Карлич, ведущий артист, режиссер, директор, хозяин маленького театрика «Заветная дверца» и учредитель ООО с одноименным названием, облокотившись о стол, раздраженно постукивал пальцами по полированной столешнице, разглядывая в ней свое отражение. Нервничая, он взглянул очередной раз на настенные часы, и перевел взгляд на полное спокойствия лицо Мули, артистки и, по совместительству, бухгалтера театра, которая закончила шпаклевку малозаметной трещинки на правой щеке и занялась финишной доводкой — полировкой бархаткой. Ее милое невыразительное лицо успокаивало и внушало привычное доверие. Глядя на безупречно гладкий лоб Мули, он не пытался проникнуть в ее мысли, — за годы тесного сотрудничества он выучил их все наперечет.

«Хоть пожар, хоть потоп, хоть землетрясение, — все ерунда, лишь бы не было морщин… Вся здесь и сейчас. Завидую… — подумал он. — С ней будет все в порядке, никаких проблем. А вот остальные… Эти могут: не уважают. Без четверти — а еще никого. Распустил… Сам виноват. Расслабился. Ничего, разберусь… Напомню, кто здесь хозяин».

Резким движением, словно раскрывшийся пружинный нож, и с похожим же щелчком он, оттолкнувшись руками от стола, выпрямил спину, затем откинулся на спинку кресла, потом — заложил ногу за ногу, и, замерев на мгновенье, внезапно поднялся и подпрыгивающей походкой подошел к окну. Каждое движение сопровождалось резким сухим стуком — так проявлялась особенность его суставов. Дорогой костюм сидел, висел, вернее, на нем элегантно, словно на плечиках, (разве что шея была через чур тонка для воротника его рубашки), но при движении создавалось впечатление, что костюм пуст, настолько директор был строен, точнее — худощав, и, даже (если отставить в сторону вежливость), худ: живота нет, руки-ноги — сухие палочки. Мужественное, грубое, словно вырезанное стамеской не особенно умелого, или слегка пьяного столяра лицо создавало представление о жестком характере и несгибаемой воле. Впечатление усиливал широкий рот с тонкими, плотно сжатыми губами, к которым опускались борозды морщин, глубоких, как трещины в сухом обветренном дереве, а вот маленьким кругленьким веселым глазкам, блестевшим, словно стекло, тут явно было не место. Очевидно, так думали и сами глазки, и даже решились, было, на побег, но дело до конца не довели, однако и мысли о побеге не оставили, их легкая выпученность напоминала о незавершенном и не разрешившимся конфликте чувства долга и эстетических представлений.

Гармонировал ли с лицом нос, было не понятно: мешала скрывающая его марлевая повязка с большим ватным тампоном. Посмотрев в окно, и на секунду замерев в неподвижности, Карлич повернулся и подошел к аквариуму, на дне которого лежала огромная черепаха, постучал в стекло и пощелкал языком. Черепаха не отреагировала никак. Он пожал плечами и вернулся к окну. Затем — обратно, к черепахе. Размашисто шагая, он время от времени левой рукой трогал повязку на носу, правой, оглядываясь на Мулю, поправлял брюки жестом Майкла Джексона, но поддергивал их не вверх, а вниз, и при этом морщился, словно, в отличие от Майкла Джексона, это движение ему удовольствия не доставляло.

Зазвонил телефон, Муля сняла трубку.

— Да… Сколько вам лет?.. Что вы заканчивали?.. А языки?.. Сейчас работаете?.. А опыт работы главным бухгалтером?.. Сколько? Спасибо, вряд ли это нас устроит. Да, мы позвоним.

— Дай мне! — Карлич шагнул к телефону, пытаясь поймать трубку, но не успел.

— Не подходит! — категорично заявила Муля.

— Да ты просто не хочешь замену себе найти! Да что это за требования: чтоб и внешность, и рост, и английский, и Эм Би Эй, и пять лет стажа, и чтоб не старше восемнадцати!

— Стандартные требования, ты объявления кадровых агентств почитай. Мы — приличная фирма, можем выбрать.

— А стаж!

— Что стаж! У тебя, вот, стажа директорского десять лет, а возраст-то детский еще.

