Победит ли русский учитель?
Сергей Михайлович Казначеев родился в 1958 году в селе Ундоры Ульяновской области. Окончил Литературный институт имени А.М. Горького. Доктор филологических наук. Работал в редакциях разных газет и журналов. Печатался в журналах «Литературная учеба», «Москва», «Московский вестник», «Наш современник» и др. Автор семнадцати книг в разных жанрах. Лауреат литературных премий, в том числе имени М.Е. Салтыкова (Н.Щедрина). Член Экспертного совета Книжной дирекции Правительства Москвы — заведующий секцией «Москва в классической литературе». Живет в подмосковном Внукове.
Тема образования в последние годы стала особенно актуальной и без преувеличения болезненной. Изменения, которые были внедрены в эту сферу нашим правительством, вызывают в обществе недоумение и даже оторопь. Кто только не высказывал своего протеста, но власть, как говорится, слушает да ест. Более того — не собирается останавливаться на достигнутом, методично разрушая веками складывавшуюся систему. Ряд соображений на сей счет уже был высказан в эссе «Для низкой жизни были числа...» (Москва, 2012, № 11). Вот почему захотелось еще раз поразмышлять о делах наших грешных. Нынешняя статья является продолжением разговора.
Мамина мечта
В детстве моя мать хотела, чтобы я стал учителем. Это казалось странным: она сама работала в школе, преподавала русский язык и литературу и прекрасно знала, что эта профессия не мед, да и зарплата у педагога сплошные слезы. После проводов на пенсию она ни дня не осталась на работе и, по-моему, нисколько об этом не жалела. И тем не менее не раз делилась своей мечтой о выборе моей профессии.
Сам я, наоборот, не горел желанием учить детей. Видел, как мать днями пропадает на уроках, а вечерами — на педсоветах и совещаниях. Или корпит, теряя зрение, над проверкой тетрадей. Летом в производственном лагере со своими школьниками ей приходилось мотыжить и прореживать свеклу или резать и вязать веники. По осени учителей вместе с ребятами гоняли на колхозные поля чистить косырями сахарную свеклу и грузить в тракторные тележки. Разумеется, никакой дополнительной оплаты при этом не предусматривалось: расчет был на извечную сознательность интеллигенции. Колхозников по итогам сезона оделяли мешком сахарного песка. Об учителях почему-то никогда не вспоминали.
И в последние годы жизни мама с обидой наблюдала, как к некоторым праздникам пенсионерам — работникам совхоза «Волжанка» выдавали нехитрые продуктовые наборы. Учителя опять-таки оставались не у дел.
Что касается пресловутого, набившего оскомину престижа учительской профессии, то и тут похвалиться было нечем. Конечно, в каждом классе было несколько девочек, которые искренне любили и вспоминали свою классную руководительницу. Но ведь отнюдь не меньше было хулиганов и двоечников, которых приходилось ругать и наказывать. Они-то и их родители, считавшие, что их дитятко недооценено, при встрече могли отвернуться и пройти мимо. Словом, никаких реальных оснований благословлять сына в свою профессию у матери не было. И тем не менее она мягко и ненавязчиво старалась повернуть меня в этом направлении. По-видимому, чувствовала в этом нечто такое глубинное, до чего мне еще предстояло дойти.
Повторюсь: в педагоги я не рвался. Меня интересовала литература в практическом плане. Полгода до армии (в МГУ не прошел по конкурсу) я поработал библиотекарем. Потом были Литинститут, работа в нескольких редакциях, книги и публикации, аспирантура и диссертация... Казалось бы, маминой мечте не сбыться.
Но судьба упряма и непредсказуема. Как-то постепенно курс жизни стал корректироваться именно в сторону... педагогики.
У меня прошло несколько статей о школьных делах, вышла книга, посвященная педагогу-новатору Анатолию Пазухину, наконец, мне предложили преподавательскую работу в Литературном институте. А это разве не учительство? То же самое, только в вузе. Вот и до сих пор проблемы современного отечественного образования остаются в центре моего внимания.
Основа общественной жизни
Интерес, который сегодня вызывают вопросы образования, конечно же не случаен. И назрел этот интерес не сегодня и не вчера. Само понятие «педагогика как наука» появляется сравнительно поздно. Но дело не в терминологии. Педагогика как практика, очевидно, возникает вместе с человечеством и сопутствует ему во все эпохи.
С древнейших времен в разных странах и культурах воспитанию детей и насыщению их знаниями придавалось первостепенное значение: Древний Восток и античная цивилизация, мусульманский мир и Западная Европа считали необходимым высокий уровень образования молодежи. Почему?
