Море черное

Море Черное. Крым. Коктебель.
Гумилев. Макс Волошин. Дуэль.
Габриак. Карадаг. Сердолики.
Воронцовой и Пушкина блики.
Айвазовский. И моря картины.
Вал девятый. Стихи Черубины.
Чертов палец. «Лик сердца»^[1]). Поэты.
Море черное. Солнце и лето.
Восхитительно! Сказочно! BELLE!
Море черное. Крым. Коктебель.

Перечитывая И.А.Бунина

Когда смотрю на «Темные аллеи»,
То экзистенциально сожалею.
Вся «Жизнь Арсеньева» — любовь.
«Деревня», «Легкое дыханье».
Я перечитываю вновь
Писателя воспоминанья.
Настали для него они,
«Дни окаянные» — одни.
Стихи перечитать пора:
«У птицы есть гнездо, // У зверя есть нора».
Грусть сердце разрастается, как сныть:
«Я камин затоплю, буду пить.
Хорошо бы собаку купить».
В Ельце — в музей. Воронеж. Бунин
Присел с собакой отдохнуть.
Его творенья не забудем —
В бессмертье проложил он путь.

Жаль только, что Россия без...
Надгробье. Крест на Пер-Лашез.

Читая Карлоса Кастанеду

Как метроном стучали кастаньеты, 
Мне виделись фламенко и испанка,
А я лежал, читая Кастанеду
После укуса «мухи шпанской».

Там дон Хуан хуанил по страницам
Индеец-маг рассказывал мне сказки.
А я лежал один, один в больнице…
Совсем один — без женской ласки. 
Часы призвали всех больных к обеду.
Не мог пойти,— хотя был тоже зван, 
Читал, под капельницей лежа, Кастанеду,
И с ним я путешествовал в Икстлан. 
Путь воина… Он мне известен тоже.
Тропой войны не раз шел и не два.
Был ранен, но отстреливался, лежа.
Афган, Чечня... То слава? Нет, слова.
Мы били чичей, моджахедов били,
По горным тропам кровь лилась ручьем…
Десантники страх смерти победили.
Ты, Дон Хуан, здесь, право, ни при чем.
Сновидел я не только руки, ноги,
Я видел скальпы, снятые с живых.
В горах пустынных призраков так много.
Когда бандиты рядом, — не до них.
Слои вселенной — с лука шелухою…
Оригинально! Что могу сказать?
Но коль над пропастью стоишь одной ногою,
Зачем в миры чужие улетать?
Здесь надо выжить! А земли ни пяди
Не уступить захватчику-врагу.
Дрожит «герой», на призрак ветра глядя!
Тьфу, Дон Хуан! Я больше не могу.

Мне припомнились ветлы красавицы

Мне припомнились ветлы красавицы,
Над рекою склонялись они.
Мы на лодочке плыли по старице 
В небе звезд загорались огни.

Эти заросли лилий фарфоровых
Раздвигало, касаясь, весло
Нарушало покой тихим шорохом,
Нас к неведомым далям влекло.

Королева воды дышит холодом,
Сердцевидные листья вокруг,
А тычинки нимфей — россыпь золота —
В самом центре цветка вспыхнут вдруг.
Неприступная, гордая лилия — 
Кахалонг, золотистый топаз. 
Тишина. Плес. Нимфеи. Идиллия.
И любовь. Звездный был ее час.

Лепестки приподняв, все закрылись нимфеи.
Не хотели, казалось, они нас смущать.
Только ветлы смотрели, как добрые феи,
К нам склонилась ветлы серебристая прядь.

А луна поднималась все выше и выше.
Ярко вспыхнув на небе, сгорел метеор.
Ты уехал давно, похоронен в Париже.
Ветлы. Омут. Последний с тобой разговор. 

Из Петербурга в Бежаницы

Какая грустная природа,
Когда смотрю я из окна,
Здесь сосны гибнут, там болота, 
А вот березонька одна.
Она стоит не в чистом поле,
А на опушке, вдоль пути,
Как символ нашей русской боли,
Одна… А поезд вдаль летит.
Вокруг враги — болота, топи,
И борщевик, и чернотал…
Все борщевик живое топит,
Деревьев выше он уж стал.
Она стоит, склонивши ветки,
Трепещут листья на ветру,
Она одна, как птица в клетке.
Но твердо знает: «Не умру».

Потемнело кольцо обручальное

Потемнело кольцо обручальное,
Почернело от горького горюшка,
От того я сегодня печальная
Иду к кладбищу лесом да полюшком.