— Ну, я… — Карлич заметно подобрел, — я тут не пример. Я — другое дело. Таких теперь не делают. Так что, планку-то, опусти. Да тут, господи, обычная девчонка после бухгалтерских курсов справится. Ну, внешность, конечно, ну рост — я же высоких … — тут он поправил брюки и цыкнул зубом.

— Вот-вот… — Муля попыталась нахмуриться и поджать губы.

— Ревнуешь, что ли? — Карлич дурашливо загоготал деревянным смехом. — Старая кошелка, куда я без тебя! — он подошел к Муле и потрепал ее оранжево-зеленый ирокез. — Педро красил? — Муля кивнула головой. — Совсем Педрильо наш ослеп, вон, голубых волосков пропустил сколько. Э-хе-хе, нам от старости не спрятаться, не скрыться… Разве что тебя это не касается, — поправился он, — фарфор, — он погладил ее по щеке, что с ним сделается! «Пятьдесят лет в строю!» — хихикнул он. — Береги лицо, ты же наша прима! А в парикмахерскую сходи.

— Да. Сама собиралась, но Педро не смогла отказать — ведь ему это так приятно…

— О-е-ей, цуцели-муцели! Сантименты, признания и любовные терзания. Как была всегда бестолковой романтичной девчонкой, так всегда ею и будешь. Раньше не надо было ему отказывать, пока он полным педрилой не стал. Чего уж теперь-то миндальничать, теперь главное — дело, зритель, успех. А тут плесень голубая эта торчит.

— Перекрашусь, конечно. Просто хотелось ему помочь — он ведь в творческих исканиях…

— Да нашел, нашел он уже все. Достиг вершин. Всем известно, что лучшие парикмахеры, стилисты, модельеры, повара и любовницы — мужчины. Так что, успокойся. Что за черт, — он глянул на часы, — ты предупреждала наших?

— Ты чего, еще три минуты.

Дверь без стука распахнулась, вошел Артюша, охранник, а по совместительству — голос за сценой, массовка и исполнитель экзотических ролей. Кивнув в знак приветствия, он глазом профессионала оценил объем ватного тампона на носу Карлича, тяжело сопя, взобрался на кресло и сразу же прикрыл глаза. «Ага, опять. Сует, куда не попадя. Не мудрено, впрочем. Случайно, или как?» — подумал он, но интереса не выявил, рассудительно решив, что если надо — то сами скажут, а про ерунду и думать нечего.

«Сотруднички, — подумал Карлич, вздохнув, — с кем работать приходится… Того и гляди, сдохнет на боевом посту».

«Терпит, — услышал вздох и правильно истолковал его умный Артюша, — хорошо еще, что прямо не говорит. Хотя это не за горами…»

— Привет, мои милые друзья, — грассируя, нараспев произнес вошедший Педро, актер, а по совместительству — визажист, гример и костюмер, — не опоздал ли… ой, Карлич, — Педро привычным жестом подтянул свисающие рукава и всплеснул руками, что с тобою? С твоим великолепным носом?

— Все в порядке, потом расскажу. Итак, Я вас собрал, чтобы поздравить. У нас сегодня праздник. Забыли? Хотя, может быть, я не прав, и это событие праздник не для всех? А? Сегодня нашему театру исполнилось десять лет! — Карлич торжествующе оглядел собравшихся. Повисла пауза. Первым опомнился Педро:

— Ура! Ура! Нашему театру — десять лет! Как славно! Как радостно! И как грустно… Десять лет. Десять лет жизни прошло…

«Коту под хвост», — подумал Артюша.

«Какая разница — сколько лет, главное — как я выгляжу», — подумала Муля.

«Морды надули, неблагодарные эгоисты!» — подумал Карлич, и продолжил вслух:

— Десять лет жизни. И какой жизни! Какой замечательной жизни, наполненной служением искусству, трудом, пусть и тяжелым, но так щедро вознагражденным аплодисментами наших любимых зрителей!

«За аплодисменты ты как раз бы машину новую купил…» — подумал Артюша.

— Да. Пусть мы что-то и теряем финансово…

«“Мы!” Кто-то из нас уж точно теряет», — съехидничал (про себя) Артюша.