Дело в том, что иметь воспитанного и образованного соотечественника фактически означает залог процветания и благоденствия государства, а возможно, и самого факта его существования. После франко-прусской войны 1870–1871 годов канцлер Отто фон Бисмарк выдвинул идею, а немецкий географ и антрополог Оскар Пешель сформулировал максиму: «Францию победил прусский учитель». Ни больше ни меньше.
А теперь экстраполируем эту мысль на ситуацию с Великой Отечественной войной. Разве не точным будет вывод, что нацизм во многом был побежден именно благодаря усилиям советских учителей? 20–30-е годы не критиковал только ленивый. Но так ли уж плохо сработала система советского образования, если на всех фронтах демонстрировался массовый героизм наших молодых соотечественников — Александров Матросовых и Зой Космодемьянских? Интернационализм коммунистической идеологии затрещал и сломался под могучим напором патриотизма, основы которого, конечно, закладывались и в советской школе.
А что мы имеем сегодня, так сказать, на выходе? Космополитизм современных образовательных стандартов вызывает серьезнейшие сомнения в том, что, случись завтра крупномасштабная война (не дай бог!), юноши и девушки смогут так же мужественно и стойко противостоять врагу. Русский характер, конечно, неискореним, что доказало поведение большинства наших воинов в Афганистане, Чечне, Южной Осетии и Грузии. Но это локальные войны.
Впрочем, дело даже не в войне. Как мы можем рассчитывать на прорыв в экономике, если в школах и университетах учат чему угодно, кроме доброго и самозабвенного отношения к собственной стране? Можно сказать, что в основе пресловутой утечки мозгов лежит не только погоня за длинным рублем, но и полное равнодушие к судьбе Родины. Белые халаты, «белые воротнички», «белые пятна» верности Отчизне — все это явления одного порядка. Вот о чем должны были подумать в Министерстве образования и науки, прежде чем разрабатывать концепции, стандарты и тесты, заимствованные из чужих школ и систем. Но, как видно, и в этих высоких кабинетах нынче засели такие же белые воротнички, готовые уничтожить все наследие отечественного образования и безразличные к тому, как будет жить страна и ее народ уже в недалеком будущем.
Не вспомнить ли о педологии?
В начале ХХ века огромную популярность приобрела такая наука, как педология. Главное отличие ее от педагогики состоит в том, что она призывает не воздействовать на ребенка, не лепить из него некую идеальную модель, а изучать его, выяснять особенности психики, способности, сильные и слабые стороны его личности. В человеке ведь почти все заложено от рождения, начиная с характера.
Прежде чем ребенка учить, его надо понять. В фильме «Доживем до понедельника» старшеклассник лаконично формулирует волнующую его максиму: «Счастье — это когда тебя понимают». В сущности, здесь выражена одна из позиций педологии. Сегодня учителя не знают детей и не понимают, что обязаны это делать. Им в педвузах этого никто не объяснил. А в условиях современной школы, когда люди стараются набрать побольше часов и прочей нагрузки, чтобы получать достойную зарплату, учителям порой не до детских особенностей и склонностей. Им некогда и недосуг вдумываться в то, что у ребенка на душе. Вот после этого и получается, что мы с недоумением и воздеванием рук встречаем известия о том, что там или сям очередной мальчик или девочка бросаются с высотного дома на асфальт.
Изучение детской психологии спасет многие жизни, предохранит юные души от эмоциональных срывов и поможет воспитать поколение не однотипных автоматов, а ярких, неординарных личностей. А без них рывок государства вперед невозможен: из серого человеческого материала ни за что не построить величественный государственный дворец — получится только барак из шлакоблоков.
Разрыв между поколениями
Есть такой анекдот, в котором при разных модификациях моделируется такая ситуация. Сын задает отцу некий вопрос, и тот долго, подробно, наукообразно отвечает на него. Выслушав взрослого, ребенок удивленно вопрошает: «Папа, а с кем это ты сейчас говорил?» Что тут сказать? Кто виноват, что интеллектуальный контакт не состоялся? Да ни тот, ни другой. Просто они разговаривали на разных языках.
У юмористов братьев Пономаренко есть серия скетчей, в которых участвуют дед и подросток. Они говорят на принципиально разных языковых уровнях: у одного в распоряжении архаичный деревенский говор, у другого — молодежный сленг. Казалось бы, им нипочем не понять друг друга. Но они поразительным образом оживленно и эмоционально контактируют: «внучек», «чумовой динозавр». Но парадокс в том, что один — глуховат, а у второго в ушах наушники от плеера. Они говорят об одном, а слышат совсем другое. Но беседа продолжается! Поборник диалектики отметит, что в данном случае мы имеем дело с общением через поколение, возникает то, что философы называют отрицанием отрицания. И тут основой контакта становится непонимание. Но главное то, что оба они открыты к диалогу. А если бы к ним примкнул человек средних лет, ему было бы не понять ни юнца, ни старца.
