— Мамочки нет. Она пошла искать мо-оре, — Леночка встала с лежанки, подошла к окну и, привстав на цыпочки, пропела: — Зима-а-а…

В центре комнаты сидела большая печь — белая в тёмно-серых подпалинах и с пустотой в пасти-зёве. Леночка потрогала бочок кирпичного монолита и вскрикнула:

— Ай! Печка! Ты чего такая холодная? Как у мамочки ручки… Но мамочка-то была русалкой. Ты тоже была русалкой, печка? А у тебя тоже есть маленькая печечка?

Печь — единственный свидетель непростой жизни Леночки — вздохнула: две женщины жили здесь. Одна — маленькая, светлая, почти прозрачная. Другая — тоже маленькая и прозрачная, с чистым, но порабощённым сердцем и исколотыми руками.

Приходя домой, мать забивалась в угол, привлекала девочку к себе, укрывала старинным одеялом и дышала ей в лицо певучими, красивыми словами:

— Я буду искать море, пока не найду, рыбка моя... Буду искать его каждый день…

А Леночка всегда отвечала:

— Я буду ждать тебя, мамочка, — и ждала.

Сегодня шёл четвёртый день, как мама ушла. «Мо-оре», — говорила Леночка, просыпаясь от холода. «Тё-о-плое», — шептала, укутываясь в одеяло. «Рыбки много, можно каждый день кушать», — сглатывала слюну. «Мамочка принесёт ракушек, и мы пойдём на море жить вместе!»

— Печка, смотри! — Леночка села перед ней, завернувшись в одеяло, и, заглянув в огромный печной рот, протянула ему руки. — Это вот ракушки. Я знаю, что они не настоящие, но цветные и блестят. Мамочка говорит, на море много ракушек. Я обязательно покажу их тебе, печечка!

Леночка перебирала позвякивающие бутылочки и вспоминала, как мама рассказывала про домового: «Если слышишь шорох в кухне, не бойся: это домовой хозяйничает. Но не ходи на него смотреть. Нельзя». Домовой съел всю их еду и сухарики, которые принесли «добрые люди». Он топал по ночам, не давая спать, и шуршал, шуршал, шуршал…

Леночка всё реже вспоминала бабушку, как пахло у неё пирогами с мясом, ухой и супами, когда жили все вместе, а у мамы были розовые и тёплые руки.

«Рыбка моя, у мамы синие ручки, потому что она скучает по морю. А холодные они, потому что зима на улице, а у мамы рукавичек нет».

Леночка вскочила и закричала:

— Печка! Пожалуйста, согрей маме ручки!

Одеяло упало с Лениных плеч. На ней не было одежды, только короткие шортики. Кожа сияла в темноте комнаты. Тонкая, высокая для своих пяти, худая, с выступающими спинными позвонками.

Печь ухнула.

— Ой! — Леночка вгляделась в огромный зёв. — Ты чего это? Горишь?

Печь разгоралась, набухала жаром, белела, сбрасывая облупленную штукатурку, как змеи сбрасывают кожу, и обрастала цветущей вишней.

— Печечка! Родненькая!

Тёмная комната, несколько месяцев не видевшая тёплого света, наполнилась по-летнему жарким воздухом.

— Тёплая какая! — Леночка забралась на шесток, раздвигая жар ладонями, и закричала, — никакого моря не надо!

Обрадованная, девочка побежала к окну, выудила из тайного места опасный пакетик:

— Печка, смотри, иголочки! Они мамины, она не разрешает трогать, но я трогаю, — Леночка протягивала печи старые шприцы.

Белое ласковое чудовище ухнуло.

— Мама лечится. Когда мамочке холодно и она дрожит, мамочка колется иголочками.

Печь — огромная, сияющая — белела и распухала. Кирпичи её казались резиновыми, растягивались, пропуская через себя красноватый свет. Печь рожала огонь — неопасный и мягкий.

Леночка поднесла шприц к правой щиколотке, упёрла иглу в коричневую сочащуюся корку и сказала:

— Но я знаю, что мамочке плохо от иголочек. Они лечат, а потом делают плохо. Я часто забираю немножко боли у мамочки…

Став огромным шаром, печь предупреждающе свистнула — Леночка проколола кожицу — и шар лопнул.

Хлопнула дверь, и на пороге появилась измождённая, усталая женщина. Руки в синих прожилках держали луковый пирожок. Переступив порог, мама Лены стала преображаться: кожа розовела и сияла, тусклые волосы начинали искриться, глаза синевели, как то море, на котором она никогда не была, а вместо одежды на ней появлялись вишнёвые цветы.

— Лена! Лена! — к тоненькой, прозрачной девочке подбежала столь же прозрачная — почти исчезнувшая — женщинка.

Леночка лежала на полу, возле печи. Большим пузырём торчал вздувшийся живот.

Вторая Леночка — светлая, искристая, с длинными жёлтыми волосами — была в огромном рыжем шаре света.

Вторая Леночка посмотрела на свою ножку и на ножку первой Леночки. На бледно-синей стопе объёмной, бордово-чёрной смертью зияла маленькая рана.

Ножка второй Леночки была чистая, розовая. На месте раны была маленькая коричневая родинка.