Земляки
Тимур Бисембаевич Ермашев родился в 1985 году. Окончил Павлодарский государственный университет им. С.Торайгырова.
Работает корреспондентом в национальном филиале МТРК «МИР».
Впервые попробовал писать в студенческие годы. Всерьез задумался о творчестве сравнительно недавно. Автор двух повестей: «Сказание о городе Энтэль» и «Воскрешающий легенды».
Сыновья одной степи
Густой едкий дым, источаемый папиросой, которую зажал между пальцев комиссар, окутал большую часть полутемного и сырого кабинета. Мыржакыпа привели сюда, когда за окном еще можно было разглядеть прячущееся за соседнее здание тусклое солнце. С его уходом атмосфера в самом логове кзыл-ординского штаба НКВД сделалась совсем невыносимой. И тем не менее нужно было держать себя в руках и не поддаваться слабости. Такое решение Мыржакып принял еще в день ареста.
Комиссар смотрел в упор.
— Имя, фамилия, дата рождения, — твердым, привыкшим командовать голосом произнес комиссар, затушив окурок.
Арестант не торопился с ответом.
— Ты что, оглох?
— На эти вопросы я уже отвечал.
— Послушай, гнида националистическая! Ты будешь отвечать тогда, когда я тебе прикажу, и столько, сколько мне потребуется для того, чтобы вывести тебя на чистую воду. Имя, фамилия, дата рождения. Говори, сука!
— Мир Якуб Дулатов. 25 ноября 1885 года.
— Какое отношение имеешь к партии «Алаш»?
— Являлся членом партии до 1920 года и членом правительства «Алаш-Орда».
— Как относишься к советской власти?
— Никак не отношусь. Партия большевиков не имеет легитимной власти.
— Вот как? Так, значит, ты за старые порядки? Ты, значит, хочешь, чтобы киргизы снова на баев батраками работали?
— Господин комиссар...
— Господ твоих мы взашей прогнали. Хочешь к ним присоединиться? Я тебе устрою. Я ведь таких ублюдков, как ты, насквозь вижу. Что, хотели здесь свои порядки установить? Кондратьев!
Через пару секунд во рту Мыржакыпа засолонело. Мозг потихоньку приходил в себя после удара в челюсть. Комиссар встал со стула и взял с покрытого зеленым сукном стола лист бумаги, исписанный неровным, размашистым почерком:
— Это показания Амангеды Гарифуллаева. Он утверждает, что вы, гражданин Дулатов, высказывались против советской власти и заявляли о необходимости недопущения ее распространения на территории киргизских областей. Это так?
Человека, который написал донос, Мыржакып не знал, да это и не имело принципиального значения. Дулатов и не думал отпираться.
— Да, — коротко ответил он.
— Хорошо, — успокоился комиссар и снова сел. — Вот тебе лист бумаги. Пиши.
— Что писать?
— Все. В подробностях. Кто еще состоял в вашей вражеской ячейке. Кто что говорил, кто что делал.
— Обо всем этом я уже писал, и, если вы помните, в 22-м я был амнистирован. Чего же вы теперь хотите?
— Я хочу, чтобы ты облегчил свою участь, а мне — работу. Чем быстрее ты все это напишешь, тем быстрее я пойду домой, а ты — в камеру, националист чертов!
— Мы хотим, чтобы наше отечество принадлежало нам, — тихо прошептал Мыржакып и потянулся к забрызганной чернильнице.
* * *
Бауржан все сделал, как ему советовали: первым протолкнулся через плотную стену студентов у входа в лекционный зал, первым взял билет. Отвечать тоже вышел первым. Вопросов в билете, как и оговаривалось, было три. На первые два он с горем пополам смог ответить. С третьим — «Жертвы сталинских репрессий в Казахстане» — приключилась беда. Этот отрезок курса по истории Казахстана был для второкурсника самым трудным. Еще бы! Нужно запомнить столько дат и имен, что просто голова идет кругом. Бауржан заучивать не стал. Понадеялся на то, что повезет и эта тема ему не достанется. Не повезло.
