, писк переходил в ор, ор захлебывался в никуда.

Буквально силой звука Магди затолкала стоящую на пороге Маньку в хатку и захлопнула дверь. Магди грохнулась в кучку сена и разрыдалась.

— Все кончено, Машка, все кончено... Я погибла... — задыхалась в слезах Магди.

— Ну что случилось, скажи же мне, наконец! — Манька всегда плакала в солидарность и тут, не упустив возможности, уже всхлипывала.

— Не скажу! Не скажу! Ты меня убьешь! — голосила Магдалена, прикрыв голову крылышками.

Манька не вошла в плач, как обычно, на первой минуте. Она насторожилась. За что она должна ее убивать? Магди сделала что-то плохое Маньке? Этому светлому солнышку Маньке, что все любят? Петуха увела, что ли, сука? Потом Манька вспомнила, что петуха у нее нет, и перешла на конструктивный разговор:

— Так, если мы будем плакать, Магдалена, мы ничего не добьемся. Давай ты мне расскажешь свою story, я тебя выслушаю и попробую дать совет. Мы с тобой вместе подумаем, как выйти из situation. — Манька любила употреблять к месту и не к месту аглицкие слова. В основном это означало, что у нее все под контролем.

Магди успокоилась. Втянула сопли и уронила крылышки на лапки.
Глубоко вздохнув и не менее глубоко взглянув в глаза Маньки, с трудом из себя выдавила:

— Я... хромаю... Манька...

В хатке повисла неожиданно зловещая тишина.

Глаза Маньки выпучились. Потом стали задумчивы. Потом опять выпучились. Когда они обратились к глазам Магди, они успели сузиться.

— Ты знаешь Первое куриное правило из Куриной книги? — сталь в голосе Маньки бесповоротно полоснула воздух.

— Во имя всевышней Жар-птицы, Манька, я знаю Первое куриное правило! Я знаю! Потому я прибежала к тебе, Манька! Ты моя лучшая подруга, ты должна мне помочь! — Магди впала в истерику, чувствуя, что она ошиблась, что страшное может наступить здесь и сейчас.

Магди причитала, задыхалась, ревела и ползала на коленях. В таком состоянии она была второй раз в жизни. Первый раз случился, когда она увидела яичницу из своих детей.

Манька была невозмутима. Хладнокровным предательством она отбила:

— Первое куриное правило гласит: «Курицу, которая вдруг захромает, заклевать вусмерть

Не успела повиснуть очередная тишина, как Манька с истошным криком набросилась на Магди. Клевать вусмерть. Магди отбивалась, защищалась крылышками, ревела, умоляла, но бесполезно. Маньку словно подменили. На ротвейлера, исполняющего приказ.

— Манька, очнись! Манька, это же я! — хлопала крылышками Магди, убегая от курицы-ротвейлера.

Толстой и неповоротливой Маньке было трудно клюнуть в глаз или в сердце хромой, хотя она пыталась. Летали только многочисленные перья и пух, мешавшие обзору.

Вдруг курица-ротвейлер поскользнулась о свои перья и упала. Магди, воспользовавшись ситуацией, выпорхнула во двор. Рыдая, вся в беспросветном несчастье, она пошла прочь от дома, но что-то ее остановило. Во дворе уже столпились остальные курицы, прибежавшие на шум. Они уставились на растрепанную Магдалену. Кто-то начал спрашивать, что случилось, как вдруг выскочила вслед неутомимая Манька:

— Хромоножка-а-а!!!

Слово прогремело как «фас!» для гончих. Курицы перестали что-либо спрашивать. Курицы перестали думать. Они бездушно и хладнокровно набросились на Магдалену.

Магди свалили с ног. Она увидела небо. И холодные желтые глаза своих бывших друзей, родных, любимых... Потом она видела это все одним глазом. Потом не видела. Потом стало очень больно сердцу. Совсем как в тот раз, когда увидела яичницу...

