На масленицу 1993 года в Нью-Йорке мне посчастливилось познакомиться с русским эмигрантом Мишелем. Сошлись мы легко, с чувством той самой необыкновенной легкости, с которой встречаются давно знакомые люди. Не только сошлись, но и быстро стали друзьями.

Свое имя Мишель получил во Франции. На окраине Парижа до второй мировой войны был у него ресторанчик. А когда перебрался в Америку — это уже в начале 1950-х, то из чувства патриотизма или, быть может, ностальгии по второй родине, сохранил имя за собой. Не захотел сменить на новое американское, выстреливающее из гортани — Майкл. На самом деле моего друга звали Михаил Николаевич Чернятин. И происходил он из легендарного Галлиполийского братства, от которого в эмиграции теперь осталось одно лишь название. Гражданская война для большинства русских солдат окончилась в Турции, на бескрайнем голом поле у местечка Галлиполи, где рядами стояли воинские палатки.

Мишель как-то сказал:

— Нас, галлиполийцев, теперь двое. Я да еще Попов в Париже, наш бессменный председатель Общества.

Немудрено, ведь Михаилу Николаевичу на момент нашей встречи вскоре должно было исполниться 93 года. Он ровесник века. Смерть странно обходила его стороной, хотя он уже и купил себе место на кладбище. Был поставлен крест и на мраморной плите выбито всё, что полагается в подобных случаях по русскому обычаю. Следовали имя, отчество и фамилия, а затем — дата рождения и… многообещающий прочерк. Своей виртуальной могилой он всё больше и больше приводил в трепет посетителей кладбища при Ново-Девичьем монастыре, расположенном невдалеке от Нью-Йорка, на Толстовской ферме. Дело шло к столетию, а смерть никак не приходила. Вот в этом промедлении смерти мне и показалось что-то необычное и таинственное.

В день нашего знакомства я приехал к Мишелю в Асторию, район Нью-Йорка поблизости с Манхэттеном, где издавна обосновались в основном греки и итальянцы. Быстро нашел четырехэтажный дом из темно-коричневого кирпича в английском стиле. Поднялся наверх и позвонил в дверь. Прямо с порога меня сразил его мягкий веселый голос:

— Хочешь рюмку мадеры? Это мое любимое вино…

Сердечный порыв выражал истинное гостеприимство. Отказываться от вина мне показалось неуместным, до начала Великого поста оставалась неделя, и напускать на себя постную маску прежде времени — как-то не по-христиански. Даже Христос в Кане Галилейской сотворил из воды вино, когда нужно было спасать положение.

То воскресенье действительно оказалось веселым. Пришли друзья Мишеля — композитор Алла Павлова, приехавшая из Москвы на изломе советского времени, и Нина Волина, в прошлом жена известного в Русском зарубежье поэта Михаила Волина. Когда-то Нина с мужем жили в Харбине, потом их дороги разошлись, он уехал в Австралию, а она — в Америку. Мы все сидели за столом в просторной квартире-студии, с аппетитом ели традиционные блины и экзотическое авокадо с черной икрой. Мишель рассказывал белоэмигрантские истории.

Масленицу праздновали допоздна. Нужно было хорошенько познакомиться друг с другом. Мишель никак не отпускал нас домой. Он унаследовал от своего отца склонность к ночным бдениям, и жизнь у него к полуночи только начиналась. Тогда мы услышали одно из детских воспоминаний.

Семья Чернятиных жила в Харькове. Отец Мишеля частенько сиживал с друзьями за рюмкой вина всю ночь напролет. Однажды утром маленький Миша открыл дверь в кабинет отца и увидел, что тот еще не ложился спать, мирно сидел в своем кресле. К удивлению сына, на голове у главы семейства красовалась половинка арбуза.

— Что случилось? Почему арбуз на голове? — спросил Миша.

— Вот когда вырастешь, поймешь…

Слова отца оказались пророческими. Мишель всегда помнил этот случай и рассказывал его друзьям. Однако самая главная история была впереди. Именно из нее проглядывало таинство смерти.