— …но можем гордиться, что, как и раньше, главное для нас — дать возможность приобщиться широким массам к великому искусству. И ведь мы действительно даем, но плохо они этой возможностью пользуются. Хотя — что раньше, что сейчас — пятак цена билету, практически. Ну, ладно, по порядку.

«Кому и пять баксов — пятачок», — уточнила про себя Муля.

— Я собрал вас, чтобы сообщить вам две новости. Одна — хорошая, а вторая… вторая — еще лучше! — он широко улыбнулся, благо рот позволял. Муля устремила взор к потолку, и что-то пробормотала, покачивая головой, Педро растеряно оглядывался на своих коллег, Артюша тяжело уронил голову на стол, ожидая неприятного продолжения.

— Да вы чего!? Я не шучу. Для начала — он вынул из ящика стола несколько конвертов, развернул их веером, потряс, — для начала — финансовый вопрос. Каждому — по заслугам, и, надеюсь, никто не уйдет обиженным. Муля, Карика ко мне.

Муля нажала кнопки на селекторе, через пол минуты в дверь постучали.

— Вызывали, хозяин? — вошел довольно пожилой сутулый пучеглазый мужчина, настоящий великан, по сравнению с собравшимися. На нем был брезентовый пожарный костюм, в руке — старинная медная, до блеска начищенная, пожарная каска. Был он абсолютно лыс, но, в отличие от большинства собратьев по несчастью, без бороды, которая, судя по синеве его щек, в значительной степени могла бы сгладить недостаток его внешности, отвлекая на себя внимание. Жесткие пучки волос, торчащих из носа и ушей, функцию отсутствующей бороды компенсировали лишь частично.

— Карик, у нас сегодня праздник. Подойди-ка…

Карик подошел. Карлич с сосредоточенным видом перебирал лежащие перед ним на столе конверты, и, выбрав тоненький (остальные были значительно солидней и равные по толщине), протянул его Карику. Тот подобострастно улыбнулся, слегка поклонился и протянул руку, но Карлич нахмурился и с размаха хлопнул рукой с конвертом по столу.

— Опять!? — прошипел, он, демонстрируя с трудом сдерживаемый гнев, и ткнул пальцем в Карику в лицо.

— Что вы, что вы, хозяин! — Карик быстро положил каску на стол и испуганно потер щеки ладонями, — я утром, я же сегодня утром…

— Смотри у меня! — Карлич погрозил ему пальцем. — Ты меня знаешь! Последнее предупреждение уже было. Замечу щетину — выгоню к чертовой матери!

— Что вы, хозяин, я всегда… я помню… — забыв каску, он спиной пятился к дверям, суетливо кланяясь.

— Стой! Ты куда? — Карлич протянул ему конверт. — У нас праздник. Нашему театру — десять лет. А ты — старейший работник. Стоял, как говорится, у истоков. Держи, заслужил, заслужил. Он похлопал его по плечу.

— Помню я, что десять лет. Каждый год и каждый день помню… — Карик взял конверт, каску, и, шмыгая носом, пошел к дверям. Карлич, подмигнув глядящим на него сотрудникам, показал пальцем в сторону Карика, состроил унылую рожу и передразнил походку. Когда дверь закрылась, Карлич, с треском хлопнул в ладоши и потер руки.

— А!? Как я его!

Чувствительный Педро был смущен, ему было стыдно за директора: «Эх, Карлич… — думал он, опустив глаза, — во что превратился… От веселого мальчишки только темперамент и остался. Откуда такая злость? Папа — мягкий, добродушный человек… В кого пошел? Или жизнь, действительно, обстругала…»

«Довел до слез старика, — подумал Артюша. — Одно слово — Карлич! Сам стал таким, как Карик десять лет назад. Только покруче. Это же надо так ненавидеть, чтобы рядом держать и унижать каждый день. Каждый день бороду ему вспоминает. Садизм, действительно. К чему эти игры с огнем? Ведь он действительно все годы и дни помнит… Копит злобу… Жалко его, беднягу. Больной беспомощный старик. А в свое время, конечно… — и Артюша, вспомнив “свое время”, чуть не зарычал от злости, — да, в свое время сам бы глотку мог ему перегрызть. В порыве гнева, конечно… А такое изощренное издевательство… Подачки эти.… Лучше замочить по-простому, чем мучить десять лет. Смотреть тошно. Да, взгляд у Карика сегодня особенно подлый, — вспомнил Артюша о своих обязанностях, — как бы не навредил, надо за ним присмотреть. Э-хе-хе. Кинул бы все к черту, ушел бы, хоть на улицу ушел бы... да дуру эту оставлять тут нельзя».

