Русское богомолье
Виктор Семенович Бакин родился в 1957 году в г. Мураши Кировской области. Окончил Кировский политехнический институт. Работал в областной молодежной газете «Комсомольское племя» в должности корреспондента, заведующего отделом, заместителя редактора. С 1990 года работает в газете «Вятский край».
Очерки и рассказы публиковались в центральной и областной печати, выходили в коллективных сборниках издательств Кирова и Москвы.
Автор документальной повести «Детдомовские сороковые», за которую был удостоен премии комсомола Кировской области и областной премии Союза журналистов имени С.М. Кирова.
Лауреат премии имени писателя-фронтовика О.М. Любовикова.
Член Союза журналистов, член Союза писателей России.
Богомолье! Вот чудесное слово для обозначения русского духа...
Иван Ильин
Вятка... Сколько теплоты в этом удивительном слове! Словно пушистая шубка какая, согревающая в морозную ночь. Словно солнышко с неба — по-весеннему задорное, по-летнему неутомимое. Словно тихий голос матери, скромная мамина ласка и неприметная мамина печаль.
Вятка. Вятская земля... Земля северная, земля родная...
Так уж сложилось, что у каждой вятской провинции издавна есть своя особинка. Один район славен древними монастырями и храмами, другой заповедными лесами и природными заказниками, третий палеонтологическим музеем с разными там страшными ящерами и динозаврами. Одно село гордится солеными огурцами, справедливо отстаивая право называться огуречной столицей России, споря за это право со знаменитыми подмосковными Луховицами, другое известно разудалым Праздником русского лаптя...
Земля юрьянская в этом мирном соседстве-соперничестве никогда не пребывала в роли обделенной падчерицы. И таежными просторами она богата, и архитектурными памятниками времен седой старины. И люди, здесь живущие, на все руки мастера: трудолюбивые, смекалистые... Но задайся простым вопросом, спроси любого собеседника, что все же исключительного в здешних местах, ответ придет моментально, одно получишь в скорую подсказку — Великорецкий крестный ход!
Редкий дом у православных, где среди икон нет святителя Николая. И даже через многие века помощь его присутствует явно. В 1383 году Промыслом Божиим явлена была первым христианам Вятского края Великорецкая икона святителя и чудотворца Николая — чудотворный образ. благодеяния и исцеления, проистекавшие от него, неисчислимы. Не случайно и небольшую реку, на берегу которой он был обретен, назвали Великой: «...не ради величины и полноводности, но ради великих сбывшихся на ней чудес...»
Где-то на рубеже ХIV и ХV веков Великорецкую икону переносят в Хлынов, столицу православной Вятки, оберегая святыню от возможного вражьего поругания. Но переносят, дав строгий обет: ежегодно совершать крестный ход с чудотворным образом на место его явления...
* * *
...И открылось село на горочке.
Нежданно как-то открылось, словно случайно выплыло на горизонте черноватой лесной границей — снизу поджатое, сверху голубизной небесной — и сразу накрепко зацепило взгляд, не оторвать его больше, не отвести в сторону. Сердце радостным пламенем обожгло, так что грудь стала ему тесна, как темница, — стучится, рвется в нетерпении на простор, на свободу: скоро уже, совсем скоро до долгожданной встречи.
Белая свечка колоколенки, как пограничный магнит, привораживает, манит и колет глаза теперь непрестанно, слезит мятным светом, не отпускает. Чуть правее угадываются четкие очертания храма Преображения с мощными седыми стенами, с ребристым вершком, с хрупкой капелькой луковки, а рядышком соседится Никольский собор с обновленной стальной главой, с крепкой входной колоннадой...
Великий град, чудотворный!
Хотя и далековато еще до села, если на пешее расстояние прикидывать, мерить шагом да метром, а вроде и ничего. Есть впереди святой маячок — веселее бежится. И пусть спуск еще предстоит протяженный, по полям-луговинам сначала, через комариное марево, мимо брошенной, завалившейся избенки с раскиданным затрухлявленным пряслом. Здесь порой привал делают — последний паломнический отдых на половинку часа перед последним проходом крестного хода. Потом будет еще подъем, нелегкий, длительный, по сырой земле и высокой траве, да асфальтовый крюк в несколько километров. Но все равно — вот уже она, жемчужина земли вятской, словно на ладошке лежит, приветливо к приему готовится.
