Померанцевое

я приеду к тебе в понедельник
на оранжевом лучике дня
с пёстрой дудкой моей самодельной
поглядеть как не помнишь меня
отблеск дня апельсиновый ослик
опускает копытце в закат
и летит то ли блик то ли оклик
красным пёрышком за облака

ты не помнишь ты помнишь ты помнишь
яркий холод горячей волны
захлестнувшей последнюю полночь
нашей первой с тобой довойны
ветерок бури давешней отпрыск
вырастает чтоб нас разметать
уходящего поезда окрик
бьётся лбом о пустые места

память глина кирпичиков обжиг
медно-красный закатный ожог
память мыслей и тел наших общих
и любви многоликий божок

память ставит тавро или метку
раскалённой печаткою тьмы
с тёмно-синею сумерек меркой
с нищетой перемётной сумы
я процокаю мимо всё мимо
ты не помнишь ты помнишь ты по...
мнишь ли милою манишь ли мнимо
слышу слушай я еду тропой

в понедельник в надежду вовеки
в незабвенность зароки зарю
флёрдоранж померанцевой ветки
апельсиновый лучик дарю
я тебе просто так просто очень
очень сильно совсем навсегда
неба оттиск похожий на осень
я на ослике еду туда


Жар-птицы

Погасшие жар-птицы облаков
В остывшем сумраке тихи и дымны.
Они вбирают в горло молоко
Тумана. Листья цвета корки дынной
Или арбузной мякоти клюют,
Спускаясь до макушек яблонь грузных
В темнеющем октябрьском краю.
Касаются крылами темно-русых,
В пруду смотрящих сны ночные ив
И прячут зорьки розовый налив
За серостью почти совиных перьев.
Они теряют золотое пенье
И безголосой стаею стоят,
Выстраиваясь в длинный скучный ряд
Вдоль проволоки тонкой горизонта.
Попеременно то впадают в сон, то
Тревожно шевелятся, невпопад
Поводят головами. Снова спят.
Очищенное ядрышко луны
Сияет на воде. Освещены,
подкрылки начинают серебриться,
И оживают медленно жар-птицы,
И склёвывают звёзды на лету,
И платиновый строй по небу мчится,
И пламя белое глотает темноту.


Провинциальные поэты

провинциальные поэты
считают тёплые монеты
в тенистых тинистых прудах
где спит небесная вода
и видит сны про васильки
им солнечные мотыльки
летят доверчиво в ладони
и шумно дождики долдонят
по-разному одно и то ж...
а ветер фыркает как ёж,
и в шею тыкается чубом
дурачится приносит чудо
пропавший накануне миг
восторга
из озер немых
глядят задумчиво рассветы
провинциальные поэты
в них рифмы ловят на печаль
чтоб уложить в четверостишья
горизонталь и вертикаль,
стоят в предгрозовом затишье
на берегу и и ждут громов
потом несут домой улов
корзину вёртких синих молний
а ночью в поисках гармоний
стучат по клавишам тоски
опять ночные мотыльки
летят на свет их озарений
и месяц светит над деревней


Память

я прихожу к тебе тогда
когда в прудах не плещут рыбы
и ночи чёрная вода
катает туч седые глыбы
я прихожу в твоё вчера
из позапрошлой нашей жизни
и неоконченный мираж
на мониторе неба виснет
там звёзды строятся в каре
а тёмный воздух гуттаперчев
твой путь короткое тире
меж датами уже прочерчен
по траектории смешных
не обязующих касаний
волочатся за нами сны
опять докука зависаний
и моментальность бытия
на серебре дагерротипа
литой луны и полынья
разверстой памяти
и липы
над эбонитовой водой
пруда хранят твое дыханье
и шепоток береговой
травы так близок пониманью
тобой меня в тогдашнем том
что так невыполнимо ныне
но в звёздном блеске золотом
я прихожу в твою пустыню
в наш невозможно общий век
краду лучи твоих прозрений
и покрывает лунный свет
две тени


Блюз в потёмках

Белые столики сносят на чёрный чердак.
Жёлтые листья летят на лиловые лавки.
В небе, на площади, в сквере, в душе кавардак.
Носится ветер по улицам, словно бездомная шавка.

Мокрые ноты и медные метки монет...
Падает лист и лежит, как потерянный шиллинг.
В темном кафе распинаются скрипка, кларнет...
Зрителей нету — играй ли, кричи ли, шурши ли...

Город, накрытый стаканом сплошного дождя,
Враз захлебнулся, как мушка, локальным потопом.
Колокола монотонно и мерно гудят.
Спущен с небес безусловный запрет на синкопы.

Там облака так сомкнулись, что стало темно.
Дайте свечу и не бойтесь расхристанной тени!
Просто постойте, послушайте, будьте со мной!
Грошик подайте, копейку, сантим или пенни!

Раннею осенью небо стоит высоко,
И до него добираясь, так просто сорваться.
Красных осиновых дней заревой частокол
И откровенное золото клёнов гривастых -
Всё на ветру, на виду, на кону, на юру...
Сердце всё мается, мечется, в стены колотит...
Музыку ждут от надломленных тенями рук!
Вечер уже на исходе, почти на излёте...

Эти дожди, чердаки, дерева, купола,
Вся круговерть, карусели, колёса обзора,
Бронза, чугун и железо на колокола —
Переплавляются в жёлтое соло минора.

Жизнь объясняет на звуках кларнет скрипачу
И выливает в дожди запрещенную ритмику блюза.
Осень вплывает в открытые музыкой шлюзы...
Свет музыканту!
Свечу!


Душа в саду

О, как озвучен диалог
Следов стопы с листвою...
Здесь не пройдешь, не чуя ног.
Напротив, чуешь вдвое
За шагом шествующий шаг,
Как шёпоты пластинок...

И отрешается душа
От всей земной рутины,
До оглушённости шуршит
Шершавыми листами,
И в смуглой замшевой тиши
Шушукаются тайны.

Как хорошо ей слушать высь,
Вершинный шум и рокот...
И даже ветра хищный свист,
Переходящий в клёкот
Дождя в темнеющем саду
Душе моей отважной
Не страшен.

С шелестом в ладу,
По желтизне бумажной
Неспешно шаркает крыло,
И шорох перьев слышен...

О, как ей пишется светло
Меж облетевших вишен
И размышлений старых груш
О будущем и прошлом...
Она пристрочивает грусть
К дождю прозрачной прошвой
И всё вбирающею мглой
Прилежно строчки сушит.

...А небо звездною иглой
Сшивает лист и душу.


Воровка

Не доверяйте мне печаль.
Я уведу ее с собою.
С ней стану вечером молчать.
Нас будет двое.

Мониста из упавших слёз
У зорьки выманю легко я.
Их столько мною пронеслось
В страну покоя…

Надежды крохотку в горсти
Хранить – нет-нет! – не поручайте.
Но обязуюсь я блюсти
Потерь печати.

Уже поникшую звезду
На дно сердечное запрячу.
Последний лучик украду –
Больной, горячий…

Закатный зов колоколов
Я заберу – не возбраните!
Над лунным золотом крестов
Замру в зените.

Когда войду по кромке дня
В зовущую ночную бездну,
Не доверяйте
Мне
Меня.
Исчезну.