Дурой Мулю можно было назвать, с учетом современного среднего уровня, лишь с натяжкой, но в драматизм ситуации с Кариком она не вникла — была занята решением извечных вопросов «кто виноват?» и «что теперь делать?» — накладной ноготь на безымянном пальце правой руки начал отслаиваться, а не прошло и недели.

Довольный Карлич, весело улыбаясь, раздал конверты.

— Держи, Педро. Тебе, Муля. И Артюхин возьми.. Выбери новую портупею с кобурой охране нашей, — хихикнул Карлич, — хотя пора бы и самому научиться элементарные покупки делать, — добавил он строго, слегка дернув Артюшу за ухо, — это же так просто. Обезьяну и ту за десять лет научить можно…

«Обезьяну! Сравнил! — (Артюша, стиснув зубы, перетерпел фамильярность — хозяин!) — Да, сегодня наш Карлич в ударе, — и он вздохнул, глядя на директора умными грустными глазами. — Строит из себя только… Тоже мне еще, гений шоу-бизнеса… Сам-то от обезьяны недалеко ушел… Спросить бы, книжку за десять лет хоть одну прочел? Не уверен, что и букварь освоил… Да зачем ему… Хозяин… И насчет элементарных покупок — кто бы говорил… Как себе — так галстук каждый месяц, а папаша оборванцем ходит, как десять лет назад…»

— Ну, а теперь — главное, — Карлич поправил повязку на носу, — пора менять курс, надо нос по ветру держать.

Все в недоумении переглянулись.

— Я не только себя имею в виду, я говорю обо всех нас, и нашем репертуаре. Ведь десять лет таки прошло. Когда мы начинали, мы были молоды, молод был и наш зритель. Мы делали то, что лучше всего могли делать, — и правильно, всегда надо использовать свои сильные стороны, тем более, что зрителю нравилось. Конечно, тогда это были хиты — «Карлик нос», «Маленький Мук», «Приключения Буратино», наконец. Но это же когда еще было! Зритель рос, и мы росли, но двигались в том же русле. Ну — «Муха — цокотуха», «Герр Шноццерс», ну, «Сирано»… А времена то меняются. Кому нужна теперь героика, лирика, романтика? В конвертики то загляните. Пустовато, несмотря на все мои усилия. А почему? Кто виноват? Таланты иссякли? Давайте разберемся.

Да, мы не молодеем. Вот Артюха, защитник наш дорогой. Молодец, в прекрасной, почти, (к сожалению) прекрасной форме. Я понимаю, фактура, конечно, не та, но ведь в «Маугли» Шархана уже не тянет, облажался. Разве это рычание? Акела — это да, это у него пока еще классно, особенно когда промахнулся. Слезу вышибает… А что дальше? Табако?

Теперь Педро. Полюбуйтесь — внучек Вертинского, внучатый племянник, точнее. Вроде гопники в подъезде его мордой стены вытирали… Гота еще нам тут не хватало. У кого сейчас (сейчас!) могут вызвать сочувствие эти брови домиком, заламывание рук и мелодраматические завывания? Тазик тебе еще на голову, и Донкихота играть. Но не здесь! Не в этом театре! Гниль декадентская! Роза, блин, увядшая! Сейчас — время победителей, время достижений, время успешных людей. А ты? К чему ты зовешь нашу молодежь своим видом э-э-э… видом своим, в общем? Рюшечки-бантики-сопли-по-колена… О-о-о, вот и нюни распустил… Ну-ка, перестань! Не на сцене! У нас серьезный разговор! Ты мужик, или что? Или как? Хотя вот это как раз сейчас… Ну, ладно, по порядку.

