* * *
Дождь за окном. Слова ложатся. Полночь.
Все зыбко, смутно в этой темноте.
Слова ложатся. Бьют о берег волны.
Дождь. Полночь. Нет, слова не те, не те...
Не вырваться, не вырваться... По кругу
о берег бьются волны. Полночь. Дождь.
Направо вьется вязь. Теснят друг друга
слова ли, волны — все едино. Дрожь
фитиля; свет лампы мягкий, ровный...
Откуда появляются слова?
Где отыскать разбившиеся волны?
Кто в отраженьи пялится на вас?
Дождь за окном. Из темноты — крик птицы.
Возможно, я не кончу свой рассказ…
Слова ли, волны, ливень будут литься,
кто пялится из-за стола на нас?
Тот смутный мир готов нахлынуть разом,
но медлит он, поворотив скулу,
и не мигая, смотрит темным глазом,
придвинутым к оконному стеклу.
И я смотрю. Мы смотрим друг на друга.
Дождь за окошком. Полночь. Лампы свет.
Безмолвствует притихшая округа;
не знаю я: узнаю ли ответ...
Мне не нужны ни дождь, ни эта полночь!
Волною, друг на друга громоздясь,
слова, одни слова спешат на помощь.
Была не полночь. Не было дождя.

Моя лира
Живу себе далеко от столицы
Родной страны, да — в принципе — любой.
Куда приятней пение синицы,
Чем гул толпы на сходке вечевой;
И мишуре столичной жизни черствой,
Морской простор, что вижу из окна,
Покой в душе, горы торчащий остов —
Гора левее из окна видна —
Предпочитаю, пусть в ущерб достатку.
А утром слышать из своих «перин»,
В окне открытом, так бывает сладко
Пичужий свист, но не клаксон машин.
И не спеша, как бы владея миром,
Рассматриваю за окном пейзаж,
А на столе, нетерпеливой лирой
Лежит, томится черный карандаш.
Одной струной натянут грифель тонкий;
Пусть не прочна, петь можно и на ней!
На грани черной, лаковой и звонкой,
Здесь серебром начертано: Orfey.

* * *
Едва открыло лето дням подсчет,
как отовсюду тысячи примет:
июньская кукушка мне поет
пустую песню, ветер клеветник
чуть слышно шепелявит уху весть,
что полифемов глаз за мной с высот
сощурясь наблюдает, мысля месть...
но вдруг растаял. Вечером одни
летают ласточки и ткань небес
кроят крылом, как вздумается им.
Толкутся овцы, где-то вдалеке
кричат лягушки громко на реке,
шумят коровы, возвращаясь в дом
от сочных трав, пофыркивая ртом.
Темнеет солнца скрывшегося свет,
комар звенит серебряной струной,
а ночью душной будит гром глухой,
и сонный мир опутывает сеть.

Сонет увядающему цветку
На глади лаковой стола
Еще упруги и зелéны
Листы, и стебель устремленный
Из вазы алого стекла;
Но плоть тончайших лепестков
С минутой каждою стареет,
И нежная пыльца цветков
На стол ссыпается, тускнеет
Расцветка пестрая… Так чудно
Зреть ускользанье красоты;
И — прежде милые — черты
Теперь уже увидеть трудно.
Пусть зренье памяти хранит,
Что потерять нам предстоит.