Бахтияр Сматаевич ответами своего студента не был доволен, хотя большего от вечно пропускающего занятия Тайжанова не ждал. В то время как Бауржан, запинаясь, мямлил что-то себе под нос, экзаменатор напряженно сводил скулы и заполнял какой-то бланк. Но вот студент умолк, а последний вопрос остался нераскрытым. Бахтияр Сматаевич поднял с переносицы очки в тонкой оправе и посмотрел на студента. Тот, напротив, опустил глаза, перебирая в голове варианты развития событий.
— Почему молчим? Вы закончили? — спросил экзаменатор.
— Да, — коротко подтвердил Бауржан.
— То есть ответа на третий вопрос вы не знаете?
— Мммм... — замялся Бауржан, но придумать ничего не смог.
— Хорошо, просто назовите мне имена представителей казахской интеллигенции того времени и можете считать, что экзамен вы сдали. Вы ведь, как я вижу, не отличник, значит, тройки вам будет вполне достаточно.
Задача упростилась, но легче от этого Бауржану не стало.
— Ну... Неужели совсем никого не знаете?
— Я это... я забыл, — быстро соврал первое, что пришло в голову, студент. — Извините меня, Бахтияр Сматаевич. Я, наверное, перенервничал. Не могу вспомнить. А может, вы поставите мне сразу тройку, и я не буду у вас время отнимать, за дверьми столько желающих. Они же...
— Как вы думаете, зачем мы изучаем историю?
— Ну, чтобы знать, — смутился парень.
— Знать о чем?
— Историю. — Бауржан понимал, что сказал глупость, но хуже, по всей вероятности, уже не могло быть. Он только на всякий случай поправился: — Об истории.
— Мы учим историю, дорогой мой, чтобы ценить то, что имеем сейчас. Но вам, как я вижу, этого не нужно. Очень жаль. Что ж, в субботу утром я буду на кафедре. Если хотите закрыть сессию — приходите. Можете подготовиться только по этому вопросу. Ответите — поставлю «уд.». Следующий.
«Вот упертый попался, — мысленно ругал профессора плетущийся к своему «кабану», припаркованному на стоянке рядом с универом, Бауржан. — Чтобы ценить то, что имеем, говоришь. Да никому твоя история не нужна. Какой смысл знать то, чего уже нет? Ну ладно, я ведь как лучше хотел. Думал самостоятельно экзамен сдать, а ты вот, значит, как. Неохота, конечно, дяде Каирбеку звонить, но, по ходу, без этого не обойтись уже».
Дядя Каирбек взял трубку не сразу. Лишь после шестого или седьмого гудка в динамике айфона послышался вечно недовольный голос одной из ключевых фигур в городской администрации.
— Да, Ботик, что у тебя? Только быстрее говори — у меня совещание.
Уже на следующий день Бауржан стоял на пороге деканата, держа в руках раскрытую зачетку. Напротив названия курса «История Казахстана» красовалась аккуратно выведенная рукой самого завкафедры истории и права четверка. Студент еще немного полюбовался ею и с облегчением сдал лаборанту. Сессия была сдана.
Метель
Есть во мне одна странность, из-за которой многие считают, что я сумасшедший. Я очень люблю зиму. Вернее, любил. Потому что зимой бывают метели. Не просто снег с ветром. А настоящие метели. Как в моей родной Сибири. В такую погоду я обычно одевался потеплее, укутывался в махровый шарф и выходил на улицу. Все нормальные люди стремятся поскорее попасть домой, а я наоборот. Вот идешь по заснеженному тротуару, а навстречу — тысячи снежных колючек. Ветер такой, что перехватывает дыхание. Не могу объяснить, но именно в такие моменты у меня поднимается настроение. И кажется, что сама природа веселится вместе со мной. Все вокруг идут съежившись, ругают зиму, ветер, а меня это еще больше забавляет.
Беда в том, что этого развлечения я давно лишился. Вернее, сам себя лишил. С тех пор, как переехал в Казахстан. На его севере, говорят, случаются зимы не хуже наших, но я живу на юге. Зимы здесь мерзкие. Снег выпадает редко, а если и выпадает, то сразу же тает, превращаясь в жидкую грязную кашицу под ногами. А еще постоянная сырость и практически полное отсутствие ветра. Именно зимой у меня возникает непреодолимое желание хоть на денек вернуться в родной Новосибирск. Я с тоской вспоминаю детство, родительский дом. Просторный, кирпичный, с большим палисадом и старым кленом, стоявшим прямо перед окном моей спальни. Уже нет ни дома, ни палисада, ни клена. На их месте стоит уродливая серая коробка с окнами, напоминающими дыры. Я бы, может, давно вернулся, но характер у меня такой, что с насиженного места меня уже не сдвинуть. Прирос я к здешней земле, как тот клен, что каждый день шелестел за моим окном.