В то же время именно это наиболее энергичное и работоспособное звено в поколенческой цепочке оказывается не у дел. А ведь Гёте в «Поэзии и правде», вспоминая свое студенчество, отмечал, что наиболее продуктивна образовательная деятельность преподавателей среднего возраста. Молодые — слишком увлечены предметом своих исследований и не дают курс во всей широте. Профессора преклонного возраста чаще всего находятся в плену стереотипов и не способны впитать новые веяния. Тень геронтологии и накладывает на личность неизгладимый отпечаток. В наши дни, когда видишь толпы активно толкающихся локтями тридцатилетних «докторов», сторонников ЕГЭ и тестирования, и вцепившихся в подлокотники своих должностных кресел аксакалов от науки, становится грустно за тех старших преподавателей и доцентов, оказавшихся под катком таксономии, квалиметрии и стандартизации. Именно они несут на себе львиную долю часовой нагрузки и за свои скромные зарплаты неустанно перелопачивают кипы программ и прочих документов. А нынешний ВАК и прочие высшие инстанции суют палки в колеса их запоздалых докторских, грозят «антиплагиатом» и прочими суровыми репрессиями. Ясно же, что ни депутатов, ни министров с их липовыми диссертациями не тронут; пострадают, как всегда, стрелочники — не имеющие протекции рядовые преподаватели, рабочие лошадки наших вузов.
«Распалась связь времен», — сетовал в оны дни Гамлет. Не знаю, как во времена принца Датского, но в нашей новейшей истории мы можем наблюдать по крайней мере два кардинальных разрыва между поколениями. После 1917 года в стране сложилась ситуация, когда идеология новой власти была сконцентрирована на том, чтобы вычеркнуть из памяти либо очернить все, что было до революции. Строительство нового человека требовало, по мнению коммунистической партии, отказа от багажа минувших эпох. В результате люди, вошедшие в жизнь в 20-е годы, с трудом понимали тех, кому довелось пожить до 1917 года (как сказал бы Оруэлл, старомыслов). Наиболее любознательные юноши и девушки пытались понять, какой была жизнь «при царе». Но информация была минимальна и необъективна.
Второй слом мировоззрения произошел на наших глазах в 1991–1993 годах. Последствия тех событий мы как раз и наблюдаем сегодня. В жизнь вошло поколение тех, кто не жил при советской власти и не знает ни плюсов, ни минусов этой системы. Но не только политические обстоятельства стали причиной нынешнего разрыва. В последние десятилетия идеологическая революция наложилась на информационно-технологический взрыв, связанный с резким развитием компьютеров, Интернета, мобильной связи и иных инноваций. Вряд ли нужно доказывать, что молодые гораздо лучше разбираются в программном обеспечении, возможностях компьютера и всяческих современных гаджетов, чем люди в возрасте. Скажу только, что встречал пожилых преподавателей, которые не знают, где находятся кнопки «ENTER» и «POWER», не говоря уж об использовании сенсорных приборов. Но ведь они обладают колоссальными информацией и опытом! Неужели всех надо срочно отправить в отставку?
Мне кажется, современное образование должно выработать и установить систему гармоничного сочетания электронных и традиционных (вербальных) форм обучения. Добавлю, что только столичный снобизм заставляет считать, что мы достигли полной компьютерной грамотности и обеспеченности. До сих пор от каждого курса заочного факультета ежегодно мне присылают 2–3 контрольные работы, написанные от руки. В некоторых бедных семьях в глубинке нет денег даже на старенький компьютер или пишущую машинку. Вводя поголовную и всеобъемлющую отчетность и систему контроля в электронной форме, мы фактически лишаем права на образование тысячи наших соотечественников. А это уже нарушение конституционных прав!
Компьютер или препод?
Много лет назад я видел карикатуру, состоявшую из двух картинок: на одной изображены студенты, сидящие в аудитории, тогда как на преподавательской кафедре установлен магнитофон. На второй — все тому же магнитофону соответствует ряд микрофонов, заменивших живых слушателей. Тогда я просто улыбнулся, а нынче вижу, что к этому, увы, идет дело.