Стареем…
На севере цапли кормятся в тихой воде,
На юге моллюски лежат на мелководье...
Я исчез, растворился, и теперь я — нигде,
То есть всюду. Глянешь, вовсе не по погоде
Прохожий некий бывает одет;
Может, сам-чудак, а, может, беде
Ворота открыл, не чуя подвоха,
Или просто бредет выпивоха.
Что я делал раньше? Кем был я? Друг новый мой,
Я готов рассказать, только давай без спешки.
Здесь мы присядем с тобою, стаканчик-другой
Выпьем... Очень неплохо бывает помешкать
В наши годы. Значит, быть посему:
Эта спешка нам теперь ни к чему;
Ею забавлять никого не будем;
Не спеша придем — поспеем всюду.
Впрочем, это так, пожалуй, бахвальство одно;
То, что мы по привычке из прошлого тащим.
Ведь теперь остается только цедить вино,
Но лекарства — приходится, все же, почаще.
Было раньше времени до хрена,
А сегодня, нету его — хана!
Только дай, Господь, чтобы хватило силы
Не лишиться ума до могилы.
Было время, когда легко и навеселе
Жизнь жилась, широко улыбалась удача;
Можно так сказать, что я и сегодня в седле,
Да, только, вместо лошади — дохлая кляча.
Это раньше: девки да кабаки,
Да друзья, те — на помине легки —
Являлись часто, когда были money.
А теперь: ни шиша, вот, в кармане...
Я гляжу и думаю: когда ты молодой,
Хочется денег, женщин, и чтобы любили —
Тоже. Впрочем, когда станешь повсюду седой,
Это покажется мелочью, блажью, пылью.
Точно это ты давно перерос,
Но тревожит чаще другой вопрос:
Кем я был? Что такого сделал в жизни?
Ведь пора собирать скоро тризну.
Вот такие несладкие мысли порою
Царапают душу. Это — душе полезно!
Лучше быть исцарапанной ей, но живою,
Чем нетронутой издохнуть в груди железной.
Ладно, хватит сегодня о вечном
Болтать; силы надобно поберечь,
Ведь не те они, что были когда-то!
(В самый раз тут ругнуться бы матом.)
В этой прекрасной окрестности, в мелкой воде,
Ветерком подгоняемой, в солнце весеннем,
Столько покоя разлито, что чудится мне:
Все напитано здесь этой неспешной ленью.
Может и в меня просочилась лень,
Потому что столько лет эту тень
Тело таскать устало, и не смею
Я признаться себе, что старею.

Ялте
Нет ни фелюг, заполненных хамсой,
И серебристо-толстые кефали
К заморским берегам откочевали,
А на прилавках — чебурек с самсой.
И рыба, да и люди здесь не те,
Что раньше были: строят всюду «виллы»,
Черствы, грубы, как варвары Атиллы,
Безжалостны к природной красоте.
Кто был тут прежде, может вновь узреть
Все тоже море, небо, чаек, горы;
Да в зданьи сером заседают воры,
А надо бы им «на Морской» сидеть.
Давно нет магазина «Океан»,
И рынка, говорят, не будет скоро
(Дай Бог, что это — только разговоры),
И очень дорог нынче стал калкан…
Бывает, очень хочется завыть:
«Не стой, а проносись скорее мимо
Мгновенье, может ты — неповторимо,
Но лучше бы тебе прекрасным быть!»

* * *
Миновало Успенье и жаркое лето прошло,
Солнце мягкое греет в дремотной стране полудённой;
Волны синие издали к берегу мчат тяжело;
Лес высокий, янтарный качает зеленые кроны.
Зреет в сонных долинах, на склонах — везде виноград.
Станут гроздьями сладкими сочные, спелые ноты
Ягод южных, а ночью к созвездьям поднимется взгляд,
И от множества звезд отвести разве сможешь его ты?
Утром — в море купанье, а вечером — сытный обед;
Целый день, как узорный ковер, ткут уста разговоры,
До тех пор, пока вовсе не скроется солнечный свет,
До тех пор, пока тьма не накроет окрестные горы.
Завтра вновь будут возгласы: Год миновал, посмотри,
Как торопится время..., и — вынув из горлышка пробку —
Пустословную речь отпускаешь свободно парить,
Завираясь порой, но ни капли не чувствуя робко.
Воздух осенью ранней прозрачен, как будто с него
Пелену от жары нестерпимой отмыли, а ветер
Щиплет белые, длинные перья от глыб облаков,
Ты сказала: Пожалуй, в дорогу пора... Я ответил:
— Скоро станет и в этом селеньи безлюдно почти,
Только горы и море наполнят пространство и зренье...
Да ещё, по извилистым улочкам будут ползти
(И не важно: зачем и куда) молчаливые тени.
Друг за другом плетутся похожие, как близнецы,
Или волны морские — в порядке неспешном, но плавном —
Дни за днями лениво, и, точно во рту леденцы,
Тают числа и дни убывающей осени славной.