К тому же у меня имеется еще одна особенность, из-за которой я боюсь возвращаться. Очень уж я невезучий. Особенно если это касается денег. Порой мне кажется, что у них на меня аллергия. Попадая ко мне, они сразу же стараются поскорее сбежать, а оказавшись в чужом, более уютном кошельке, отговаривают его обитателей от встречи со мной. В чем я убедился еще в молодости. Во времена дикого бизнеса мы с другом решили заняться коммерцией. Открыли ларек, накупили сигарет, жвачек и прочей дряни и стали мысленно подсчитывать барыши. Как говорится, подсчитали — прослезились. Ничего хорошего из нашей затеи не вышло. Не смогли распродать даже первую партию товара. Кое-как рассчитавшись с кредиторами, мы распрощались со своей мечтой и разошлись. Казалось бы, что тут такого? Не получилось — со всеми бывает. Однако, как только я отошел от дел, другу моему предложили заняться продажей алкоголя. Он согласился. Дела пошли в гору. Сейчас он — один из самых богатых людей Новосибирска. Водочный король Сибири. А я ушел в армию. Служить отправили в Казахстан. После демобилизации решил остаться в родной части прапором. Потом перевели в Алма-Ату. Получил квартиру. Женился. Дочка родилась. Живи и радуйся. Да я в принципе и радуюсь. Только с наступлением холодов у меня начинается хандра. Особенно тоскливо бывает на Новый год. У нас-то он какой был? Пронзительный скрип из-под подошв, густой пар изо рта. Щеки словно иголками покалывает. Поземка о твои ноги, словно волна, разбивается. И конечно, метель. А здесь? Иной раз за новогодней елкой под проливным дождем шлепаешь.
Вот и сегодня. На календаре уже 27 декабря, а у нас с самого утра мелкие капли по подоконнику барабанят. И как в такую погоду на улицу выходить прикажете? А идти все-таки придется. В бухгалтерии обещали деньги на карточку перевести. Хотя нашим счетоводам доверять особо не стоит. Могут только после праздников дать. Порой мне кажется, что наш главбух — Роза Толегеновна — вообще в деньгах не нуждается. Иной раз зайдешь к ней в кабинет: когда, мол, Толегеновна, денег ждать? А она такую мину скорчит, словно ты побираться пришел. Будто ей вместе со всеми зарплата не полагается, а работает она так, ради удовольствия. Ну и черт с ней. Пусть наслаждается жизнью. Мне лишь бы свои кровные получить.
* * *
Принтер в банкомате протяжно заскрежетал. Ну, давай, родной, не жалей циферок. Наконец долгожданный чек лениво вынырнул. «Остаток на счете — 24,00 тенге». Вот проклятье! Значит, все-таки не перевели, и, скорее всего, в этом году уже не переведут. Начинаю панически перебирать в уме сослуживцев, у кого можно занять до получки. Так... У Касымова со второй роты ситуация, скорее всего, аналогичная. Досымханов — замполит наш — не даст. Вернее, он бы, может, и дал, но такие вопросы в их семье решает жена — та еще скупердяйка; это он в части командир, а дома — самый что ни на есть подкаблучник. Есть еще Смагулов, но я ему уже должен. Ситуация — полный швах.
Я шел по мокрому асфальту, постепенно прибавляя шаг. Дождь усиливался. Перескакивая через огромную лужу, я чуть не сбил с ног идущего навстречу деда. Обладатель некогда статной фигуры, еще не утративший былой привлекательности, согнулся под тяжестью двух огромных матерчатых сумок, доверху набитых картошкой. И зачем ему под новый год столько картошки понадобилось? Пожалуй, надо помочь старику. А то смотреть жалко.
— Отец, давай я тебе помогу.