Великорецкое. Село на Великой реке!
Корнями своими родовыми — и отцовскими, и материнскими, и прадедов обеих ветвей — из окрестных я мест: верходворских, лызгачевских, мосинских. Отсюда, из Великорецкого, до поселений этих — и поныне здравствующих, хоть и серьезно хворающих, как, впрочем, и вся поголовно российская глубинка, — всего ничего. Особенно если не плутать объездами, а держать путь напрямки, через поля и увалы. Но ни в детстве своем — когда отправляли меня из областного города на летнюю побывку к бабушке на юрьянский починок, когда с кровными братьями, с местной ребятней мы излазили все луга, березники и поскотины на многие километры от дома, — ни после уже, в зрелом возрасте, долго не приводил счастливый случай побывать здесь, на святом берегу, чтобы преклонить голову перед великим чудом, утешить душу великой радостью.
Неисповедимы пути Господни!
Не ведаю до сей поры, истинно ли утверждение, что с неизменной ласковостью принимает Великорецкое каждого нового встречного. Но у меня действительно так и случилось: едва поравнялись с дорожным указателем села, как чудным образом растаяла разом непогодная серость, прекратился нудный дождик и даже по-весеннему потеплело. Замечательный денек разыгрался, словно приветствовал на пороге: «Здравствуй, добрый человек! Храни тебя Господь и Николай Угодник!»
По Великорецкому — желтые лиственницы и голые тополя. Опавшая листва острым плотиком плавает по лужам. Сгорбленная бабушка — в болоньевой курточке, в резиновых сапогах, с холщовой котомкой за спиной и клюкой в руках — копотит в лавочку. Ее за пятки хватают две собачки-дворняжки. Протарахтел, продымил «иж»: два некрепко стоящих на ногах мужичка тоже ломанулись в дверь торговой точки. А больше никого на улице... Как тихо кругом! И от этого на душе покойно, сладостно. Словно замерло все на селе и в природе в ожидании чего-то значимого, важного...
Когда-то в это же время, на переломе холода и тепла, услышал я историю о получившем серьезное ранение в Чечне вятском парне, давшем обетное слово святителю Николаю: если оправится, выживет, непременно придет в Великорецкое. Бог милостив: вырвался солдат из недужья, окреп постепенно телом, но не ногами преодолел многокилометровый молитвенный путь, а на машине, в веселой компании друзей. Посчитал: и это пойдет в зачет, только... Только в одну из скорых ночей явился ему во сне угодник Божий и молвил с неприкрытой укоризной: «А следочка твоего на святом месте я так и не заметил...» Понял солдат свою небрежность, исправился следующим летом.
— Радуйся, яко тобою отгонится рыдание; радуйся, яко тобою приносится радование. Радуйся, Николае, великий чудотворче!
Чтение закончилось. Жена убрала в укромный кармашек акафист, достала полотенце и ушла в купальню, а я вышел на берег.
Синь над головой, расчерченная белыми полосами. Тихое стояние воды, ни «барашков», ни всплесков на речной глади. За спиной, на взгорке, робко играет сосновыми лапами ветер, а в заречье, на всю ширину взгляда, — облитая золотом лесная бескрайность. Стоишь на месте обретения чудотворной иконы Николы Великорецкого — как вольно, как сладостно на душе...
К вечеру забежали повидать старую учительницу. А она нечаянным гостям рада, давай усаживать, чаем потчевать, одаривать трехлитровым молочным гостинцем, на скорые порывы подняться рукой обидчиво машет: успеется!
О наболевшем разговор зашел.
— Сколько сейчас населения в Великорецком? Человек триста, не больше осталось... Развалили все, растащили. Половина домов пустые стоят... Я вот в школе все время говорю: раньше жили по совести. Чтобы кого-то обидеть — никогда. А сейчас... Кто работал, колхоз поднимал — ни с чем остался. Машины, тракторы — все растянули... Была у нас больница Сычугова, до революции на всю округу славилась. Даже охране подлежала. А сейчас что с ней сталось? Порушено все... И тут недавно слышу: еще одно охранное строение ломают, бывшие торговые ряды. Никто не заступится, никому ничего не нужно.