На курсах повышения квалификации в Нижнем Новгороде, куда, если быть честным, напросился сам, поскольку уже занялся проблемами образования, речь шла прежде всего о дистанционном образовании. Общение между преподавателем и студентами происходит в данном случае по схеме: компьютер — компьютер. Готов согласиться, что в случае с заочным обучением электроника действительно хорошее подспорье. Можно мгновенно переслать программу или задание и получить его выполненным. Можно передавать информацию о литературе, новинках и изменениях в курсах. Можно консультировать обучающихся по конкретным вопросам, давать консультации и советы. Но отменяет ли электронная почта письменное и тем более живое общение?
Во всех духовных практиках прошлых эпох учитель (преподаватель, наставник, старец, гуру, посвященный) не только и не столько передавал более молодым людям, взыскующим мудрости, не сухие, выхолощенные знания, сколько собственным примером задавал тон и показывал образец поведения в жизни и науке. «Теория, мой друг, суха, но зеленеет жизни древо!..» — эти слова Гёте вкладывает в уста Мефистофеля, но разве не справедливо это рассуждение? Дело в том, что и нечистая сила, чтобы быть убедительной, вынуждена прибегать к разумным и правдивым постулатам. К тому же сам «веймарский олимпиец» указывал на то, что носителем темных сил в его драматической поэме является не Мефистофель, а Фауст.
Христианские подвижники, начиная с самого Иисуса Христа, являли ученикам непосредственный пример того, как следует поступать в той или иной проблемной ситуации, делать правильный этический выбор. Можно перелопатить горы книг по психологии и остаться нечувствительным к самым элементарным движениям души окружающих. Только зримая воочию модель поведения способна воздействовать на нравственное становление индивидуума. В Древнем Китае чань-буддийский или даосский монах мог взять в руки палку и огреть поперек спины проходящего путь инициации, чтобы суть не вошла в одно ухо и не вылетела из другого. В Западной Европе минувших веков поступавший в университет студент, который, кстати, платил за обучение непосредственно профессорам, мечтал поступить в услужение к своему наставнику. Помимо материальных выгод (экономия на жилье, перспектива жениться на дочке), он получал возможность наблюдать за мэтром в домашних условиях, а ведь часто слово, сказанное за столом, звучит доходчивее, чем речь с кафедры. Человек в своих житейских, бытовых поступках искреннее и непосредственнее, чем в лекционном курсе.
Вот это вечно зеленеющее древо жизни как раз и отсекается путем всесторонней компьютеризации отношений. Электронные формы предлагают все шире вводить их и в рамках дневного обучения. Отрабатывать тестовые упражнения, проводить электронные презентации предмета. Ну, хорошо, поднатужившись, я смогу худо-бедно изготовить такой информационный продукт. Но станет ли от этого мой предмет доходчивее? Все равно придется спрямлять, схематизировать суть дела, сводить диалектически организованные смыслы к единой, голой точке зрения. На словах, интонационно, тембрально, с помощью мимики и жестикуляции, с применением темпа речи, нагнетания энергетики и использования знаковых пауз гораздо легче обозначить тонкие нюансы, отдельные ситуации, исключения из правил, казуальные случаи.
Кроме того, я вполне отдаю себе отчет в том, что передо мной в аудитории сидят представители поколения, гораздо больше поднаторевшего в приемах программирования. Глядя на мои непрофессиональные попытки компьютерного дизайнерства, они, естественно, будут морщиться, усмехаться, прыскать в рукав. Иначе говоря, у студентов начнет вырабатываться представление, что в гаджетах преподаватель лох, а из этого последует неизбежный вывод, что и в самом предмете-то он разбирается не очень.
Так не правильнее ли будет, если преподаватель сделает упор на тех методах и образовательных технологиях, которые ему наиболее подвластны, где он, можно сказать, виртуоз? Те чиновники, которые всеми силами стремятся ограничить очное общение между преподавателем и студентом, упирают на то, что таким образом будет поставлен заслон взяточничеству. Но, во-первых, не стоит изначально воспринимать всех педагогов как потенциальных взяточников, а во-вторых, при стремительном развитии и распространении интернет-денег заниматься сетевыми поборами с обучающихся — не столь уж большая проблема, а вот отследить такие махинации гораздо сложнее.
Размышления о дистанционном образовании настигли меня, напомню, в Нижнем Новгороде. За окнами аудиторий — слияние Волги и Оки, знаменитая Макарьевская стрелка, величественный кремль, неповторимая деревянная архитектура; в атмосфере растворена память о таких разных людях, как Козьма Минин, Борис Кустодиев, Илья Ульянов, Максим Горький, Василий Розанов, Валерий Чкалов... Разве не знал я обо всех этих личностях, не побывав в самом городе? Знал, конечно! Но это дистанционное знание не идет ни в какое сравнение с тем, когда я увидел Нижний наяву, подышал его воздухом, окунулся в его духовную ауру.
