В редакции журнала «Москва» состоялась встреча литературного клуба СОТЫ, посвященная вопросам русской литературы и философии. Ведущая клуба, Анастасия Чернова, заметила, что уже сложилась определенная традиция: в начале лета размышлять о философии, настраиваться на летне-созерцательный лад. Так, девять лет назад, таким же июньским вечером, мы обсуждали «Русские ночи» Одоевского. Теперь, в этом году, в творческом вечере принял участие Владимир Владимирович Варава, доктор философских наук, заведующий кафедрой философии Московского государственного института культуры, философ и писатель. Он поделился своими размышлениями о взаимосвязях русской литературы и философии.

Как случился переход на новый язык

Сама тема является традиционной и, одновременно, провокационной, взрывоопасной. Если посмотреть на отражение этой темы в трудах, то можно увидеть борьбу мнений. Одни считают, русская философия — это литература, другие — категорически не соглашаются.

Веневитинов, Одоевский, Достоевский, Гоголь, Толстой, Бунин, Чехов, Платонов — авторы, произведения которых представлены в форме мысли. Для того, чтобы понять весь масштаб нового подхода, необходимо представлять общую линию развития философской мысли.

ХIХ век — это время коренного слома европейской и русской культуры. Это время открытия человека. До этого же были труды Гегеля — пик рационализма, претензия логически понять всю историческую действительность, Божье бытие (автор же религиозный человек, протестант!). По Гегелю Бога познать можно, но рационально. И историю познать можно. После этого наступает крах европейской университетской философии. Появляются такие авторы как Шопенгауэр — гениальный писатель и мыслитель, который значительно потеснил и Гегеля, и Канта, и Шеллинга, и всю рациональную европейскую философию. Да, конечно, в трудах Гегеля тоже есть своя прелесть — для тех, кто любит такой слог и тип мысли. Особенно «Феноменология духа» — это песня. Но возьмите Шопенгауэра, который говорит о высоких вещах, но языком, понятным всем. Или Ницше. Этот философ, еще более убрать литературоцентричный, сломил хребет европейской рациональной культуре. Поэзия и философия у него едины, и все его тексты, как музыкальное произведение.

Датский философ Кьеркегор, он больше теолог, но тоже понятен читателям. Ганс Гадамер, немецкий философ, один из корифеев европейской философии ХХ века наряду с Хайдеггером, Ясперсом, Ортегой-и-Гассетом, Хейзингой, делает запретный для академического философа ход. Он показывает тождество между поэзией и философией. Для западной рационалистической традиции это вообще скандал. У них сильно развита жанровая дифференциация, которая идет еще от Аристотеля. Гадамер же сказал, что мы как философы озабочены таинством языка. Предмет исследования философа — литературный текст. И это не литературоведение! А что он говорит дальше? О том, что в первой трети ХIХ века западная академическая философия пришла в упадок, она перестала быть интересной. Ее вытеснили, замечает Гадамер, с одной стороны, такие философы-писатели как Кьеркегор и Ницше, с другой — французские романисты Золя, Бальзак, Стендаль — авторы, которые поднимают социальную философию, но более всего — русские писатели Гоголь, Достоевский, Толстой. Именно они задали новый вектор. Если бы Гадамер знал писателей ХХ века, думаю, он обязательно бы продолжил именами Чехова, Платонова, Бунина, Набокова, Газданова, Андреева, Арцыбашева, Распутина…

Тем самым немецкий философ показывает, что академическая традиция сходит на нет, и функцию философии теперь выполняет литература.

Очень важно, что Достоевский и Ницше оказали огромное влияние на всю европейскую культуру. При этом Ницше сформировался под влиянием «Записок из подполья» Достоевского. Таким образом, ХIХ век — время перехода на новый язык, новую ментальность, и у истоков стоят Достоевский и Ницше.

Призрак за окном

Без Достоевского нет ни литературы, ни философии, ни кинематографа, включая Хичкока, которого называли «Достоевским в кино». Посмотрите, какое внутреннее напряжение разыгрывается перед домом, окном, дверью. Весь его хоррор состоит в напряжении, но в отсутствие призрака. Призрак — знак дурного хоррора. У Достоевского призрак никогда не появляется, но такое ощущение, что мир сейчас разорвется от ужаса. Мы погружаемся в сознание героя, который находится в этих домах, в этих углах и трущобах.

Шпенглер, один из выдающихся немецких философов, политологов, геополитиков, очень тонко понимал русскую культуру. В своем интеллектуальном бестселлере «Закат Европы» он показал ее разложение. И это пишет западный философ, представитель высокой немецкой интеллектуальной традиции!

А какая главная идея Достоевского?

