Крестик
Ольга Александровна Севостьянова. 1951 года рождения. Окончила филологический факультет ЛГУ, факультет журналистики МГУ. Член Союза журналистов РФ. В настоящее время живет в городе Александрове Владимирской области, работает в местной газете «Александровский Голос труда».
Маша любит предотъездную суету, поэтому на вокзал всегда приезжает пораньше. Садится в кафе – и глазеет на спешащих людей, придумывая истории, куда они так спешат. Маша тележурналист, работает в Питере на телевидении, но мечтает стать писательницей.
Вот и в этот раз, купив кофе, она села за столик у стеклянной стены. Так, чтобы был лучший обзор. По ту сторону стекла стоял вокзальный бродяга. Плюгавенький мужичонка лет сорока пяти в хорошо поношенной, но, как ни странно, чистой одежде улыбался ей щербатой улыбкой. И непонятно было, то ли он действительно улыбается, то ли вот-вот заплачет. Маша хотела уже отвернуться, но бомж мигом метнулся к двери, проскочил мимо охранника и сел рядом с ней.
Теперь к нему метнулся охранник, чтобы взять его за шиворот и выкинуть отсюда. Из этого дорогого кафе, где собрались приличные люди. Всё равно он ничего не сможет здесь купить, будет попрошайничать. Бомж втянул голову в плечи, привычно ожидая затрещину, но продолжал сидеть, всем своим видом показывая этой молодой красавице, что он тоже человек и тоже имеет право сидеть здесь и пить кофе.
Не решившись сразу схватить его за шкирку, охранник спросил девушку:
– Вы знаете этого человека?
– Знаю… – кивнула она.
Бродяга удивлённо посмотрел на неё и победно взглянул на охранника.
– Жрать хочешь? – спросила Маша.
– Ну что вы, мадам… – покраснел он.
– Как тебя зовут? – улыбнулась Маша.
– Вася…
– А меня Маруся, – засмеялась она.
Маша купила ему пиво и какой-то салат, но пиво он только пригубил, а есть при ней вообще стеснялся.
– Давно с зоны? Маша безошибочно определяла, кто сидел. Будь он хоть как Ален Делон одет. А уж тут каждому было понятно, что человек из тюрьмы не выходит.
– Год уже здесь…
– На вокзале?
– Не-а... На вокзал я только ночевать прихожу… На стульях…
– А чё домой не поехал?
– Некуда ехать… Мамка от водки померла… А кому я нужен… – сказал он.
– Воруешь?
– Конечно, я же вор… – почти с гордостью ответил он. – Так и живу...
Маша хорошо знала, как он живёт. Несколько лет она уже работала в криминальных новостях и не раз делала передачи о бомжах. Всё пыталась донести до благополучного общества, что они такие же, как и все, люди, только у них в жизни что-то случилось, что может случиться с тобой завтра. Один раз, снимая передачу, она провела вечер в бомжатском подвале – и бродяги не знали, куда её посадить и чем угостить. Она пила с ними чай с каким-то мёдом с помойки, а когда уходила, они нагрузили её всякими помоечными подарками. Не взять она не могла – обидятся. И откуда-то она знала, что никакая зараза к ней не пристанет. И ничего не боялась.
– Ты что, совсем сдурела? – встретил её на пороге квартиры муж. – Заразу в дом несёшь. И отправил её обратно на помойку.
А однажды, после съёмок в питерской ночлежке, в которой, кажется, были собраны все на свете калеки, у неё появился друг, которого она навещала до самой его смерти. Умирающий от рака горла старик ждал её – как ждут только самых любимых. А когда она уходила, он бежал за ней и с трудом сипел в свою трубку, которая была у него вместо горла: «Я… тебя… люблю… Я… тебя… люблю…» А в трубке что-то клокотало, булькало и свистело. «Я… тебя … люблю…» – сказал он ей в последнюю встречу и протянул бумажную иконку. Всё, что у него осталось в этой жизни…
Как-то она хотела усыновить одного из своих героев – 15-летнего подростка. Он не верил никому, но ей поверил. У него была красивая кличка – Ричард Львиное Сердце. Он был главарём подростковой банды, созданной по подобию нашумевшей киношной «Бригады». Ричард смотрел Маше прямо в глаза – и рассказывал, рассказывал ей про свою непутёвую жизнь. И своим товарищам говорил: «Вы только смотрите ей в глаза – и рассказывайте».