Или, вот, наша прима. Ирокез крутой, но трещинки-то на роже скрывать все труднее. Скоро уже не Красную Шапочку, да Золушку с Алисой, а тазик на спину и вон, он кивнул на аквариум, — Тортиллу на подменах играть. Извини, но это так. Нет, я немного преувеличиваю, конечно, если сам Педро подмажет, то со второго ряда пока еще не видно. А с первым что делать будем? Не обижайтесь, это факты. Буду объективен — я не лучше. Молодость прошла, вон, суставы как кастаньеты, но… Но! Появился опыт! Уровень! Мастерство! Так давайте же смело глянем правде в глаза, и будем играть, будем творить искусство в том времени, в котором живем! А чего оно требует от нас? Что сейчас может привлечь зрителя?

Насилие? Порнография? Откровенный секс? Да! Конечно! Но все это есть, в избытке. Кого этим удивишь. Мэйнстрим. Тенденция, в общем-то, правильная, но тут нужен творческий подход. Где наша изюминка? Где использование нашей общей специфики? В чем главная фишка? А? — он окинул всех вопрошающим взглядом. Все молчали, и он удовлетворенно кивнул. Забыли. Забыли, кто вы есть. Строите тут из себя… А сами то… Мы ведь с вами не как все. Не обычные люди. Ну, что на меня вытаращились! Гляньте-ка лучше правде в глаза: мы — артисты. Ар-тис-ты! Настоящие! Самые настоящие! Профи! Что ж теперь-то дрожать, жалкие вы тряпичные душонки!?! Вы же все равно продаете себя каждый день, невинность улетела с первым занавесом. Так о чем теперь-то жалеть! «Высокие чувства»? Об имитации их, если уж точнее? Да оглянитесь же вокруг! Ну кому это… Нет уж! Хватит! Время зовет! Продавайте то, что купят! Сейчас мало быть просто свиньей, надо стать самой грязной! И мы (мы!) это сможем! Потому, что мы — профи!

Карлич сделал паузу, и оглядывая потрясенных коллег.

— Из-вра-ще-ни-я, — продолжил он театральным шепотом, — вот она, наша ниша. Вернее, постамент, трибуна, с которой мы сможем, я уверен, сможем сказать свое актуальное и веское слово, и зритель вернется к нам, если и мы, отринув холодное чистое искусство, повернемся к живым, естественным, насущным потребностям нашего народа. Я тут недавно справочник специальный просматривал… — заметив удивление и недоверчивое выражение на лицах слушателей, он успокаивающе поднял ладони, — с картинками, чудесные подробные такие картинки! Все понятно безо всяких этих понтов латинских. Да, вот где материал для творчества, сколько новых мыслей, есть где разгуляться фантазии!

А!? Как идея!? Педро, ты не рад? Уж тебе-то будет где развернуться, ты итак сейчас полностью в теме! Карика вот еще с плеткой привлечем! Артюха, а ты? Ты представляешь, как будешь смотреться с Мулей? Или с Педро? Или… а действительно! Вы же такое па-де-труа заделать можете! А Муля? Чем не старая шлюха? В лучшем смысле этого слова, я типаж имею в виду? Да. Нужны будут переделки, может, даже, некоторые жертвы. Финансовые. Ну, вы же знаете — искусство… Без серьезной пластики не обойтись. Так, Муле — новое тело, не вульгарные 90х60х90, а регулируемую пневматику, Педро гормонами подкормим, и, ну, это… силикон, где надо. Везде, наверное… Артюхе — проще всего, новую стрижку, и так давно пора, Муля, совсем он у тебя запаршивел — это же не эротично. Ну, витаминов еще, живость вернется, темперамент. А то вздыхает тут, как на похоронах.

Теперь — главное, касается меня, моего имиджа. Вот уж где жертвы… Ну, тут — или-или. Я теперь — не просто герой, а герой-любовник, вернее — любовник-герой… — Карлич отвернулся и начал разматывать повязку, — сейчас… сами увидите… — он бросил тампон на пол, и резко повернулся, притопнул ногой и выбросил руки широко в стороны, словно принимая аплодисменты с гордо, вызывающе поднятым лицом.

— Вуаля!

Все застыли с открытыми ртами.

«Что ж, непривычно, но мило», — подумала Муля.