А уж когда в воскресный день для слушателей курсов была организована поездка через Арзамас в славный Дивеев монастырь, когда удалось приобщиться к мощам святого Серафима Саровского, пройти вдоль его знаменитой Канавки, ощутить легкое веяние одеяний кротких дивеевских сестер, самому окунуться в студеные воды источника, благословленного святым угодником, остатки сомнений были растворены в неопровержимом доказательстве. Сколько ни читал я прежде о духовных подвигах Серафима Саровского, это не идет ни в какое сравнение с тем, какой заряд веры и понимания удалось воспринять при непосредственном свидании с чудодейственными и намоленными местами.
Вспомнилась Москва с тысячами ее фрилансеров, работающих по принципу удаленного доступа, на домашних компьютерах, готовящих программы и курсы, редактирующих и корректирующих книги и журналы... Такие люди неделями не вылезают из своих квартир, а если вылезают, то только чтобы купить продукты в ближайшей «Копейке» или «Пятерочке». Даже за зарплатой им ходить не надо — деньги исправно поступают на карточку. На наших глазах происходит превращение человека из общественного существа в затворника, обстоятельствами жизни интернированного в четырех стенах своего жилища. Этот подвид человека плохо разбирается в том, как протекает жизнь во внешнем мире, малоподвижен, подвержен болезням и фобиям, а в итоге — одинок и глубоко несчастлив в личном. Нет сомнений, что массированное внедрение «дистанционки» только усугубит этот недоброкачественный процесс.
На курсах в Нижнем преподаватели курсов особый нажим делали на использование образовательной программы Moodle (Modular Object-Oriented Dynamic Learning Environment). Порой даже создавалось впечатление, что продвижение этого софтпродукта родом из Австралии является своего рода лоббированием, подобно тому как врачи настоятельно рекомендуют вам то или иное лекарство. Наверное, это и впрямь удобная программа, но больно уж невыигрышно ее название звучит по-русски, особенно в условиях, когда власти повели борьбу за очистку языка СМИ от мата.
Под прессом пресловутого стандарта
В прошлом эссе мне пришлось с грустью констатировать, что образовательные стандарты и прочие «инновации» восторженно воспринимаются многими слушателями курсов. Большинство из них — люди солидного возраста и, судя по виду, не вылезающие из деканатов. Признаться, мне всегда было жалко эту категорию вузовских работников: у них на плечах просто неподъемный груз чиновничьих бумаг и обязанностей, но что делать — это в принципе их выбор. С годами умение составлять формуляры и делать отчеты входит в плоть и кровь человека. В потоке бумаг он чувствует себя как рыба в воде, ему легче составить тестовый документ, чем прочитать лекцию. Разумеется, для такого преподавателя стандартизация образования, приведение его к общему знаменателю — прямое благо. Но что в этой ситуации делать творческому человеку, привыкшему к импровизации, пользующемуся ассоциативным мышлением и стремящемуся сопрячь положения программы с самыми актуальными проблемами современности?
Однако еще более серьезной и тревожной стороной этого процесса мне кажется то, что и многие молодые преподаватели склоняются к новомодным методикам и принципам в образовательной сфере. И в Екатеринбурге, и в Нижнем Новгороде я наблюдал за 25–30-летними коллегами, которые с нескрываемым энтузиазмом впитывали информацию, закачивая на свои планшетники все, что только может упростить и спрямить их преподавательскую задачу.
Чем это объяснить? Конечно, проще раздать и разослать тестовые формуляры, а потом, пересчитав галочки и плюсики, вывести «объективную» отметку, чем выслушивать отвечающего устно студента, задавать ему дополнительные вопросы, пытаться выяснить, что он успел списать со шпаргалки, а что действительно знает. Но тем самым вымываются остатки того, что мы называем творческой преподавательской работой.
Недавно в «Литературной газете» в аналогичном ключе высказывалась доктор философских наук Валентина Федотова, сетующая, что наши высшие образовательные структуры наводнены специалистами по организации, менеджерами, которые реальной преподавательской работы и не нюхали. Комментируя наплыв прагматично мыслящих специалистов по модернизации образования, она утверждает: «Планка сознательно снижалась под разговоры об эффективности, практической значимости, подкрепленности защищаемой темы реальными делами, выработанной на практике методике... Нынешние упростители — политики, пиарщики, экономисты и юристы — переносят менеджерские критерии управления на философские и социально-гуманитарные науки, хотя такие подходы неуместны даже для естественных наук» (ЛГ. 2013. № 16).