На работе все плачут, когда её сюжеты смотрят. Спрашивают: «Как ты так можешь? Почему люди тебе всё про себя рассказывают?» А она только плечами пожимает. А как по-другому? Журналист – он всем ровня. С проститутками она – проститутка, с бомжами – бомж, со шпаной – шпана. Кстати говоря, гораздо труднее с «нормальными» людьми разговаривать, особенно из «приличного» общества. «Олигархи» вообще не понимают, чего это ты с ними на равных держишься. Кто ты вообще такая? У тебя что, есть «заводы и пароходы»? Этих Маше жальче не меньше бомжей, они думают, что за деньги самого Бога за бороду держат…
…Муж тогда не разрешил Маше усыновить Ричарда. Сказал:
– Только через мой труп. Он уже не ребёнок, его не исправишь. Его вот-вот посадят – и он уже никогда из тюрьмы не выйдет.
Так всё и случилось. Муж у неё умный. Если бы не он, Маша гораздо больше глупостей бы натворила. Потому что все в мире «обиженные и оскорблённые» видят её издалека, кивают как своей, надень она на себя хоть тысячу норковых шуб. Входишь в метро – и из другого конца вагона уже видишь эти несчастные глаза, и знаешь, что сейчас придётся кого-то провожать до дома, или дать денег, или просто поговорить. Или у самого дома в луже баба какая-нибудь пьяная валяется. И что делать? Приходится вытаскивать. Хоть до подъезда дотащить, чтобы обсохла там у батареи.
Однажды Маша сказала, что, когда состарится, пойдёт работать гардеробщицей.
– В гардеробщицы тебе нельзя, – серьёзно ответил муж.
– Это ещё почему? – удивилась она.
– Да потому, что ты не по номеркам будешь одежду выдавать, а «по справедливости». Хорошим людям – хорошие польта, плохим – плохие.
Маша засмеялась, представив, как дорогое пальто знакомого «олигарха» она отдаёт какому-нибудь Васе, а Васину бомжацкую курточку – «олигарху».
Глупо, конечно... Но это как посмотреть. Душе вообще одежда не нужна. Хоть что на себя напяль. Иному всего на миг в глаза заглянешь – ой-ёй-ёй, убить человека ему что плюнуть. Приходилось ей и с такими сталкиваться. Одну из своих передач она начала словами: «Этого человека убили через 15 минут после нашего интервью». А дальше шёл рассказ про чёрных риэлторов. Они находят в городе самых слабых, обманом увозят их в деревню, а там спаивают или уколами закалывают до смерти. А их квартиры продают. И ни слова о том, что они с оператором сами еле ноги оттуда унесли. Когда убийца, размахивая ножом, с криком «Всех порешу!» вбежал в дом, где они снимали, она сразу поняла, что им конец. От таких, как от бешеной собаки, нельзя бежать, нельзя в ответ кричать и руками махать.
– Как тебя зовут? – тихо, но твёрдо спросила она.
– Какое тебе дело, мать-перемать, как меня зовут…
– Меня зовут Маша, – ещё тише и ещё твёрже сказала она, наконец поймав его взгляд и с трудом удерживая его.
И убийца вдруг как-то обмяк, а Маша поняла, что теперь надо рвать когти, и как можно скорее…
У Васи взгляд совсем другой. Душа у него ещё живая.
– Объявляется посадка на поезд Москва – Петербург…
– Мой поезд, – сказала Маша. – Только пописать надо… Посторожишь вещи?
Она шла и хохотала. Оставить вору сторожить вещи – ну, это уж слишком, Маруся... Она представила, как сейчас вернётся, а там ни Васи, ни её норковой шубки, ни чемодана…
Но Вася смирно сидел на своём месте. «Хоть поел…» – отметила она, мельком взглянув на пустую тарелку. Она купила ему пачку сигарет.
– Я тебя провожу… – засуетился Вася, схватив чемодан.
Они шли по вокзалу, современная длинноногая девица в белой норковой шубке с модными рукавами до локтя, и тщедушный, едва ей до плеча, вокзальный бродяга. Они шли и о чём-то весело болтали, так что все оборачивались им вслед. Что-то неправильное было в этом. Параллельные миры не должны пересекаться.
Вася донёс чемодан до самого места и всё суетился и суетился вокруг Маши, то и дело похлопывая себя по карманам.
– Мне ведь подарить тебе нечего, Маруся… Как же так… Подарить нечего… – сокрушённо бормотал он. И вдруг радостно улыбнулся, сорвал с шеи крестик – и сунул ей в руку:
– Бери, бери, Маруся, он серебряный… Не бойся… Не ворованный он… Мой крестик… Тебе на память…
Вася стоял на перроне и улыбался ей через стекло своей щербатой улыбкой. И непонятно было, то ли он действительно улыбается, то ли вот-вот заплачет. Поезд тронулся, а он побежал следом, махая ей рукой. А Маша всё стояла у окна, зажав в кулаке Васин крестик…