«Детки мои, наконец-то я к вам».

Душа Магдалены покинула ее красивое для курицы тельце. И может быть, нашла успокоение.

 

* * *

После убийства соплеменницы у Маньки дела пошли в гору. Она стала царицей всея курятника, так как в Великом курином пророчестве говорилось, что избранным станет тот, кто первым использует Первое куриное правило.

Она заказала себе трон и всегда на нем сидела. Очень многих она приговорила к смертной казни через заклевывание. Клевали даже нехромых, просто вдруг царице Маньке казалось, что данная курица скоро захромает. «Манька-Вусмерть» называли ее шепотом.

Манька еще сильнее разжирела, потому что никогда не слезала с трона. От страха никто даже не додумывался спросить, почему Манька-Вусмерть никогда не слезает с трона. В тот день, когда она, пытаясь заклевать Магди, упала, она сломала ножку. С тех пор она была хромой навсегда.

 

Счастье весеннего 

Пожалуйста, оставьте мне это воспоминание. Всего лишь одно...
Из к/ф «Вечное сияние чистого разума»


Петух Ромео никого не предавал, но чувствовал себя предателем. Он и сотни куриц и петухов ехали на самодвижущемся полу через стеклянный мост-трубу, и ему казалось, что он такой же, как и мост, прозрачный, что все видят его насквозь, эту пульсирующую ложь внутри.

Ему постоянно приходилось повторять, что Ростикса не существует, что гореть вечно в Ростиксе — это бред, что все это, включая Жар-птицу, летающих куриц и Птичье царство, — буйство религиозного воображения. Куры, понятное дело, ему не верили. Устраивали тяжелые, выжидательные взгляды, будто чем дольше будут сверлить его глазами, тем вероятнее, что из него наконец польется совесть. Но дело было не в совести, а скорее в сострадании. Да, они находились в странном месте, напоминающем Распределитель из Куриной книги, откуда грешная кура попадает в Ростикс, а безгрешная — в Птичье царство: те же железные решетки и самодвижущиеся полы. Но зачем сеять панику, рушить и так зыбкую веру в то, что, возможно, Ростикса не существует? Для чего отнимать последнее? Убежать они все равно не смогут, только загонят себя в отчаяние и страх. Ведь лучше потомиться немного в сладкой лжи, а потом в мучительной правде, чем все время пребывать в последней.

Сложнее всего с Юлей. Ромео было физически тяжело ей врать. Она никогда не спрашивала про существование Ростикса, но ведь все равно получается, что своим молчанием он ей врал. Когда она ему улыбалась широким, наивным клювом, когда кудахтала свои дурацкие песни и когда он в это время молчал, он все время думал, что не бездействует, а действует — бессовестно лжет любимой курице. Она была оптимистична, но не настолько, чтобы видеть хорошее в перспективе быть зажаренной и разрезанной на кусочки. «О Всевышняя Жар-птица! Что же с ней делать? Дальше ее обманывать или вывалить правду, не в силах потом смотреть, как она в ней тонет?» — думал Ромео, как вдруг их всех вывалили на большую поляну.

Ромео вспомнил, что это последняя стадия Распределителя, потом откроются Большие врата, оттуда выйдет Человек и будет каждую куру насаживать на крючок. Он это помнил хорошо, потому что на эти крючки на его глазах насадили его собственных родителей. Неожиданный плач отца и смиренный взгляд матери. Мама всегда была выносливей и как будто всегда все знала. Как и то, что его отбракуют, видимо по причине незрелости. Но теперь он зрелый и едет по стопам родителей. И знающий, что Куриная книга в некоторых местах все же врет: в Ростикс попадали все, и грешные, и безгрешные.

Ромео смог освободиться от обрушившихся мыслей, только когда Юля вдруг замаячила перед ним со своим нелепым гребешком и принялась то хватать его за крылышко, то отпускать, чтобы поймать очередную надоедливую мошку. Она странным образом успокаивала его одним своим видом, и в разговорах с ней он чувствовал себя в океане безысходности. Ромео растягивал рядом с ней каждую минуту, потому что, когда ее не было, он задыхался от страха и бессилия что-то изменить.