В средние века в западных университетах и монастырях была распространена похожая образовательная система, которая опиралась на сухие, жесткие канонические знания. Но потому и получила она прозвание схоластики (школярства), что не выдвигала новых идей, не стимулировала ум к поиску оригинальных решений, а штамповала однотипных, узко ориентированных и лишенных креативности специалистов. Ведь еще в 1983 году Сергей Аверинцев без обиняков показывал пагубность схоластической псевдонаучной методики: «Гуманисты Возрождения и особенно философы Просвещения в борьбе со ср.-век. традициями выступили против С. (схоластики. — С.К.), подчеркивая все мертвое в ней и превратив само слово “С.” в бранную кличку бесплодного и бессодержат. умствования, пустой словесной игры» (Философский словарь. С. 667).
Однако реальность вновь превзошла наши ожидания и в начале XXI века. Рационалисты-инноваторы Фурсенко, Ливанов и иже с ними предприняли отчаянную попытку реанимировать мертвеца и поднять его на щит новейшего российского образования. Общественный «накат» на этих деятелей, разумеется, отодвинет их с их ответственных постов. Но дело ведь не в конкретных личностях. Министра можно вытолкать взашей. Беда в том, что в нижних эшелонах уже присутствуют мириады личинок и гнид, из которых постепенно будут вылупляться растиражированные особи, дублирующие своих предшественников. Систему нужно менять в корне, и тут без воли и решимости властей ничего не добиться.
Недавно мне довелось беседовать с юной преподавательницей Российского государственного гуманитарного университета. Она бойко жонглировала именами А.Маслоу, Б.Блума и Э.Деминга, счастливо повторяя, что они уже выработали правильные критерии оценки (снова таксономия и квалиметрия, как два злых духа нашего традиционного образования) и надо только умело пользоваться их наработками. Когда же я возразил ей, что практика В.Соловьева, Н.Бердяева, И.Ильина, Г.Федотова и других представителей русской религиозной философии демонстрирует нам совершенно иные подходы к анализу интеллекта, она безоблачно улыбнулась и ничтоже сумняшеся заявила:
— Да русская религиозная философия — это не наука!
— Но что же? — оторопел я. — Не наука, а... литература, что ли?
— Ни то и ни другое.
— Так что же?
— Не знаю, но уж точно — не наука. Любая философия вообще не наука.
Продолжать спор я счел излишним, но глубоко задумался, почему происходит так, что молодой человек, который, казалось бы, должен быть, наоборот, «заточен» на новизну и поиск неизведанного, демонстрирует зашоренность и тенденциозность позиций? Думаю, ответ лежит на поверхности: за последние два десятка лет у нас возросло поколение молодых людей, которые мыслят сугубо рационалистически, а для того, чтобы четко добиваться поставленных целей, необходимо избавиться от душевных и духовных обязательств. Смотреть исключительно в избранном направлении и двигаться к решению поставленной задачи, невзирая на эмоции и переживания. У немцев есть выражение: «Die Trдgheit des Herzens», — которое можно перевести, как «леность сердца». К сожалению, это явление мы тут как раз и наблюдаем.
Некогда в «Парадоксах органической критики» Аполлон Григорьев разграничивал два типа мышления: мысль «головная» и мысль «сердешная», отдавая явное предпочтение второй — случаю, когда интеллектуальный продукт пропускается через призму непосредственного житейского и душевного опыта конкретной личности. Нынешние образовательные приоритеты и тенденции демонстрируют решительный отказ от принципов, предложенных выдающимся русским мыслителем.
Принцесса по имени Барби
Разговор о воспитании и образовании неразумно вести в отрыве от семейного фактора. Конечно, в наши дни нормальная, полноценная семья претерпевает кризисные явления, но тем не менее остается незаменимой общественной ячейкой, подготавливающей для человечества новых членов. Никакие иные структуры не могут ее заменить или извратить, как ни пытались этого добиться реформаторы общества от Томазо Кампанеллы до нынешних идеологов гей-движения. Иными словами, строгий спрос с отца и матери никто не отменял. И в этой связи наиболее опасной стороной современного домашнего воспитания представляется отношение родителей к дочкам. С сыновьями тоже не просто: наркомания, вредные привычки, влияние криминальной среды, но с этим все более-менее ясно. А вот в плане девочек запущены принципиально новые и не менее тревожные процессы. В том, что они рукотворные и именно запущены сознательно, сомневаться не приходится.
