Яблочный спас

Свежестью пахнет,
                          домашним вареньем.
Яблоко ахнет на землю,
                                 и пеньем
Гулким откликнется тотчас земля.
Шелест деревьев,
Жужжанье шмеля…
Дети в саду мастерят оригами.
Озеро сладких плодов под ногами.
Солнечный день,
                        как крылатый Пегас —
Яблочный Спас!

* * *
Ну что ж, любить издалека —
Морока, не морока,
Блаженство,
                  жгучая тоска...
Не объяснить до срока,
Поскольку это в первый раз
Со мною приключилось.
Любовь, как видишь, родилась
И в строки просочилась.
Она прекрасна, как трава,
Как листьев сонный лепет.
Она жива, жива…
                         Жива.
Она растет и крепнет.
Ну, хорошо.
Мне все равно —
Пусть делает что хочет.
Пусть ждет письма,
                           глядит в окно,
Стихи свои лопочет…
Но ей наскучит эта вязь.
Придет пора — я знаю.
Она поскольку родилась,
То вырастет большая.
И строго спросит:
                          — Где же вы?
Вы, кто меня родили?!
Пусть я из сказки,
                          из травы,
Из ваших снов, из пыли…
Но сколько можно мне кружить,
Своим сиротством мучась,
И как мне — жить или не жить?
Решайте мою участь.

* * *
Что-то тесно сердцу в клетке,
Словно птице взаперти.
Отомкнуть бы прутья-ветки
И сказать:
               — Лети, лети!..
Над морями, над бурьянами
Да над лесной парчой,
Над Иванами да Марьями
Да к Богу на плечо.

За то, что был первым

В день открытия памятника Григорию Бу­латову, герою-земляку, который одним из первых (а возможно, и самый пер­вый) водрузил Знамя Победы над рейхстагом в 1945 году

Григорий Булатов, Григорий Булатов…
Он был как мозоль, как ожог, как заплата.
Его, без сомненья, в «шестую палату» —
В психушку, в тюрьму,
                                чтоб не пил и не плакал.

За что?
          Да за то, что мальчишкой крылатым
Взлетел он тогда на рейхстаг, в 45-м.
И Знамя Победы (не дрогнули нервы!)
Навеки воздвигнул.
                           За то, что был первым!

А первых у нас никогда не любили.
Их судьбы ломали,
                          их семьи гнобили.
Начальство, шагая вдоль серого строя,
Послушных
                своих назначало в герои.

А он, знаменосец,
                         стал лишним, преградой,
Шпаной, уголовником,
                                Гришкой-рейхстагом.

…Но век за спиною —
                                как тьма за стеною.
Вернулся Григорий однажды весною.

В граните вернулся мальчишка крылатый,
Который взлетел над рейхстагом когда-то.

И шли к нему люди
                             все снова и снова.
И был этот день —
                           Воскресенье Христово.

Варламу Шаламову

Не стихи текут,
                      но слезы
В дневниковую тетрадь.
…Летний вечер тих и розов,
Только память тянет вспять,
Где колымские морозы
Жгут сквозь ватник…
                              И опять
Не стихи текут,
                      но слезы
В дневниковую тетрадь.


Потом

Все самое ужасное потом произойдет…
Пока еще мы классные — семидесятый год!
В березовой обители есть майские жуки.
Пока еще родители от смерти далеки.

Еще любовь, как музыка,
Жива, щедра, вольна…
И позади с разлуками
Безумная война!

Мы смелые, мы умные.
И нет на свете бед!
Мы солнечные, лунные,
Нам девятнадцать лет!

Мы юные, отважные,
И вся страна наш дом!
…Все жуткое, все страшное
Произойдет потом.

* * *
Какими мы были!
Какими мы стали...
Мы стали из глины.
А были из стали.

Ну, что же, из глины —
Не так это плохо.
Кувшин обожженный...
Такая эпоха.

Но вот наши дети
Кричат повсеместно:
— Вы были из глины,
А стали из теста!

Ну, что же, из теста —
Не так это плохо.
Буханка, лепешка...
Такая эпоха.

Вдруг кто-то из внуков
Без пьяного пира
Одною буханкой
Накормит полмира?..

* * *
И что впереди — неизвестно.
Как пусто, как странно вокруг.
Пора бы (и время, и место)
С тобою проститься, мой друг.

С тобою, как с собственной жизнью…
Такой нас окутал кошмар.
Как будто над нашей Отчизной
Навис кровопийца-комар.

Зловещим рубиновым светом
Он люто над нами горит.
Сейчас своим мерзким фальцетом
Лишь он на земле говорит.

Как долго он будет, как долго
Малиновым брюхом трясти.
От самого Дона до Волги
Зудеть, набухать и расти?!

Покуда, как видно, не лопнет
Его кровожадный живот
И выпитой кровью народной
Однажды весь свет не зальет.

* * *
Можно сделаться поэтом.
Ямб освоить и хорей.
Все угадывать приметы
Перелесков, гор, морей…

Можно-можно.
                     Так и этак.
А потом — наоборот.
Если слог красив и меток,
Ждут раскрутка и пирог.

Можно.
          Только тайной дверцы
Не открыть!
                 Не быть в раю!
Слишком ровно бьется сердце.
Слишком ровно, говорю…

Кухонные окна

Кухонные окна, бедняги вспотели
От постоянной варки-жарки, стирки и слез.
И нам, живущим здесь,
                                 хочется встать с постели
Иногда
          и уйти отсюда всерьез.
Мы,
      как кухонные окна, почти на грани,
Я, моя мама, сестра моя и мой сын.
Мы мечтаем о доме —
                               о радостном, пусть и дальнем…
Кто-нибудь когда-нибудь
                                   вырвется отсюда. Хотя бы один!
Мы-то трое устали серьезно.
К тому же мама болеет.
                                 Болеет не первый год.
А сын — он покрепче.
                               Он почти уже взрослый.
И я все время говорю ему, дорогому:
                                                    — Вперед! —
Говорю, что здесь оставаться не надо.
В этой страшной, нищей
                                   квартире-стране-тюрьме.
И что нужно вырваться из этого ада.
Наяву вырваться,
                        а не во сне.
Туда, туда,
              где светлые окна, красивые ставни…
Где тепло и спокойно,
Где свобода и свет…
Но он жалеет нас,
                         и он нас не оставит,
И он качает в ответ головою:
                                         — Нет.

* * *
Вот и все.
              Отшумят листопады,
И от страха сожмется душа.
Станет зябко от мглистой прохлады,
От разлуки,
                звенящей в ушах.
Только мальчик
                       по лужам суровым
Будет шлепать
                    назло холодам —
То ли ждать сокровенного слова,
То ли слово придумывать сам.