Когда мы подружились, Мишель часто приглашал посидеть с ним в кафе. Мы шли на прогулку, пили кофе с молоком и часами беседовали о Гражданской войне в России. Вообще-то, всё началось с серебряного портсигара. Однажды Мишель показал мне свой талисман. Подарок отца в день совершеннолетия, 15 июня 1918 года. На верхней крышке портсигара красовалось семь слонов. Слоновья вереница шествовала на фоне восходящего солнца. Ниже, под слонами, глубоким тиснением была выбита надпись: «Мы приносим Счастье». Мишель сказал, что это — индийские слоны. Раньше на портсигаре зияла вмятина. Оставила след шальная пуля на Перекопе. Уже во Франции крышку удалось выровнять. Портсигар спас от верной смерти.

Михаил Чернятин служил унтер-офицером на бронепоезде, в армии Врангеля. После Октябрьской революции харьковский студент, не доучившись в Химическом техникуме, ушел добровольцем на фронт. Он стал белым офицером. Отец тогда сказал Михаилу:

— Если бы я был на твоем месте, то поступил точно так же.

Началась военная жизнь. Бронепоезд курсировал между Харьковом и Синельниково, а потом спустился на юг до Джанкоя. Во время одного из рейдов в пригороде Харькова Мишель познакомился со своей будущей невестой. Поздним летним вечером на платформе одиноко стояла девушка в белом платье. Она возвращалась от подруги и опоздала на последний поезд. Конечно, солдаты забрали ее и доставили на бронепоезде в город. Мишелю девушка приглянулась, звали ее Нина. Она оказалась генеральской дочкой. Вскоре отец Нины умер, и они с матерью отправились в Крым, как и большинство беженцев. Когда открылся Южный фронт, бронепоезд базировался в окрестностях Джанкоя, и Мишель на пересменах ездил в Симферополь на свидание с невестой.

Как-то средь бела дня Михаил Чернятин сидел в бронепоезде, в своем офицерском купе. Он был старшим по составу. Стояли где-то в степи. Время от времени приходилось выходить на воздух, посмотреть, как идут дела. В округе повсюду сновали солдаты по своим военным надобностям. Вдруг Мишель увидел ошеломляющую сценку. Трое солдат вели настоящего индийца, подталкивая его в спину прикладами винтовок.

— А ну, пошевеливайся, — выкрикивал мужичок простецкого вида, очевидно, крестьянин из глухой деревни. Его седеющая борода встряхивалась с каждым слогом длинного слова «пошевеливайся». Оттого ситуация казалась еще более угрожающей.

Когда группа поравнялись с Мишелем, пленник взглянул на него пронзительными черными глазами, и душа просто опрокинулась.

— Эй, касатики, куда вы его ведете? — обратился Мишель к солдатам.

— Да вот, краснопузого впоймали. Придуряется, что по-российски не размовляет. А сам всё понимает. Ща-ас в расход его пустим…

Мишель внимательно посмотрел на стройную фигуру, на чалму, из-под которой чуть выглядывали блестящие смоляные волосы. Затем перевел взгляд на синее небо с чарующими белыми облаками. Эта небесная красота стиснула его сердце, и он снова взглянул на чужестранца. За длинной запыленной одеждой угадывалось крепкое смуглое тело. Пленник имел необычайно высокий рост, под два метра. В руке сжимал маленький кожаный саквояж. Больше никакого скарба не было.

— Какой он красный?.. Это же индус! Ведите его ко мне.

Мишель начал по-офицерски обходительный разговор. Предложил сесть и спросил гостя, на каком языке ему предпочтительнее вести беседу. Тот ответил с легким акцентом по-русски, что предоставляет право выбора самому Мишелю.

— Что за птица такая, если ему всё равно, на каком языке говорить, — пронеслось удивление в голове. — Предложу-ка немецкий.

В техникуме Михаил Чернятин был отличником и бойко говорил по-немецки. Индус с легкостью согласился.

Беседа завязалась интересная, и по мере ее продолжения Мишель всё больше и больше проникался симпатией к непонятному страннику. Ему так и не удалось выяснить, зачем индус шел через линию фронта, прямо к красным. Но на душе неожиданно поселилось какое-то удивительное блаженство. Можно даже сказать, то был один из редких моментов жизни, когда он испытал настоящее счастье.

Мишель принял твердое решение. Вызвал солдатский конвой и приказал немедленно сопроводить индуса в штаб армии, где ему должны были выдать охранную бумагу. Документ давал разрешение беспрепятственно следовать через линию фронта. Странно, но в пылу беседы он даже не спросил имени индуса.

На прощание пленник сверкнул сталью своих глаз и заявил, что хочет отблагодарить Мишеля за его доброту.

— Проси, чего хочешь.