В 80-е годы, вместе с перестройкой, к нам пришел такой заграничный фрукт, как персонифицированная кукла. Сначала ее звали Синди, потом с социальной сцены ее выдавила Барби. И та и другая представляет собой смазливую, но безмозглую гламурную девушку, заостренно зацикленную на потреблении. Барби просто невозможно представить без ее многочисленных легкомысленных нарядов, вне роскошных, хотя и без особого вкуса обставленных апартаментов, без бесконечно меняющихся и по большей части бессмысленных и никчемных аксессуаров. Для производителей товаров, направленных на приукрашивание, упрощение и облегчение быта, необходимо было воспитать тип человеческой особи, преимущественно женского пола, которая будет непрерывно смотреть их рекламу и покупать, потреблять, примерять, надевать и выбрасывать на помойку, отправляясь в новый шопинг-тур. Этот план был успешно реализован. Огромные массы пригламуренных девушек-барби заселили телеэфир, наводнили страницы журналов мод и стильных каталогов. Тысячи длинноногих и изуродованных косметикой девчушек осаждают пороги модельных агентств, всевозможных кастингов и любой ценой готовы попасть на конкурс красоты.
Единственная вещь, которой я никогда не видел в гарнитуре кукольных красавиц, — это книжный шкаф или хотя бы книжная полка. Барби вполне хватает журнального столика, на который можно положить несколько глянцевых изданий. И все! Интеллектуальное развитие этих невестящихся особ соответствует их обрамлению. Участие таких юных дам в ток-шоу превращается в стыдобу или издевательское злорадство ведущего. Недавняя история с «миссис Россия» (сам титул-то чего стоит!) Юлией Жирковой наглядно продемонстрировала и довела до логического финала эту тенденцию. А ведь Пушкин предупреждал в свое время, что быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей... Можно, но для этого нужно приложить хоть какие-то усилия. Ксению Собчак, кстати, при всей разнузданности ее поведения, глупой, неинформированной, неработоспособной и лишенной практической хватки никак не назовешь. Нынешние красавицы рассчитывают быть кем-то, думая исключительно о соляриях, притираниях и нарядах.
Их вина несомненна. Но не менее виноваты и их слепо любящие своих «исключительных» и «эксклюзивных» дочерей мамаши. Барби для русской женщины — нечто слишком неместное. Ей бы что-нибудь поближе. И тут возникает отчетливо проглядывающий архетип: Принцесса! Кем же еще быть ее дочурке, как не принцессой. А что? Диане можно, а моя доня чем хуже? Вот ведь у Золушки (а заодно и у героини Джулии Робертс из фильма «Красотка») получилось! При этом начисто и бесповоротно забывается о том, что пришлось претерпеть и той, и другой — вымышленной! — девушке, прежде чем обрести свое счастье. Предпочитают не вспоминать и о том, как оборвалась жизнь английской разведенки.
«Итак, моя дочь — принцесса, и баста!» — решает сегодня чуть ли не каждая вторая молодая мать, сама недополучившая принцессиных благ и поклонений. И начинает ее разодевать соответствующим образом, внушая малой, что та — единственная и неповторимая, задачей которой является непрерывное накрашивание и пудрение носика в ожидании принца на белом коне. Это внушение, как правило, имеет успех, и из потенциально нормальной и неиспорченной девочки вырастает самоуверенная, не приученная к работе над собой, не готовая переносить испытания, самовлюбленная белоручка — прототип андерсеновской изнеженной принцессы на горошине. При нынешнем дефиците принцев и белых коней такое воспитание неизбежно приводит к массовым жизненным трагедиям, ломке судеб, полному разочарованию, душевной опустошенности, а порой и тяге к суициду.
Почему-то ни одна из матерей не удосуживается объяснить своей ненаглядной доченьке, что статус принцессы включает в себя не одни поклонения и подношения. Быть «принцессой» — огромная ответственность, тяжелые обязанности и страшные ограничения. Она не может запросто отправиться в ночной клуб, выпить лишнего, взять на людях сигарету, да и просто ковырнуть в носу или почесать там, где зачесалось. Принцесса — рабыня ритуалов и протоколов. Не объяснять этого девочке, возомнившей себя коронованной особой, — значит обрекать на неспособность держать удар, растить девушку, не умеющую терпеть, потакать и уступать, не приемлющую дипломатии и компромиссов. Может быть, лет триста назад, в условиях абсолютной монархии, принцессы могли позволить себе нечто подобное. Ныне время ограничений и регламента.