Надежда Никаноровна говорит тихо, неспешно, иногда отвлекаясь на собачий скул и отправляя вертящегося под ногами Дружка на место.
— В свое время начали у нас строить детский сад. А молодежи-то нет, не остается. Зачем тогда такой пустой новодел? Реконструировали спешно под детдом. Сорок ребятишек там... Спрашиваю как-то девочку одну, она в девятом учится: «Кем ты будешь, когда вырастешь?» «Бомжей». — «Ну почему бомжей?» — «А чё я буду делать, если нигде не нужна...»
Девятый десяток лет отсчитывает уже эта женщина, выросшая в очень религиозной семье: «Господь помогает да святитель Николай...» До сих пор привечает паломников, в праздник в комнатах ее скромного домика шагу негде ступить. И в сенцах, на сеновале — повсюду люди на отдых пристроены.
— Ночевала в один год женщина средних лет. Ногу она поломала, не могла ходить. Но решилась, в крестный ход на костылях отправилась. И вытерпела все, до Великорецкого как-то добрела. Не оставляли, видимо, помощью добрые люди... Через год снова встречаемся. Она и рассказывает: «Исцелилась ведь я после купели, обратный путь без подручников прошла...» Эко чудо!..
Статью как-то в журнале «Русский дом» прочла. В Вологодской области, по-моему, дело было. Катались два брата-мальчишки на лыжах. И один в заброшенный колодец провалился. А там вода ледяная... Пока братец его подмогу искал, много времени прошло. А малец ничего, выжил. Даже сильно не пришибся, не захворал с простуды. Как так? «А мне старичок помогал, — сказывал потом. — Я плакал, а он над срубом склонился и успокаивал, уверял, что скоро найдут...» Потом иконку святителя Николая на стенке увидел и как закричит: «Да вон же он, тот старичок!..»
Прощались с Великорецким, когда уже сумерничало.
— Теперь с крестным ходом буду вас поджидать, — сказала радушная хозяйка, вытирая ладошкой слезливые глаза. — Коль охотка есть и силенки позволяют, надо в него ходить русскому человеку, надо обязательно!
* * *
Много храмов и часовен — искусных, архитектуры славной — в честь архиепископа Мир Ликийских воздвигли скорые на благодарность вятчане. Пожалуй, в каждой волости, в каждом уезде было прежде пристанище для святителя Николая. Но главная его обитель все же остается здесь, на Великой реке, — Великорецкий град. Шесть веков по хлябям и луговым тропам, в отчаянную дождину или пеклое ведро беспрерывно идут сюда молитвенным ходом благочестивые миряне. Тысячи их уже. По обетному слову идут, или попросить какую милость для себя и близких, или просто принести теплое слово признания. У каждого свое затаенное обращение к святителю. И не только Вятского края здесь уроженцы — год от года все больше выходцев из других русских мест набирается: столичных, поволжских, сибирских. Всем святой Никола близок и угоден, от всех к нему святая молитва.
Плывет над городом колокольный звон — торжественный день объявляет. Пожалуй, даже не плывет, а завис, загустел где-то в серой утренней вышине над крышами домов, над улицами и тротуарами и медленно стекает оттуда вместе с дождевыми каплями на молодую листву, на траву, на асфальт, на головы первых прохожих. От небесной прохладной сыпи многие привычно защищаются зонтиком, — спешат на работу или по иным неотложным хлопотам. Но вот горбатится бабушка, повязанная светлым платком, снаряженная потертым заплечным рюкзачком, на груди иконка на тесемочке — в своем запахнутом балахонистом целлофановом дождевике она чем-то напоминает веселого снеговика, только перепутавшего время года. Следом за ней торопится второй «снеговик», женщина тоже лет немалых: «горбика» на спине она не имеет, но зато руки заняты весьма объемными авоськами. Забежав под козырек остановки, они переводят дыхание, смахивают со щек и лба мокроту, светлеют лицами, крестятся и начинают знакомиться. «На Великую?..» — «Туда, милая...» — «Денек-то сегодня какой сладкий, хотя и непогодка...» — «Праздничек». — «Господи, благослови!» — «Господи, помилуй!..»