Мишель от неожиданности растерялся. Такое бывает только в сказке о золотой рыбке. Казалось, на него обрушился девятый вал желаний. В голову хлынули разные воспоминания. Почему-то вспомнилось, как отдыхали с Нинель в парке у Таврического университета. Они часто свиданичали, сидя на лавочке у фонтана. Однажды во время их тихой голубиной беседы мимо прошел кавказец. Его рубаха была наполовину расстегнута, и на груди вспучилась обильная волосяная растительность.

— Фу, какая обезьяна, — сказала Нина. — Не люблю волосатых мужиков.

Мишель, стоя перед индусом, вспомнил про свою грудь и выпалил:

— Можно мне волосы с груди убрать?

Индус сдержанно улыбнулся:

— Можно.

Он раскрыл саквояж, и перед глазами Мишеля прошла целая батарея баночек с мазями и настойками. Достал одну баночку, поставил ее на стол. Потом запел на своем индусском наречии удивительно красивую песню. Высокий чистый голос окутал всё вокруг как бы небесным покрывалом. Оказалось, это санскритский гимн Матери Кали, богине смерти.

— Теперь бери мазь и намазывай грудь!

Мишель послушно выполнил приказ. После чего ткнул пальцами в свои бакенбарды и спросил:

— А здесь можно убрать?

— Не прикасайся, — крикнул индус.

Но было уже поздно. Два белых пятна от пальцев навсегда отпечатались на щеке Мишеля.

Михаил Николаевич, рассказывая, артистически повернулся ко мне своей правой щекой.

— Это у меня память об индусе.

История на этом не закончилась. Спустя несколько месяцев начались ожесточенные сражения. Бронепоезд курсировал в районе Джанкоя. Осенними днями упал сильный туман, в шаге ничего не видать. Висел он три дня подряд. И от этой туманной скуки вдруг навалилось на Мишеля сильное желание — поехать в Симферополь, чтобы повидаться с невестой. Мысль не давала покоя. Он попросил своего друга подменить его на дежурстве. Мол, вернется — отдаст выходной. Но когда вернулся, друга уже не было в живых.

Сослуживцы рассказали, как в тот день после обеда туман неожиданно рассеялся. Все увидели, что два бронепоезда — белый и красный — стоят друг против друга в нескольких десятках метров. Выстрелили из орудий одновременно. Бывает же так!.. И тот и другой бронепоезд разнесло вдребезги.

Мишель остановился в этом месте своего рассказа.

— Знаешь, я подумал тогда... Нет, просто был уверен, меня спас индус.

Вскоре произошел еще один необычный случай. Добровольческая армия отступала и оборонялась уже на Перекопе. Вот тогда-то и угодила большевистская пуля в серебряный портсигар, спрятанный в нагрудном кармане. Незадолго до этого Мишель чуть было его не потерял. На полном ходу наклонился через перила бронепоезда и выронил под колеса. Пришлось возвращаться назад. Практически все солдаты и офицеры высыпали на железнодорожную насыпь искать портсигар. Положение было крайне опасным. Бронепоезд остановился на территории красных, и они могли появиться в любой момент.

Много историй довелось услышать из уст Мишеля. Некоторые стали забываться. Но перед самым моим отъездом из Америки снова вспомнилось об индусе. Последнюю ночь я провел у Мишеля. Его дом находился в половине пути к аэропорту имени Джона Кеннеди. Ночевать там оказалось удобно, иначе пришлось бы вставать ни свет, ни заря и пересекать весь Нью-Йорк. Несмотря на ночное бдение, хозяин поднялся с постели довольно рано. Стал прихорашиваться у зеркала, долго ходил по комнатам. Предложил мне на прощание излюбленное угощение — рюмку мадеры.

И когда я собирался уже выйти из дома, взяв свои вещи, Мишель подошел ко мне, стал лицом к лицу, и сказал:

— Ты не знаешь, что за имя такое, Мория?.. Всё утро крутится в голове, не могу от него избавиться.

Мне, как востоковеду, изучавшему историю Индии, хорошо был известен кашмирский раджа, который жил в XVIII веке. Именно так его и звали. Он связан корнями с древней индийской династией Маурья. Оставив свои роскошные дворцы и богатства, индус ушел странствовать в Гималаи.

Мишель затих на мгновение, глядя мне в глаза. Таинственный покой окутал комнату. Потом он едва слышно сказал, как бы успокаивая самого себя:

— Наверное, что-то из прошлого…