Ну и уж, наконец, если нам выпала судьба родиться и жить в России, нелишне вспомнить, что ни королей, а следовательно, и принцесс у нас отродясь не бывало. И если вы искренне желаете своему ребенку счастливой и безоблачной жизни, логичнее уж прочить своих дочерей в царевны: это все-таки поближе к родной почве. Да и тут нелишне было бы напомнить о страшной гибели четырех последних русских — ангелоподобных! — царевен. Пусть девочки задумаются о вероятной роли и миссии питомцев августейших династий.
Религия и школа
Нет смысла объяснять, что достижение чаемых результатов в воспитательной и образовательной сфере возможно лишь при условии возрождения и восстановления традиционных духовных и нравственных канонов. Одним из главных, стержневых направлений в современной системе формирования личности является отношение к вере.
Конечно, мы граждане светского государства, в котором многие десятилетия официальной общественной и идеологической доктриной был атеизм. И сегодня среди наших соотечественников немало тех, кто не верит ни в Бога, ни в черта. Что ж, они имеют на это конституционное право.
Но когда в пасхальную ночь мы видим в храмах первых лиц государства, а возглавляющие мусульманские республики начальники участвуют в праздновании ураза-байрама, то стоит задуматься: а правильно ли мы поступаем, закрывая двери школ и университетов перед священнослужителями и препятствуем изучению истории религиозной культуры? Не справедливее ли официально дать слово проповеднику, который не будет учить дурному, нежели, отторгая благую весть, толкать взыскующих высшей истины ребятишек в паутину тоталитарных сект и фанатично настроенных движений?
Молодой человек в 14–17 лет уже несет уголовную ответственность, может устроиться на работу, во многих случаях делать моральный выбор. По статистике, некоторые в этом нежном возрасте уже становятся родителями. То есть мы готовы признать их право разбираться со своей совестью. Так неужели юноша или девушка в старших классах не способны решить для себя вопрос веры? И деликатно поданная, дозированная информация об особенностях и обрядах того или иного исповедания поможет определиться с конфессией или остаться безбожником. Информированный человек всегда находится в более благоприятных условиях, чем темный. Конечно, многие из богословских знаний можно найти и в Интернете. Но и в данном случае дистанционное образование будет на порядок менее эффективным (см. выше).
От себя могу лишь добавить, что из Дивеева монастыря я вернулся совершенно иным человеком, хотя поначалу сомневался, ехать ли: погода стояла дрянная, автобус тряский, путь неблизкий. Но поехал. И вот на подъезде к святым местам вдруг за окном просветлело, пасмурный небесный плат расступился, образуя лазурное озеро. И стало легко на душе, и захотелось думать о будущем, строить новые планы.
Многие вопросы, на которые я не мог себе ответить или же испытывал идейные шатания, разрешились и развеялись. Конечно, дорога к вере у каждого молодого человека своя, но школа и институт не должны исполнять на этом пути роль шлагбаума.
Так что же нам делать?
Стороннему наблюдателю может показаться, что нынешняя эмоциональная полемика вокруг проблем образования способствует консолидации общественных сил. На первый взгляд, это действительно так: против позиции и новаций федерального Министерства по науке и образованию и службы Рособрнадзора давно выступают патриотические и центристские издания, с обращением к президенту об отставке министра Д.Ливанова обратились сразу три думские фракции, на ту же тему выступают такие разные люди, как заслуженный учитель России Евгений Ямбург (ряд публикаций в «МК») и сочувствующий партии «РПР-Парнас» вузовский преподаватель Александр Шануренко («Вестник народной свободы», СПб).
Но на самом деле это единодушие весьма относительно. Цели, которые преследуют различные интеллектуальные и общественные силы, разнородны, разобщены и разнонаправлены. Заслуженный педагог Ямбург мечется из стороны в сторону: то говорит о «навязчивой идее» реформирования нашей педагогики, то стеной встает на защиту Ливанова, именуя его «министром отпущения». Парнасцы добиваются известно чего — раздувания своей значимости. Многие думские деятели давно скомпрометировали себя собственным «флюгерским» поведением. Более того, многие искренне недовольные ситуацией в образовании чуть ли не панацеей считают отставку министра (сделать это нетрудно и даже необходимо, пока он не наломал бóльших дров), тогда как болезнь сегодня забралась гораздо глубже. Без серьезных тектонических сдвигов, механизм которых может завести только самая высшая государственная власть, положения не поправить. А наше дело — в меру своих агитационных и пропагандистских возможностей — привлекать внимание сильных мира сего к давно назревшим проблемам. Если этих усилий не предпринимать, то вопрос о том, кого же может победить российский учитель в противостоянии систем и регионов, может стать риторическим.