Спасение Запада, погрязшего в грехах и тлении. И мы видим, что их волнует сегодня. Повестка их дня — это права меньшинств. Самое главное! Гендерная идентичность. Ребенок не знает, кто он: мальчик или девочка. Но это — заболевание! Как это назвать, если не измельчанием духа?

Западная мечта

Еще во второй половине ХIХ века Ницше говорил, что мелочность духа, идущая из Англии — грозит Европе духовной катастрофой. Мелочность духа. Никакая не проблема. Трансгуманизм. Или быть здоровыми. Хорошо, красиво жить…А умереть не хотите? Не, хотим жить. Царь Давид в Псалмах сказах: «дние лет наших в нихже седмьдесят лет, аще же в силах, осмьдесят лет, и множае их труд и болезнь». Людвиг Витгенштейн эту идею царя Давида продолжает. Он говорит: живи человек вечно, он бы все равно не понял смысла жизни. Если ты не понял смысла жизни здесь, вечность тебе не поможет.

Владимир Соловьев говорил, что бессмертие без преображения бессмысленно. Нельзя представить Шекспира, который бесконечно сочиняет свои драмы, Ньютона, который бесконечно открывает свои законы, или Александра Македонского, который бесконечно завоевывает и создает свою империю. Даже их невозможно представить. А возьмите какого-нибудь игрока, шулера или оперную певичку… Поэтому смерть — это благо. Она прерывает дурную, пагубную, греховную жизнь любого человека. Достоевский в подпольном человеке очень хорошо показывает темную сторону души. И Ницше это знает. Чем человек более приличен в светском измерении, тем он более низок в измерении моральном. Так Ницше проехал по всем благопристойным западным бюргерам, которые ритуально ходят в церковь. Поэтому Ницше и говорит: «Бог умер». Нужно правильно понимать эти слова, Ницше не был атеистом. Бог умер в душах людей, европейских бюргеров, предтеч общества потребления.

В чем главная особенность философов-писателей французского Просвещения, творцов секулярной культуры, атеистов и материалистов? У них мышление вульгарно. Вульгарно в том плане, что они примитивно смотрят на человека, считая религию и метафизику — невежеством. Они писали философские произведения, поверхностные по своей сути, которые публика принимала на ура — за счет эротического элемента. Это оказало влияние и на русскую культуру. Какой круг чтения был у отца Пушкина?

Библиотека Сергея Львовича Пушкина состояла из двух типов текстов: французских философов-вольнодумцев и французских эротических романов. И это — сплошь и рядом среди русского дворянства. Поэтому Веневитинову было сложно пробиваться сквозь эту толщу французской легкомысленной литературы. Европейская публика уже была приучена к такому поверхностному взгляду. И тут приходят немцы. А немцы — это принципиально иная ситуация. Они приносят тяжелую проблематику. Ницше, Шопенгауэр поднимают такие вопросы, которые называют проклятыми. Вопросы добра и зла, жизни и смерти, абсурда, веры и неверия, бытия Бога, страдания, мучения, смыслов… Это уже литература мистических глубин, которые французов совсем не трогают. Для французов мистических глубин не существует.

При этом, если взглянуть шире, философы-атеисты были только в период французского Просвещения. Такой казус, определенный эпизод истории. В основном, все философы — религиозны, метафизики. Начиная от древних греков Гераклита и Парменида, для которых Бог, Божественное бытие было непререкаемым. Они не признавали языческих богов, политеизм, поэтому в глазах своих современников были атеистами. Но в глазах христиан, особенно ранних, греческие философы считались христианами до Христа.

Для религии вера — это основной принцип богопознания. Для философа — не вера, но удивление перед чудом бытия. Странно не то, как мир существует. Как существует мир — это интересует науку, которая выявляет закономерности. Но есть тайна Бога. Мы не знаем, для чего Бог создал мир. Это страшно и потрясающе… Мы ничего не знаем.

Волшебные вещи Веневитинова

О вкладе Веневитинова. Он первый в статье «О состоянии просвещения в России» проговорил волшебные вещи. Россия найдет свое нравственное основание, свою самобытность — в философии. Философия — есть просвещение. А просвещение для него — это национальное самопознание. Это как раз то, что любомудры усвоили от немецкой философии и Шеллинга. Философский романтизм Шеллинга только дал толчок для мысли: корни философии — в национальной мистике, в национальной традиции. Русские философы-любомудры усвоили эту идею. Но они же не немецкую душу постигали, а русскую культуру, русскую традицию. Хотя задание получили от Шеллинга. Веневитинов нигде даже не говорит, что нужно изучать немецкую или, тем более, французскую традицию. Он берет сам принцип и прилагает к своей культуре. Пушкин создает национальный язык, а Веневитинов дает культуре национальное содержание. Так в ХIХ веке произошло рождение русского философского языка. Того языка, который стал конвертируем и в Европе, и в мире. Это как полет в космос! Гоголь, Достоевский, Толстой, Чехов и Платонов… Весь думающий мир бьется теперь над их проблемами. Они интересны не только как писатели, но и как мыслители, которые сказали новое слово о мире, Боге, человеке, природе. Интерес к русской литературе не кончается! Вспомните слова Рильке. «Все страны граничат друг с другом, и только Россия граничит с Богом» — и это сказал не славянофил, а немец!

