«Кре — ще — ни — е. Кре — ще — ни — е» — выпеваю я полюбившееся слово уже второй час подряд. Какое замечательное слово: «Крещение»! Оно шуршит серебристой позёмкой по затвердевшему снегу, искрится шершавыми узорами не только на окнах, но и на стенах домов, деревьях, оградах.

И всё — другое. Небо ещё с вечера новое, как будто умытое. И люди — умытые. Может небо, умываясь, нечаянно плеснуло им в глаза? Вода — другая. Умытая, звучит смешно — ну, разве же бывает она неумытой. И всё таки, она тоже новая. Наверное, ночью в ней полежали серебряные звёздочки и вытянули всю грязь. Серебро же очищает воду. Так на фильтре написано. Я уже чуть-чуть умею читать. Написано на голубенькой шуршащей этикетке: «С се — ре — бром». «Серебро» тоже хорошее слово. В нём целых две буквы «е» и поэтому оно чудесно поётся. Не зря же в слове «петь» вообще одна поющаяся буква. И это «е». Ей одной можно захлебнуться и засеребриться изнутри.

Вот и сегодня все поют. И всё — поёт. «Гла — ас Гос — по — день на во — дах во — пи — ет гла — го — о — ля». И вода — поёт. Вот и в церкви об этом говорят. Звенит — переливается день. Облака плывут в умытом воздухе. И я — умытый плыву. Замотанный в шерстяной шарф поверх толстой шубейки — совсем как медвежонок — я плыву. Это немножко напоминает мне Умку из сказки. Мне становится почему-то жалко его — бедный белый медвежонок и не знает, что плывём мы потому, что Христос крестился. А может быть и знает? Говорят же, что всё на земле — творение Божие. И медвежонки тоже.

«Дне — есь вод ос — вя — ща — а — ет — ся ес — тес — тво» — искрится лазурное пение под церковными сводами. Внутри меня прыгают радостные снежинки. Они колются, но от этого только веселее. Огромный чан с водой снаружи весь в капельках. Трогаю эти живые ледяные хрусталики и пальцы краснеют от холода. На Иордане не бывает так холодно, как у нас. Там тепло. И всё таки, в России лучше. Пожалуй, немного жаль, что Господь крестился там. Но, наверное, так надо.

Я стараюсь сосредоточиться и несколько минут усердно и часто крещусь. Какая-то бабушка одёргивает сзади за капюшон и строго шепчет: «Не вертись в церкви». Я хочу объяснить ей, что я молюсь, и что всё умытое, и что надо радоваться, и про снежинки. Но она уже отвернулась и не слушает.

Певчие поют: «Вла — ды — ку зря кре — ща — е — ма». Фраза врезается и забирает на себя всё моё внимание. Владыка — это епископ. Серьёзный, с бородой. Его покрестили и всё зря? Зачем же тогда? А как он стал епископом, если был некрещёным? Ход мыслей загоняет меня в тупик. Я морщу лоб, тру его, пытаясь осознать что-то очень важное и неподдающееся законам логики. Хор поёт снова ту же молитву. И только теперь я осознаю, что Владыка — это Христос, которого сегодня Иоанн Креститель крестил в Иордане! Мне очень стыдно за свои мысли. Как же так… Нельзя в церкви думать о посторонних вещах.

Смотрю на икону Крещения Господня. Бог очень добрый. Он на всех образах добрый, но здесь особенно. Если покаяться, то Он простит. Я грустно смотрю вниз, стараюсь слушать молитвы. «Грех ради наших Человеколюбче» — взлетает до потолка песнопение. Вот. Он даже крестился из-за наших грехов. И моих тоже. А я всё равно грешу. Но я же не хочу! Просто…хочется понять. Но в храме нельзя. Это называется празд… как же… такое сложное слово… заканчивается на «мыслие». Мыслие… это уже напоминает набатный удар колокола «бом — бом — бом». Вот, опять я думаю.

Прижимаюсь лбом к ледяному чану. Каюсь. Но через несколько секунд храм вздрагивает от радостной песни: «Во И — ор — да — а — не кре — ща — ю — щу — ся Те — бе Гос — по —.ди». Я не могу сдерживать своего восторга и начинаю топать ногами, подпрыгивать вверх и громко подпевать. Меня опять дёргают, но это уже не важно. Главное там, «во И — ор — да — не».

Крещенский день медленно гаснет. Фонарный свет ленивыми рыжими котами лежит на дороге. И кажется мне, что и они тоже мурчат серебряно-звонкое «Во Иордане». Или это снег скрипит?... Неважно. Фонари умытые. И я умытый, замёрзший. Умытый. Иорданом? Ворона, спикировав из темноты, неудачно приземляется на ветку прямо над моей головой и меня осыпает искристым снежным дождём. Я хохочу, и смех звёздочками рассыпается по крышам. Он тоже умытый.