Там лежит под березкою склоненною
Ненаглядный, убитый бандитами. 
И иду я тропой проторенною,
Матерей, вдов слезами политою.

На крестах вся история горькая:
Здесь Афган и Чечня с перестройкою,
И убийства здесь, и похищения.
Демократам не будет прощения.

Проклинают вас русские матери.
Не смываемо это проклятие.

Взлетает самолет…

Взлетает самолет, и белый след кометой
За ним стремится вверх, разрезав неба синь.
А кипа облаков — гагачий пух — как летом,
Как белых журавлей рассыпавшийся клин.
А самолет летит… Все выше он, все меньше,
Стал точкой крошечной, и нет его совсем.
А след его плывет, как трен у платьев женщин,
И осыпается листками хризантем.
А жизнь — сначала взлет, стремление к вершине.
Шлейф из мирских забот — и с горечью полыни
Бледнеет, тает, исчезает след.
Взрыв. Вспышка… Самолета нет. 

Моя остановка

Моя остановка. Шиповник. Рабатка —
Махровый, кроваво-малиновый цвет.
Ковер портулака — как будто украдкой —
Бросает янтариков солнечный свет.

Безоблачно небо, и лето в разгаре,
И кажется — мир, тишина, благодать.
А там, на Донбассе в нацистском угаре
Бандеровцы русских идут убивать.

То бомбы, то мины, то град, то ракеты…
И рушатся села, дома, города! 
Славянское братство! Веками соседи…
Единым народом мы были всегда.

Моя остановка. Московский проспект.
Тяжелые думы... И выхода нет.

Вечер. Черные будни

Вечер. Черные будни.
Звезд не вспыхнувший свет.
Жизнь? Уже пополудни…
Безнадежный сонет.

Лето. Грохот орудий.
В нестерпимой жаре
Гибнут русские люди.
Град летит к детворе.

Жажда. Вспышки пожаров.
В год столетья войны —
Горе. Беженцы. Кара 
За развал всей страны.

За язык, за Россию, за нас
Героический бьется Донбасс.

К нам с запада черные тучи ползут

К нам с запада черные тучи ползут,
Смотрю на восток — там  небесная просинь.
Свет с тьмою объятия вскоре сомкнут.
Октябрь, но тепло. Петербургская осень
Шагает по городу, красит листву
Кленовые листья под ноги бросает
И шепчет как будто: «Пока я живу,
Любуйтесь последние дни, — угасаю.
Стучится предзимье порою ночной,
Потом как шальная закружится вьюга,
И ветер в обнимку примчится с зимой,
Своею холодной, бесцветной подругой».
Красавица осень, недолог твой век:
Неделя, другая — погаснет румянец,
Узорный ковер на газонах поблек,
И сгорбится клен в нищете, оборванец.

А с запада тучи ползут над страной,
И мрак накрывает ее пеленой.

На стрелке Васильевского острова

Грусть опустилась пеленой тумана. 
В белесоватом этом молоке 
Разыгрывалась между нами драма 
На бурной — в прошлом — жизненной реке. 

Теченье то стремительно, то плавно, 
И за быстриной разливался плес… 
У омута мы думали о главном, 
Не находя ответов на вопрос. 

Порой встречались на реке пороги, 
И с водопадом мы летели вниз. 
Но не учили ничему уроки, 
В одну две жизни так и не слились.

И снова грусть покровом белой ночи 
Васильевский скрыла остров вдруг… 
Мы были счастливы! Иль, может быть, не очень? 
На стрелке попрощаемся, мой друг.

Уходя, уходи...

Уходя, уходи… Ухожу, уходя.
Не нарушу безмолвия словом
На ресницах слезинки, как капли дождя.
Они скрыты под ночи покровом

Уходя, ухожу я в суровом молчанье.
«Не искать» — ты одно обещай. 
Не скажу на прощанье
Тебе «до свиданья»
Безнадежное только: «Прощай!».

Уходя, ухожу, в темноте растворяюсь.
И за мной исчезает тропа.
Будто не было тропки, стеною смыкаясь,
В тот же миг вырастала трава.

Зарастет память сердца. Быть может, лишь шрамы,
О тебе мне напомнят порой.
Уходя, расстаюсь я с тобою без драмы…
Ухожу. «Там вдали за рекой…

Догорают костры…».
 Ну, а наши костры догорели.
Параллели не сходятся.
Наши миры —

                        Бесконечные две параллели.