В глубине пролёта постоянно громко скрипела какая-то дверь. Поэтому, попивая чай из фарфоровой кружки, можно было нечаянно прыснуть и запятнать чистую белоснежную скатерть. К тому же сверху, где-то над роялем и детским топотом всё время кричала какая-то девушка. И временами ему даже казалось, что всё-таки это она.

В застеклённом шкафу он помимо часов и сахарницы хранил какую-то графическую картину в рамке, на которой чуть смущённо улыбалась даже излишне юная девушка. И ему опять же казалось, что это она. Когда заходили гости или мадам приходила убираться, голоса девушки слышно не было. Но по ночам, когда глаза упорно не хотели смыкаться, его не покидала мысль, что это всё-таки, наверное, она.

Как-то утром дворник, выйдя из своей каморки, долго смотрел на него, а потом ухмыльнулся и покачал головой. Он вспомнил об этом лишь тогда, когда обнаружил в своей чашке задумчиво шевелящего усами таракана. Было глупо воспринимать взгляд дворника всерьёз.

Да и что такого он мог иметь ввиду? Ну покачал головой, ну улыбнулся. Даже скорее всего он был в задумчивости и размышлял о чём-то своём. Но до сих пор при воспоминании об этом взгляде у него что-то внутри сжималось, и становилось щекотно в глубинах совести. Вдруг всплывая в памяти в самые неожиданные моменты, например, во время справления нужды, этот взгляд пробивал ужасом какой-то глубокой вины.

Когда эти мысли доводили его, бывало, совсем уже до безумия, он даже пытался найти дворника и спросить у него, что всё это значило, однако коморка дворника всегда была закрыта железным замком, а на стук отвечало только гулкое эхо. Быть может, и не было смысла продолжать эти поиски, да и вообще об этом думать, только в дождливую погоду при взгляде в окно ему как-то раз показалось, что дворник стоит на другой стороне дороги. Да и не просто стоит, а смотрит прямо на него. Естественно, через мгновение мираж исчез, но после этого ему стало как-то жутко находиться даже наедине с собой. А заходя за угол или в другую комнату, он и вовсе, порой, такую дрожь, что зубы стучали. И в этот момент сверху он слышал крик девушки. Крик счастья или отчаяния. Он слышал его как в первый раз. Тонкий тянущийся крик.

Соседи говорили, что ничего похожего на женский крик не слышали. Да и могли ли они его слышать? Ведь он всегда возникал неожиданно и заставал врасплох. Он поднимался толи сверху, толи откуда-то сзади. А соседи за всю свою жизнь не слышали ничего ни подозрительного, ни внезапного. И даже незатихающие звуки рояля казались им естественным незаметным шорохом.

А он слышал крик. И порой даже вроде бы различал его. Ему казалось, что это именно она. А иногда он был практически уверен в этом. А потом крик стихал. И все оставшиеся звуки снова занимали свою нишу.

Ночью ему снилось, что он идёт. Идёт к виселице. Идёт со всеми остальными. Его ведут. И почему-то очень холодно. Всё тело пробирал озноб. Было тяжело идти. Но он не пускал холод в себя. А потом он настал. Холод. И закрался внутрь. И он впустил его. И пришёл страх. Страх того, что что-то упущено. Что он что-то не разглядел позади. Он повернул голову. А там только люди. Они всё шли и шли уверенно вперёд, не давая ничего рассмотреть между ними. Он посмотрел ещё раз на виселицу, улыбнулся и больше туда не смотрел.

Проснулся в холодном поту. Часа мерно тикали. Сверху был слышен скрип, грохот и её сдавленный крик. В самом деле, вроде бы, она.

На следующий день, возвращаясь домой под вечер, он зачем-то прошёл на два этажа выше своей квартиры. И, вдруг, ему показалось, что одна из этих дверей может быть её. «Примерно через два этажа»- подумалось ему. Он осторожно оглядел все двери, которые были на этаже. Он боялся, что кто-то заметит его и уличит в бессовестном шпионаже.

Одна дверь была зачем-то обтянута чёрной кожей, которая была уже потёрта и порвана в некоторых местах. Вторая состояла из куска фанеры и сильно воняла очередным свеженанесённым слоем лака. А третья была на вид совсем тонкая и хрупкая. Чуть надавишь- развалится. И покрашена она была в бирюзовый цвет. Пять. Три. Один. Эти цифры казались ему странно знакомыми. Он в какой-то момент хотел даже постучаться туда, но потом как-то смутился и пошёл вниз.

Спустившись по лестничной клетке, я решил не заходить к себе, я решил не заходить к себе, а пойти гулять. Вдруг, мне показалось, что наверху стоит дворник, улыбается и качает головой. Он в задумчивости прошёл дальше, а, когда решил обернуться, дворника там уже не было. Может, мне и не стоило туда ходить, почему-то подумалось ему.

Но через день он снова захотел непременно туда пойти. Он почти крался, пробираясь через два заветных этажа. Чтобы посмотреть, не там ли она живёт. И, когда он добрался до той самой двери, из-за неё послышался лёгкий женский, почти девичий смех. Ему вдруг стало легко. И в то же время очень тяжко. Это была она. Кто бы это ещё мог быть? Кто бы ещё покрасил свою дверь в бирюзовый? Он спускался со смешанными чувствами.