На лице аксакала появилось удивленное, слегка недоверчивое выражение. Помедлив секунду, он все же вручил мне свои баулы. Теперь согнулся я. Путь оказался неблизким. Старик шел впереди, указывая мне дорогу. Я плелся сзади. Через полчаса мы подошли к неприметному четырехэтажному дому, затерявшемуся во дворах среди высоток.
— Спасибо, сынок. — Дед впервые нарушил молчание. — Пойдем, я тебя чаем напою, а то ведь промок весь.
Я хотел отказаться, но пенсионер уже протолкнул меня в подъезд, давая понять, что просто так не отпустит.
* * *
Мы сидели в маленькой кухоньке, не менявшей свой облик с 70-х годов прошлого века. Старик подливал дымящийся кипяток из никелированного пузатого чайника в чашки от сервизного набора. Скорее всего, посуда покинула допотопный сервант по случаю визита гостя. Меня то бишь. На столе уже дожидались своего часа малиновое варенье, сушки и хрустящий свежий батон.
Я чувствовал себя как-то неловко. Надо было с чего-то начинать разговор.
— А вы здесь один живете? — решился я наконец.
— Один. Жену уже лет десять как похоронил. Дочка давно в Германии живет. Еще сын был, но он в 80-м под Кандагаром на мине подорвался.
— А друзья, родственники навещают?
— Родственников у меня здесь нет. Сестра с племянниками и внуками на Украине.
— Так вы не местный? — оживился я: может, земляк?
— Как же не местный? Местный. Самый что ни на есть. Как в 55-м сюда на целину приехал, так и стал местным. Сначала под Целиноградом жил, потом в Алма-Ату переехал. Кстати, меня Геннадием Александровичем зовут. — С этими словами он перехватил чайник в левую руку, а правую протянул мне.
— А меня — Андрей. — Я пожал морщинистую ладонь, усыпанную с тыльной стороны старческими веснушками.
Дальше беседа пошла легко. Геннадий Александрович оказался очень интересным человеком. Или это мне так показалось. Вообще, я люблю слушать стариков. Им всегда есть о чем рассказать. Правда, мне не очень по душе принятые среди них причитания из разряда «вот в наше время...». Однако этот дед был совершенно другим. Он ни разу не отозвался плохо о власти, не пожаловался на маленькую пенсию. Даже молодежь не ругал. Зато все время травил разные байки из своей жизни. Например, о том, как однажды они с другом поехали встречать Новый год в соседнюю деревню и попали в буран. В итоге праздник застал их в салоне «москвича». Грелись прихваченным с собой шампанским. Казалось бы, ничего смешного нет. Люди чуть не погибли. Но из уст старика рассказ звучал весьма забавно.
Не знаю, сколько прошло времени, но я вдруг заметил, что за окном уже темно. Дома, наверное, заждались.
Когда я стоял на пороге, старик ушел в комнату, велев дождаться, а когда вернулся, протянул мне бумажный сверток.
— Подарок тебе на Новый год, — торжественно объявил он. — только пообещай, что не откроешь его до 31-го числа.
Я согласился и, поблагодарив старика, сунул сверток в карман.
Денег в тот день я не нашел. Жена, конечно, расстроилась, но вида не подала. Следующие три дня тоже не дали никаких результатов. Утром 31-го я сгреб в кучу завалявшиеся в карманах смятые купюры и несколько монет. Этого должно хватить на бутылку самого дешевого шампанского и плитку шоколада для дочки. Жена пообещала создать подобие праздничного стола из остатков продуктов, а я засобирался в магазин. Надевая куртку, я вдруг ощутил в кармане что-то увесистое и объемное. С удивлением извлек наружу бумажный пакет. Тот самый, что подарил мне Геннадий Александрович. Я ведь не надевал эту куртку с того дня, потому и забыл о подарке. Выходит, обещание — не открывать сверток раньше времени — я сдержал. Интересно, что там внутри. Я попытался развернуть обертку, но она была плотно заклеена скотчем. Тогда я разорвал бумагу. На пол посыпались стодолларовые банкноты. В этот момент из кухни вышла жена. Увидев рассыпанные по всей прихожей деньги, она замерла и наконец выдавила:
— Андрюша, что это?