«Идиот! Мозги за десять лет высохли. На его носу, как на гвозде, вся наша богадельня держалась, а теперь — сучек, прямо, какой-то остался, только и толка, что петлю накинуть, да повеситься, всему составу игровому, по очереди, — подумал Артюша. — Да, пора валить. Упрошу Мулю, уговорю. Что тут голодать, что на улице… Там хоть без «па де труа» обойдется… Надеюсь…»

«Как он мог! Безумец! Что даром досталось — никто не ценит. Он видно, никогда не понимал, что его чудовищный с эстетической точки зрения нос действовал на подсознание зрителя, притягивал внимание как стеклянный шарик гипнотизера, являя собой зримый фаллический символ необоримой жизненной силы, неукротимого вызова судьбе, борьбы и победы. И поменять столь выразительную внешность на стандартную заурядность — преступление пред искусством! И перед нами. Поймет, конечно, потом, будет ведь жалеть, как тот монах у Акутогавы, да поздно. Все пропало…» — подумал Педро, ничего не сказав вслух: критики директор не терпел.

— Так… — правильно оценил паузу Карлич, — не врубились… Носичек мой жалеете? Да, понятно, мой нос — это бренд, наш товарный знак, знамя боевое наше, в конце концов! А каково мне носить это знамя каждый день? Не на сцене, а в реальной жизни? В той, где это уже не наше с вами знамя, а мой личный крест? О, эти насмешки! А сколько раз его дверями! И ведь ни борща поесть нормально, не поспать на животе, как люди. А вечные эти проблемы с картинами! Но было надо, и я терпел! А теперь — все. С этим покончено. Но не так все просто, как вы, бестолковые, думаете. За дурачка меня, наверное, держите? А вы ведь меня знаете десять лет! Разве я когда ни будь ошибался? Раз уж я пластику сделал, значит, есть в этом смысл. Только у вас ума не хватает этот смысл разглядеть. Не умеете видеть дальше ваших недомерков, кнопок, огрызков! А я всегда смотрел дальше своего носа. Поэтому я — лидер, я директор, я — хозяин! Не цените меня. Выгнать бы вас всех к черту, набрать бы молодых, красивых, талантливых, энергичных, сексуальных, таких, именно таких требует мой новый проект! У-у-у, старое тряпье! Вы что же, думаете, я не понимаю, что значит для зрителя нос!? Мой НОС!!! Думаете, чик-чик — и на свалку? Я же всегда призывал вас использовать свои сильные стороны, использовать личные особенности по максимуму. Что дано богом, отвергать грех! Все — в дело, всему — правильное применение, и всему — свое место. Вот, — он расстегнул брюки, — полюбуйтесь, ничего не попало! Теперь он здесь! Вот он, наш шанс, наше спасенье. Это сейчас — так, а тут еще пружинка специальная…

«Ого!» — Муля представила себя в ролях потертой жизнью интеллигентной бандерши… содержательницы элитного борделя… престарелой гейши… с Карличем в роли преступного профессора-маньяка, уходящего на покой сутенера и самурая, посещающего старых знакомых перед совершением сеппуку, и взор ее затуманился.

«Ого!» — Педро представил себя с силиконом и в балетной пачке в па-де-труа, на ложе, усыпанном орхидеями, украдкой глянул на Артюшу, и его глаза загорелись.

«О-о-о…» — Артюша заметил его взгляд, печально вздохнул, поняв, что «па-де-труа» — всерьез, и окончательно решил уйти на улицу. Сейчас же. Глянул на Мулю, и, поразившись легкой дымке мечтательности, преобразившей ее обычно статичное фарфоровое лицо, вздохнул еще протяжнее и печальнее, качнул головой и пошел к дверям, забыв в расстройстве, что они открывались вовнутрь. Но дверь вдруг, перед самым его носом, чуть его не задев, распахнулась, и в кабинет вскочил Карик.

Лицо и каска были покрыты копотью, вид у него был растерянный и испуганный, голос — адекватно взволнованный: сказались долгое общение с артистами. Но, поскольку сам артистом он все-таки не был, в глубине его глаз горели огоньки злорадного торжества.

— Спасайся, кто может! Горим! Пожар, Буратино Карлович! Пожар!