Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Дочь

Светлана Люльчак.

Это был солнечный октябрьский день. Бабье лето в разгаре. Воздух дарил последнее тепло и радовал всех жителей города сладким запахом опавших листьев, ещё не тронутых влагой. На дороге было шумно, школьники студенты, бабушки — все пытались быстро перейти по пешеходному переходу. Автобусы сигналили друг другу и стали в два ряда, машины приближались, нетерпеливо обгоняли, опасно объезжали пешеходов.

Где-то в этой суматохе объявились два второклашки. Катя и Ваня, брат и сестра, спешили перейти вместе со всеми и успеть на зелёный. Они весело болтали после уроков о том, кто и как умудрился написать сложное задание. Или о последней драке на школьном дворе или о любимом герое из мультфильмов. О чем только не болтают мальчишки и девчонки их возраста. Через несколько секунд это стало неважно. Ваню не заметил водитель автомобиля, пока он обходил автобус «не с той стороны», машина сбила мальчика. 

Началась суматоха. Оживление на перекрёстке только усилилось. Катя не знала куда себя деть. Все было страшно, смотреть на окровавленное тело брата — страшно, на водителя, который как будто сам не знал что делать — страшно, на взрослых, в панике бегающих вокруг — страшно. Время остановилось. Солнце беспощадно палило на капот машины, где уже запеклась кровь. Кто-то все никак не мог успокоиться и сигналил вдалеке, наверное, ещё не понял почему затор. Старушка рядом стала бормотать молитвы. От них у Кати кожа покрылась мурашками. 

Появилась скорая, Ваня был жив, переломы. Отвезли в больницу.

Мама в больнице не разговаривала с Катей. Девочка чувствовала, что это она во всем виновата, что если бы они не болтали о последнем мультике, то все бы обошлось. Что если бы они пошли другой дорогой домой — то, с Ванечкой все было бы хорошо. Что если бы они остались в школе играть с мальчишками, как Ваня настаивал — то он не лежал бы сейчас в постели, с закрытыми глазами и всеми этими трубками. Это она настояла на том, что им надо сразу идти домой после школы. Это она напомнила Ване, что мама очень будет переживать, если они задержатся. Теперь мама с ней не разговаривает. Она намного больше переживает, когда он лежит здесь в больнице, чем если бы она пришла злая на школьную площадку. Катя боялась её, когда она вот так вот приходила на площадку. В домашней одежде, чаще всего заляпанной готовкой или уборкой, с косынкой на голове и в сланцах на носки. Кате было ужасно стыдно за вид ее мамы на детской площадке, когда они забывались в играх и слышали её разъяренный голос. Все замирало внутри у обоих детей. Было страшно обернуться и было страшно не сделать этого. Какой скандал может разразиться? Как завтра будут смеяться над ними с Катькой. Куда ещё хуже?

Но они оба знали, что может быть хуже. Хуже, когда мама не разговаривает. Она может наказывать их молчанием несколько дней. Потом она скажет, что лучше уж молчать, чем орать на них злыми словами. Но для Кати и Вани — лучше уж мама пусть кричит, оно хоть понятно, что они натворили.

Сейчас мама молчала. Она сидела в коридоре больницы и смотрела на информационные плакаты на стене напротив. Катя боялась к ней подойти. И отошла к окну. Там грели батареи, жар исходил от окрашенного в белый металла, но девочка все равно продолжала стоять рядом с ними и смотрела на улицу. Отойти от окна — значит перевести взгляд, и он рано или поздно упадёт на маму. Она не может себе этого позволить. Катя положила маленькую ручку на горячую батарею. Пусть, она заслужила. Жар был обжигающим, но девочка не убирала ладошку, а продолжала смотреть на пожелтевшие листья, которые мирно падали с дерева на землю, а там их сметал в кучу дворник.

Слезы подступали к горлу девочки, она боялась не сдержаться и заплакать, она боялась, что от усилий сдержаться закашляет и тем самым привлечёт внимание мамы, которая продолжала сидеть и смотреть на плакаты. 

Девочка пыталась отвлечься от слез на боль в руке, на обжигающее Все под ладонью. Но мысли то и дело предательски возвращались к брату. И к тому горю, которое настигло их семью. 

Через некоторое время подошёл врач, чтобы сказать последние новости по Ване. Они тихо о чем-то говорили. Катя продолжала стоять, не двигаясь с места, делала вид, что увлечена видом на улицу. У неё громко заурчало в животе, они не успели прийти домой и отобедать с братом.

— Это ваша девочка? — услышала Катя.

— Да, не обращайте на неё внимание, она всегда такая.

— Какая? Голодная?

— Нет, что вы, что вы. Я не это имела в виду.

Но врач уже шёл к Кате. Та, хотела провалиться сквозь землю. Мама продолжала что-то лепетать, как будто извиняясь за своего ребёнка.