— Это... это... — Я так ничего и не ответил, потому что за каких-то десять секунд в моей голове пронеслась сотня мыслей. — Я скоро приду. — Собрав трясущимися руками деньги, я, не произнеся больше ни слова, выскочил из дома.
Не знаю почему — может быть, от волнения, но я шел очень быстро. Можно сказать, бежал по известному маршруту.
Видимо, не врут те, кто говорит, что на левом плече у человека сидит черт, а на правом ангел. Рогатый даже не шептал, он орал мне в левое ухо: «Что ты делаешь?! Ты что, идиот? Ты же не собираешься возвращать этому старику деньги? Подумай сам, ему жить осталось всего ничего. Тем более он тебе сам отдал сверток. Значит, баксы твои». Однако с левой стороны я так же отчетливо слышал совсем другое: «Андрей, так делать нельзя. А вдруг он дал тебе не то, что хотел? Не отбирай последнее у старика».
Не знаю почему, но в сторону обменного пункта я не свернул. Признаюсь, пересилить себя было очень сложно, но я прошел мимо. Вскоре показалась знакомая четырехэтажка.
Дверь открылась не сразу. Лишь спустя минуту, в течение которой я выслушал очередную порцию нотаций от обитателя левого плеча, до моего уха донеслось неторопливое старческое шарканье.
— А, Андрюша! Решил старика с Новым годом поздравить? Молодец. Ну, проходи, чего на пороге стоять?
— Геннадий Александрович... — Я так волновался, что забыл поздороваться. — Я это... В общем, вот. — Я вынул из кармана сверток. Через разрыв в бумаге на меня смотрел довольный Франклин. Мне даже показалось, что он улыбнулся. На прощание.
На лице старика читалось недоумение.
— Зачем ты принес мне это, Андрей?
— Ген-Геннадий Александрович, — я даже заикаться начал, — вы, наверное, ошиблись. Я должен вам это вернуть, возьмите.
«Дурак, — услышал я слева. — Сейчас он бабки заберет, а ты так и останешься с голой задницей...»
Взгляд аксакала из недоумевающего сделался строгим.
— Сынок, я хоть и старый, а остатки ума еще сохранил. — Хорошо, что старик прервал голос черта, звучащий в моей голове, иначе бы я сейчас точно не сдержался — сунул бы сверток в карман и понесся бы галопом вниз по лестнице. — Ты меня обидеть хочешь? Убери это с глаз моих.
Я не знал, что ответить. Так и застыл, как дурак, с протянутым в руке свертком.
— Впервые вижу такого человека. Тебе деньги не нужны, что ли? — он выждал паузу, затем продолжил мягче: — Возьми, сынок. Здесь много. Сорок тысяч. От дочки осталось. Она же, когда уезжала, квартиру продала, а деньги мне оставила. Мне-то они все равно не нужны. Помирать скоро. Я уже и место на кладбище купил. Возле жены. А тебе еще жить да жить. Возьми, Андрюша, уважь старика. Понравился ты мне. На Кольку моего, покойного, похож больно.
* * *
Назад я шел не торопясь. Оба моих советчика молчали. Я не мог поверить, что такое могло произойти. До этого дня считал себя самым невезучим человеком на земле. И тут на тебе! Целое состояние на голову свалилось. Охваченный такими мыслями, я не сразу заметил, что иду совсем не туда, куда надо. Вместо привычных панельных домов меня окружали низенькие землянки. А еще я вдруг понял, что мое настроение улучшилось не только из-за денег. Я жадно пытался хватать воздух губами. Поднялся довольно сильный ветер. Вскоре в воздухе появились маленькие снежинки. Подхватываемые потоком ветра, они летели прямо на меня, залепляя глаза. Их становилось все больше и больше. Начиналась самая настоящая метель, какой в Алма-Ате я не видел ни разу.
Сказать, что в этот момент у меня был странный вид, — значит ничего не сказать. Люди в проезжавших мимо машинах смотрели сочувствующе-снисходительно. А как еще смотреть на сумасшедшего, в лицо которому бьет сильный ветер со снегом, а он даже лица не отворачивает, да еще и улыбается?
Мне было все равно, я был по-настоящему счастлив. Пожалуй, это самый необычный Новый год в моей жизни.