— Юля! Этих мошек можно ловить бесконечно!

— Я никогда не видела столько мошек! — радостная Юля бежала к Ромео, и он отметил розовый румянец на ее щеках, так подчеркивающий нежность ее мордочки. — А ведь забавно было бы собрать всех мошек мира в одном месте!

— Это ты забавная. — Ромео поймал Юлю и поцеловал ее во вздернутый клювик. — Мне так хорошо с тобой.

На поляне таял снег, но это не остановило петуха — прямо хвостом Ромео устроился возле железной ограды. Юля тоже села и прислонилась к нему спиной, Ромео ее обнял. Влюбленных слепили солнечные лучи, обильно поливавшие тюрьму поляны обжигающим светом.

— Тебя не смущает тающий снег?

— Я сама как снег, который тает от твоего дыхания и прикосновений, — улыбнулась Юля, поцеловав любимого в клюв и неожиданно задавшись вопросом: — Странно, почему год не начинается именно с весны?

Петух улыбнулся. В этот миг он все никак не мог надышаться ею и воздухом, таким легким и свежим, с запахом травы. Надо успеть прочувствовать каждый миг, скоро все закончится — и этот весенний воздух, и жизнь любимой. «Я сейчас счастлив, — подумал Ромео. — Осталось совсем немного. И наверное, лучше провести это время в коротком слепом счастье, чем в страхе и ожидании смерти».

— Ты меня любишь? — Юля смотрела на летающих мошек.

— Люблю. И знай, что бы ни случилось, я буду любить тебя всегда.

— А что может случиться?

Ромео замолчал. Юля тоже замолчала, о чем-то задумалась. Ее мордочка стала серьезной и сосредоточенной. Молчание петуха и курицы уже стало раскачивать воздух, когда Юля заговорила:

— Говорят, что мы в самом Распределителе. И что ты был уже здесь и выжил. И что ты видел, как твои родители сгорели в Ростиксе.

На несколько секунд Ромео растерялся, но все же выдавил из себя:

— Это неправда. Я не видел, как мои родители сгорели в Ростиксе, — и это не было ложью, так как Ромео действительно не видел, как они сгорели, а только как их насаживали горлом на крючки. — Думаю, Ростикса не существует. Это все религиозные сказки.

— Ромео, а ты знаешь, что такое ложь?

Петух замолчал. Потом напрягся, мысли начали крутиться в голове и никак не могли оформиться в слова.

— К чему ты это спрашиваешь? Ты думаешь, что я лгу?

— Нет, ты просто ответь, что такое ложь.

— Ну... это неправда.

— А вот и нет. Ложь — это лазновидность зелновой культулы.

Ромео потребовалось несколько секунд, чтобы понять шутку Юли, и в этот момент она вспорхнула воробьем, засмеялась хитрыми глазами и принялась опять ловить этих бесконечных мошек. Чертовка. Только она могла вот так сорвать струну напряжения, чтобы начать танцевать. Ромео любил ее за это — за жизнелюбие и оптимизм. «Действительно, — улыбнулся про себя Ромео, — ложь — это всего лишь культула. И ничего страшного в ней нет».

Большие врата с грохотом открылись, и на этот раз Ромео уже не удалось спастись, он был слишком взрослым. Но на смерть он пошел молча и смиренно, как мать. Он дал только одну слабину — подошел к крючкам первым, чтобы опередить и не увидеть на них Юли. «Жизнь все равно когда-нибудь бы закончилась», — подумал петух, и последнее, что в нем запечатлелось навсегда, — это одномоментное счастье весеннего утра, когда он и его любимая, свободные, под вечно сияющим солнцем вышли на тающую поляну половить мошек.

 





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0