Два направления развития русской философии

Затем русская философия развивается в двух направлениях. Западников мы не берем, там мало чего продуктивного. Первое направление — славянофилы, от Хомякова до Соловьева. Они развивают русскую религиозную традицию, которая выражена языком блестящей публицистики. Это литература в философии.

За последние тридцать лет в философию проникли западные клише, появилось дурное наукообразие. В традициях же русской философии — это, чтобы авторы были понятны любому образованному человеку без специального философского образования. Глубочайшая постановка проблемы при изумительной прозрачной форме изложения. Вот, чему нужно учиться современным литераторам и публицистам. Писать таким языком. Сейчас на смену идеологам пришли блогеры. А кто такие блогеры? Это полное отсутствие мысли.

Итак, славянофилы — традиция русской религиозной философии, блестящий стиль.

Но в то же время другая философская линия развивается. Линия, когда сама литература становится философией. И Веневитинов это показал. Это та литература, которая заряжена мощным философским началом. «Истинные поэты всех народов, всех веков были глубокими мыслителями, были философами и, так сказать, венцом просвещения» — сказал Веневитинов. Т.е. для него поэты — это философы, и философия — высшая поэзия.

Достоевский через пятнадцать лет повторил ту же мысль: «Поэт в порыве вдохновенья разгадывает Бога, следовательно, исполняет назначенье философии… Поэтический восторг есть восторг философии… Философия есть та же поэзия, только высший градус ее»

 «Разгадывает Бога» — ключевое слово философов

Достоевского волнуют проблемы бытия. Разгадал он тайну человека? Французские материалисты разгадали. На своем уровне они объяснили, что есть мужчина и женщина, что есть любовь — все описали биологически. При изучении Достоевского, тайна человека только еще больше углубляется. Вопросы не исчезают, а увеличиваются. Вот это и есть философия. Не расколдовывать мир, раскладывать его по категориям, но показать, что есть «тайна мира». Тайна — ключевое слово, и его украли у философов. Есть мистики, фантасты со «жгучими тайнами» — но это все профанация, псевдотайны. У Достоевского в «Кроткой» нет никаких запредельных существ, но он называет произведение почему-то «фантастическим рассказом». Магия пера Достоевского в том, что он обычные вещи делает необычными — а это и есть философское действо. Поэтому литературу мы можем рассматривать как текстуальное пространство философии.

Современные западные философы постмодернистской ориентации говорили о философичности любой литературы, вне жанров. Т.е. они окончательно отменили аристотелевскую дифференциацию жанров. Для них не бытие, а литература стала главным. Или можно вспомнить высказывания известных русских философов, которыми мы и завершим наш обзор.

Алексей Лосев: «Художественная литература является кладезем самобытной русской философии».

Семен Франк: «Своеобразие русского типа мышления именно в том, что оно изначально основывается на интуиции. Систематическое и понятийное в познании представляется ему хотя и не как нечто второстепенное, но все же как нечто схематическое, неравнозначное полной и жизненной истине. Глубочайшие и наиболее значительные идеи были высказаны в России не в систематических научных трудах, а в совершенно иных формах — литературных. Наша проникновенная, прекрасная литература, как известно, — одна из самых глубоких, философски постигающих жизнь: помимо таких общеизвестных имен, как Достоевский и Толстой, достаточно вспомнить Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Гоголя; собственно, литературной формой русского философского творчества является свободное литературное произведение, которое лишь изредка бывает отдано однозначно определенной философской проблеме, — обычно это произведение, которое, будучи посвящено какой-то конкретной проблеме исторической, политической или литературной жизни, попутно освещает глубочайшие, кардинальные мировоззренческие вопросы…»

К каким же выводам мы пришли? Литература и философия — это родные неразлучные сестры. Если человек обладает литературным талантом и начинает писать в недрах своей традиции, его поэзия или проза будет обязательно философична. Точно также философ. Если он одарен, то его стиль будет обязательно литературно-прозрачным и литературно-изящным.