А потом быстро вбежал на этот этаж обратно, чтобы постучаться и познакомиться с ней, и поговорить хоть минуту. Но тут же за этой дверью он услышал резкий мужской голос. После чего она опять засмеялась. Он побрёл вниз к себе. Дел ещё было полно.

По вечерам он много гулял. Свежий воздух как будто сам проникал в него. На улицах было непривычно много красного. Красные тюльпаны на парковой грядке неожиданно резко впивались в мозг. В глазах от них даже рябило. Но это, казалось, приятная рябь. Давящие на сознание своим цветом тюльпаны всё же имели какой-то дивный отсвет очарования.

Но что тюльпаны… Что тюльпаны по сравнению с колкими гвоздиками? Те оставляли тонкие надрезы на подсознании, постепенно выдавливая из него сок. От этого кружилась голова, и порой он даже терял ориентацию в пространстве. Немного поморгав и потерев виски, он вспоминал, где находится. Но ощущение подвешенности не оставляло его. Он шёл, как будто плывя по некоему бескрайнему бездонному пространству, не чувствуя что он и в самом деле идёт. Его походка напоминала сонного пингвина, который сильно куда-то спешит. Но он не замечал этого. Ему казалось, что весь мир начинает сужаться, и ему срочно надо вперёд, к ширине. К воздуху.

Так он не раз испещрил ногами Главную и Почти Главную улицу. А потом вдруг остановился у памятника Важному Человеку, посмотрел на него хмуро и злобно заявил ему:

- Нет, не то это всё.

А потом пошёл обратно. Памятник даже хотел было ухмыльнуться на эту реплику, но потом решил, что это его не стоит.

Ночью он почти не спал. Его хватил озноб. Неверное, простудился. По всему телу прыгали судороги. Зубы стучали как во время сильного жара. Он и не пытался унять эту дрожь. Он знал, что то, от чего он бежит, обязательно его догонит. И тогда ему уже не поздоровится. И тогда уже будет не важно, кем он себя видел, и что из себя представлял.

Он ждал этого. Он ждал этого порой с таким остервенением, что в висках что-то невыразимо гулко и резко начинало стучать. И этот стук перекидывался потом на всё тело. Стук отзывался эхом в стенах, и иногда, казалось, мог выбить стёкла в этой и без того маленькой и безвкусной комнате. А когда утихал гул отрывистых ударов, в его мозгу оставалось только гудение. Протяжное резкое гудение, под которое он засыпал.

Когда силы его покидали, он видел комнату, залитую светом. Комнату, в которую он зашёл, преодолев неуёмную дрожь. Там она удивлённо вскидывала бровь и спрашивала, что же он раньше не заходил? Он отвечал, что очень сильно боялся.

- Чего же?- с улыбкой спрашивала она.

Он отвечал, что боялся признаться ей, что боится за неё. И порой даже безумно боится. Она в этот момент хмурилась и говорила, что боятся за неё- это совершенно лишнее и неуместно, а кроме того, она ранее справлялась и не с такими проблемами, какие её одолели недавно.

- Но как же так?- её почему-то тронуло её восклицание. И она внезапно улыбнулась ему. Это было неожиданно и приятно.

Проснулся он от мерзкого и фальшивого свиста соловья. Он вообще не любил утро. И в принципе не переносил всякую такую мерзость. Но оно в последнее время наступало всё чаще и чаще. И от этого ему всё время было не по себе. По крайней мере не так как было раньше. Он чувствовал себя пустым. Чувствовал, что ничего не смог бы изменить, даже если бы сильно этого захотел. Он ощущал свои конечности бесполезными ватными отростками. А себя ленным немощным червяком. Он переворачивался с начала на один бок, потом на другой. Это как будто было последним его способом сопротивления. Он не хотел выходить в этот мир и смотреть на него.

Потом он всё же встал. Надел брюки и пальто поверх рубашки. Завязал шнурки. Пошёл до магазина. Но дошёл только до лавочки. Долго сидел и залипал в пространство. Эти дома казались ему обыкновенными. Они давно вышли из моды. И всё же их продолжали строить. Строили районами и строили целыми городами. И в каждом пролёте жил человек, мечтающий от них от всех спрятаться.

Он выдохнул и пошёл назад. В голове у него раздавался каждый шаг. Ему не хотелось туда идти. Он знал, сто придя домой он снова окажется с собой наедине. И там не будет ни однотипных домов, ни бессмысленных улиц. И мысли вывернут всё наружу. Он больше не сможет спрятаться от себя. И было страшно. И всё же ему не терпелось посмотреть, что он увидит в своей комнате, когда посмотрит на неё. Скорее всего, ничего там не изменилось. А вдруг изменилось, что-то незаметное, а ему будет видно, что что-то поменялось?

Он думал-думал, и вдруг случайно прошёл два лишних этажа. Перед ним была полуоткрытая дверь. Голубая. Он медленно вошёл. Приятно пахло гвоздиками. Они были разбросаны по полу. Он медленно шёл из комнаты в комнату. Интерьер здесь был ещё более игрушечный, чем… в его снах. Наконец, он встретил её. И она ему даже улыбнулась. Но тут же отвела взгляд. Её губы были перепачканы кровью. Капли медленно стекали на белую блузку. Она смущённо смотрела в сторону. На полу в крови лежал тот самый и уже ничего не чувствовал.

- Значит… Значит, я всё же смог тебя спасти?

- А кто?

- Он смог.