Иногда они бросают взгляд в мою сторону — на мне поверх свитера уже изрядно промокшая серая куртка с капюшоном, объемный рюкзак вершает свернутый поролоновый коврик, на ногах растоптанные башмаки, с шеи свисает обернутая в пленку маленькая бумажная иконка Николы Великорецкого, — принимают за своего товарища и приветливо улыбаются. Я киваю в ответ, чувствуя, как теплой волной волнения обносит голову, а в груди начинает названивать трепетный колокольчик радости.
Господи, неужели это случилось?!
Пожалуй, только сейчас, в эту минуту случайной встречи, на этой остановке около филармонии, от которой до Серафимовского храма рукой подать, пять минут ходьбы, я наконец позволяю себе поверить в то, что это действительно входит в мою жизнь, начинается — крестный ход! На душе — солнечные зайчики устраивают веселые перегонки, на сердце — маленькое «землетрясение», и я открыто улыбаюсь непогодному летнему утру, взрослым и детишкам, суетливо покидающим подходящие автобусы и троллейбусы, — многие тоже по-походному нагружены, поверх одежки святые образа, — а колокольчик предчувствия великого события звенит, заливается, не страшась смирения окружающих.
Каплет дождик без переменки, мостит жидкой глинистой замазкой тротуарные ямки и трещины. Что ж, дождик на дорожку — добрая примета... Навстречу благовесту отзываются веселым унисоном в сердцах паломников маленькие звоночки: их голосок, как ручеек по камешкам, игрив, свеж. Здравствуй, время колокольчиков... К Серафимовской по всем улочкам, по проезжей части уже широким потоком стекается походный люд — говорливый, настроения приподнятого. И ребятишки здесь, совсем крохи, на колясочках, и старички-старушки с посошками... На подходе к церковной ограде по обочинам на деревянных товарных ящиках, как воробьи, нахохлились нищие — не в пример будничного, много их сегодня собралось — принимают с благодарностью копеечки подаяний, желают «легкой ноги».
В семь — начало Божественной литургии. Молебен с акафистом святителю Николаю. Трепетно душе, волнительно, славно...
...Час спустя на церковном дворике, тесном от томящихся ожиданием паломников, около храмовой стены, под ливнем и ветерком наконец свиделись с товарищем, с которым сговорились идти вместе. Николай, журналист и поэт, на Великую уже хаживал, и неоднократно, и в Горохове прежде бывал, восстанавливал вместе с вятскими литераторами купель, расчищал заброшенное святое место от кирпичного боя и мусорного хлама. В отличие от меня, новичка-первоходка, человек опытный, но на удивление дорожным хозяйством не обременен — в руках только небольшая сумка, голова не покрыта.
Стоит, промок уже изрядно — дождик-то вон не усмиряется: то сильнее хлещет, то чуть милостивее, — волосы, бороду хоть выжимай, куртка от влаги потемнела, отяжелела, но присутствия духа не теряет. Байки рассказывает из прежних лет:
— Шли с писателями — Крупин, Смоленцев с маленьким сыном. Вымотались на одном из переходов изрядно, стали на ночлег устраиваться. Кто быстро заснул, а кто... Начал Крупин искать, что под голову подоткнуть, протянул руку, нащупал — вроде рюкзак. Попробовал было к себе подтянуть, а из «рюкзака» сразу мальчишечий голос: «Мама!..»
Палатки с собой у нас нет, один поролоновый коврик, вдвоем на нем не примоститься на сон. Где, как будем ночевничать — неведомо. Ну да ничего, не одни такие. Как-нибудь, с Божьей помощью. Да и святитель Николай помощник скорый, заступится, не даст пропасть...
Около десяти утра вливается крестный ход в монастырские врата, растекается по дорожкам — людно, шагу негде ступить. Многие православные изначально сюда добирались: в Свято-Успенском кафедральном соборе Божественную литургию сегодня владыка служит...