Доктор, молча убрал руку Кати с батареи, хотел было что-то сказать маме девочки, но передумал. И взял её за другую руку, не такую красную.

— Я её пока покормлю. 

— Нет, нет, что вы, я сама.

— Лучше будьте здесь.

— Ах, да, конечно, Ванечка.

Катя уставилась себе под ноги, она боялась поднять взгляд. Она держала большую руку врача и изучала изгибы узоров линолеума на полу.

Они спустились этажом ниже, в столовую. 

— Тебя как зовут?

— Катя.

— А меня Георгий Александрович.

— Угу.

Дальше они молчали. Взяли пирожки и горячий чай. Сели за столик, от которого исходил стойкий запах хлорки.

— Катя, все с Ваней будет хорошо. Не переживай ты так.

Он взглянул на покрасневшую ручку девочки. Она тут же спрятала её под стол.

— Зачем ты это сделала?

Девочка не отвечала. Она взяла пирожок и откусила, начала жевать, сделала глоток горячего чая и вдруг по её щекам полились слезы. Она так и доела пирожок, то и дело, останавливаясь, от рыданий. Георгий Александрович сходил за ещё одним пирожком и стаканом чая. И только после второй порции девочка заговорила. 

— Это все моя вина. Вы не понимаете. Я не хотела. Честное слово не хотела, но он сам побежал, между автобусами, я не хотела, честное слово, он сам побежал, — и она заплакала снова.

Она услышала мягкий голос Георгия Александровича.

— Катя, здесь нет твоей вины, это авария. Ты тут не причём.

— Неправда, вы не понимаете, он побежал, мы могли остаться на площадке, но я боялась, что мама будет ругаться, и и… и… я его попросила быстрее домой пойти, понимаете, — затараторила девочка, которая хотела исправить все и дать понять этому доктору, что он зря так хорошо к ней относится, что это все большая ошибка и лучше он пусть от нее узнает правду. 

— Пойдём, обработаем тебе ручку.

Георгий Александрович встал и протянул девочке руку. Она, все также, плача пошла с ним в кабинет, где он намазал её ладошку какой-то пахучей мазью.

— Зачем же ты себя так? — скорее сам себя спрашивал он, не ожидая ответа от девочки.

Она продолжала плакать. Ей было неудобно, что из-за своей глупости она доставляет столько хлопот занятому взрослому.

Мама все также сидела, уставившись на плакаты. Катя впервые за сегодня на неё посмотрела. Все было как обычно — истоптанные тапки, на китайские дешевые носки, старый изляпанный халат, облегающий худое, напряженное тело, и черные лосины, с дыркой на боку. Руки у мамы были сильные и жесткие, испещрённые морщинами, покрытые грубой кожей. Катя знала, что это из-за работы на барахолке, что там маме приходится таскать тюки за мужчину, и часто зимой мерзнуть, стоя на одной картонке, когда вокруг лужи и грязь.

Мама нервно грызла ноготь на пальце и смотрела на плакаты. Волосы её были взлохмачены и беспорядочно лежали на голове. Ногти это первое, что делала мама, когда нервничала — грызла. Потом голова, она расчесывала её до кровяных болячек. Кате стало жалко маму. Девочка посмотрела на свои симпатичные сандалики, колготки, простенькую юбочку. Она видела, что вещи на ней лучше, чем она когда-либо видела на маме.

Катя отпустила руку доктора и пошла к маме. Та её не сразу заметила. Только когда девочка подошла совсем близко и положила ручку на подлокотник сидения.

Мама увидела слезы в глазах девочки.

— Ты чего?

Девочка, молча, обняла маму за колени.

— Прости, прости меня мама, я не специально, я не хотела, я не смогла остановить.

Женщина продолжала смотреть куда-то вдаль. Она гладила дочь по голове и приговаривала.

— Ты моя красивая, смотри какие у тебя красивые волосы, вырастишь, не обстригай. Смотри какое у тебя платьице, сандалики, ты моя красивая.

Она говорила это однотонно, куда-то в пустоту, как давно выученные слова, машинально.

Девочка ещё сильнее зарылась в мамины одежды лицом.

— Мама, мамочка, пожалуйста.

Девочка продолжала рыдать ещё какое-то время. Мама все также бормотала про красивую девочку.

Через какое-то время Катя вытерла слезы и села на соседнее с мамой сидение. Посмотрела на недвижимую статую своей мамы. На её спокойно лежащие руки на коленях, на её прямую спину, на спокойный взгляд куда-то в плакаты.

Катя положила свои руки на колени, выпрямила спину и повернула свой взор на плакаты. Она потянула руку ко рту и стала грызть ноготь на пальце.





Сообщение (*):
Комментарии 1 - 0 из 0