Крестимся, замираем в неподвижности около колоколенки — в храм все равно не пробиться, зачем понапрасну людей суетой тревожить. Обживаемся в терпеливом ожидании, по сторонам оглядываемся — может, знакомых высмотрим? И замечаем скоро: ближе к братскому корпусу, за границей обширного цветника, — рыжебородый батюшка Леонид из Рудничного. В паломничестве на Великую реку он неизменный участник, многие километры по пыли и грязи босым прошел, детей малых на закорках пронес. Стихи прекрасные пишет, званием всероссийского лауреата за свое творчество удостоен... Север Вятки — места неспокойные, колоний и поселений там довольно, народ до пьянки-хулиганки горазд, а он в своей сельской Никольской церковке неустанно открывает заблудшим глаза, к Божьему свету выводит. Поговаривают, даже старинные колокола в лесных дебрях сыскал — то ли петровских, то ли еще каких царских времен — и теперь постоянную думку держит, как бы их вывезти из чащобы, на служение людям вновь направить... Стоит сейчас рядом с матушкой, с ребятишками: ряска подмокла, к ногам огромный вещмешок сброшен, а на груди внушительных габаритов икона — писанный маслом по черной доске золотоголовый лик Николы Великорецкого. Ни у кого такой нет...
Люди возвращаются с крестного хода с просветленными лицами, с какими-то необыкновенно горящими глазами. Порой они не могут доступно и внятно рассказать о своих переживаниях, потому что это не укладывается в обычную человеческую речь, это нечто большее. Действительно, долго шли, был дождь, ветер, грязь, лужи, потом ночевали, снова шли... Разве эти простые понятия могут по-настоящему выразить переживания человека, который прошел этот путь? То счастье, которое за этим стоит, ту радость, которая выше обыденной радости, тот опыт, который так важен для души...
Крестный ход — это, конечно, большое испытание, преодоление и многокилометровых расстояний, и своих слабостей. Человек идет долго, физически утомляется, но взамен он приобретает во много раз больше. Он приобретает, не побоюсь этого слова, сверхъестественную силу, силу свыше, которая явственно ощущается теми, кто проходит этот путь Великорецкого крестного хода.
Это событие громадного значения. Как радуга после грозы, он оздоровляет человеческие души...
Наверное, крестный ход — это и есть открытие души для Господа. Ты становишься собой, и от этого душа наконец раскрывается. Это великое освобождение! Это для нее, это ее дорога — крестный ход. А мы просто несем свое тело, чтобы душа наконец-то побыла там, где и надо. И увидела всю красоту, которую нам дал Господь, смогла пообщаться с горним миром. О таком единении мечтают, когда ходят в храм. Но там мы сильно отвлекаемся на внешние посторонности. А во время крестного хода приходится спотыкаться о коряги, идти по раскаленному песку, прятаться от дождя — шелуха слетает. Ты можешь надеть какие-то навороченные кроссовки, чтобы все заметили, какой ты особенный, — но они тут же собьют у тебя ноги. Или набить рюкзак всякой шмоточной дрянью, которая тут же сгорбатит спину. Здесь это никому не нужно. Остается только то, чем человек дышит, для чего он и пришел в этот мир, — его душа...
«...О пресвятый и пречудный отче Николае, утешение всех скорбящих, нынешнее наше приими приношение и от геенны избавитися нам Господа умоли, богоприятным твоим ходатайством, да с тобою воспеваем: Аллилуиа...»
...Дошли, до-о-о-шли!
Около Спасского собора под перезвон колоколов вышедший на паперть местный батюшка из огромного чана обильно кропил мимоходных трудников святой водой, и, ловя ее брызги на протянутые ладони, я увидел в сторонке поджидающую меня жену. И что-то горячее тут же обхватило горло, запалило виски бешеным стуком, затеплило глаза мягкой моросью. И, растерянный и смущенный, как малый мальчик, я отвернулся в сторону, чтобы скрыть то ли рассыпавшиеся слезы взволнованной души, то ли скатившуюся на ресницы с волос дождевую струйку.
Дошли!
Живи, живи, милая Вятка!
Святитель отче Николае, моли Бога о нас!